IX. Огнянов председательствует

 

Заседание продолжалось под председательством Огнянова. Каблешков ушел. Его лихорадило.

Обсуждались многие важные вопросы. Среди них – вопросозащите города, ибо жители, напуганные слухами о резне, жили в вечном страхе. Ганчо Попову поручили организовать тайную стражу, которая должна была ночью охранять окраины города. Были приняты меры предосторожности для усыпления бдительности полиции. Прочитали письмо панагюрского комитета. Письмо было длинное; в нем содержалось множество наставлений, приказов, распоряжений местному комитету, деятельность которого надо было согласовать с общим планом организации восстания; подписано оно было Бенковским[88]. Странджов представил счет на пули и порох, которые он получил и раздал, а также на ружья, еще не оплаченные и потому задержанные в К.

–Значит, вооружение идет хорошо, – заметил Огнянов.

–Можем встретить огнем хоть целую орду турок и двадцать дней продержаться в окопах! – заявил поп Димчо.

Никаких окопов, разумеется, пока не было; поп Димчо называл «окопами» низенькие ограды бахчей за городом.

–А если они будут стрелять из пушек? – осведомился Недкович.

–Да, тогда дело дрянь! – ответил поп Димчо озабоченно.

–Можем и мы сделать пушки, – заметил господин Фратю. – Я, например, от всей души жертвую нашу деревянную ступу. Она будет стрелять отлично, не хуже крупповской пушки… Пусть и другие отдадут свои ступы! Так мы создадим целую артиллерию.

И Фратю окинул товарищей гордым взглядом.

–От твоей ступы толку мало будет, – возразил Огнянов. – Смешно говорить о том, чтобы собирать у старух треснувшие ступы. Но слов нет, пушки нужны, очень нужны. Пушечный залп сильно действует на моральное состояние неприятеля… Пушки можно сделать из стволов черешен; стволы надо тщательно пробуравить и набить на них крепкие железные обручи. Такие пушки применялись во время польских восстаний.

Предложение Огнянова было одобрено и принято единогласно.

–Пушки будет делать Букче, – сказал дядюшка Мичо.

–Букче? Да я ведь с ним знаком! – воскликнул Огнянов.

–Ты знаешь нашего бондаря? Он славный человек! – сказал доктор.

–Пушки из черешен?.. Но кто же согласится срубить свои черешни? – усомнился Врагов.

–Ну, это пустяки, – сказал Недкович, – это я беру на себя!

–Значит, принято: создание артиллерии поручается Недковичу, – проговорил Огнянов, улыбаясь. – Теперь перейдем к другому вопросу. Ганчо, что там еще?

–Самое главное – вопрос о деньгах. Николчо сообщил нам из К., что мы должны не позже завтрашнего дня полностью оплатить ружья и сейчас же забрать их и привезти сюда: он уже боится долго держать их в своем магазине… Подозревает, что турки пронюхали что‑то.

–Это важно, – заметил Огнянов, – нужно поторопиться… Николчо дорого поплатится, если у него найдут оружие; да и не он один…

–Тогда пропадут и те сто лир, которые мы уже послали, вот что плохо, – заметил Соколов.

–Надо скорее забрать ружья и ночью спрятать их здесь… – сказал Огнянов. – Сколько нужно еще денег?

–Без малого двести лир.

–У вас они есть? – осведомился Огнянов.

Комитет начал оживленно обсуждать этот вопрос. Предлагали собрать необходимую сумму путем добровольных пожертвований. Но от этой затеи, явно неосуществимой, пришлось отказаться. Мичо Бейзаде предложил взять деньги из средств школы, с тем чтобы будущее «Болгарское княжество» вернуло их общине; но его не поддержали. Тогда кто‑то сказал, что можно взять деньги взаймы у Курки, с тем чтобы вексель подписали все члены комитета. Но и это предложение, как явно неприемлемое, тоже было отвергнуто. Вопрос о деньгах отодвинул на задний план все прочие; никто не находил выхода.

Все эти дела, о которых мы теперь вспоминаем с улыбкой, тогда обдумывали и выполняли люди серьезные. Рассудок их был ослеплен заманчивым блеском и новизной того начинания, на которое они смотрели сквозь призму своего воображения. К такому ослеплению приводит лишь фанатическая вера.

Огнянов хмурился, слушая все эти разговоры.

–Я найду деньги! – вдруг заявил он. Все удивленно посмотрели на него.

–Где же ты их возьмешь? – невольно вырвалось у Врагова.

–Уж это мое дело, – ответил Огнянов.

После такого ответа никто не осмелился больше расспрашивать ни о чем.

Слова попросил Ганчо Попов.

–Господа, уже поздно, поэтому, прежде чем закрыть заседание, надо покончить еще с одним делом. Некоторые новые члены комитета еще не подписались под присягой. Пусть подпишутся.

