Геоидеологическая парадигма евразийских исследований

 

Геоидеологический ракурс евразийских исследований обусловлен прежде всего представлениями о геоидеологии. В научной литературе понятие «геоидеология» связывают с именем немецкого геополитика первой половины ХХ в. К. Хаусхофера, который под геоидеологией понимал систему взглядов, раскрывающих особенности геоположения государства в мире и определяющих его политику, исходя из необходимости расширения своего жизненного пространства. Расширяя жизненное пространство путем поглощения более мелких государств, великая держава, как отмечал ученый, обеспечивает себе большую геополитическую свободу и независимость от своих соседей. Основой геоидеологии как системы взглядов у К. Хаусхофера выступает региональная пан-идея. В начале 40-х гг. прошлого века он выделял следующие региональные панидеи: 1) «пан-Америка» (во главе с США); 2) «пан-Великая Восточная Азия» (во главе с Японией); 3) «пан-Европа» (во главе с Германией).

Главный пафос геоидеологических построений К. Хаусхофера состоял в том, чтобы теоретически обосновать притязания нацистской Германии на господствующее геополитическое положение в мире. Поэтому главной идеологической задачей, которая была поставлена перед немецкими геополитиками в то время, было формирование таких структур в массовом сознании немецкого народа, которые легитимизировали бы реализацию идеи недостаточности «жизненного пространства» для Германии на практике.

В середине XX в. большое влияние на представления о геоидеологии оказали работы К. Шмитта, в которых геополитическое противостояние сухопутных и морских держав имело не только исторический, но и идеологический смысл. Это противостояние приобретает у него метафорический характер борьбы «Бегемота» («номоса» Земли), служащего олицетворением консерватизма и традиционного общества, и «Левиафана» («номоса» Моря), враждебного традиционному обществу и консерватизму.

При этом К. Шмитт считал, что пиком развития «номоса» Земли и самой совершенной его формой является «тотальное государство», которое, однако, исключает принцип «тотального врага» и «тотальной войны». Наоборот, либеральная доктрина, которую он однозначно связывал с «номосом» Моря, обусловливает тотальное противостояние двух «больших пространств» – англосаксонского (Англия и Америка) и континентального (Евразия). Эти два «больших пространства» ведут между собой планетарное сражение за то, чтобы сделать последний шаг к универсализации и перейти от континентального владычества к мировому.

В 80-х гг. XX в. Р. Арон, рассматривая идеологические основания геополитики, в качестве таковых выделил, во-первых, идеологию «жизненного пространства», ссылающуюся на экономическую «необходимость», и, во-вторых, идеологию «естественных границ», апеллирующую к стратегической целесообразности.

Особое значение идеологическим аспектам геополитики придавалось в период «холодной войны», в условиях геополитического соперничества двух великих держав – СССР и США, ни одна из которых, как отмечал С. Хантингтон, не была нацией-государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация формулировалась в идеологических категориях коммунизма и либеральной демократии.

При этом, как подчеркивает З. Бжезинский, «каждый из противников распространял по всему миру свой идеологический призыв, проникнутый историческим оптимизмом, оправдывавшим в глазах каждого из них необходимые шаги и укреплявшим в них убежденность в неизменной победе. Каждый из соперников явно господствовал внутри своего собственного пространства. И каждый использовал свою идеологию для упрочения власти над своими вассалами и зависимыми государствами, что в определенной степени напоминало времена религиозных войн. Комбинация глобального геополитического размаха и провозглашаемая универсальность соревнующихся между собой догм придавали соперничеству беспрецедентный характер».

Однако уже во второй половине прошлого века среди интеллектуалов Запада стали появляться различные концепции деидеологизации, или конца идеологий. Согласно этим концепциям, идеологии, являющиеся порождением мифологизированного сознания, используются той или иной общественной группой или государством для преследования своих интересов. Поэтому идеологии, по их убеждению, уйдут в прошлое и будут казаться последующим поколениям одной из форм ложного мировосприятия, искажающего объективную реальность.

