От константина до гратиана и феодосия (306-395). - завершение развития государственной церкви

Константин (306—337 г.). Константин вначале не сделал ничего другого, как только признал христианскую религию и церковь. На признание их со всеми предъявляемыми ими требованиями и с имевшеюся у них организациею рав­нялось дарованию им привилегированного положения. В последние же годы своей жизни Константин пошел еще дальше: он объявил прочие религии и культы ложными; он под всевозможными предлогами издавал запрещения жерт­воприношений, закрывал многие храмы, дарил церкви их конфискованное имущество и недвижимость и открыто притеснял «язычество». Никто в империи не мог сомне­ваться в истинной цели политики императора: всеобщая веротерпимость должна была, не изменяя своего названия, уступить место единовластному господству церкви.

Если бы даже он не хотел этого и имел гораздо мень­ше внутреннего касательства к происходившему, чем оно, очевидно, было на деле, — он не мог бы действовать ина­че. Не только свойства признанной им церкви вынужда­ли его к этой политике; она еще больше вытекала из вер­ховного права надзора и руководства по отношению к этой церкви, на которое он теперь, естественно, должен был претендовать в качестве императора. Хотя он не называл себя христианским «sacerdos» или «pontifex maximus» — этого церковное предание не могло допустить, — но скоро найден был титул, выражавший новое объединение imperium и sacerdotium. Он стал называться «епископом внешних». Титул имел двуличную окраску, но совершенно ясно, что он должен был означать: император принимает участие в управлении церковью. В этом смысле издавал он законы против христианских еретиков, в этом смысле созвал ве­ликий Никейский собор и писал Афанасию: «Ввиду того, что ты теперь знаешь мою волю, то предоставь всем же­лающим вступить в церковь свободный доступ в нее. Если же я узнаю, что ты некоторым воспрепятствовал принад­лежать к церкви или преградил доступ в нее, — то пошлю тотчас же чиновника, который тебя по моему приказу низ­ложит и переместит на другое место».

Констанций (337—361 г.). Завещание Константина сво­им сыновьям гласило: «управлять церковью». Из них Кон­станций (сперва на Востоке, затем во всем государстве) со­знательно и энергично продолжал политику своего отца. Формула «всеобщая веротерпимость» не была изменена, но единовластие церкви получало дальнейшее развитие, и воля императора руководила этою церковью. Монарх во­обще обязан заботиться о мире среди своих подданных, тем более в области религии. Констанций был первосвя­щенником церкви, хотя и не называл себя так. Против этого «цезаре-папизма» протестовали притесняемые им церковные группы, но только они одни. В то время как глава донатистских епископов восклицал: «Какое дело им- псраторудо церкви», а Люцифер из Кальяри выпускал свои сардские памфлеты против монарха, им приходилось слы­шать со стороны других епископов, что император делает только то, что составляет его право: он преемник Давида и Соломона, и не государство в церкви, а церковь в государ­стве. Епископы поразительно быстро освоились с новым положением вещей. Правда, они признавали его лишь до тех пор, пока императорская политика пользовалась их сочувствием. В противном случае они немедленно объ­единялись в оппозиционную партию. Императорская тео­кратия и «центр» в один и тот же час родились на свет: это близнецы-враги.

Грациан (375—383 г.) и Феодосий (379—395 г.) При Юлиане наступил короткий перерыв в этой эволюции; Иовиан и Валентиниан I также задержали ее ход не на долгое время, строго держась за всеобщую веротерпимость миланского эдикта. Завершителями эволюции явились мо­лодой Грациан, воспитанный духовенством, и возведенный им в соправители Феодосий. Они постановили наказуе­мость законом как еретического христианского культа, так и языческого, во всех городах, и предоставили гражданс­кие права в государстве исключительно христианам, при­том исключительно православным. Год 380-й — год рож­дения христианской государственной церкви.

Действительного внутреннего распорядка в правовом смысле отношение церкви к государству (императору) не получило. Система обоюдного подчинения каждой из двух сил была лишь фактом. Самая природа обоих исключала воз­можность принципиального обоснования и разграничения. В действительности же лишь отныне появился неограни­ченный повелитель (нового) Римского мира, распоряжаю­щийся не только телами и имуществом своих подданных, но также их душами и совестью. У политической централь­ной власти явилось небывалое по силе подспорье. Одно оно даровало.ему возможность продержаться более тыся­челетия и замедлить процесс отпадения провинции. Прав­да, теократические идеалы оттеснили на второй план политическую идею государства и патриотизм. На эти тео­кратические идеалы приходилось, в случае недостаточно­сти военных сил, опираться императорам при попытке подавления в отдаленнейших провинциях центробежных

начал вновь пробуждавшегося национализма. Но эти на­чала, в свою очередь, находили возможным соединяться с программою церкви и ее учением и выдвигать их в борьбе против византийской теократии.