И он подал перо и чернила.

Новыми членами комитета были Врагов, господин Фратю и Кандов.

Последние два подписались без колебаний, а первый – не без внутренней борьбы.

–Братья, – обернулся он в смущении к остальным, – а если эту бумагу найдут? Тогда я пропал ни за что ни про что…

–Как ни за что ни про что? Разве ты не считаешь себя заговорщиком и революционером? – спросил Франтов.

–Да, это так, братья, но у меня семья…

–И у нас есть семьи. Пиши свое имячернымпо белому! – сердито проговорил поп Димчо.

–Врагов, стыдись! – строго прикрикнул Огнянов. Врагов подписался, но вид у него был горестный. Ивмести «Христо Врагов», как он подписывал свою коммерческую корреспонденцию, он поставил под присягой «Ристо Врага», как его обычно называли в городе. Этой хитростью он хотел обезопасить себя на всякий случай.

 

X. Шпион образца 1876 года

 

На дворе было уже совсем темно.

–Господин председатель, – заговорил вдруг Кандов, который до сих нор молчал, – прошу слова!

–И я хотел попросить слова, – сказал господин Фратю, – чтобы предложить закрыть заседание.

Другие поддержали Фратю.

–Я все‑таки прошу слова, – настойчиво повторил студент. – Я хочу внести предложение, касающееся Стефчова!

–Хорошо, что напомнил, – прервал его Франтов, – сегодня Стефчов был у бея в конаке вдвоем с Замановым… А этот его Рачко Прыдле вертелся неподалеку отсюда и наблюдал за нами, когда мы входили в сад через калитку.

–Рачко? – невольно воскликнул Огнянов. – Я познакомился с этим дуралеем на Карнарском постоялом дворе…

–Неужели правда, что ты его связал?

–Он что‑то болтал об этом, но ему никто не поверил, – сказал кто‑то. – Мы были убеждены, что ты погиб. А он парень с придурью.

–Нет, он вам сказал правду, – проговорил Огнянов, который сегодня, рассказывая членам комитета о своих приключениях, позабыл упомянуть о незначительном случае на Карнарском постоялом дворе. – Впрочем, не стоит говорить об этом… Значит, Стефчов по‑прежнему шпионит за вами? Ах, мерзавец!

И лицо у Огнянова залилось румянцем негодования.

–Прошу слова! – крикнул Кандов.

–Говорите, Кандов, – сказал Огнянов.

–Я точно знаю, что это Стефчов предал Огнянова, он виноват во всех несчастьях! – заявил студент.

Он впился в Огнянова горящими глазами.

–Нет, во всем виноват не Стефчов, а Мунчо, – посыпались возражения.

–Глубоко ошибаетесь, господа! – И, выпрямившись, студент взволнованным голосом рассказал о том, что узнал случайно. Свои слова он подкреплял неопровержимыми доказательствами.

Всех охватил неудержимый гнев. Послышались сердитые крики и ругательства. Стефчов был разоблачен.

Огнянов склонил голову, на лбу его появились глубокие морщины.

–Прав был Бенковский, когда говорил, что мы бабы.

–Вот и сегодня вечером Стефчов устроил за нами слежку!

–Кто знает, что нас ждет!

–Мы теперь стали действовать так открыто и так распустились, что меня даже страх берет, – сказал Франгов.

–Что ты на это скажешь, Огнянов? – обратился к нему Соколов.

Огнянов, погруженный в свои размышления, вздрогнул и сказал:

–Мне кажется,мысделали глупость, не лишивСтефчова возможности совершать предательства.

–А как же мы могли его лишить? – осведомился поп Димчо.

–Надо было его уничтожить.

–Революционный устав[89]предусматривает такую кару, –заметилПопов.

Наступило молчание.

–Господа! Я предлагаю свои услуги: я хочу убить Стефчова, и как можно скорей! – крикнул студент.

Все удивленно посмотрели на Кандова.

–Кандов! Не спеши! – остановил его доктор. – Стефчова должен убить я, и я никому не уступлю своего права!

Его глаза загорелись злобой.

–Как? – в отчаянии вскричал Кандов. – Я первый предложил это, первый раскрыл его преступление…

–Стефчов мой, и я никому его не отдам, – упрямо твердил доктор.

Кандов протестовал.

–Жребий! Жребий! – закричало несколько человек.

Но ни Кандов, ни Соколов не соглашались тянуть жребий. Оба они боялись проиграть. Можно было подумать, что дело идет не о том, кому убить человека, а о том, кому сесть на царский престол!

Огнянов авторитетно прекратил спор.

–Если ставить вопрос так: кто имеет больше права уничтожить предателя, то это право я отниму у вас обоих. Я его жертва, и в этом мое преимущество перед вами. Но у меня есть возражение по существу: это убийство может повредить нашему делу, и я считаю его несвоевременным. Предлагаю следующее: покарать Стефчова в первый же день революции. Пусть Стефчов падет первой жертвой.