Радикальная версия концепции конца идеологий была представлена в конце XX в. Ф. Фукуямой, который считал, что с распадом СССР и окончанием «холодной войны» человечество избавилось от идеологического противостояния. Либерализм, по мнению Ф. Фукуямы, превратился в единственную универсальную идеологию, призванную объяснить устройство мира. Таким образом, концепция конца идеологий оказалась сама по себе крайне идеологичной, поскольку предполагала, с одной стороны, подведение сознания людей под единый стандартизированный знаменатель либерально ориентированного мировоззрения, а с другой – насаждение в сфере мировой политики либеральной демократии, принципов индивидуальной свободы и прав человека.

Последующие события в мире, обнаружившие преждевременность такого рода идеологических заявлений, привели к тому, что в настоящее время все больше сторонников приобретает концепция реидеологизации. Представители этой концепции рассматривают идеологию как неотъемлемую составляющую общественного бытия, объединяющую
людей на основе определенных идей и ценностей. При этом они считают, что идеология определяет подходы к пониманию мира, дает его интерпретацию и образ, моделирует будущее через идеалы и предлагает проекты, направленные на его достижение (Н.Г. Баранец, И.Г. Калантарян). В связи с этим идеологию, подчеркивают они, следует рассматривать не с позиций ее соответствия истине, так как это противоречит сущности идеологии и приводит к желанию силового навязывания всем странам одной идеологии, признанной истинной, а с точки зрения выполняемых идеологией функций, которые заключаются в интеграции того или иного общества в единое целое, управлении этим обществом, обозначении путей и целей общественного развития (М.Ю. Чернавский).

Актуализация понятия «геоидеология» в настоящее время связана прежде всего с тем, что во внешней политике такой мировой державы, как США, особое значение стало придаваться идеологическим аспектам. В глобальной стратегии Соединенных Штатов, отмечают специалисты, эти аспекты часто начинают выступать в качестве исходных обоснований для той или иной внешнеполитической инициативы (Г. Арутюнян). В частности, одним из таких приоритетных обоснований является, например, идеологический постулат о необходимости замены авторитарных политических режимов демократическими, в том числе и при осуществлении так называемых «цветных революций» в 90-х гг. прошлого века и «арабских революций» в настоящее время.

Подобная ситуация обусловлена тем, что США окончательно сформировались как глобальная империя, или сверхимперия, и политическая элита этой страны понимает, что без создания глобального и однородного идеологического геополя невозможно представить ее доминирование в мире. Следует отметить, что, согласно американским доктринальным положениям, те страны или регионы, которые пребывают вне процессов глобализации, характеризуются как «неинтегрированные бреши», которые самим фактом своего существования представляют угрозу для США. Более того, в массовом сознании американцев формируются представления о том, что если какое-либо государство нарушает нормы демократии и права человека, то это угрожает национальной безопасности США.

В связи с этим некоторые ученые подчеркивают, что подобно тому, как Европа есть гипостазированный образ геополитики, Америка есть гипостазированный образ геоидеологии. Америка сама по себе – это глобальная геоидея, артикулирующая множеством образов и стереотипов, среди которых главный – «Америка – мир-норма» (Д.Н. Замятин). В этом плане геоидеология США является результатом идеологизации геополитики, направленной на экспансию либерализма в протестантской упаковке по всему миру.

В современной научной литературе еще встречаются представления о геоидеологии как системе взглядов, определяющих внешнюю политику государства, исходя из необходимости расширения его жизненного пространства. Однако в настоящее время доминируют другие представления о геоидеологии. Одно из них связано с представлениями отдельных ученых об идеологии постмодерна как геоидеологии мира. Аксиологизм классической географии, отмечают эти ученые, превращается в геоидеологии постмодерной географии, когда сами характеристики и образы земного пространства выступают ядрами мощных идеологий; при этом переворот в географических представлениях ведет к необязательной связности и сосуществованию совершенно различных географических образов мирового развития (Д.Н. Замятин). Другое представление о геоидеологии связано с пониманием ее как инструмента геополитического управления и легитимации внешнеполитических целей (Н.В. Куликова).