С политической стороны объединение государства и церкви принесло последней выгоды и невыгоды; но выгод было больше. Даже в случаях победы государства и импе­ратора над церковью — в течение последующих столетий — церковь втайне оказывалась победительницей. Император­ской теократии не раз приходилось слагать оружие перед «societe апопуте» (анонимным товариществом), называв­шим себя церковью и сумевшим гораздо более убедитель­но доказать свою божественную миссию, нежели импера­тор. Но без поддержки государства ей никогда не удалось бы сделаться и остаться великою, единою церковью. Ущерб, нанесенный ей несторианами, монофизитами и, главным образом, исламом на Востоке представляется нам значи­тельным, да и на деле таков; но что осталось бы и от того единства, которое она сохраняет поныне, если бы ее не поддержали и не продолжали поддерживать равноапостоль­ный Константин и его преемники до русских царей вклю­чительно?

ЛИТЕРАТУРА

Критическое исследование и общее историческое обо­зрение развития древней церкви начато было во второй половине XVIII века. Но около 1800 года ученые не мог­ли соперничать познаниями с учеными XVII века; и точ­ка зрения, какою руководились в тогдашних исторических трудах, была хотя и в высшей степени просветительною («естественная» история), но абстрактною и бедною содер­жанием. Для восприятия действительной исторической жизни со всем богатством ее явлений у ученых того вре­мени еще не развилось необходимого органа. Выработка этого органа, которым историческая паука обязана роман­тикам и послекантовским философам, досталась ей в на­чале XIX столетия дорогой ценой: она на первых порах пожертвовала ценными приобретениями XVIII века. Фер­динанд Христиан Бауэр и его школа не принесли этой жер­твы; поэтому их исследование и изложение получили ру­ководящее значение. Они первые достигли духовного проникновения в исторический материал, удержали все­мирно-историческую точку зрения и ввели идею развития, не профанируя высокого значения истории. Но краеуголь­ными в полном смысле слова их труды все же не могут считаться вследствие того, что философия Гегеля приво­дила их к в высшей степени одностороннему взгляду на религию, побуждала закрывать глаза на существенное раз­личие между философией и религией и навязывала им схе­му исторического развития, частью исключавшую, частью нейтрализировавшую значительную долю исторического материала и не отдававшую должного значению личности. Исправление этой односторонности достигнуто не столько гениальными попытками отдельных ученых, — хотя сле­дует здесь вспомнить о Роте, Ритчле, Ренане и Овербеке, несмотря на их индивидуальное различие, — сколько без­заветным и беспристрастным изучением материала с точек зрения, обусловленных самой природой материала, изуче­нием, постепенно делающим расширение и углубление ис­торического понимания всеобщим достоянием. Исследо­вание истории церкви в течение трех первых веков сделало за последние десятилетия такие успехи, что возникшая до этого времени литература частью уже почти совершенно устарела. Тем не менее то, что сделано, все еще весьма незначительно по сравнению с тем, что остается сделать, не говоря уже о силе предубеждений, препятствующих при­знанию добытых результатов.

Источники

Латинские сочинения Отцов Церкви изданы Венскою Академиею, древнейшие из греческих — Берлинскою Ака- демиею.

«Texte und Untersuchungen zur altchristlichen Literatur- geschichte», herausgegeben von O. v. Gebhardt und A. Hamack. 1-25 (1883).

Источниковедение

A. Harnack, «Die Ueberlieferung und der Bestand der altchristlichen Literaturbis Eusebius». 2. 1893.

Хронология

A. Harnack, «Die Chronologie der altchristlichen Literatur bis Eusebius». 2 (1897; 1904).

История литературы

Общей истории литературы пока не имеется. См. мно­гочисленные отдельные исследования, преимущественно: Bonwetsch, Funk, Haussleiter, Hilgenfeld, Lightfoot, Lipsius, Over­beck Zahn и др.

