XII. История одного невосставшего города

 

Прижавшись к стене в углу, два товарища подробно рассказали друг другу о событиях, случившихся в Клисуре и Бяла‑Черкве в течение последних девяти дней. Из рассказа Соколова, – точнее, из его отчета, – Огнянову все стало ясно. Он понял то, что до сих пор было для него загадкой.

Действительно, Бяла‑Черква не восстала, так же как и многие другие города и села, хотя они были подготовлены к восстанию не хуже, чем она, а иные даже лучше. Установленный срок был нарушен, и преждевременная вспышка погубила все дело…

При первом же известии о клисурском восстании мнения в местном комитете разделились: одни считали, что надо только готовиться отразить нападение, не подавая для него повода, и восстать лишь в том случае, если будет прислан отряд для подкрепления; другие ратовали за то, чтобы знамя восстания было поднято немедленно и – будь что будет! Третья же точка зрения, широко распространенная среди видных горожан, была – капитулировать. В тот самый момент, когда комитет решалвопросо поднятии знамени, капитулянты обманным путем захватили и посадили под замок в подвал попа Ставри самых горячих членов комитета – доктора, Попова и Редактора. Они же послали в К. депутацию с чорбаджи Юрданом во главе, дав ей наказ выразить покорность и верноподданнические чувства султану от имени населения Бяла‑Черквы и просить о защите города.

Местные власти, – а они в те дни сами растерялись, – с радостью приняли заявление депутации и послаливБяла‑Черкву пятьдесят башибузуков сприказомотобрать у населения оружие и остаться в городе для его охраны. Вскоре во дворе конака выросла целая гораружей,пистолетов и ятаганов. Итак, громоотвод, имя которому капитуляция, был установлен, и Бяла‑Черква была спасена. Она принесла в жертву только одного человека – Марко Иванова. Его заковали в кандалы и отвезли в Пловдив – держать ответ за черешню… Кто его выдал, неизвестно.

Пять дней спустя – это было вчера – на горе появилось знамя, и снова пошли всякие разговоры да толки, снова блеснула надежда. Все волновались, разнесся слух, что несколько тысяч повстанцев идут с гор на помощь Бяла‑Черкве… Этими вооруженными силами якобы командуют русские и сербские офицеры… Никто не знал наверное, откуда идет эта неожиданная помощь, – казалось, она с неба упала… Каблешков столько раз говорил о какой‑то таинственной армии, готовой примчатьсявуказанный час, что ому поверили даже маловеры. Все радостно смотрели на знамя, реявшее на одной из балканских круч… Некоторым уже мерещились на горных склонах люди с винтовками; но это были просто кустарники. Другие, обладавшие более острым зрением, уверяли, будто они даже разглядели русских солдат, узнав их но большим мохнатым шапкам. Тогда к арестованным пришел поп Ставри и, отперев дверь, сказал:

–Грешно, чада мои, держать вас под замком. Мичо был прав. Идите поглядите, что творится в горах…

Три узника стрелой вылетели из дома. Полчаса спустя они, во главе двух десятков сапожников, захватили конак, а вместе с ним бея, оружие и власть! Город пришел в восторг. Бяла‑Черква восстала! Знамя с вышитым львом – рукоделье Рады – развевалось над площадью. Но в то же самое время пришло тревожное известие, которое произвело на всех ошеломляющее впечатление: спустившийся с горных пастбищ пастух сообщил, что на Балканах никаких войск нет. А Тосун‑бей уже идет к Бяла‑Черкве, чтобы разрушить ее до основания! Одновременно с этим пришло другое известие, усилившее растерянность и панику. Трое клисурских повстанцев, спустившись с гор, укрылись в училище, в верхней части города. То был Кандов, раненный в руку, и с ним еще два клисурца. Старуха сторожиха поместила их на чердаке и накормила хлебом, – они двое суток питались только травами, – потом, по их просьбе, сообщила о них Бырзобегунеку, который принес им одежду, фесы и табак. Но не успели они выкурить по цыгарке, как увидели сквозь щели в крыше, что училище со всех сторон обложено турками. Бырзобегунек в это время тоже находился на чердаке. О бегстве нечего было и думать. Турки начали стрелять со двора, целясь в окна и чердак. Оба клисурца были ранены. Они спустились во двор и сдались. Их изрубили на месте. Бырзобегунек, спрыгнув во двор, двумя выстрелами ранил турка, но тотчас упал, сраженный десятками пуль. Его тоже изрубили… Один лишь Кандов не сходил с чердака. Турки навели ружья на дыру, в которой он должен был показаться. Но он не показывался. Неожиданно гнилой потолок провалился, и Кандов упал на крытую галерею. Выпрямившись во весь рост, он оперся о перила галереи и, скрестив руки на груди, закричал:

–Я готов, стреляйте!

Турки решили, что это начальник и что он сдается, – он говорил по‑болгарски. И турки ждали.