Это мудрое предложение было одобрено всеми.

Кандову пришлось смириться. А у Соколова лицо приняло торжествующее и довольное выражение; на несколько минут он погрузился в раздумье и, не принимая участия в разговорах, сидел, глядя куда‑то в пространство. Но вот глаза его загорелись, две глубокие морщины прорезали лоб, а на губах появилась жестокая усмешка.

Вскочив с места, он быстро вышел, чтобы послать Нечо Павлову приказ не выпускать сегодня ночью Клеопатры: теперь она была нужна Соколову для Стефчова! Он задумал казнить предателя страшной казнью.

Спустя минуту он вернулся; теперь говорили о Заманове.

–Позавчера я его встретил, он только что приехал из Пловдива, – рассказывал Ганчо Попов. – Завидев меня, он сразу же подошел и спрашивает напрямик: «Как ваши дела?» Да еще подмигнул, чтобы я понял, о чем идет речь. Потом начал меня расспрашивать в надежде, что я сболтну лишнее. Пока я с ним стоял, с меня семь потов сошло… Сдается мне, что этот подлец пронюхал что‑то.

–Черт бы побрал этого сукина сына, – проговорил Мичо сердито, – хоть он мне и родственник, но я им гнушаюсь, как падалью.

–Сколько матерей плачут из‑за него, изверга, – сказал поп Димчо. – Кто его ухлопает, будь это хоть самый страшный грешник, предстанет пред богом чистым, как ангел.

И поп Димчо благочестиво приложился к фляге с водкой, которую он вытащил из‑за пазухи, а потом передал ее Странджову.

Раздался громкий стук в дверь.

Все вздрогнули. Призрак предательства возник перед глазами товарищей. Соколов схватил револьвер и кинулся к двери.

–Кто стучит? – спросил он. Послышался приглушенный голос:

–Откройте!

Это была жена Мичо.

–Приходил Заманов, – прошептала она.

Как ни тихо были сказаны эти слова, члены комитета расслышали зловещее имя и содрогнулись.

Доктор снова запер дверь, подошел к божнице и, развернув какое‑то письмо, стал читать его при свете лампады.

Спустя минуту он повернулся к товарищам, сам на себя не похожий. Лицо у него вытянулось от испуга и удивления. Все затаили дыхание. Во всех взглядах был немой вопрос: «Нас предали?..»

–Что это за письмо? – спросил Огнянов.

–Это наше собственное письмо, которое мы позавчера послали панагюрскому комитету; теперь оно вернулось. Сами посмотрите, кто его возвратил.

И он подал письмо Огнянову.

–Читай вот эти строки! – добавил он, указав на приписку внизу.

Огнянов прочел следующее:

 

«Господин председатель!

Плохо делаете, что роняете свою корреспонденцию на улице; ее находит господин Стефчов. Сегодня я взял это письмо у него из рук, когда мы были у бея и переводили ему на турецкий язык то, что написано на обратной стороне – о белладонне и прочем; а то, что написано на этой стороне, я потом сам прочелу себя, над жаровней. Об этом можете не беспокоиться. Над вашей головой сегодня вечером сгущались и другие тучи, но теперь они рассеялись. Благодарите меня! Собирайтесь в другом месте и будьте осторожней. Желаю успеха и победы! Предатель болгар и турецкий осведомитель.

X. Заманов».

 

Все были ошеломлены.

–Как это письмо могло попасть в руки Стефчова? – негодующе спросил Огнянов, когда прошли первые минуты удивления.

–Его взял Пенчо, чтобы передать нашему курьеру, и, как видно, потерял, – объяснил доктор.

Так оно и было; письмо в тот день упало на улицу, когда служанка чорбаджи Юрдана, высунувшись из окна, вытряхивала пиджак Пенчо. Юноша не заметил, что письма в кармане нет.

– И Стефчов его нашел! Вот и не верь в судьбу! – сказал Кандов.

–И в провидение, – добавил Недкович.

–Провидение в лице шпика! Кто бы мог подумать, что Заманов такой честный человек! – рассуждал Франгов.

–Как видно, мы и сами не знаем, сколь многим мы ему обязаны, – заметил Ганчо Попов. – Он упоминает о каких‑то «других тучах»… Может, сегодня нас хотели застать врасплох и арестовать?.. Ведь Стефчов сегодня был вконаке,и его агент следил за нами, когда мы входили сюда.

–Да, оказывается, Заманову не чуждо благородство! – удивился Огнянов.

–И он искренний патриот, как видите. Спасая нас, он подвергает опасности себя, – он поставил свою подпись, – сказал Недкович.

–Господа, – торжественно воскликнул Огнянов, – это знамение времени! Если даже турецкие официальные осведомители становятся патриотами и нашими союзниками, значит – наступил великий час, значит – дух народа готов к борьбе и народ для нее созрел!