Существует также представление о геоидеологии, которое обусловлено пониманием того, что при осуществлении внешней политики особое значение придается решению не только политических или экономических задач, но и задач, связанных с ценностно-идеологической экспансией (К.Э. Аксенов). При этом под идеологиями подразумеваются различного рода учения о необходимости совершенствования мира, выраженные в доступной форме и усвоенные массовым сознанием. При этом идеологии, как правило, отталкиваются от постулата о несправедливости мира, в котором господствует та или иная форма угнетения (подавления, ущемления, искусственного и навязанного ограничения).

В рамках такого представления геоидеология в настоящее время часто выступает в качестве обоснования инициированных извне региональных «революций» и силовых акций, направленных на замену авторитарных политических режимов демократическими.

На основании такого представления о геоидеологии в российском научном дискурсе появилось понятие «геоидеологическая парадигма», под которой его автор (К.В. Плешаков) подразумевает динамическое взаимодействие геополитики и идеологии, носящее универсальный характер и характеризующееся рядом параметров. Геоидеологическая парадигма возникла, как полагает ученый, в связи с появлением в XX в. мощных идеологий, которые характеризовались двумя параметрами: во-первых, активнейшим вовлечением масс в декларированное переустройство мира; во-вторых, созданием устойчивых институтов для обеспечения идеологического контроля.

Одна из таких геоидеологических парадигм возникает после того, как идеология большевизма (ленинская модификация марксизма) становится государственной в одной из ключевых в геополитическом плане стран Евразии – советской России. Геопространственная сфера действия этой геоидеологической парадигмы перманентно менялась: в начале она распространялась на территорию бывшей Российской империи, Восточную и Центральную Европу, затем на Китай, а к концу 30-х гг. практически на всю Евразию. Наряду с большевизмом, такого рода геоидеологическая парадигма была сформирована в Европе нацизмом, сделавшим в 30-х гг. ХХ в. геополитику делом масс.

С наступлением «холодной войны» появились иного рода геоидеологические парадигмы. Это – геоидеологические парадигмы СССР и США, которые обрели глобальный характер, распространившись на все континенты земного шара. После окончания «холодной войны» и усилившейся геоидеологической экспансии США, бросившими геополитический вызов «остальному миру», ответной реакцией в условиях глокализации стало формирование локальных геоидеологических парадигм, основой которых выступил «периферийный национализм».

Некоторые исследователи считают, что в настоящее время такие локальные геоидеологические парадигмы, но не в узконациональной форме, а в форме региональной панобщности, неся мощный заряд идей, способны овладеть массами и вмешаться во внешнюю политику на правах идеологии, призывающей к переустройству значительных геопространств на идеологических основах, альтернативных неолиберальному геополитическому проекту. Предпосылки для возникновения таких
панобщностей, как отмечают исследователи, потенциально существуют в тюркской Центральной Азии, в арабском мире, в Латинской Америке, в Африке к югу от Сахары, в зоне «Большого Китая» (территории, освоенные и контролируемые не только КНР, но и китайским этносом в целом), а также «русско-славянской» зоне (К.В. Плешаков).

Рассматривая «геоидеологическую парадигму» в ракурсе динамического взаимодействия геополитики и идеологии, можно выделить следующие ее модели: 1) взаимогенерирование геополитики иидеологии; 2) взаимогашение геополитики и идеологии; 3) доминирование геополитики над идеологией; 4) доминирование идеологии над геополитикой.

В модели взаимогенерирования геополитики и идеологии геополитические факторы и идеологические мотивации постоянно усиливают друг друга, и поэтому одно не может существовать без другого. Характерной чертой этой модели является наличие сильной идеологии, которая устремлена в будущее, является государственной и оказывает существенное влияние на массы. Такая модель «геоидеологической парадигмы» нацелена на принципиальный конфликт, поскольку имплицирует свое пространственное расширение (контроль над пространством) в целях совершенствования общества или ликвидации «мирового зла»,
угрожающего человечеству, и в связи с этим воспринимает противостоящую геоидеологию как непримиримого противника.

