Понедельник, 6 марта 1944 г.

 

Дорогая Китти,

 

Не находишь ли ты преувеличенным, что после разговора с Петером о

родителях я чувствую себя в какой-то степени ответственной за него? Думаю,

что от ссор Ван Даанов мне сейчас не менее больно, чем Петеру, но снова

заговорить с ним об этом не решаюсь. Вдруг ему будет неприятно? Я ни в коем

случае не хочу показаться нетактичной.

По лицу Петера заметно, что он так же много думает обо мне, как я о

нем. Как я разозлилась вчера вечером, когда его мамаша насмешливо изрекла:

"Мыслитель!" Петер смутился и покраснел, а я едва сдержалась.

Почему эти люди не могут промолчать? Больно видеть, как Петер одинок, и

оставаться равнодушной. Чувствую, как невыносимы ему склоки в доме! Бедный

Петер, как тебе нужна любовь!

Ужасно было слышать его заявление, что в друзьях он совсем не

нуждается. Это заблуждение! Впрочем, думаю, что он и сам себе не верит. Он

выставляет напоказ свое одиночество и наигранное равнодушие, чтобы не

показать истинных чувств. Бедный Петер, как долго ты еще будешь играть эту

роль? Она, наверняка, стоит тебе неимоверных усилий, и все это может

закончиться гигантским взрывом! Петер, если бы я могла тебе помочь. Мы бы

вместе положили конец нашему одиночеству!

Я много думаю, но говорю мало. Я рада, когда вижу его, и особенно, если

в этот момент светит солнце. Вчера во время мытья головы я расшалилась,

зная, что он сидит в соседней комнате. Ничего не могу с собой поделать: чем

я тише и серьезнее в душе, тем более вызывающе себя веду! Кто первый

разглядит и сломает мой панцирь?

Все-таки хорошо, что у Ван Даанов сын, а не дочка. С девочкой было бы

легче, но и не было бы прекрасных моментов!

 

Анна Франк

 

P.S. Я с тобой совершенно откровенна, поэтому признаюсь, что живу

только встречами с ним. Надеюсь, что и он их ждет, и радуюсь, если замечаю

его редкие и неловкие попытки приблизиться ко мне. Мне кажется, что ему не

меньше, чем мне хочется выговориться. Он и не подозревает, что его

неловкость и застенчивость так трогают меня!

Вторник, 7 марта 1944 г.

 

Дорогая Китти,

 

Когда я думаю о моей жизни до 1942 года, то она кажется мне какой-то

игрушечной. Анна Франк того беззаботного времени совсем не похожа на

сегодняшнюю Анну, немало поумневшую. А как раньше все было просто и

замечательно! Любимица учителей, избалована родителями, за каждым углом пять

поклонников, не меньше двадцати подруг и знакомых, денег достаточно,

сладостей без счета - что же нужно еще?

Ты, наверняка, задаешься вопросом: чем же я так привлекала окружающих?

Петер говорит "обаяние", но это не совсем правда. Учителям нравились мои

меткие ответы, смешные замечания, критический взгляд и неизменная веселость.

Они находили меня забавной и смешной. Кроме того, я слыла известной

кокеткой. А наряду с этим была прилежной, открытой и щедрой. Никогда я не

была воображалой, ни на кого-то не смотрела свысока, а сладости раздавала

всем подряд.

Может, всеобщее поклонение сделало меня самонадеянной? К счастью, в

самый разгар моей популярности, я была сброшена с пьедестала, и лишь спустя

год, привыкла к тому, что никто мной не восхищается.

Какой меня знали в школе? Шутница и зачинщица, всегда хвост трубой,

никогда не хандрит и не плачет. Что ж удивляться, что каждый хотел проводить

меня домой и завоевать мое внимание? Сейчас мне та Анна Франк кажется милой

и забавной, но поверхностной и не имеющей со мной ничего общего. Петер

говорит о том времени: "Когда я тебя встречал, вокруг вертелось несколько

мальчиков и куча девочек, ты всегда смеялась и была в центре". И это правда.