–Заманов для меня теперь все равно, что святой, – заметил взволнованный дядюшка Мичо.

И все лица, еще недавно настороженные, вновь стали спокойными и бодрыми.

Нужно сказать, что Заманов, человек неудачливый, еще не совершил ни одного политического предательства. Вопреки молве, он начал свою шпионскую карьеру с единственной целью – вымогать деньги и у болгар и у турок. Болгар он при этом не стеснялся запугивать, но дальше этого не шел. Самолюбие в нем умерло, но совесть еще жила. Очевидно, несчастный не был создан для слежки за ближними, но какие‑то неблагоприятные обстоятельства толкнули его на этот грязный путь. Добавим, что перед тем, как возвратить письмо комитету, он хитростью сумел уговорить бея отложить облаву.

Заманов умер в ссылке в Азии, как раз в те дни, когда в Сан‑Стефано была объявлена амнистия.

 

XI. Викентий

 

Попрощавшись с товарищами, Огнянов вышел на улицу, ведущую на окраину. Вскоре он очутился за городом и повернул на монастырскую дорогу. Природа была погружена в глубокий сон. Дремотно шелестела листва растущих но краям дороги кустов и ореховых деревьев, и их расплывчатые очертания сливались с очертаниями других предметов; в ночной тиши глухой рокот далеких горных водопадов казался отголоском какой‑то неведомой небесной песни. Темные громады Стара‑планины безмолвно вздымались к звездам и во мраке ночи казались близкими.

Подойдя к монастырским воротам, Огнянов постучался. Вскоре послышался голос работника, спросившего, кто стучит. Огнянов назвал себя дядей дьякона Викентия, и работник отпер ворота. Два сильных монастырских пса накинулись на ночного гостя, но, узнав его, завиляли хвостами. Стараясь не шуметь, Огнянов прошел через вторые ворота во внутренний двор монастыря и, обогнув два растущих здесь тополя, постучался в келью дьякона.

Викентий открыл дверь.

–Кто там? – спросил он, не сразу узнав Огнянова, переодетого крестьянином, но мгновение спустя бросился ему на шею. – Бойчо, Бойчо, ты ли это?

И бедный Викентий заплакал от радости. Он засыпал гостя вопросами. Огнянов кратко рассказал ему обо всем, что с ним произошло.

–Но я пришел к тебе по делу, а не за тем, чтобы рассказывать свою историю, – добавил он в заключение.

Викентий смотрел на него удивленный.

–И в самом деле, что привело тебя сюда в такой поздний час?

–Не беспокойся, теперь я пришел к тебе просить не пристанища, как в прошлом году, а другой услуги, и не для себя лично, а для нашего дела… Я от тебя требую подвига.

–Говори, – сказал Викентий, встревожившись.

–Что сейчас делает отец Иеротей?

–Он в церкви, на молитве, как и всегда в этот час, – ответил Викентий.

Огнянов задумался.

–Долго он еще там задержится?

–Обычно он молится до половины четвертого, – это его правило. Теперь два часа. А почему ты спрашиваешь?

–Ты ведь знаешь, где лежат его деньги, не правда ли?

–Знаю. А что?

–Садись, я тебе кое‑что скажу. Дьякон сел, не отрывая глаз от гостя.

–Мы во что бы то ни стало должны завтра внести за оружие двести лир. Оружие нам необходимо. Если мы завтра же не вывезем ружей из К., они могут пропасть… Нужно достать деньги. И я обещал товарищам, что достану.

–Как же ты думаешь их достать? – спросил дьякон.

–Мы должны взять деньги у отца Иеротея!

–То есть как? Попросить у него?

–Я этого не сказал. Добровольно он их не отдаст.

–Так как же?

–Я же говорю тебе: мы должны их взять.

–Стало быть, украсть? – воскликнул дьякон.

–Да! Ему деньги не нужны, а народному делу они необходимы. Значит, надо их взять… или украсть, называй, как хочешь.

–Но как же так, Огнянов?.. Пойти на кражу?..

–Да, на кражу… но – священную.

Дьякон растерянно смотрелнаОгнянова, Он был безупречно честный человек, и это предложение его ошеломило. Оно привело бы его в негодование, если бы исходило от другого лица. «Кража… священная!» Первый раз в жизни услышал он подобное сочетание слов, и от кого же? От честнейшего человека! Этот Огнянов… теперь он казался еще более загадочным человеком, чем раньше, способным всецело подчинить окружающих своей воле. Викентий и сейчас не мог вырваться из‑под власти его страшного обаяния.

–О чем ты думаешь, отче Викентий? – строго спросил Огнянов.

–Ты мне предлагаешь нечто совершенно невозможное. Могу ли я решиться на то, чтобы пойти и, как грабитель, обокрасть своего благодетеля? Это бесчестно, Огнянов!