–Варвары! Стреляйте! Всех болгар вам не перестрелять! – крикнул он.

Теперь они поняли.

И в ответ раздался залп из тридцати ружей по этой близкой мишени. Но ни одна пуля не задела Кандова. Он помчался по галерее, сбежал с лестницы и ринулся через двор прямо к церкви, куда дорога была открыта. Снова раздался залп, и опять впустую. Но едва Кандов ступил на церковный порог, как в него попали две пули, и он рухнул на пол… Его тоже изрубили…

После этого принялись разыскивать доктора, причем к башибузукам присоединилось много горожан. Живого или мертвого, но доктора надо было поймать, – только этим удалось бы избавить город от страшного гнева Тосун‑бея. Доктор должен был пасть искупительной жертвой. Он скрывался в одном доме, но, когда стемнело, испуганный хозяин попросил его уйти немедленно… На улице Соколова заметили и стали преследовать каратели, но ему удалось оставить погоню далеко позади. Мчась по длинной Мюхлюзовой улице, он по дороге толкнулся в несколько ворот, надеясь скрыться в чьем‑нибудь дворе, но все ворота были заперты, и он продолжал бежать. Добежав до площади, он увидел, что за ним охотится уже не один, а два отряда карателей; наперерез ему бежало человек десять. Тогда Соколов кинулся назад и свернул налево, на другую улицу; погоня сразу же потеряла его след, и он получил возможность остановиться на несколько секунд, чтобы перевести дух. Но опасность не уменьшалась. Он знал, что погоня не замедлит выследить его, настигнуть и пристрелить, если не на этой, то на другой улице, – ночь выдалась звездная, светлая. Попытаться бежать за город было тоже безрассудно: все выходы из него охранялись стражей. Остался лишь один путь к спасению – скрыться в доме какого‑нибудь друга… К счастью, доктор вспомнил, что недалеко дом попа Димчо. Добежав до его двора, Соколов постучался в ворота. Они открылись. Навстречу беглецу вышел сам поп Димчо, член комитета.

–Батюшка, укрой меня! – попросил доктор.

–Не могу, доктор, не могу! Они уже видели, что ты толкнулся сюда, мне тоже несдобровать, – прошептал поп Димчо, легонько выталкивая Соколова за ворота.

Ошеломленный Соколов тоже почувствовал приближение погони, появившейся на перекрестке, и бросился бежать без оглядки. Он влетел в глухой тупик, в конце которого жил его родственник, дядя Нечо. Постучавшись в дверь, доктор попросил убежища.

Дядя Нечо тотчас оценил положение.

–С ума ты спятил, доктор! – сказал он. – Погубить меня хочешь! Ты же знаешь, – у меня жена, дети.

И, схватив Соколова за руку, Нечо вывел его за ворота.

Доктор поспешил выбраться из тупика и побежал на Петканчову улицу. Но злая судьба толкнула его как раз к тем, от кого он бежал. Теперь каратели гнались за ним по пятам.

–Стой, а то стрелять будем! Стой, доктор! – крикнул полицейский‑болгарин.

И Соколов остановился, но не там, где ему предлагал усердный болгарский служака, а дальше, перед воротами дома Сарафова. Как домашний врач Сарафова и его близкий друг, Соколов решил попытать счастья здесь и постучал наудачу.

–Кто там? – послышался голос хозяина. Доктор назвал себя.

И в тот же миг он услышал, как Сарафов, вместо того чтобы пойти открыть ворота, захлопнул за собой дверь; никаких других звуков беглец больше не услышал.

 

XIII. Продолжение истории

 

–Какой позор! Боже, какой позор! – простонал Огнянов.

–Теперь, братец, в городе царят паника, предательство и подлость, – мрачно проговорил Соколов. – Эх, не та теперь Бяла‑Черква, не та…

Огнянов глубоко вздохнул.

–Предательство и подлость, говоришь? Да, это неизбежные последствия всякой неудачной революции, ее исчадия… Они следуют по пятам поражения, как волки и вороны на полях битв… Но кто же водрузил знамя на вершине горы? Красное полотнище на шесте?

–Не знаю.

–А все же кто, по‑твоему?

–Турки.

Огнянов с сомнением посмотрел на друга.

–Да, да, турки, – настаивал доктор. – Недаром знамя появилось именно вчера, когда Тосун‑бей возвращался из Клисуры, собираясь напасть на Бяла‑Черкву и превратить ее и груду развалин. Говорили, будто он угрожал Бяла‑Черкве еще тогда, когда шел на Клисуру. Теперь ему нужен был только повод. С той же провокационной целью кто‑то посеял слухи о многочисленных подкреплениях, будто бы идущих к нам. А на самом деле это шли орды Тосун‑бея.

–Стало быть, он теперь в Бяла‑Черкве?

–Да.