Что же осталось от той Анны Франк? О, конечно, смех и шутки по-прежнему

со мной, я столь же критично отношусь к людям, могу флиртовать и

кокетничать, если захочу... Пожить бы хоть несколько дней, хоть недельку

такой беззаботной жизнью... Но я точно знаю, что к концу той недели мне все

надоело бы, и я была бы рада серьезному разговору с первым встречным. Мне не

нужны больше поклонники и обожатели, а только друзья, ценящие не мой смех, а

сущность и характер. Конечно, круг людей вокруг меня станет тогда гораздо

меньше. Но зато это будут настоящие друзья.

Несмотря на все, я не была в 1942 году безоблачно счастливой. Я часто

чувствовала себя одинокой, но поскольку была занята с утра до вечера, то не

задумывалась над этим, и старалась получить от жизни как можно больше

удовольствий. Смех и шутки -- сознательно или бессознательно -- помогали мне

заполнить пустоту.

Сейчас, глядя назад, я осознаю, что беззаботное время осталось позади и

никогда больше не вернется. А мне бы и не хотелось такой жизни, я выросла из

нее. Я не смогла бы сейчас только веселиться, какая-то моя часть всегда

остается серьезной.

Я как бы рассматриваю себя до 1942 года через сильное увеличительное

стекло. Счастливая жизнь дома. Потом внезапный переезд в Убежище, ссоры,

непонимание... Это неожиданно навалилось на меня, и я не знала, как себя

вести - отсюда моя грубость. В первую половину 1943 года мне часто было

грустно и одиноко, и я много плакала. Пыталась разобраться в своих

многочисленных ошибках и недостатках, которые казались больше, чем они есть

на самом деле. Старалась много говорить со всеми, найти понимание у Пима, но

напрасно. Я должна была сама изменить свое поведение так, чтобы больше не

слышать со всех сторон упреков, вызывающих у меня лишь отчаяние и бессилие.

Во второй половине года стало немного лучше, я повзрослела, и ко мне

стали относиться иначе. Я тогда много думала, начала сочинять рассказы и

пришла к выводу, что должна стать независимой от окружающих и не позволять

им раскачивать себя, как маятник то в одну, то в другую сторону. Я хотела

сформировать себя сама, по собственной воле. Мне тогда стало ясно, что я

вполне могу обойтись без мамы, и это открытие причиняло боль. Но еще больнее

стало от того, когда я поняла, что и папе я никогда не доверяла. В общем, не

доверяла никому, кроме себя.

Важное событие этого года: мой сон... мечты о мальчике, именно не о

подруге, а о друге. Я также открыла внутреннее счастье и осознала, что мои

веселье и легкомысленность напускные. Постепенно я стала спокойнее. Теперь я

живу только Петером, потому что от него во многом зависит, что произойдет со

мной дальше!

Вечером в постели я всегда заканчиваю молитву словами: "Благодарю тебя

за все хорошее, за любовь и красоту". Мне тогда становится радостно, и я

думаю, что "хорошее" -- это то, что мы в надежном укрытии, и что мы здоровы.

"Любовь" - это о Петере, она еще мала и непрочна, и мы оба не решаемся

произнести слова: любовь, будущее, счастье. А красота -- это весь мир,

природа и вообще все, что есть на свете прекрасного.

И тогда я думаю не о горестях, а о том, как много в жизни радостного. В

этом-то мы с мамой и различаемся. Если кто-то грустит, то она дает совет:

"Вспомни, сколько вокруг горя и будь довольна, что многие несчастья тебя

миновали". А мой совет такой: "Иди в поля, смотри на солнце, любуйся

природой. Ищи счастье в себе самой, подумай обо всем прекрасном, что есть в

тебе и мире и будь счастлива".

По-моему, мама не права. Она говорит: радуйся, что не страдаешь еще

больше. А если эти страдания придут потом? Тогда все пропало? Я считаю, что

после любого пережитого горя остается что-то хорошее, со временем это

хорошее растет, и так достигается своего рода равновесие. Если ты счастлив,

то приносишь радость и другим. Тот, кто хранит веру и мужество, победит зло!