В рамках конфронтационной формы взаимогенерирования геополитики и идеологии может быть интерпретирована, например, «холодная война» между СССР и США во второй половине ХХ в., в которой невозможно было расчленить идеологию и геополитику. Примером взаимогенерирования геополитики и идеологии являются также отношения между СССР и КНР в 1958–1969 гг., поскольку территориальные претензии КНР к СССР были вызваны идеологическим расколом между ними, но сам раскол был обусловлен тем, что СССР не поддерживал геополитических претензий КНР на самостоятельную роль в Восточной Азии.

Модель взаимогашения геополитики и идеологии может быть описана как система, в которой идеологические мотивации гасят возможные геополитические возмущения, и наоборот. В итоге побеждает стремление к геополитическому и идеологическому статус-кво на не­определенно длительную перспективу. В рамках этой модели могут быть интерпретированы, в частности, отношения между СССР и Западом в 1989–1991 гг.

Модель доминирования геополитики над идеологией становится возможной, как отмечают специалисты, в тех случаях, когда в межгосударственных отношениях нет непосредственного влияния идеологического фактора, но геополитические вопросы стоят в достаточной степени остро. Такова была ситуация, например, в советско-китайских отношениях в 70–80-х гг. прошлого века. В это время завершилась идеологическая борьба между СССР и КНР за влияние на международное коммунистическое движение в результате того, что Китай пожертвовал ею ради геополитической договоренности со странами Запада. Несмотря на то, что геополитические проблемы в континентальной Евразии в то время стояли достаточно остро, руководителя СССР и КНР достигли геополитического взаимопонимания, хотя без всякого энтузиазма воспринимали идеологические процессы в стране оппонента (китайские лидеры негативно относились к политической либерализации в СССР, а российское руководство скептически рассматривало широкое распространение частной собственности в Китае) (К.В. Плешаков).

Вопрос о целесообразности выделения модели доминирования идеологии над геополитикой в настоящее время является спорным. Сам автор понятия «геоидеологическая парадигма» считает, что заманчиво было бы выделить такую модель. Однако при ближайшем рассмотрении ее нужно признать несуществующей. Различные идеологические течения и особенно идеологизированные лидеры пытались придти к примату идеологии над геополитикой, однако все их усилия не привели к появлению ни одной мало-мальски стабильной и долговременной модели. Попытка подчинить геополитику идеологии является, делает вывод К.В. Плешаков, либо тенденцией в обществе, либо усилием идеологизированного лидера, но создать на этой основе стабильную, хоть сколько-нибудь прочную модель внешнеполитического поведения или межгосударственных отношений до сих пор никому не удалось.

Однако, на наш взгляд, такого рода модель внешнеполитического поведения, носящую более или менее устойчивый характер, все же можно выделить. Модель доминирования идеологии над геополитикой связана прежде всего с экспортом разного рода революций. В начале 20-х гг. прошлого века проекты такого рода революций разрабатывались лидерами коммунистического Интернационала. В 60–70-х гг. ХХ в. «Брежневская доктрина» предполагала экспорт коммунистической идеологии и сохранение «чистоты принципов социализма». В соответствии с этой доктриной советские вооруженные силы, в частности, оказались в Праге и Кабуле. Сходными по содержанию являются также «цветные» и «арабские» революции конца XX – начала XXI в., разворачивавшиеся в рамках модели доминирования идеологии над геополитикой.