Критические обзоры:

A. Ehrhard, «Die altchristliche Literatur und ihre Erforschung seit 1880» (1894).

O. Bardenhewer, «Geschichte der altchristlichen Literatur (bis Eusebius)». 2 (1902, 1903).

G. Kriiger, «Geschichte der altchristlichen Literatur in den crsten drei Jahrhunderten» (1895. Nachtrage 1897).

K. Overbeck, «Ueber die Anfange der patristischen Literai- tur», Historische Ztschr. 48, N. F. 12, 417 сл. (1882).

Распространение христианства

A. J. Hamack, «Die Mission und Ausbreitung des Christentums in den ersten drei Jahrhunderten» (2 изд. в двух томах).

Церковь и государство

K. J. Neumann, «Der rdmische Staat und die allgemeine Kirche bis, auf Diocletian». 1 (1890).

Труды Моммзена', особенно «История Рима», т. V.

Aube, Allard, Overbeck.

Общая история церкви

Renan, «Histoire des origines du Christianisme», особенно т. V-VII (1877-1882).

Karl Mtiller (IH92).

Moller v. Schubert (1902).

O. Pfleiderer, «Das Urchristentum, seine Schriften und Leh- rcn». 27, 2-е изд. (1902).

P. Wernle, «Die Anfange unserer Religion». 2-е изд. (1903).

История церковной организации и права

Е. Hatch, «The organization of the early Christian churches» (1881); по-немецки, с добавлениями A. Hamack (1883).

К этому труду примыкает ряд монографий, особенно со времени открытия «Апостольского символа веры».

R. Sohm, «Kirchenrecht». 1. (1892).

История догматов

Учебники: Fr.-Chr.-Baur und A. Hamack. 37,3 изд. (1894— 1897).

Более краткое изложение у F. Loofs и R. Seeberg.

H. Gunkel, «Zum religionsgeschichtlichen Verstandnis des Neuen Testament» (1903).

История культа

L. Duchesne, «Origines du culte chretien» (1889). Исчерпы­вающего труда еще не имеется; основательное исследова­ние предпринято V. Drews.

Социальные отношения

G. Uhlhom, «Die christliche Liebestatigkeit in der alten Kir- che». 1882.

К cm. 244. — Исходные пункты правового развития: A. Harnack, «Jus ecclesiasticum. Eine Untersuchung fiber den Ursprung des Begriffs» (Sitzungsber. d. K. Preuss. Ak. d. Wis- sensch,: 26 Febr. 1903).

К ст. 250. — Руководящее положение римской общи­ны. A. Hamack, «Lehrbuch der Dogmengeschichte». 13, 439— 454, отдел «Katholisch und Rdmisch».

К ст. 251. — Гален о нравственности христиан: Abulfeda, «Historia Anteislamitica», p. 109 (ed. Fleischer).

К ст. 252. — «Распятый софист»: Лукиан, «Peregrinus Proteus», c. 13. «Чужеземные мифы»: «Porphyrius» (Eusebius, «Historia ecclesiastica», VI, 19). Там же об эллинизме Ори­гена. Вообще об Оригене, Евсевий, книга VI.

К ст. 252. — См. заглавие одного сочинения Ипполи­та, от которого еще уцелели отрывки. Об Александре Се­вере см. биографию Лампридия.

К ст. 253. — Лактанций свидетельствует, что на Западе христиане образованным людям представлялись невеже­ственною сектою.

К ст. 255. — Ипполит: см. его книгу об Антихристе и комментарий к пророку Даниилу.

К ст. 255. — Мелитон, см. Eusebius, о. с. IV, 26.

К ст. 256. — Евсевий: его Theophania, V, 52.

К ст. 256. — Приенская надпись: «Mitteilungen dea kai- serlich Deutschen Archaologischen Instituts». (Athen. Abteil.) 23, 275.

К ст. 257. — Калликст: у Ипполита, «Philosophumena» IX, с. 12.

К ст. 258. — Киприан: «Epistolae». 46, 1; 66, 8 («ecclesia in episcopo est»).

К ст. 259. — Слова Деция: у Киприана, о. с. 55, 9.

К ст. 260. — О борьбе неоплатоников против гности­ков, см. Karl Schmidt, «Texten und Untersuchungen zur alt- christlichen Literaturgeschichte», 20, 4 (1900).

К ст. 261. — О Григории Чудотворце: его биография у Григория Нисского.

К ст. 261. — Рассказы заимствованы у Евсевия, кни­га VII.