 

Анна Франк

 

 

Среда, 8 марта 1944 г.

 

Мы с Марго пишем друг другу записочки, ради шутки, разумеется.

Анна: Странно, что ночные события я вспоминаю обычно позже... Например,

сейчас вдруг подумала, что господин Дюссель в последнюю ночь ужасно храпел.

Сейчас, без четверти три дня, он храпит снова, потому и вспомнила. Когда

ночью я встала в туалет, то намеренно шумела, чтобы он прекратил.

Марго: Что легче сносить храп или зевоту?

Анна: Храп. Если пошуметь, то он замолкает, а виновник даже не

просыпается.

 

То, что я не написала Марго, а доверяю тебе: мне очень часто снится

Петер. Два дня назад мне снилось, что наша гостиная превратилась в каток, и

туда пришел маленький мальчик, которого я знала раньше; рядом с ним всегда

была сестра, одетая в типичное для катка голубое платьице. Я спросила

мальчика, как его зовут, и он ответил: "Петер". И во сне я удивилась: как

много Петеров я знаю!

В другом сне мы с Петером стояли в его комнате, у лестницы. Я что-то

болтала, а он поцеловал меня, но сказал, что любит меня не по-настоящему, и

что я не должна с ним флиртовать. Я была так рада, когда проснулась и

поняла, что это не произошло на самом деле!

Сегодня ночью мне снова снилось, что мы целовались, но щеки Петера были

другими, чем в первом сне: не нежными, какими они кажутся на вид, а как у

папы, то есть у мужчины, который уже бреется.

 

 

Пятница, 10 марта 1944 г.

 

Милая Китти!

 

Сегодня я поняла, как верна пословица: "Приходит беда, открывай

ворота". И Петер только что сказал то же самое. Сейчас расскажу о наших

сегодняшних и, возможно, предстоящих неприятностях.

Во-первых, заболела Мип: она простудилась в церкви, на свадьбе Хенка и

Агги. Во-вторых, господин Кляйман еще не оправился от последнего желудочного

кровотечения, и Беп сейчас одна в конторе. В-третьих, господин (имя называть

не буду) арестован. Это удар не только для него самого, но и для нас:

благодаря ему мы получали картошку, масло и джем. У господина М. (назову его

так) пятеро детей, все младше тринадцати лет, и еще один должен родиться.

Вчера вечером мы страшно испугались: кто-то постучал в соседнюю с нашей

стенку. Мы как раз ужинали. К счастью, остаток дня прошел без волнений.

В последнее время мне стало неинтересно описывать нашу повседневную

жизнь. Я больше занята тем, что происходит в моем сердце. Пойми меня

правильно: я очень переживаю за господина М., но все же в моем дневнике не

много места для него. Во вторник, среду и четверг я с полпятого до четверти

шестого была у Петера. Мы занимались французским и немного болтали. Я всегда

радуюсь нашим коротким встречам, а главное, мне кажется, что Петеру мой

приход тоже доставляет удовольствие.

 

Анна Франк

 

 

Суббота, 11 марта 1944 г.

 

Дорогая Китти,

 

В последнее время мне все не сидится на месте: то и дело иду наверх,

спускаюсь и поднимаюсь опять... Мне так нравится разговаривать с Петером, но

боюсь надоесть ему. Он мне много рассказывает: о прошлом, родителях, себе

самом. Но мне этого недостаточно, и я постоянно себя спрашиваю: вправе ли я

желать большего? Раньше я считала его невыносимым, и он так же думал обо

мне. Сейчас я изменила свое мнение, но изменил ли и он свое? Конечно, мы

можем стать хорошими друзьями, и так мне будет легче сносить наше заточение.

Но хватит об этом. Ведь я только им и занимаюсь, и не хочу втягивать тебя в

свои переживания!

 

Анна Франк