–Там, должно быть, творятся неслыханные ужасы? – взволнованно проговорил Огнянов.

–Ужасов нет, – ответил доктор, – но подлости хоть отбавляй. Сегодня я посылал в город человека, и он рассказал, что Тосун‑бей помиловал Бяла‑Черкву, когда навстречу ему была выслана торжественная депутация. Тот же человек проходил мимо конака и своими глазами видел во дворе огромную кучу оружия: оно было сдано самим населением… Туда же попала и черешневая пушка… Бедный дядюшка Марко, его жаль больше всех.

Огнянов вздохнул.

–Да, жаль Марко, за него особенно душа болит, – продолжал Соколов, – Он пал жертвой гнусного предательства… И Кандов тоже.

–А кто выдал Кандова и его товарищей? – спросил Огнянов.

Глубокие морщины избороздили его лоб.

–Как, разве я тебе не сказал? Их выдал Юрдан Диамандиев… Глупая старуха пойди да и расскажи о них по секрету попу, а поп – Юрдану. Юрдан сам кричал башибузукам снизу, с площади: «Стреляйте! Чего канителитесь? Разбойников не принимаем в свой город, султановы вороги нам не нужны!»

–Боже, боже! Бедный Кандов! Он геройски сражался на клисурских позициях и здесь пал смертью героя… Какое страшное потрясение пережил я ночью, когда увидел его мертвым!.. Ну, а ты как вырвался в конце концов?

–Меня спрятали в одном доме… И где бы ты думал, Бойчо?

–Очевидно, у какого‑нибудь друга, – не у чорбаджи Юрдана, конечно.

–Нет, друзья и товарищи прогоняли меня самым бессовестным образом, – желчно ответил доктор. – Впрочем, я уже рассказывал тебе об этом. Передо мною захлопывались все двери.

–Но кто же тогда?.. Расскажи.

–Ладно! – продолжал доктор. – Погоня приближалась, а я уже дошел до последней черты. И тут я принял отчаянное решение – сделать попытку прорваться сквозь стражу, что охраняет выход из города, и бежать в открытое поле. Я был между двух огней, и у меня остался один лишь этот шанс на спасение… Мне оставалось этак шагов тридцать до двора Вылко, где у старого деревянного забора стояла в засаде стража, когда приоткрылись чьи‑то ворота… Я услышал скрип и остановился… Присмотрелся и узнал, – оказывается, я у ворот Милки Тодоркиной, и она сама стоит на пороге. Я к ней и говорю: «Милка, погоня бежит за мной по пятам. Можешь ты укрыть меня?» – «Входите, господин доктор!» – отвечает она. Я вошел. Минуту спустя погоня промчалась мимо ворот и побежала дальше.

 

 

–Значит, это Милка тебя спасла? – воскликнул Огнянов.

–Да, Бойчо, Милка, распутная Милка!.. На этот раз провидение воплотилось в Милку Тодоркину, погибшее создание, отверженную и презренную Милку Тодоркину… Бедняжка! Впрочем, ей, пожалуй, и бояться‑то нечего. Что ей терять, о чем жалеть?..

–Все равно, – заметил Огнянов, – высок героизм этой блудницы, когда всюду так много добродетельной низости… Боже, боже! Так вот где только и могла найти убежище доблесть!

–Меня все еще ищут; в Бяла‑Черкве, надо полагать, во все норы заглядывают… Но шалишь, не найдут!

–А теперь что ты собираешься делать, доктор? Куда путь держишь?

–В Румынию, конечно.

–И я было собрался туда, да вот знамя заставило меня спуститься с гор.

–А меня, наоборот, – подняться в горы… Но как тебе идти в таком наряде?.. Шапки и той нет!

–Затем‑то я и послал к тебе Марийку с письмом, чтобы ты мне принес все, что требуется. Странно, куда она могла деваться?..

‑ Теперь все это не к спеху, – сказал доктор. – Как стемнеет, пойдем на Хамбареву мельницу, и Лилко тебя снабдит всем, чем нужно. У меня, к счастью, есть еще один старый паспорт… Пригодится для тебя… А в мешке кое‑какие съестные припасы.

–Отлично! Я, правда, не для того пришел сюда, чтобы снова бежать… Я думал, что здесь уже началось восстание.

–А вместо восстания получилась какая‑то каша, – ожесточенно прервал его доктор. – Подняли шум, а дела не сделали, только беду на город накликали.

–А насчет других городов вы имели сведения?

–Ходили какие‑то туманные слухи. Повсюду одни и те же проклятые неудачи… Восстание не смогло широко распространиться… Всюду провалы… Да ты, надо думать, больше меня знаешь.

–Я видел с горных высот пожары. Они пылали чуть не в двадцати местах одновременно, – отозвался Огнянов.

–Да, брат, не созрел еще наш народ для такого дела!.. Обманулись мы, страшно обманулись… – сказал доктор. – Тяжкие жертвы приносит теперь Болгария, и, главное, понапрасну.