–По‑твоему, освобождение Болгарии – бесчестное дело? – спросил Огнянов, пронизывая его взглядом.

–Нет, честное.

–Следовательно, все пути, ведущие к ее освобождению, тоже честны.

Дьякон понял, что имеет дело с могучим противником, но решил бороться упорно.

–Но ты сам посуди, как могу я обокрасть своего благодетеля, который любит меня, словно родного сына?.. И я должен буду обобрать этого благородного старца, да к тому же еще патриота!.. Нет, при одной мысли об этом вся душа моя негодует… Поставь себя на мое место, и ты поймешь, что такая кража – что‑то прямо безбожное!

–Нет, священное!

Дьякон растерянно смотрел на своего собеседника, так спокойно предлагавшего ему пойти на преступление.

–Лучше попросим его, может быть, он сам даст.

–Отец Иеротей – монах, а они не любят расставаться с деньгами.

–Давай все‑таки попытаемся! Кто знает? А вдруг даст… – умоляющим голосом настаивал Викентий.

–Если мы станем его просить, придется посвятить его во все подробности нашего дела, а он очень близок с Юрданом Диамандиевым. Всегда заезжает к нему, когда бывает в городе… К тому же я убежден, что он денег не даст; мы зря потратим драгоценное время. Торопись, Викентий!

–Но это же чудовищно! Как я буду завтра в глаза ему глядеть? Ведь когда он узнает, что деньги пропали, – а это он непременно узнает, – подозрение сразу падет на меня. Ведь мне одному известны его тайны…

–А тебе вовсе не нужно ждать, пока он тебя заподозрит, ни тем более смотреть на него, как преступник, – возразил Огнянов.

Дьякон широко раскрыл глаза.

–Как? Ты мне советуешь после кражи бежать?

–Напротив, ты должен завтра утром пасть перед ним на колени и во всем исповедаться… Если он и впрямь такой благородный и преданный народу старец, каким ты его изображаешь он тебя простит. Поверь, ему будет легче забыть о тех лирах, что уже пропали, чем о тех, что еще бренчат у него в сундуке.

Викентий глубоко задумался. Его уже покорили доводы Огнянова, и он начинал понимать, что ему не выйти победителем из этой неравной борьбы.

–Что ж, решаешься, отче Викентий?

–Трудно мне, брат, – ответил дьякон, чуть не плача от волнения.

–Решишься – легче станет.

–Но я никогда не крал!

–И я никогда не убивал. А когда нужда заставила, разом укокошил двоих, как мышей. И заметь, передо мною были два вооруженных зверя.

–Вот именно, оттого‑то тебе и было легко; перед тобою были два зверя, а мне придется идти против своего благодетеля, против беззащитного старика, который доверяет мне, как себе самому.

–Да ведь ты его и пальцем не тронешь! Ну, решайся скорей, пока не поздно. Помни слова Раковского[90]: «Время идет, время бежит, века на крыльях летят». Да вот, возьми хотя бы пример с того же Раковского: ему понадобились деньги для организации легиона, и он обобрал Киприяновский монастырь, когда гостил там… Смелее, Викентий! Огнянов не способен толкнуть тебя на подлость.

–Ох, погоди, дай собраться с мыслями! – взмолился Викентий, схватившись за голову.

Огнянов молча смотрел на него. Борьба длилась недолго, – Викентий вскоре поднял голову и, тяжело дыша, промолвил:

–Иду!

–Как ты проникнешь к нему в келью?

–Да просто открою дверь и войду.

–Неужели отец Иеротей оставляет келыо незапертой?

–Нет, но мой ключ подходит к его замку. Об этом я узнал случайно: как‑то раз он потерял ключ, и я отворил ему дверь своим.

–А как ты откроешь сундук?

–Ключ от сундука хранится в боковом кармане его фиолетового кафтана; он висит на стене в келье… А не найду ключа, взломаю сундук. Отец Иеротей никогда не выходит из церкви раньше половины четвертого. Остается еще целый час… Эх, Бойчо, Бойчо, нелегкая тебя возьми!..

–Слушай, захвати‑ка с собой нож.

–Зачем?

–Кто знает, может, и понадобится.

–Как? Ужели убивать кого‑нибудь прикажешь? – воскликнул дьякон в негодовании.

–Оружие придает человеку мужество. Знаешь что, давай‑ка я пойду с тобой вместе.

–Не нужен ты мне, жестокий человек! – крикнул дьякон почти злобно.

Огнянов теперь и сам дивился мрачной решительности этого юноши, еще недавно столь робкого и мягкого.

–Значит, больше не боишься греха? – улыбаясь, спросил Огнянов.

–Если бывают священные кражи, то бывают и праведные грехи, – невесело пошутил дьякон.