Эрнст фон ДОБШЮЦ

ДРЕВНЕЙШИЕ ХРИСТИАНСКИЕ ОБЩИНЫ

•.......... - -- ♦

К'улыпурио-исторические

картины

ПРЕДИСЛОВИЕ

Долгое время взгляд теологов был прикован к великим идеям, выражающим объективную истину христианства. Много усилий было посвящено догме, ее спекулятивному построению, историческому исследованию ее развития. С недавнего времени более выступает субъективный эле­мент в религии, личное христианство, психология веры, наблюдение того, насколько индивидуально-различной яв­ляется религия в зависимости от возраста, сословий, нацио­нальности и эпохи. Требование «религиозного народове­дения», раз выставленное, скоро было всюду признано. Если даже оно, понимаемое как часть практической тео­логии, преимущественно направлено на современность, то все же для него несомненно важна и поддержка истории. Настоящая работа является попыткой приложить это тре­бование к пониманию первоначального христианства.

Мы выбираем при этом определенную область — нрав­ственную; ту область, которая, как нам кажется, всего луч­ше может доказать силу христианства. Теперь, правда, в теологии сильно направление, которое ищет настоящую силу религии в совершенно иной области. Наше время стоит под знаменем мистицизма, который сущность рели­гии видит в энтузиазме, в духовном экстазе — божествен­ное наитие (Gottinnigkeit) называли это в древности, де­монизмом называется это в настоящее время. Этому направленно мы обязаны ценными выводами о сущности профетизма, несравненно лучшим пониманием первона­чального христианства. Проявления духа и духов составля­ют, несомненно, весьма важную главу в истории религии вообще. Но они не являются решающим моментом в ис­тории христианства, не служат критерием при оценке пер-

воначального христианства. Они даже легко вызывают неправильное историческое понимание: введение бьюще­го через край энтузиазма в русло установленных форм цер­ковного развития представляется как грехопадение перво­начального христианства.

Если исходить не из общих взглядов на религию, но из признания того, что христианство есть религия, в которой все определяется исторической личностью Иисуса Хрис­та, то становится ясным, что следует искать идеал христи­анства, а вместе с тем и критерий суждения о его истори­ческих формах проявления, не в явлениях экстаза, но в выполнении воли Божией. Исходить от моральных оправ­даний христианства — давно испытанный метод апологе­тики. 1ра^ц enipaoig vecopiag, — говорит Григорий Назиан- ский, а один древнехристианский проповедник заявляет: «Ни жизни без гносиса, ни верного гносиса без истинной жизни» («Epist. ad Diogn.», 12, 4).

При этом сущность вопроса заключается не столько в этических теориях, время от времени устанавливавшихся христианством, сколько в том, какое действие оказал им­пульс, исходящий из Евангелия, насколько возможно было воплотить идеал в действительность. Как обстояло дело в первых христианских общинах? Каков был в действитель­ности их нравственный уровень? Вот проблема, которая должна занимать нас в данной работе.

Как это ни странно, но она вовсе почти не затрагива­лась. Требование Ритшля уделить в истории христианской церкви большее внимание этическому моменту (Lit. Cent­ral-Blatt 1856, 454 сл.) осуществлялось при изложении апо­стольского века лишь совершенно случайно; еще, пожалуй, более других оно выполнялось Лехнером и Вайцзекером, который со свойственной ему глубокой проницательнос­тью исследовал начала христианских обычаев. Вместо пре­жней идеализации впали в противоположную ошибку, выставляя первые христианские общины в темном свете. Так, например, Гаусрат нарисовал картину на основании явлений, которые он выискал в самых темных углах и ко­торым придал самую черную окраску, — картину до того мрачную, что не понимаешь, откуда эти христианские об­щины почерпнули силу, давшую им возможность победить античный мир. Хотя Гарнак, в противоположность ему, и указал правильную точку зрения в оценке нравственного момента христианских общин — все же самая работа еще не сделана. Правда, Ульгорн обстоятельно изложил в сво­ем обширном сочинении основной пункт — христианские дела любви; другим частным вопросам посвящены раз­личные лекции Цана, отмеченные его обычной эрудици­ей; совсем в недавнее время подняты некоторые пред­варительные вопросы: распространение христианства и социальный состав общин; а Воленберг даже представил отдельную картину — картину римской христианской об­щины по «Пастырю» Ермы. Я уже не говорю об изложе­ниях этического учения и его истории. Мне известно толь­ко одно сочинение, обобщающее наш вопрос, — это изложенное Келером «правильное суждение о христианс­ких общинах по Новому Завету», поводом к которому по­служил доклад директора (Missionsdirektor) Бухнера о «справедливой оценке (современных) языческо-христиан­ских общин». Однако оба эти богатые мыслями доклада (сделанные на саксонской миссионерской конференции в Галле, 1894) носят до известной степени случайный харак­тер. Исчерпывающее изложение должно больше входить в подробности.