– Что мы обманулись, это правда… Но революция была необходима, а жертвы неизбежны. Я даже хотел бы, чтобы их было еще больше, чтобы зверства были еще чудовищнее. Мы не можем своими силами сокрушить Турцию, но можем снискать сочувствие всего мира хотя бы своими великими страданиями, мученичеством и кровавыми реками, которыми истекает тело Болгарии… Все‑таки это признак того, что мы существуем. О мертвецах никто и думать не станет. Только живой имеет право на жизнь. Если теперь европейские государства за нас не заступятся, то они не заслуживают названия христианских и цивилизованных!.. Но если бы даже ничего этого не было, нам не в чем раскаиваться… Мы выполнили наш гражданский долг, мы кровью своей попытались завоевать свободу… Не вышло… Об этом приходится жалеть, но стыдиться нечего… А вот если мы теперь будем сидеть сложа руки, если мы станем оплевывать свой идеал, если забудем про кровь и пламя пожаров, в которых теперь гибнет Болгария, это будет позор и преступление.

–Огнянов, – сказал доктор после короткого молчания, – сдается мне, что одни мы с тобой так думаем в этот час: вся Болгария проклинает нас за то, что мы обрушили на нее эти бедствия… Послушал бы ты, что говорят. Всякий теперь считает, что прав был Стефчов.

 

XIV. Важный разговор

 

Впервые услышал сегодня Огнянов имя Стефчова и поморщился.

–Как, он еще дышит, эта презренная тварь?

–Презренная тварь? – прервал его доктор. – Да Стефчов у нас теперь умнейший человек, преданнейший родине… им гордиться надо! Жаль, не удалось мне испить его крови… Знаешь, ведь я было хотел натравить на него свою медведицу Клеопатру… Он теперь торжествует вместе с чорбаджи Юрданом. Его теперь почитают спасителем города. А нас, как собак, передушат, если найдут…

–Подлая тварь!.. Бедная Лалка, наверное, очень несчастна…

–Как? Разве ты не знаешь? Лалка умерла.

–Умерла? Что ты говоришь?

–Умерла восемнадцатого апреля, – глухо проговорил доктор.

–Сколько несчастий за такое короткое время!.. Это он ее убил, подлец! – крикнул Огнянов.

–Да, он ее убил.

И доктор со слезами на глазах рассказал Огнянову, отчего Лалка заболела и умерла.

Огнянов, растроганный, схватил его за руку.

–Брат, мы одинаково несчастны. Соколов вопросительно посмотрел на него.

–Лалка, женщина, которую ты любил, умерла, – скорбно промолвил Огнянов, – другая женщина, любимая мною, тоже… в могиле… потеряна для меня.

–Нет, твоя Рада жива, она в Бяла‑Черкве! – воскликнул доктор.

–Жива?.. Да, жива, но для меня она умерла. Соколов удивленно посмотрел на него.

–Да, навсегда умерла, – угрюмо повторил Огнянов. – Несчастный Кандов… мир праху его!.. Зачем я его пережил?

Соколов широко раскрыл глаза от изумления.

–Скажи, Бойчо, уж не поссорился ли ты с Кандовымв Клесуре?

–Да… Не на жизнь, а на смерть.

–Из‑за Рады? Огнянов нахмурился.

–Не будем говорить об этом теперь, – сказал он.

–Да ты с ума спятил, Бойчо! Ты подозреваешь Раду? Но это возмутительно.

–Возмутительно? Ошибаешься. Я, брат, тоже думал когда‑то, что Рада – это сама невинность; и что же оказалось?.. – Огнянов глубоко вздохнул. – А я‑то верил, я любил ее, да еще как любил!Вте дни и родина мне была милее, и больше у меня было веры в свои силы, и мужество мое было несокрушимо… Но какой удар мне нанесли! Ты и представить себе не можешь. Достаточно сказать тебе, что после этого я сражался в Клисуре не столько для того, чтобы победить врага, сколько затем, чтобы самому погибнуть от его пули… Не напоминай мне о ней.

И Огнянов грустно поник головой.

–Нет, ты ошибаешься! Рада тебя верно любила и любит, но она очень несчастна. Ее оклеветали, и первый клеветник – ты! – с негодованием воскликнул доктор.

Огнянов окинул его укоризненным взглядом.

–Доктор, не будем больше говорить об этой печальной истории, чтобы не оскорблять памяти бедного Кандова.