–Это катехизис нашего новохристианского учения, – заметил Огнянов так же шутливо. – И это учение самое истинноеиз всех.

–Об этом мы в аду узнаем. II дьякон открыл дверь.

–Подожди меня здесь, – сказал он. – И не шуми.

–В добрый час! Желаю удачи! Викентий надел мягкие туфли и вышел.

На дворе было тихо и темно, а там, где над ним нависали виноградные лозы, тьма казалась еще гуще и таинственнее. Галереи, окаймлявшие двор, были погружены в безмолвие. Окна келий походили на глаза, глядящие в ночь. По дороге дьякон заглянул в церковь и убедился, что отец Иеротей все еще стоит у аналоя и читает молитвы. Викентий быстро пошел дальше. Монотонное журчание источника заглушало его шаги. Впрочем, дьякон ступал так тихо, что даже гуси, эти чуткие птицы, не пошевельнулись, когда он проходил мимо… Дойдя до дверей кельи отца Иеротея, он почувствовал, что ноги у него подкашиваются, точно после многочасового пути. Сердце у дьякона билось быстро и болезненно. Силы покидали его, а вместе с ними – решимость. Дело, за которое он только что взялся так легкомысленно, теперь казалось ему страшным, тяжелым, непосильным. В нем проснулся какой‑то другой человек, который сейчас кричал, осуждал его, приковывал к месту. Сделав движение рукой, он случайно коснулся кинжала. Зачем он взял его?.. И юноша сам себя испугался. Как это случилось, что он стоит здесь, у кельи отца Иеротея? Он, дьякон, идет грабить! И кого же? Своего благодетеля! И все это произошло так быстро… Да полно, уж не сон ли это?.. Какая сила толкнула его сюда? Наутро дьякон Викентий проснется вором, грабителем, может быть, даже убийцей! В эту темную ночь он всю свою жизнь поставил на карту… Но будь что будет! Возврата нет. Викентий решительно подошел к двери.

Окна кельи были темны. Вокруг – могильная тишина. Минуты две Викентий прислушивался, потом всунул ключ в замок, легонько повернул его и толкнул дверь. Дверь открылась, и он вошел. Лампада перед божницей едва теплилась, бросая угасающий свет на иконы. Викентий ощупью нашел висящий на стене кафтан, пошарил в его карманах и, вытащив ключ, бросился в чулан, дверь которого была открыта. Там он зажег восковую свечу и подошел к двум стоящим там сундукам. Свечу дьякон прилепил к крышке одного сундука, а перед другим опустился на корточки, но колени его так дрожали, что он сел на пол, скрестив ноги. Он повернул ключ в замке, и сундук открылся со слабым звоном. На дне его лежали сумки с деньгами – среди них одна зеленая – и другие драгоценные вещи: большие четки из янтаря, иконы русской работы в золоченых ризах, серебряные ложечки и блюдца для варенья, жемчужные крестики и свиток лубочных картинок духовного содержания, вывезенных с Афона[91]. Викентий осмотрел сумки: две были набиты крупной монетой – рублями и белыми меджидиями, третья – мелкой серебряной. В зеленой сумке блеснуло золото. Дьякон вынул из нее ровно двести лир. Кучка сверкающего золота лежала теперь в ноле его рясы. Он не был сребролюбив, но блеск этого сияющего металла точно околдовал его. «Вот из‑за чего совершаются самые чудовищные преступления, – мелькнуло у него в голове. – И, чтобы добыть это, человек бьется всю жизнь… За золото можно купить весь мир! Оно необходимо и для спасения Болгарии. Прольется кровь, погибнут тысячи человеческих жизней, но этого недостаточно – нужны деньги… Однако неужели у старика так мало золота? Ведь, по слухам, он скопил не одну тысячу лир…» Викентий был в недоумении.

Он взял пригоршню золотых монет, чтобы положить их в карман, как вдруг послышался шорох. Он обернулся.

За его спиной стоял отец Иеротей.

 

XII. Зеленая сумка

 

Старец был так высок ростом, что головой почти упирался в потолок кельи. Его длинная белая борода величаво ниспадала на грудь; и глаза его и большое изможденное доброе лицо, слабо освещенное восковой свечой, были спокойны.

Он медленно подошел к дьякону. Викентий пал перед ним на колени.

–Чадо, верить ли мне глазам своим? – проговорил старец дрожащим голосом.

–Простите меня! – И Викентий умоляюще протянул к нему сложенные руки.

Отец Иеротей с минуту стоял молча, не отрывая глаз от юноши. Викентий так побледнел, что лицо его стало неузнаваемым. Он не мог пошевелиться и, стоя на коленях, с простертыми вверх руками, походил на статую в католической церкви.

В чулане стояла могильная тишина; казалось, в нем нет ни живой души.