В результате, как отмечают специалисты, страны, пережившие такого рода революции, стремительно меняют свои геополитические ориентации. Однако ученые при этом подчеркивают, что если «заказчики» революций достаточно быстро достигают своих геополитических целей, то новые власти «революционизированных» стран, как правило, вызывают своими действиями серьезные осложнения во внутренней и внешней политике. Следствием этого становится дискредитация тех идеологических лозунгов, под которыми осуществлялись революции. Например, коммунистических лозунгов в прошлом и демократических в настоящем. При этом, как отмечают исследователи, экспорт революций и связанных с ними геоидеологий может способствовать тактическим успехам «экспортеров». Однако в стратегической перспективе геополитические результаты могут оказаться отрицательными не только для страны, «подвергшейся» революции, но и для страны, осуществляющей ее экспорт. Об этом, в частности, свидетельствует логика развития событий после введения СССР вооруженных сил на территорию Чехословакии и Афганистана, обусловленного доминированием идеологии над геополитикой (Г. Арутюнян).

В настоящее время геоидеологический ракурс евразийских исследований определяется представлением о геоидеологии как науке, изучающей локальные идеологии в качестве основания, во-первых, инструмента и легитимации внешнеполитических целей государств; во-вторых, инструмента и легитимации внутриполитических целей различных политических субъектов; в-третьих, основы локальной макроидентичности.

Говоря о геоидеологическом ракурсе евразийских исследований, надо отметить, что в российском зарубежном регионоведении они зачастую сами принимают ангажированный характер. Это обусловлено тем, что на профессиональную деятельность ученых большое влияние стали оказывать идеологические и политические пристрастия российской интеллектуальной элиты. Не придя к согласию относительно желательного будущего страны, она продолжает бескомпромиссно спорить о настоящем, предлагая публике его разные, а порой и несовместимые геоидеологические образы. Поэтому различные формы ангажированности ученых в зарубежном регионоведении сегодня связаны прежде всего с их воображением как идеологической проекцией того, каким российское общество хочет видеть себя. В результате научный дискурс в зарубежном регионоведении в России часто превращается в противостояние позиций, соотносимых прежде всего с «большими идеологиями» и «презентациями будущего», опрокинутыми в настоящее. Ангажированность научного мышления в евразийских исследованиях проявляется, в первую очередь, в противостоянии «западников» и «евразийцев».

«Западники» считают, что Россия – это европейская страна, поэтому для нее единственно правильной является западная либеральная модель развития. В связи с этим они отрицает необходимость выработки в России специальной евразийской стратегии, а в решении международных проблем, в том числе и в Евразии, Россия должна занимать прозападную позицию. «Западники», отдавая приоритет многостороннему сотрудничеству с Западом, признают важным для России развивать и двусторонние отношения с евразийскими странами. При этом они исходят из необходимости продвижения в регионе прежде всего стандартов либеральной демократии, а не стабилизации авторитарных режимов. Поэтому «западники», как отмечают некоторые специалисты,настаивая на необходимости прозападной, а не региональной ориентации,приспосабливаются к доминированию Запада в Евразии.

В этом плане их геополитические идеи являются либерально-западнической попыткой ответить на развивающиеся в России геополитические проекты консервативной ориентации (А.П. Цыганков, П.А. Цыганков). В качестве таких попыток ученые называют работы Д.В. Тренина, центральная идея которых состоит в том, что сегодня России, находящейся на границе между постсовременным и современным и даже досовременным мирами, предстоит сделать геополитический выбор между большой Европой и Евразией. В таких условиях единственно рациональным, как полагает Д.В. Тренин, было бы сосредоточиться на европейской идентичности России и организовать ее постепенную интеграцию в большую Европу. Провал такой европейской интеграции будет означать для России ее маргинализацию и возможную дезинтеграцию.

Кроме того, Д.В. Тренин, исходя из теоретических представлений о неизбежности упадка и дезинтеграции империй, подчеркивает, что в настоящее время Россия перестала быть конституирующим центром Евразии, несмотря на то, что этот регион традиционно являлся сферой российской власти, особенно в имперский и советский периоды. Нравится это России или нет, но Запад, как полагает Д.В. Тренин, уже завоевал важные позиции в Евразии. Возможно, для кого-то это и «тяжелая реальность», но наиболее правильным будет признать и приспособиться к ней. Отступление России из Евразии, считает Д.В. Тренин, уже свершившийся факт, поэтому отступление России в Евразию больше не является реалистичной политикой.