Чем более отдельные картины, какие мы даем, имеют индивидуальный характер, тем лучше. Мы намеренно по­местили две — благодаря сравнительному богатству мате­риала — наиболее разработанные картины в начале и конце книги. Хотя первоначальное христианство, являясь закон­ченным целым, несомненно отличалось от христианской церковности позднейшего времени, все же оно чрезвычай­но многообразно. Как различна христианская жизнь на иудейской и на греческой почве! Там, где христианству предшествовало влияние синагоги, или там, где Евангелие непосредственно вступило в языческий мир; в мировой столице или в далекой сирийской деревне; какая разница — руководили ли общиной еще первые свидетели жизни Иисуса с их безусловным авторитетом, миссионеры такой силы, как Павел, или же общины были предоставлены сво­им собственным силам и руководству людей следующего поколения! Не входить в данном вопросе в подробности значило бы затушевать всю картину. Даже заключения от явлений одной области к другой — рискованны и должны быть с осторожностью применяемы лишь в тех случаях, когда недостаток источников требует дополнительной ра­боты фантазии. Общий вывод сам собою получится под конец из сопоставления отдельных картин.

Мы часто говорим о христианской нравственности, причем разумеем если не определенную теологическую систему этики, то все же известный комплекс привычных нам нравственных воззрений, и, не колеблясь, относим их к христианским, будучи уверены в христианском характе­ре наших убеждений. Но, заглянув в историю, мы узнаем, как изменчивы были воззрения и в этой нравственной об­ласти. Истинная нравственность того или иного народа, той или иной эпохи зависит от многих условий: одновре­менно действуют географическое положение страны, кли­мат и пр., расовый характер народа, его история и данное ею политическое положение, словом, то, что разумеется под культурными и историческими условиями, — и его ре­лигия! Для нас важно выяснить, насколько силен этот по­следний фактор.

При этом не следует упускать из виду нравственный уровень нехристианского мира того времени. Только при этом условии можно понять, почему христианству при­ходилось так бороться за осуществление своих основных нравственных идей; только этим путем можно объяснить, что нравственность первоначального христианства, несмот­ря на ее несовершенства, несомненно стоит выше всего, что в этом отношении дала греческая культура того време­ни. Тот, кто властно отстраняет современную историю, лишает себя лучшего средства пластического изображения, выработки ясного обоснованного суждения.

Ограничение нами вопроса определенными хронологи­ческими рамками едва ли нуждается в оправдании. Перво­начальное христианство есть законченная историческая величина. Оно охватывает первое столетие развития этой религии, от смерти Иисуса до времени Адриана включи­тельно (прибл. 30—130); то было время, когда восстание Баркохбы положило решительный конец национальному иудаизму Палестины и уже тем самым низвело иудейское христианство на степень не-исторической величины; ког­да на священном месте Иерусалима восстала Элия Капи­толина и возникла языческо-христианская община; когда христианство начинает завязывать связи с греко-римской культурой, чтобы выступить в мире как церковь; когда созерцательные умы, исходя отсюда, начинают строить смелые системы гностики и апологеты пытаются оправдать их перед образованным миром как лучшую фактическую философию; наконец, время, когда вместе с последними людьми, которые еще сами видели Господа (Квадрат у Евсевия «Hist, eccl», IV, 32), и первый христианский эн­тузиазм также сошел в могилу, и христиане сознавали себя принадлежащими уже не ко второму, но к третьему, даже к четвертому поколению[*].

Само собою разумеется, что для нашей исторической работы необходимо привлечь в качестве источников все древнехристианские сочинения этого периода — канони­ческие и неканонические без различия. Равным образом в нашем изложении необходимо по возможности придержи­ваться хронологического порядка. То обстоятельство, од­нако, что общины Павла рассматриваются здесь раньше иудейского христианства, находит себе оправдание, если принять во внимание количественное соотношение источ­ников. При таком порядке изложения даже отчетливее выступает индивидуальный характер как первых, так и вто­рого. В такой же мере естественно, что к концу книги ус­танавливается порядок не хронологический, а по характе­ру трактуемых фактов.

То, что я даю, есть лишь отрывок из истории первона­чального христианства. Этот отрывок выделить из осталь­ного материала нелегко. Управление, культ, вся жизнь об­щины и ее нравы являются ведь также формами, в которых выражается нравственный дух христианства. Но этих воп­росов следует касаться здесь только с указанной точки зре­ния, никак не с их (если можно так выразиться) техничес­кой стороны. Да простится при этом автору, если он иную интересную проблему только затрагивает вскользь, иную лишь голословно утверждает, отказываясь по необходимо­сти от подробного обоснования.