–Нет, именно память Кандова я и хочу очистить от твоих подозрений… Ты не должен допускать и мысли, что он поступал подло… Правда, он действительно влюбился в Раду… Ты ведь знаешь, какой это был мечтатель. Он мог увлекаться до самозабвения. Эта нелепая страсть заставила его отойтиотобщества, забросить комитетские дела… Но она ничего не изменила в чувстве Рады к тебе: он не оскорбил ее никаким бесчестным предложением. Рада стеснялась сказать тебе об этом, но Лалке она жаловалась на его платоническое ухаживание. Да, кстати, хорошо, что я вспомнил, возьми вот, почитай письмо, которое он написал девятнадцатого апреля, в тот самый день, когда уехал вслед за нею в Клисуру.Этописьмо мне передал Недкович…

И вынув письмо Кандова, Соколов протянул его Огнянову.

Бойчо быстро прочел письмо, и в глазах его блеснули слезы. Лицо его мгновенно засияло счастьем.

–Спасибо тебе, Соколов! Ты все объяснил, и теперь у меня словно гора с плеч свалилась. Ты обновил и озарил мою душу.

–Бедная Рада, – проговорил Соколов. – Как она будет счастлива, когда узнает об этом! Мне не удалось повидаться с нею, но я знал, что она в отчаянии… очевидно, из‑за тебя. Она, как и все мы, считала тебя погибшим… Напиши ей, черкни хоть несколько слов, прежде чем мы тронемся в путь, обрадуй ее, бедняжку.

–По‑твоему, я должен написать ей?

–Конечно, напиши, этого требует нравственный долг.

–Нет, нравственный долг требует другого: надо не письма ей писать, а встать и пойти к ней, пасть перед нею на колени и молить о прощении. Я поступил с Радой жестоко,доподлости жестоко! – воскликнул Огнянов.

–Я бы и сам посоветовал пойти к ней, но сейчас это невозможно…

–Пусть невозможно, я все‑таки пойду! – решительно заявил Огнянов.

–Как? Пойдешь в Бяла‑Черкву? – вскричал пораженный доктор. – Но сейчас это безумие! В Бяла‑Черкве теперь все кипит… Юрдан и Стефчов играют роль спасителей города… Ты идешь на верную смерть!

–Ты знаешь, доктор, что, когда надо спасти честь, я не думаю о спасении жизни. Вся Тосун‑беева орда сейчас меня не остановит… Я должен просить прощения у Рады… бедняжка, своей жестокостью я довел еедотакого отчаяния, что она хотела умереть подразвалинамиКлисуры.

Огнянов в двух словах рассказал Соколову о том, что он знал о Раде.

‑ Ну, если так, брат, не смею тебя удерживать, – сказал растроганный доктор.

Немного помолчав, Огнянов проговорил негромко:

–А кроме того, есть еще одно обстоятельство… Рада – моя жена. Я повенчался с ней, когда в последний раз уезжал отсюда; повенчался с ней… перед богом; и мы обменялись не кольцами, но клятвами… Я не могу ее оставить, понимаешь? И если только я благополучно доберусь до Румынии, я вызову ее к себе делить со мной бедность, лишения – словом, все трудности эмигрантской жизни… О, она приедет с радостью, чтобы разделить мою судьбу, как она делала это здесь… Она, дорогой доктор, подлинная героиня в своей любви: я не взял бы весь мир в обмен на ее сердце…

Лицо доктора сияло восторгом.

–Пойду, как только стемнеет, – продолжал Огнянов, – и этой же ночью вернусь… И, смею тебя уверить, вернусь в целости и сохранности. Я не хочу умирать, доктор, нет, не хочу. Ведь Рада теперь снова жива в моих глазах, и Болгария еще не освобождена!

 

XV. Встреча

 

Доктор приник глазом к щели в стене.

–Кто‑то идет, – сказал он, – должно быть, Марийка. Огнянов тоже устремил глаза на долину.

–Нет, это не Марийка. Марийка меньше ростом, и она в голубом платье.

–А эта в черном и с каким‑то узлом в руке.

–Рада! – воскликнул Огнянов, вскакивая. Доктор тоже вскочил.

Огнянов встал во весь рост у входа и замахал обеими руками.

Рада потеряла немало времени, блуждая по камням в поисках Бойчо; и вот наконец увидела его. Она бросилась бежать и в мгновение ока очутилась на мельнице.

–Рада!

–Бойчо, Бойчо! – плакала девушка, едва дыша и прижимая его голову к своему лицу.

Доктор был глубоко растроган.

– Но как ты попала сюда, Рада? – торопился расспросить ее Огнянов, с трудом овладевая собой.

–Твою записку к доктору Марийка проедала мне… Ах, Бойчо, зачем ты меня так измучил? – говорила Рада, плача от счастья. – Ты больше не сердишься на меня?.. Ты не имеешь права на меня сердиться… Ты знаешь, что для этого нет причины…

–Прости меня, пташка моя, прости! – говорил Бойчо, целуя ее руки. – Только сейчас Соколов объяснил мне, как я ошибался, а я ведь и сам мучился… Я хотел идти в город, чтобы просить у тебя прощения… за эту жестокость… Я недостоин любви такого ангела… Но ты ведь забудешь, Рада, ты простишь?