В отличие от «западников», «евразийцы» отмечают не только прежде всего геополитическое, геокультурное, но и геоидеологическое своеобразие России, отличающее ее и от Запада, и от Востока. Геоидеологический аспект этого своеобразия заключается в принципе «идеократии». Этот принцип в свое время являлся важным аспектом классической евразийской теории П.Н. Савицкого, который считал, что структура евразийского государства должна строиться в соответствии с априорной Идеей, а во главе этой структуры должен стоять особый класс «духовных вождей». Принцип «идеократии» предполагал главенство непрагматического и нематериального подхода к государственному устройству. В этом плане принцип «идеократии» противопоставлялся принципам демократического, либерального правления, основанного на материальных и утилитаристских мотивациях. В связи с этим евразийцы, как отмечают некоторые исследователи, довели до окончательной ясности идеологические термины, в которых проявлялось исторически противостояние моря и суши. Море – либеральная демократия, «торговый строй», прагматизм. Суша – идеократия, «иерархическое правление», доминация религиозного идеала (Ю.В. Тихонравов).

В настоящее время понятие «евразийство» используется в широком смысле в качестве номинации для обозначения всех тех геоидеологических и геополитических направлений, представители которых в той или иной мере противостоят «западникам» с их либерально ориентированными антиевразийскими геополитическими проектами. Представители российского «евразийства», рассматривая Россию в качестве хартленда (срединной земли) или государства, ответственного за организацию постсоветского пространства, выступают за разработку специальной евразийской стратегии для России.

Вместе с тем российское «евразийство» сегодня является неоднородным в политико-идеологическом отношении направлением, в котором существуют разные течения и соответствующие им геоидеологические представления о целях и задачах евразийской стратегии России. Это, во-первых, либералы-государственники, во-вторых, неоконсерваторы, в-третьих, консерваторы-государственники, в-четвертых, консерваторы-радикалы. В литературе их иногда называют, соответственно, геоэкономистами, стабилизаторами, цивилизационщиками и экспансионистами (А.П. Цыганков, П.А. Цыганков).

Представители либерально-государственнического евразийства, или геоэкономисты, рассматривая мир с позиций неоглобализма как целостность, культурно плюралистическую, но экономически западно-центричную, считают, что в этом мире принципиально возросло значение геоэкономических факторов по сравнению с геополитическими. Геоэкономические факторы и связанное с ними социально-экономи­ческое процветание России геоэкономисты рассматривают в качестве важнейшей основы российской безопасности. В связи с этим они считают, что России необходимо воспользоваться своим геополитическим положением «перекрестка Евразии», а главное – своими геоэкономическими преимуществами, и реализовать на этой основе концепцию евразийского транснационального развития, результатом которой будет и либерально-государственное процветание России, и политическая стабильность в регионе.

Представители этого течения, в отличие от либеральных «западников»,не рассматривают российскую идентичность как формирующуюся лишь в результате взаимодействия с Западом. Россия в их геообразе – это трансконтинентальная держава с мощным поясом стран-соседей и переходным, контекстным положением между Европой и Азией. При этом они считают, что распад СССР не изменил ни этого местоположения, ни идентичности России, хотя и сформировал принципиально новые условия для ее дальнейшего развития. Бывшее советское пространство они рассматривают как место встречи различных геоэкономических потоков, и Россия должна воспользоваться своим расположением в середине евразийского хартленда. При этом она не должна ориентироваться исключительно на Запад; скорее ей следует развивать «геополитику взаимодействия» (термин авторов), а не конфронтации с тремя геоэкономическими полюсами – Западом, Китаем и Азиатско-Тихоокеанским регионом. У всех этих геоэкономических акторов имеются важнейшие интересы в Евразии, и России нужно быть готовой к принятию ключевых геоэкономических решений, если она намерена развивать транснациональные связи и порвать с исторически порочным циклом развития «вдогонку» за экономически развитым либеральным Западом (В.А. Колосов, Н.С. Мироненко).