С особенной силой дает себя чувствовать эта трудность в историко-литературных вопросах. Привлечь их было не­обходимо, ибо только при этом условии источники могли быть использованы систематически. Но, с другой стороны, разрушилось бы все мое построение, если б я, уступая со­блазну, дал в своей работе место небольшому «введению в Новый Завет». Более подробное изложение отдельных про­блем, по отношению к которым я выработал самостоятель­ную точку зрения, будет дано в другом месте.

Что касается, наконец, примечаний, то от них я отка­зался и по внешним соображениям. Заменою их могут слу­жить дополнения, из которых, я надеюсь, особенно благо­склонно будет принято последнее*.

Наше сочинение имеет в виду дать не только представ­ление о первоначальном христианстве. Как бы ни было важно всестороннее исследование этой основной началь­ной эпохи, оно получает полное значение лишь в том слу­чае, если ставится в связь с современностью. Для нашего по преимуществу практического времени среди религиоз­ных вопросов самым близким является, быть может, воп­рос, насколько христианство представляет морализующую силу в нашей народной жизни. Этот вопрос занимает столько же социал-политиков, как и теологов. А. Гаук показал своею историей церкви Германии, какие ценные услуги может оказать в этом вопросе историк. При изуче­нии истории становится более изощренным взгляд на со­временность. Многое из того, что мы в ней не понимаем, даже не замечаем, мы познаем в том случае, когда объек­том наблюдения избираем то, что стоит дальше от нас. Мы часто живем в идеальном мире, едва замечая, как мало со­ответствует ему мир, окружающий нас. Однако же, раз мы ясно сознали противоречие между идеалом и действитель­ностью в прошлом, то противоречие это скоро выступит также и в нашей собственной жизни. Но вместе с тем мы узнаем, чем помочь в подобных случаях. Келер закончил свой доклад горячим призывом оплодотворить изучение

Нового Завета ознакомлением с состоянием миссионерс­кого дела в наше время. Я же могу сказать и обратное: всякий пастор, дабы иметь правильное представление о состоянии вверенной ему общины, должен составить себе ясную картину отношений, господствовавших в первых христианских общинах. Они не были, правда, идеальны­ми. Но именно потому, что общины не были таковыми, они могут служить образцом.

ПЕРВЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ОБЩИНЫ

«Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня». «Итак, кто хочет творить Волю Его, тот узнает, от Бога ли это учение, или Я Сам от Себя говорю».

Ев. Иоан. 7, 16—17.

ВВЕДЕНИЕ

ПРОБЛЕМА И ИСТОЧНИКИ

«Христиане запечатлели в сердцах заветы Господа сво­его Иисуса Христа и соблюдают их в ожидании жизни бу­дущего века: они не прелюбодействуют, не распутничают, не лжесвидетельствуют, не утаивают доверенного им иму­щества и не ищут чужого; они почитают отца и мать и любят ближних; их суд справедлив. Они не поклоняются идолам в образе человека. Чего они не хотят себе, того не делают и другому. Идоложертвенной пищи они не едят. Поступающего с ними несправедливо они увещевают и таким образом делают его своим другом; врагам они ста­раются делать добро. Их жены чисты, как девы, и дочери их целомудренны. Мужи у них воздерживаются от всякой незаконной связи и всякой скверны в чаянии будущего века. Если же тот или иной из христиан имеет рабов и рабынь или детей, то из любви к ним они убеждают их сделаться христианами, и когда те обращаются ко Христу, они называют всех их без различия братьями. Они всегда смиренны и приветливы; в них нет лицемерия. Они лю­бят друг друга. Вдов они не оставляют без призрения; си­рот не обижают; имущий охотно делится с неимущим. Ког­да они видят чужеземца, то ведут его под свой кров и радуются ему, как истинному брату, ибо не по плоти на­зывают они себя братьями, а по духу. Когда умирает один из их бедных, то видящий это заботится по мере своих средств о его погребении. Когда они слышат, что кто-либо из них заключен в тюрьму или преследуется во имя Хрис­та, они всецело берут на себя заботу о его нуждах и, если возможно, освобождают его. Если кто-либо из них беден и терпит нужду, а они сами не имеют излишка в средствах, то в течение двух или трех дней они постятся, чтобы доста­вить нуждающимся необходимую пищу. Так соблюдают они верно заповеди Христа, ведя святую и праведную жизнь, как повелел им Господь Бог, на всякий час благо­даря Его за пищу и питье и все прочие блага. Отходит ли от мира один из их праведников, они радуются и благода­рят Бога и провожают его тело, как если б он из одного места переселялся в другое. И когда у кого-нибудь из них рождается дитя, они хвалят Бога; если же дитя умирает в младенческом возрасте, они прославляют Бога за то, что рожденный прошел свой земной путь без греха. С другой стороны, если они видят, что кто-либо из них умер в не­честии и во грехах — того они горько оплакивают и воз­дыхают о нем, так как ждет его возмездие. Как люди, познавшие Бога, они испрашивают у него то, что ему над­лежит давать, а им — получать. Так проводят они дни своей жизни. И так как они признают благодеяния Бога по от­ношению к себе, то только в этом именно и видят при­чину существования всех прелестей мира. О добрых же делах, совершаемых ими, они не разглашают перед толпой, но стараются, чтобы нс заметил их никто. Они скрывают свою милостыню подобно человеку, который обрел сокро­вище и прячет его. Так стараются они быть праведными, как люди, надеющиеся за это получить в будущей жизни обещанное Христом».