–Дьякон Викентий! С коих пор окаянный сатана обрел власть над душой твоей? С коих пор стал ты жаждать золота и промышлять грабительством? Господи боже, Иисусе Христе, прости меня, грешного!

Старец перекрестился.

–Встань, дьякон Викентий! – приказал он сурово. Викентий вскочил, словно на пружинах. Голова его поникла, как подрезанная ветка.

–Скажи, зачем ты пробрался сюда, яко тать в нощи?

–Простите, простите! Согрешил, отче Иеротей! – проговорил Викентий прерывистым, глухим, рыдающим голосом.

–Да простит тебя господь, чадо!.. Ты вступил на путь нечестивых; ты идешь, чадо, к вечной погибели, к погибели своего тела и души… Кто подучил тебя совершить этот смертный грех?

–Отче! Прости меня; не для себя похитил я эти деньги, – пролепетал Викентий, совершенно подавленный.

–Для кого же ты прельстился, для кого поддался этому соблазну, Викентий?

–Для народного дела, отче. Старец посмотрел на него изумленно.

–Какого народного дела?

–Для дела, к которому мы готовимся теперь, – для восстания… Понадобились деньги… и я дерзнул посягнуть на ваши…

Кроткое лицо монаха прояснилось. В глазах его, помутневших от старости, блеснул огонек, и они увлажнились слезами.

–Правду ты говоришь, дьякон?

–Сущую правду, клянусь святой кровью господней и родной Болгарией… Только ради общего дела посягнул я на эти деньги.

Какое‑то новое чувство озарило лицо старца.

– Почему же ты не попросил у меня, чадо? Разве я не люблю Болгарию? Не сегодня‑завтра всевышний возьмет к себе мою грешную душу… Кому же я оставлю все, что имею? Мои наследники – все вы, болгарские юноши… Мы, старики, в свое время многого еще не понимали и не могли… Всемогущий бог да поможет вам избавить христиан от проклятого рода агарянского… Что ты на меня так смотришь? Не веришь? Иди сюда, иди!

И, взяв за руку ошеломленного Викентия, старец подвел его к шкафу, вынул оттуда большую тетрадь в зеленом переплете и, раскрыв ее дрожащей старческой рукой, промолвил:

–Читай вот здесь, чадо, – теперь скрывать уже не к чему. Прости меня, боже!

Викентий прочитал следующие записи, сделанные рукой монаха:

«1805 г. февраля 5. Послал его благородию, господину ** в Одессу 200 оттоманских лир для пяти болгарских мальчиков, чтобы дать им возможность учиться».

«1867 г. сентября 8. Послал его благородию господину ** в Габрово 100 оттоманских лир для пяти болгарских мальчиков, чтобы дать им возможность учиться».

«1870 г. августа 1. Послал его благородию господину ** в Пловдив 120 оттоманских лир для пяти болгарских мальчиков, чтобы дать им возможность учиться».

Лизнув палец, отец Иеротей перевернул страницу.

–Читай здесь! Викентий прочел:

«Да будет ведомо тем, кому знать надлежит: в малой зеленой сумке лежит 600 лир оттоманских. Эти деньги следует отдать иеродиакону Викентию из города Клисуры, рукоположенному в святой обители святого Спаса, дабы он поехал в Киев для получения богословского образования на пользу Болгарии».

Последняя запись служила вместо завещания, на случай внезапной кончины старца.

Викентию казалось, будто все это он видит во сне. Он по смел поднять голову и посмотреть отцу Иеротею прямо в глаза, теперь ярко блестевшие. С благоговейной признательностью приложился он к руке старца, и глаза его, опущенные от стыда, роняли слезы благодарности.

Отец Иеротей понял бедного Викентия и сжалился над ним.

–Утешься, чадо, господь прощает кающегося грешника, – сказал он ободряющим тоном. – Намерение у тебя было доброе и похвальное… Всеведущий бог все видит. Ну, а теперь скажи: сколько денег нужно на оружие?

–Двести лир… Отче Иеротей, вы – святой! Да будет ваше имя бессмертно! – воскликнул растроганный Викентий со страстным восхищением.

–Не кощунствуй, сын мой! – строго остановил его старец. – Возьми, сколько нужно, и употребите деньги на пользу Болгарии, как вас господь вразумит… Благословляю вас всех. Если понадобится еще, попросите… Что до твоих денег…

–Отче Иеротей! Горячо благодарю вас за великодушие и нее ваши благодеяния… Но я уже не имею права пользоваться ими; я не хочу уезжать из Болгарии; я буду бороться и отдам жизнь за ее свободу. На вашем примере я понял, как надо любить родину.

–Дьякон Викентий! – продолжал старец. – Ты прав, сын мой; послужи Болгарии, – время уже приспело. А назначенные тебе деньги я снова положу в зеленую сумку, – об этом не беспокойся. Только я упрячу их в более надежное место: не все же воры – такие ангелы незлобивые, как ты. И когда я умру, поминай меня…

Викентий вышел из кельи отца Иеротея, шатаясь, как пьяный. Быстро перебежав двор, он влетел в свою келью, сам не свой от всего пережитого.