II Огнянов с восторгом смотрел в ее влажные глаза, сияющие счастьем и беспредельной любовью.

Но Рада вдруг побелела, как стена, и, отпрянув от Бойчо, крикнула:

–Беги, Бойчо! Я и забыла сказать вам… Бегите!.. Вас здесь видели, и турки уже идут! Скорее бегите в горы! – повторяла Рада, вне себя от страха.

–Не может быть! – воскликнул Соколов, не веря своим ушам.

–Слушай, Бойчо, тебя видела цыганка и сообщила об этом властям еще раньше, чем я встретилась с Марийкой… Когда я шла к тебе, со стороны виноградников спустилась толпа башибузуков и направилась прямо сюда… Они идут за тобой… Ах, боже, я и позабыла сказать об этом сразу… Я целый час потеряла, пока искала тебя в долине… Увидимся где‑нибудь в другом месте. А теперь бегите!

Велико было самообладание Огнянова в минуты грозной опасности, но страшное известие потрясло его, и на этот раз он не смог быстро принять решение. Ведь это известие пришло в миг высшего блаженства, в миг неожиданной встречи с девушкой, которая сегодня, в ореоле героического подвига любви, казалась Огнянову еще милее и пленительнее, чем раньше. И он был не в силах решиться на немедленную разлуку, не в силах прервать вожделенное свидание. А между тем был дорог каждый миг.

–Бежать? А ты? – проговорил Бойчо.

–На меня не смотрите, обо мне не думайте… Бегите скорей… На, возьми вот это – здесь одежда – и беги, Бойчо, прощай, нет, мы еще увидимся, мы будем вместе, Бойчо, милый мой… где укажет судьба… Прощай…

И, подав узел Огнянову, Рада схватила его за руку и потащила к выходу из мельницы.

–Нет! – решительно сказал Огнянов. – Я не могу в такое время оставить тебя одну… Если эти варвары идут за тобой следом…

–Да, идут, Бойчо!

–Что, если они найдут тебя одну в этих диких местах? Эти звери!.. Нет, лучше я умру здесь, защищая тебя…

Но он тут же понял, что это отчаянное решение безрассудно. И он спросил Раду:

–Рада, можешь ты идти с нами?

На это неожиданное предложение Рада с восторгом ответила:

–Конечно, конечно, Бойчо! С вами я готова хоть на край света… Бежим, бежим, Бойчо!

Глаза Огнянова засняли.

–Только бы нам добежать до Малого стула, что над водопадом, – сказал Соколов. – А там уж я один удержу их до вечера, пока ты отведешь Раду в горы.

Действительно, над водопадом возвышалось несколько островерхих скал, названных «Малым стулом». Укрываясь за ними, один хорошо вооруженный человек мог бы оборонять от целого отряда ту единственную тропинку, что, извиваясь но круче, вела в горы.

Нельзя было терять пи секунды.

–Наверх, на гору! – крикнул, почти скомандовал Огнянов. И он первый ступил на порог мельницы и окинул взглядом долину из конца в конец. Но было уже поздно.

На противоположном обрыве между острыми скалами показались турки. Они укрывались за камнями и кустами, так что виднелись только их головы да ружья. Повыше стоял кто‑то в белых шароварах и указывал рукой на мельницу. То была цыганка. Турки заняли обрыв и на другой стороне. Эти тоже присели на корточки за камнями.

Огнянов и доктор поняли, что они окружены, и перестали думать о бегстве; да о нем и нечего было думать.

Турки начали осторожно спускаться по обрыву под прикрытием камней и кустов. Их было человек сто.

Тропинка, пролегающая по долине, еще оставалась свободной.

–Рада, – сказал Бойчо, повернувшись к ней, – иди по тропинке и держись берега. – Но тотчас же страшная мысль омрачила его лицо, и он добавил: – Нет… лучше оставайся здесь…

Он прочитал в глазах Рады согласие.

–С тобой, с тобой, мой Бойчо… – прошептала она, скрестив руки на груди.

И столько скорби, любви и жертвенной преданности светилось в ее глазах! Такая в них была готовность умереть! Огнянов и Соколов пересчитали свои патроны.

–Восемнадцать выстрелов, – сказал Соколов.

–Хватит, чтобы умереть с честью, – вполголоса промолвил Огнянов.

Сам Тосун‑бей привел сюда свою орду, и сам ею командовал. Прежде чем подняться на обрывы, он закрыл выходы из долины и, таким образом, стянул железный обруч вокруг мятежников, точнее – мятежника, ведь Тосун‑бей был убежден, что на мельнице скрывается один Огнянов.

Прежде чем дать приказ открыть стрельбу, Тосун‑бей распорядился, чтобы осажденному крикнули по‑турецки:

–Главарь бунтовщиков, сдавайся!

Но только скалы откликнулись гулким эхом на это предложение.