Так на исходе первых времен христианства описывает императору жизнь христиан апологет Аристид (стр. 36—40, изд. Геннеке). Можно ли не удивляться той могучей нрав­ственной силе, которая обнаруживается в этой картине? Но отвечает ли картина действительности?

Обращаемся к сочинению, почти современному аполо­гии Аристида — «Пастырю» Гермы, и что мы здесь нахо­дим? Христианин, считающийся выдающимся членом об­щины, заслуживает строгого порицания, так как в его доме все идет вверх дном: его жена сквернословит, дети отпали от Господа, отреклись от своих родителей, погрузились в роскошь и разврат, и отец спокойно смотрит на это! И так дело обстоит не в одном христианском доме: главам домов приходится настоятельно напоминать о том, чтобы они вели более праведную жизнь. Церковь взывает ко всем «святым»: «...а вы не хотите отстать от неправд ваших». Все сочинение представляет обширную обличительную про­поведь, обращенную не к язычникам, а к самим христиа­нам.

Как согласуется это с той блестящей картиной, какую рисует апологет? Кто из двух прав?

Мы воздержимся пока от ответа на этот вопрос. Он ведет нас глубже: он ставит перед нами проблему, имею­щую коренное значение для оценки первоначального хри­стианства и христианства вообще. Что христианство за­ключает в себе нравственное учение, возвышающее его над большею частью, даже над всеми остальными религиями — это является почти общепризнанным фактом. Но облада­ло ли оно, вместе с тем, и нравственною силою воплотить идеал в жизнь? Сделало ли оно своих последователей луч­шими людьми?

Познание нравственного было высоко развито и в гре­ческой философии. Но ее ошибка именно в том и заклю­чалась, что она полагала, будто знать добро значит делать его; что она вовсе не имела или имела лишь смутное пред­ставление о противодействующих силах зла, греха в чело­веке. «Желание я имею, но осуществить добро я не умею». Так характеризует Павел нравственное банкротство лучших людей дохристианского мира.

Христианство стремится внести новый дух, Святой Дух, который наряду с нравственным критерием порождает и нравственную силу. Вопрос не в том, создал ли этот дух стройную этическую систему — построение этики Нового Завета было за последнее время специальной задачей мно­гочисленных исследований, — но в том, проявил ли он свою мощь на отдельных личностях и общинах, сделал ли он язычников и иудеев христианами, воспитал ли из не­зрелых людей разумных и сознательных.

Можем ли мы еще установить это?

Источники весьма скудны, мы можем это сказать теперь же и прежде всего. Но их все-таки достаточно для того, чтобы сделать возможной плодотворную постановку воп­роса.

Прежде всего, правда, вовсе не имеется источников, которые хоть сколько-нибудь поставили бы себе задачей дать то, что мы стремимся узнать — изображение действи­тельного нравственного состояния во всей его разносторон­ности и многообразии. Сочинение, которое, казалось бы, должно быть главным источником для времен апостолов, «Деяния апостолов», абсолютно ничего не дает. Автор бе­зусловно далек от мысли написать историю нравов. Его задача провести перед глазами великое победное шествие Евангелия из Иерусалима через весь мир до Рима. При этом он находится в сильной зависимости от своих мало­содержательных источников. Но и там, где в последних имеются отдельные конкретные черты, непосредственно интересующие нас, автор их покрыл таким густым слоем идеализирующей позолоты, что под ним лишь с трудом можно различить определенные контуры.

