Воскресенье, 17 октября 1943 г.

 

Дорогая Китти!

 

Кляйман вернулся -- ура! Он немного бледен, но уже при деле: пытается

продать что-то из одежды Ван Даанов.

Грустно, но факт: у Ван Даанов кончились деньги. Последние сто

гульденов он потерял на складе, из-за чего здесь было много шума. Как такое

могло произойти, и куда в итоге делись деньги? Кто-то их украл. Но кто? Мы

теряемся в подозрениях.

Хотя денег у них теперь нет совсем, мадам не хочет расстаться ни с

одной вещью из целой горы пальто, платьев и обуви. Но сделать это ей все же

придется, потому что ни костюм ее супруга, ни велосипед Петера продать

невозможно. Придется мадам распрощаться с меховой шубкой! А она еще

безуспешно пытается убедить всех, что ее семью должна содержать фирма.

Жуткая ссора только что закончилась перемирием, и только и слышно, что

"Милый Путти" и "Бесценная Керли".

У меня уже кружится голова от всей ругани, которой я здесь наслышалась

за последний месяц. У папы постоянно сжаты губы. Если кто-то его зовет, он

вздрагивает, словно боится, что попросят уладить очередной спор. У Марго

частые головные боли, у Дюсселя бессонница, мадам стонет весь день напролет,

а у меня уже заходит ум за разум. Честно говоря, забываю, кто с кем в ссоре,

а кто уже помирился.

Единственное, что отвлекает - это учеба, и я, действительно, занимаюсь

очень много.

 

Анна

 

 

Пятница, 29 октября 1943 г.

 

Дорогая Китти!

 

Господин Кляйман снова болен, его по-прежнему беспокоит желудок. Он

даже не знает, остановилось ли у него кровотечение. Впервые мы видели его

подавленным, когда он сообщил, что плохо себя чувствует и вынужден уйти

домой.

Снова нешуточные ссоры у верхних, и опять из-за денег. Они хотят

продать зимнее пальто и костюм господина Ван Даана, но заломили такие цены,

что найти покупателя невозможно.

Как-то, уже давно, Кляйман встретил знакомого меховщика. И тогда ему

пришла в голову идея продать шубу госпожи Ван Даан. Это шубка сделана из

кроличьих шкурок, и госпожа носила ее целых семнадцать лет. Тем не менее,

они получили за нее 325 гульденов -- огромные деньги! Мадам хотела их

припрятать, чтобы после войны накупить новых нарядов. Супругу стоило немалых

трудов уговорить ее, что деньги необходимы сейчас, для повседневных нужд. И

представить невозможно, как они орали, ругались и топали ногами. Вся наша

семья стояла под лестницей, затаив дыхание, чтобы вмешаться в случае

необходимости. Эти брань, истерики, постоянная нервотрепка так изматывают

меня, что я вечерами засыпаю в слезах и благодарю Бога за то, что хоть

полчасика могу побыть одна.

А в общем, со мной все хорошо, вот только аппетит совсем пропал. Целый

день слышу: "Как ты плохо выглядишь!" Все стараются из последних сил хоть

немного меня подкормить: пичкают глюкозой, рыбьим жиром, дрожжами и

кальцием. Мои нервы совсем на пределе, а по воскресеньям мне и вовсе

отвратительно. В доме тогда чувствуются напряжение и тяжелая атмосфера, все

какие-то сонные, и даже птицы за окном не поют. Смертельная гнетущая тишина

висит в воздухе, душит меня и как будто тянет куда-то в подземелье. Папа,

мама, Марго мне совершенно безразличны, я бесцельно брожу по комнатам,

поднимаюсь и спускаюсь по лестнице. Мне кажется, что я птица, у которой

вырвали крылья, и которая в темноте бьется о прутья своей решетки. Все

кричит во мне: я хочу воздуха, света и смеха! Но я не отвечаю этому голосу и

ложусь на диван, чтобы немного поспать, уйти от тишины и постоянного страха

-- ах, ведь мы живые люди.

 

Анна

 

 

Суббота, 30 октября 1943 г.

 

Дорогая Китти!

 

Мама ужасно нервная, и я из-за этого как на иголках. Почему мама и папа

никогда не ругают Марго, зато всегда меня? Вот, например, вчера Марго читала

книгу с прекрасными иллюстрациями, потом поставила ее на полку и вышла из

комнаты. Я как раз не знала, чем заняться, и взяла ее, чтобы посмотреть

картинки. Но тут Марго вернулась, увидела "свою книжку" в моих руках и

потребовала ее обратно, скорчив сердитую гримасу. Мне хотелось еще немного

посмотреть, но Марго злилась все больше, а тут и мама вмешалась: "Отдай

сейчас же книгу!"

В комнату вошел папа, он даже не знал, в чем дело, только заметил, что

Марго обижают! И накинулся на меня: "Посмотрел бы на тебя, если бы взяли

что-то твое!" Я послушалась, положила книгу на место и с обиженным видом

вышла из комнаты. На самом деле, я вовсе не обиделась и не рассердилась,

просто мне было очень грустно.