Рада забилась в угол, недвижная, онемелая.

–Крепись, Рада! – печально сказал ей Бойчо.

Она отозвалась на это только взмахом руки. Казалось, она хотела сказать: «В Клисуре, где я была одинока и отвержена, мне было очень страшно. Теперь мне не будет страшно умереть с тобой, потому что ты меня любишь… Вот увидишь!»

Огнянов понял этот мужественный немой ответ, и глаза его увлажнились.

Шли мгновения. Огнянов и Соколов, крепко сжав револьверы в руках, стали у стены так, чтобы укрыться от пуль. Они смотрели то на тот, то на другой обрыв: оттуда каждый миг можно было ожидать ружейных залпов.

Прошла минута. По‑видимому, это был срок, данный Тосун‑беем.

И вот загремели выстрелы с западного обрыва, потом с восточного и наконец из долины. Осажденные слышали, как над ними свистят пули, проникая сквозь дыры в крыше, сквозь щели в стенах; слышали, как эти пули ударяют о камень и, расплющенные, падают к их ногам.

Гул стоял в этой балканской долине.

Внезапно пальба прекратилась.

Стены мельницы, хоть и были полуразрушены, все же послужили укрытием для троих обреченных. Пока что пули не задели никого. Одна лишь Рада упала, потеряв сознание. Душевные силы изменили несчастной девушке. Косынка соскользнула с ее головы, и волнистые черные волосы рассыпались по ее плечам и по земле.

С минуты на минуту надо было ожидать нового залпа. Между тем Рада лежала в таком месте, куда легко могли попасть пули.

Огнянов наклонился и, взяв девушку на руки, отнес ее в дальний угол мельницы, наиболее защищенный от обстрела. Там он подложил ей под голову узел и попытался привести ее в чувство, но она не приходила в себя: она лежала, не ведая, что творится вокруг. И в эту минуту, глядя на ее прекрасноеЛИЦО,покрытое смертельной бледностью, на ее закрытые веки и побелевшие губы, на эту несчастную девушку, связавшую свою судьбу с его судьбой, он мучился адскими муками в предвидении ожидающей ее участи. Ведь он должен будет сейчас расстаться с ней и уже не сможет защитить ее от этих зверей. На его лице отразились отчаяние и несказанная скорбь.

«Может быть, лучше мне самому убить ее?» – подумал он.

Не получая ответа из мельницы, осаждающие осмелели, спустились еще ниже по камням и приблизились ко дну долины. Все тесней стягивалось кольцо вокруг мельницы. Приближалась минута решительных действий.

–Сдавайся, бунтовщик! Ответа не последовало.

На мельницу посыпался град пуль. Огонь усиливался, и турки придвигались все ближе… Мельница молчала по‑прежнему, и турки решили, что укрывшийся внутри мятежник безоружен. Пули все чаще ударялись о стены, наступление переходило в штурм.

Туркибылитеперь совсем близко. Настала последняя минута. Огнянов стоял у окна, доктор – у входа.

Товарищи переглянулись и одновременно разрядили револьверы в густую толпу врагов. Этот неожиданный ответ уложил на месте трех турок и показал неприятелю, какими силами располагает мельница. Турки поняли, что осажденный не один. Это их смутило, но только на мгновение. Клисурские победители с ревом кинулись к мельнице. Одни еще стреляли с обрывов, другие – уже из долины, целясь в оконные и дверные проемы, чтобы осажденные не могли высунуться и вновь открыть стрельбу по осаждающим. Это был уже настоящий штурм.

–Ну, доктор, придется нам сейчас умереть, брат. Прощай навеки! – сказал Огнянов.

–Прощай, брат!

–Доктор, ни один из нас не должен попасть к ним в руки живым!

–Конечно, Бойчо! У меня еще четыре патрона; один оставлю для себя…

–А я, доктор, оставлю два.

И Огнянов невольно обернулся к Раде. Она лежала все так же недвижно, но лицо ее теперь побелело как полотно; по ее груди медленно текла струйка крови, застаиваясь красными лужицами в складках платья… Шальная пуля попала в девушку рикошетом. Рада была уже мертва. Ее обморок перешел в вечный сон.

Покинув свой пост, Огнянов подошел к ней, преклонил колена, взял ее холодные руки в свои и долгим поцелуем приник к ее ледяным устам; он осыпал поцелуями и ее лоб и рану, на которой уже застывала кровь. Быть может, он что‑нибудь сказал Раде, быть может, шепнул во время этих прощальных поцелуев: «До свидания в мире ином, Рада», – но если и так, слов его нельзя было расслышать из‑за стрельбы за стеной, из‑за ударом нуль внутри. Он покрыл ее своим плащом. Когда Бойчо выпрямился, по щекам его двумя струйками катились слезы.