И здесь гораздо большее значение имеют послания Но­вого Завета, особенно послания Павла. Написанные по случайным поводам, эти послания, как все такого рода письма, касаются различных вопросов, которые в то вре­мя как раз волновали общины. И согласно духу христиан­ства, это не только вопросы догмы, но едва ли не в боль­шей степени вопросы жизни, обычая и нравственности. Так, в особенности оба послания к коринфянам дают мно­жество отдельных живых черт. Но как далеки все же они от полной картины: это красочные штрихи, которым для того, чтобы стать каргиной, недостает единства и фона! Это случайные упоминания, как, например, два места, где Па­вел вскользь говорит о крещении, 11,13 сл., 15, 29: как многое за этим скрыто! Случайно мы узнаем о явлениях вроде экзальтированного выступления женщин, что, одна­ко, должно было играть большую роль в жизни общин. Па­вел пишет, конечно, только о том, что давало особый повод к обсуждению. Большею частью поэтому обнаруживаются слабые стороны нравственной жизни его общин. Поэтому картина была бы искажена без следующей оговорки: о чем не упомянуто, то, очевидно, не давало повода к порица­нию, не имело недостатков. Однако и этот метод заклю­чения е silentio, как он ни необходим в качестве кор­ректива, был бы ошибочным в том случае, если бы его применять как абсолютное правило в обобщающей форме. К тому же оба послания в Коринф охватывают промежу­ток времени около полугода. О том, что им предшество­вало, мы еще, быть может, могли бы заключать. Но что стало потом? И возможно ли то, что мы узнаем о Корин­фе, относить также к Фессалонике и Филиппам, о кото­рых наши сведения еще беднее? Ни в каком случае! Этот характер моментального снимка, этот местный колорит лежит в самой природе послания. Это делает его ценным источником и, вместе с тем, определяет границы этой цен­ности.

Для последующего периода наряду с посланиями Пав­ла стоят другие послания, имеющие почти равное им зна­чение в качества источников; прежде всего так называемое 1-е послание Климента, которое в одинаковой степени дает нам представление об условиях жизни в Риме и Коринфе; затем оба небольшие послания Иоанна и семь посланий Игнатия, написанные на основании живых наблюдений над конкретными отношениями; но, главным образом, 7 посланий Апокалипсиса, в сущности, единственный ис­точник в данной области, который подходит к нашему воп­росу ex professo, освещая похвалой и порицанием состоя­ние отдельных общин. Но как немного получаем мы из указаний Апокалипсиса; как многое в то же время остает­ся скрытым от нас в абсолютном мраке.

При этом особое место как среди посланий Павла, так и Игнатия занимают те, которые обращены к христианам Рима, так как сведения обоих авторов об условиях их жиз­ни основываются не на личных наблюдениях. Пусть им многое было известно относительно римских христиан, все же большая часть красок созданной ими картины тамош­них условий несомненно заимствована из впечатлений от знакомых им общин. Благодаря этому здесь отражается не столько картина Рима, сколько обычный тип общин вос­точных.

Это приводит нас к так называемым кафолическим по­сланиям, к которым мы присоединяем послания к ефеся­нам, евреям и послание Варнавы. Естественно, что этим «письмам» недостает привлекательной свежести непосред­ственного наблюдения, предназначения для известного круга читателей и определенного момента. Они, быть мо­жет, и передают впечатления более общего значения, но зато даваемые ими образы гораздо более расплывчаты.

Все эти сочинения об общинах принадлежат лицам, которые хотя и состояли в оживленных сношениях с об­щинами, но сами находились далеко от них: Павлу при­ходится опираться на случайные личные наблюдения, в большинстве же случаев — на сообщения других лиц. Как многое могло происходить, о чем он (а, следовательно, и мы теперь) совершенно не имел сведений? Кроме того, он по своим воззрениям высоко стоял над общинами. В этом смысле можно сказать, что послания Игнатия и Поликарпа дают нам больше, чем послания Павла, потому что они оба представляют часть своих общин, чего нельзя в равной мере сказать о Павле.

Несколько большее значение имели бы литературные произведения, созданные в самих общинах. Но их у нас имеется немного. Может быть, мы можем отнести сюда евангелия; пользоваться ими как источником для апостоль­ского времени нас научил, главным образом, Вейцзекер. История передачи нам слов Господа, изменение их текста, большее или меньшее подчеркивание отдельных речений и целых комплексов их дает нам возможность догадываться о том, что из всего этого было живым в сознании общин. Но еще более ценно в этом отношении такое сочинение, как «Пастырь» Гермы; в нем одновременно отражаются два наслоения: сам Герма, с одной стороны, представляет тип среднего христианина в римской общине, с другой — он временами возвышается над общиной силою пророческо­го дара.