Как папа мог судить, не зная толком, о чем спор! Да, я сама гораздо

скорее отдала бы книгу Марго, если бы мама с папой так рьяно не вступились

за нее! Можно подумать, я ее в самом деле серьезно обидела. Ну, от мамы я

другого и не ожидала, она и Марго всегда защищают другу друга. Я уже

настолько привыкла к маминым выговорам и раздражительности Марго, что просто

не обращаю на них внимания. И конечно, люблю их, просто потому, что они мои

мама и сестра, а их человеческие качества -- это другой вопрос. Но с папой

иначе. Если он уделяет внимание Марго, хвалит ее или ласкает, то все

переворачивается во мне, потому что папу я обожаю, он мой пример, и никого

на свете я не люблю, как его. Разумеется, он не умышленно делает мне больно:

ведь Марго у нас самая умная, добрая и красивая. Но я хочу, чтобы и меня

воспринимали серьезно. Я всегда была этаким семейным клоуном, который

постоянно проказничает, а отдуваться должен вдвое: взбучками от других и

собственным отчаянием. Но сейчас мне все это надоело: и отношение ко мне и

так называемые серьезные разговоры. Я жду от папы того, что он не может мне

дать. Нет, я не ревную к Марго и никогда не завидовала ее уму и красоте. Но

мне хотелось бы, чтобы папа любил меня не только, как своего ребенка, но и

как человека -- Анну.

Я так цепляюсь за папу, потому что взаимопонимания с мамой у меня нет

совсем, и на папу единственная надежда. Но он не понимает, что мне надо

поговорить обо всем этом, выговориться наконец. О маминых ошибках он вообще

не хочет слышать.

 

А я так устала от ссор. Не знаю, как сдерживать себя, ведь не могу же я

прямо сказать маме, что не в состоянии выносить ее нетактичность, резкость и

сарказм. Мы просто слишком разные. Я не сужу о ее характере, это не мое

право. Я думаю о ней только, как о матери -- той, которая меня родила, но не

стала для меня настоящей мамой. Ведь я отлично знаю и чувствую, какой должна

быть женщина и мать. Нет, обойдусь как-нибудь без их помощи! Постараюсь не

обращать внимания на ее недостатки и видеть в ней только хорошее, а то, чего

нет, буду искать в самой себе. Но из этого ничего не получается, а самое

ужасное то, что ни мама, ни папа не понимают, как мне не достает их тепла и

понимания, и как я обижена на них. Могут ли вообще родители понять детей?

Иногда мне кажется, что Бог испытывает меня, и будет испытывать в будущем. Я

должна сама воспитать себя, без идеалов, и стану тогда очень сильной.

Кто, как ни я, перечитает эти письма? И кто, как ни я сама, будет меня

утешать? А я часто чувствую себя слабой и нуждаюсь в утешении, хотя знаю,

что могу достигнуть большего и поэтому стараюсь стать лучше.

Со мной обращаются так непоследовательно! То Анна вполне разумна, и с

ней разговаривают на равных, а на следующий день она вдруг превращается в

маленькую глупую овечку, которая ничего не знает, но воображает, что всему

выучилась по книгам. А у меня есть собственные идеалы, мысли и планы, только

я пока не могу выразить их в словах.

Ах, на меня наваливается столько мыслей, когда я наконец остаюсь

вечером одна, а иногда и днем в окружении всех этих людей, которые меня

совершенно не понимают. Поэтому я так часто возвращаюсь к дневнику, ведь у

Китти терпения достаточно. Обещаю ей, что несмотря на все сохраню выдержку,

проглочу слезы и добьюсь своего. Но очень хочется, чтобы кто-то меня

поддержал -- тот, кто меня любит.

Не суди обо мне плохо и пойми, что у меня просто нет больше сил!

 

Анна

 

 

Среда, 3 ноября 1943 г.

 

Дорогая Китти!

 

Чтобы чем-то нас занять, и для нашего общего развития, папа заказал

проспект Лейденского заочного института. Марго прочитала эту толстую книжицу

не меньше трех раз и не нашла для себя ничего подходящего. Тогда папа взялся

за дело и выбрал для нас курсы основ латинского. Мы тут же заказали учебный

материал, хотя стоит это немало. Марго энергично принялась за работу, и я

тоже, хотя латинский дается мне с трудом. И еще папа попросил Кляймана

приобрести детскую библию, чтобы я хоть немного ознакомилась с Новым

заветом. "Это подарок Анне на праздник Хануки?", - спросила его Марго. "Ээ,

нет, думаю, что ко дню святого Николааса". Действительно, Иисус и Ханука не

очень сочетаются.

Поскольку пылесос сломался, мне приходится ежедневно чистить ковер

старой щеткой. Окно при этом закрыто, свет и камин включены. По-моему,

бесполезная и даже вредная работа, и жалобы, в самом деле, последовали

незамедлительно: от поднимающейся в воздух пыли у мамы разболелась голова,

новый латинский словарь Марго весь запылен, а папа еще ворчит, что пол все

такой же грязный. Вот и жди от людей благодарности!

У нас по воскресеньям теперь новый порядок: камин будем зажигать не в

пол шестого утра, а как обычно -- в пол восьмого. На мой взгляд, это не

безопасно. Что подумают соседи, увидев в выходной день дым из трубы? То же

самое с занавесками. С тех пор как мы здесь поселились, они всегда плотно

закрыты. Но время от времени кто-то из господ или дам не удерживается, чтобы

не посмотреть в окно через щелочку. На виновного все накидываются, а тот

оправдывается, что его никто не может заметить. Но так ли это на самом деле?

Сейчас ссоры у нас как будто поутихли, вот только Дюссель разругался с Ван

Дааном. Если Дюссель упоминает госпожу Ван Даан, то называет ее не иначе,

как "глупая корова" или "старая телка", а то величает нашу ученую мадам

"юной девицей" или "невезучей старой девой". Сковородка винит чайник в том,

что тот закоптился!

 

Анна