И в каждой из этих слез был целый океан мук… А может быть – кто знает? – и какая‑то доля благодарности провидению…

 

XVI. Гибель

 

Немое прощание длилось всего каких‑нибудь полминуты, и в это время Соколов один сражался с сотней врагов. Случайно он повернулся и увидел Раду… Волосы встали у него дыбом, глаза загорелись, как у тигра, и, ничего уже не боясь, он выпрямился во весь рост, стал у входа и, словно бросая вызов пулям, крикнул на чистейшем турецком языке:

–Псы шелудивые! Дорого вы заплатите за каждую каплю болгарской крови!

Иразрядил револьвер.

В новом припадке бешенства толпа ринулась на полуразрушенную мельницу, ставшую неприступной крепостью. Звериный рев, сопровождаемый дружным залпом, огласил долину.

–Ох! – простонал доктор и уронил револьвер.

Пуля попала ему в правую руку. Неописуемый ужас и отчаяние исказили его лицо. Огнянов, который тоже обливался кровью, но еще продолжал стрелять в толпу, заметил это.

–Тяжко, брат? – спросил он.

–Нет, но я выпустил последний патрон… забыл…

–У меня еще два, бери… – сказал Огнянов, подавая Соколову свой револьвер. – А теперь пусть посмотрят, как умирает болгарский апостол!

И, выхватив у него из‑за кушака длинный ятаган, Огнянов выбежал из мельницы и ринулся в толпу, нанося страшные удары направо и налево…

Полчаса спустя свирепая орда с бешеным весельем победоносно возвращалась из долины с головой Огнянова на шесте. Черен доктора, раздробленный на куски ударами кинжалов (первый удар, пулей, доктор нанес себе сам), не мог послужить трофеем. Не тронули и голову Рады, но по соображениям политического такта. Тосун‑бей был хитрее Тымрышлии.

Сзади везли на телеге убитых и раненых турок.

С дикими криками вернулась орда в Бяла‑Черкву. Город был пустыннее и безмолвнее заброшенного кладбища. Трофеи водрузили на площади.

Только один человек маячил на этой площади, как призрак.

То был Мунчо.

Узнав голову своего любимого Руссиана, он вперил в нее безумный, полный ярости взгляд и, вместе с дождем плевков, осыпал неслыханно дерзкой бранью пророка Мохаммеда и султана.

Его повесили на скотобойне.

Этот помешанный оказался единственным человеком, который осмелился выразить протест.

Одесса, 1888 г.

 

Послесловие

 

Основная часть романа И. Вазова «Под игом» («Под игото») была написана в 1888 году в Одессе, где писатель находился в эмиграции. По возвращении на родину И. Вазов дорабатывал текст романа и вносил в него поправки. Впервые он был обнародован в серийном издании Министерства народного просвещения «Сборник за народни умотворения, наука и книжнина» («Сборник народного творчества, науки и литературы»), кн. I–III, в 1889–1890 годах. Первое отдельное издание «Под игом» появилось в 1894 году.

У болгарских читателей роман имел большой успех, выдержав при жизни автора пять изданий. В условиях монархо‑фашистского режима, в 20–30‑е годы, роман переиздавался около пятнадцати раз. Его жадно искал демократический читатель, и он был своего рода идейным оружием народа в сопротивлении болгарскому и немецкому фашизму. В современной Болгарии роман «Под игом» пользуется исключительной популярностью. Он издавался свыше десяти раз массовыми тиражами, каких никогда ранее не было в стране.

«Под игом» – первое художественное произведение болгарского автора, получившее сразу же после его издания мировую известность. Во второй половине 90‑х годов роман был переведен на многие европейские языки, вызвав горячие симпатии к автору и героическому народу Болгарии. Особым успехом роман пользовался у тех славянских народов, которые боролись за национальное освобождение, – поляков, словаков, чехов, хорватов, украинцев, словенцев. Роман болгарского писателя помогал им осознать свои национальные цели и задачи в освободительном движении. С наибольшей определенностью это было выраженовпредисловии к словацкому изданию 1902 сода. «Для нас. словаков, – писал переводчик, – чтение «Под игом» будет особенно интересным и близким. Несчастный несчастного лучше всего понимает – и мы унижены, и мы терпим… Будем же учиться на примере наших братьев болгар не поддаваться». Подобные высказыванияможнонайти и в польской критике, которая не без оснований сравнивала изображенные в романе события 1876 года с событиями в Польшев1863 году.

На русский язык роман «Под игом» был впервые переведен в 1896 году в журнале «Мир божий»; в том же году он вышел и отдельным изданием. Третье петербургское издание появилось в 1899 году. Большой интерес к роману болгарского писателя проявило вятское земство, которое, по выражению В. И. Ленина, «носило более мужицкий характер» и в культурной жизни которого заметную роль играли политические ссыльные. В 1898 году на страницах «Вятской газеты» роман печатался из номера в номер, а несколько позднее, в 1904 и 1906 годах, издательство «Вятское товарищество» дв