Другое принципиальное отличие представителей этого теченияот либеральных «западников» состоит впонимании необходимости выработки для России собственной евразийской геостратегии. При этом они исходят из того, что продолжавшаяся несколько столетий эпоха глобального доминирования Запада завершается. В процессе глокализации все большую роль начинают играть другие регионы, которые еще недавно являлись объектами, а не субъектами мировой политики.

Такая геостратегия, как считают некоторые ученые, должна быть нацелена на успешное геоэкономическое развитие, без которого невозможна безопасность в современном мире. Конечные решения проблем мира и стабильности в регионе – будь то Кавказ, Центральная Азия или Дальний Восток – связываются ими с превращением России в центр экономической активности Евразии. У этих проблем, по убеждению В.А. Колосова и Н.С. Мироненко, единое происхождение – российская политико-экономическая слабость, и потому они не будут разрешены до тех пор, пока Россия не сможет играть эффективно организующую роль в регионе. Отсутствие стратегии экономической интеграции чревато и опасностями внутреннего распада страны (В.А. Колосов, Н.С. Мироненко).

Таким образом, геоэкономисты, весьма критически относятся к либеральным геоидеологическим проектам интеграции с Западом за счет азиатских соседей России или бывших советских республик.

Представители неоконсервативного евразийства, или стабилизаторы, считают, что Россия должна восстановить статус региональной державы, не стремясь при этом к воссозданию империи, и проводить разновекторную внешнюю политику, исходя из национальных интересов. При этом они заявляют, что геостратегическая миссия России с учетом ее особого центрально-евразийского местоположения состоит в обеспечении стабилизации Евразии путем политики военно-полити­ческого балансирования и реализации различных геоэкономических проектов совместно с другими странами региона.

Стабилизаторы, ссылаясь на исторический опыт, отмечают, что Россия столетиями успешно взаимодействовала с европейскими странами, не теряя при этом ни своего суверенитета, ни культурной самобытности. Поэтому, разделяя видение России как Евразии, они подчеркивают, что жизненно важные ее интересы неразрывно связаны как с Европой, так и с Азией, и в связи с этим особое значение придают разработке для России евразийской геостратегии. Такая геостратегия, полагают они, должна преодолеть отчуждение России от интеграционных процессов как в Европе, так и в Восточной Азии, сделать Россию ключевым звеном евразийского пространства и выстроить ее равноправные отношения с соседями на Западе и Востоке. При этом специалисты в выстраивании евразийской геостратегии особое значение придают, с одной стороны, преодолению меркантильных подходов в российской политике на постсоветском пространстве, а с другой – необходимости создания Евразийского союза на основе добровольной, равноправной интеграции, совместном политико-экономическом развитии постсоветских государств с целью продвижения стран СНГ на сильные позиции в глобальном мире (С.М. Рогов).

Стабилизаторы, как отмечают некоторые исследователи, близки к геоэкономистам, но находятся ближе к консервативной части идеологического спектра. Примирившись с распадом СССР и возникновением новой либеральной эры, теоретики данного течения продолжают мыслить в традиционных категориях баланса власти в Евразии. И геоэкономистам, и стабилизаторам близка перспектива создания системы
коллективной безопасности в Евразии, полноценными участниками которой явятся все ключевые акторы, включая Китай, Иран, западные державы и Россию. Разница между ними заключается в том, что геоэкономисты ограничиваются разработкой геоэкономических аспектов евразийской стратегии, а евразийская стратегия стабилизаторов включает и геоэкономические, и геополитические компоненты.

Некоторые представители неоконсервативного евразийства вы­ступают за понимание Евразии не только как геоэкономического,
но и независимого геополитического и геокультурного пространства (К.С. Гаджиев). В этом пространстве, как они считают, вполне возможно сотрудничество России с Западом, поскольку обе стороны обеспокоены наличием в Евразии общих угроз, таких как ядерное распространение, региональная и этническая нестабильность и международный терроризм. Китай, по их мнению, также способен стать скорее партнером, чем врагом России, поскольку эти страны обладают значительной экономической комплементарностью, имеют общую протяженность границ и одинаково чувствительны в отношении мусульманских меньшинств.