Огнянов посмотрел на него недоумевая.

–Ну что?.. Долго же ты задержался… Отчего ты так побледнел? – расспрашивал он торопливо. – Что же ты молчишь, Викентий? Достал деньги?

Викентий вывернул карман.

–Вот они, – проговорил он. Золотые монеты рассыпались по полу.

–Сколько взял?

–Он дал, сколько нужно было.

–Кто дал? Отец Иеротей? Значит, ты просил у него? Ты пошел искать его?

–Нет, он застал меня на месте преступления.

–Вот так история!

–Ах, Огнянов! Что мы наделали, брат мой! Как мало мы знали отца Иеротея! Тебе‑то простительно… но я прожил здесь три года и осыпан его благодеяниями… И я не могу себе простить. В эту ночь словно молния сверкнула передо мной, и глаза у меня открылись… Я был убит… Да, я отдал бы двадцать лет жизни, лишь бы не переживать того, что пережил в этот час. Я, молодой человек, болгарин, как будто горячо любящий свою родину, но я был потрясен спокойным величием души, непритязательной любовью к родине этого дряхлого старика, никому не известного, стоящего одной ногой в могиле. Ты только представь себе, брат мой, он застал меня у сундука с горстью золотых монет на коленях!

И дьякон подробно рассказал обо всем, что с ним произошло.

–Как же это получилось? Значит, он вышел из церкви раньше обычного?

–Нет, как всегда. Но я долго стоял на дворе, – все колебался, – и не заметил, как прошло время… Представь себе мое положение…

Огнянов стоял, скрестив руки; он не мог прийти в себя от изумления.

–Да, это святой человек! – воскликнул он.

–Я же тебе говорил, брат мой, лучше было попросить.

–Я невысокого мнения о монашеском патриотизме.

–Неужели ты и теперь останешься при этом своем ошибочном мнении? Ты, не хуже Каравелова, вдолбил себе в голову, что монах – это какое‑то заплывшее толстым слоем жира допотопное животное, которое только ест да спит и коротает жизнь в беседах с монастырскими котами!.. Ты улыбаешься, ты забываешь, сколько народных деятелей вышло из духовного звания, начиная с отца Паисия[92], который сто лет назад первый написал историю Болгарии, и кончая дьяконом Левским, умершим за родину! Монахи никогда не стояли в стороне, от болгарского освободительного движения; один из них на днях привел к присяге наш комитет. А то, что произошло этой ночью, разве не убеждает тебя?

Во дворе пропели первые петухи.

–Спокойной ночи, – сказал Огнянов, укладываясь спать на лавку.

–Спокойной ночи, если только она может быть спокойной для разбойников… – ответил дьякон и потушил свечу.

Но еще долго перед глазами друзей неотступно стоял величественный образ отца Иеротея.

 

Отец Иеротей был одним из тех в высшей степени привлекательных людей, питомцев монастырской кельи, которые так много сделали для возрождения Болгарии. Он был близким другом Неофита Бозвели.[93]Обстоятельства не позволили отцу Иеротею самому послужить делу умственного пробуждения Болгарии, но он способствовал этому пробуждению косвенно, – десятки болгарских юношей учились в разных учебных заведениях на его средства. Простой монах, он, казалось, был чужд мирской суете, но сердце его скорбело о судьбах Болгарии. Не имея ни родных, ни близких, он всю свою любовь отдал родине. Он был счастлив, когда мог принести ей хоть каплю пользы, и, щедрой рукой рассыпая благодеяния, почитал их таинством, свидетелем которого должен быть один лишь бог. Человек простодушный, но глубоко верующий, он боялся возгордиться содеянным добром, избегал хвалебного шума лести, которого столь жаждут суетные фарисеи. Он делал добро, следуя завету: правая рука да не знает, что творит левая. Нескольким лицам отец Иеротей передал крупные суммы для поддержания учащихся юношей с условием не разглашать имени благотворителя. С глубоким внутренним удовлетворением доживал он свой долгий век и с ясной душой ждал кончины.

Вскоре после своего благородного поступка, оказавшегося последним его добрым делом, отец Иеротей тихо скончался.

Когда его сундук открыли, на дне нашли только один мешок с серебряной монетой – на похороны и для раздачи бедным.

Викентий не был на его погребении. На другой день после описанного нами события он, гонимый стыдом, покинул монастырь и уехал в Клисуру.

 

XIII. Радостная встреча

 

Едва очутившись за порогом дядюшки Мичо, Колчо, к величайшему изумлению прохожих, пустился бежать по улице – он спешил к Раде, чтобы поскорее сообщить ей радостную весть.