Характеризуя ситуацию в Евразии, они также указывают на то, что такие государства, как Турция и Иран, воспользовавшись распадом СССР, стали активно вовлекать в орбиту своего геополитического влияния вновь возникшие государства Центральной Азии и Кавказа. Поэтому, будучи озабочены опасностями исламского экстремизма на Кавказе и в Центральной Азии, стабилизаторы считают необходимым для России развивать особые отношения с Индией. Они полагают, что у Индии отсутствует заинтересованность в укреплении власти мусульманских государств, и что индо-российская геополитическая ось необходима для сдерживания влияния Турции и Ирана на Азербайджан и страны Центральной Азии.

Главную геостратегическую задачу России в Евразии стабилизаторы видят в поддержании мира и политической стабильности в регионе путем обеспечения российского лидерства на постсоветском пространстве и создания системы коллективной безопасности с участием внешнеполитических акторов. Для укрепления «внутренней» стабилизации на постсоветском пространстве они предлагают меры, направленные на экономическую и военно-политическую интеграцию постсоветских государств. В формировании системы коллективной безопасности большую роль они отводят России в середине Евразии; Китаю, Японии, Северной Корее и Южной Корее на евразийском востоке; Индии, Турции и Ирану на юге; США и Европе на западе (К.С. Гаджиев).

Представители консервативно-государственнического евразийства, или цивилизационщики, рассматривают Россию как особый в цивилизационном отношении геополитический ареал, вынужденный выживать во враждебно настроенном мире. Представители этого течения считают, что причиной «фундаментального отчуждения» России от Европы является глубина цивилизационных различий, поэтому их геоидеологические взгляды носят ярко выраженный антилиберальный характер. Рассматривая Россию как самобытную евразийскую цивилизацию, цивилизационщики считают, что она способна выжить, лишь огра­див себя от «пагубных» влияний Запада (Г.А. Зюганов, Н.А. Нартов).

Рассматривая СССР как «естественную» геополитическую форму «исторической» России, цивилизационщики полагают, что нынешние политические границы страны искусственны и навязаны Западом. Поэтому целью евразийской стратегии они считают возрождение России как центрально-евразийской империи путем политической и экономической экспансии в исторических границах, т.е. границах бывшего СССР, а также поддержание близких отношений с Китаем, Индией и другими государствами Евразии, но при сохранении собственной цивилизационной самодостаточности. Результатом этой экспансии должно быть, с одной стороны, объединение постсоветского пространства под контролем России в формально и неформально интегрированный союз, а с другой – установление союзных отношений со странами Азии и мусульманского мира для сдерживания геополитических и геоидеологических амбиций Запада в Евразии. Придавая особую значимость военной силе в сохранении российского влияния в Евразии и преобразовании региона в соответствии со стратегическими интересами и культурными ценностями России, они также настаивают на необходимости восстановления характерного для сверхдержавы ее ядерного и экономического могущества.

Консервативно-радикальное евразийство представляет собой особое течение неоевразийства в России, которое было создано в начале
90-х гг. прошлого века группой интеллектуалов, объединившихся вокруг журнала «Элементы» и издательства «Арктогея». В 2008 г. представителями этого течения под руководством А.Г. Дугина был создан Центр консервативных исследований социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова с целью развития и становления консервативной идеологии в России. Радикализм этого течения состоит прежде всего в том, что речь идет не просто о распространении консервативных или неоконсервативных идей в России, а о создании новой геоидеологии, альтернативной прежде всего либерализму (в том числе либеральному консерватизму), претендующему в настоящее время на геостратегическую универсальность. Основные ее идеологемы получили воплощение в предложенной А.Г. Дугиным четвертой политической теории как основы евразийской стратегии России в XXI в.

Эта теория развивает идеи современного французского философа А. де Бенуа, теоретика социал-консерватизма и «новых правых», жесткого критика неолиберализма и однополярного