Глава девятая. Норманны и Приладожье

 

В начале IX века на юге Русской страны жила славянская русь ‑ этот факт, исторически удостоверенный, разрушает норманскую теорию. Поэтому для того чтобы ее укрепить, норманисты должны были найти в том же веке норманскую русь на севере в Новгородской области. В самом деле, если завоевательное движение скандинавских дружин происходило будто бы с севера на юг, из Новгородской земли в Киевскую и в другие области нашей страны, то его опорные пункты ‑ норманскне укрепленные места, «колонии» ‑ должны были возникнуть прежде всего на севере. Во второй половине IX века, когда начался победный поход на юг, русь, конечно, уже хорошо обосновалась где‑нибудь неподалеку от Новгорода, а на юге ее и быть не могло: Русь IX века, говорят норманисты, не южная Русь, но Русь северная, что доказывают известия, переданные арабскими писателями, и открытия, сделанные археологией.

Эти суждения, сразу поражающие читателя своей несообразностью, все же должны быть приняты во внимание, потому что они не один раз высказывались в исторической литературе.

О свидетельствах арабских географов нелегко судить даже специалистам‑востоковедам. Помимо трудностей перевода с арабского языка на языки европейские, исследователь должен преодолеть трудность понимания, потому что известия арабов большей частью не точны, и под воздействием фантазии быль, ими сообщаемая, приобретает порою свойства небылицы. Таков рассказ об «острове русов», доказывающий, по мнению некоторых норманистов, существование северной норманской руси; он повторяется у многих мусульманских писателей и, как утверждают арабисты, имеет в своей основе первоисточник, относящийся к 1‑й четверти IX века[165].

 

Приведем несколько отрывков этого известия: «Что касается до руси, то находится она на острове, окруженном озером. Остров этот, на котором живут они (русы), занимает пространство трех дней пути, покрыт он лесами и болотами; нездоров и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю и она уже трясется по причине обилия в ней воды. Они имеют царя, который зовется хакан‑рус. Они производят набеги на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, отвозят в Хазран и Булгар и продают там». Далее сообщается, что русы не имеют ни пашен, ни городов и живут торговлей; еще дальше говорится, что «городов у них большое число, и живут на просторе, гостям оказывают почет и обращаются хорошо с чужестранцами»[166].

Описание острова русов представляет собою довольно бессвязное смешение известий о разных предметах, русь является в нем то как народ, занимающий большие пространства земли, строящий города, то как военная банда, промышляющая разбоем и оберегаемая водами и топью болот. Если неоспоримо бытие туземной южной Руси, то можно отнести этот рассказ и к русскому народу, управляемому хаканом, и к Черноморской Руси[167] или к какой‑нибудь русской дружине, подобной запорожцам на днепровских островах. Норманская теория, конечно, не может принять это объяснение, ее представители рассуждают иначе: «Такое сильное разбойничье гнездо русов немыслимо на Керченском проливе (Тмутараканская Русь), если Киев ко времени составления наших записок не находился еще в руках русов (т. е. норманнов)». Между тем у арабских писателей нет «ни малейшего намека на какое бы то ни было русское (т. е. норманское) владение на юге, будь то в Приднепровье, будь то на побережье Черного моря»[168]. Отсюда делается тот вывод, что русь следует искать на славянском севере. Нетрудно усмотреть, что подобный ход мыслей уже предполагает в руси не туземный народ, а пришельцев‑скандинавов, которые будто бы утвердились в Киеве лишь во второй половине IX века; кроме того, рассуждая так, норманисты не считаются с другими источниками, между прочим, и с книгой Ибн Хордадбеха о торговле русов по Днепру. Довольно произвольное помещение «острова русов» в Новгородскую область нисколько не освобождает от руси юг нашей страны.

 

Но отвлечемся пока от этого соображения, допустим, что руси на юге нет, и будем искать ее на севере. Где же именно? В этом вопросе мнения норманистов расходятся. Одни помещают ее в Новгороде, известном исландским сагам под именем Holmgard, что значит «островной город»; скандинавское название Новгорода оказывается, таким образом, очень подходящим к арабскому «острову русов», разбойничьему гнезду в славянской земле (Вестберг, Томсен). Согласно другому взгляду, разбойники‑норманны устроились в Старой Руссе. «Едва ли это Новгород; самоё имя Новгорода показывает, что ему предшествовал другой политический центр, и на него перенесено скандинавское Holmgard... может быть, скандинавы называли Holmgard ‑ город, который потом назван Старой Руссой (на Полисти)... В Руссе ‑ остров с церковью св. Преображения»[169]. Здесь самоё название «Старая Русса» связывается с норманнами, что, конечно, весьма малоубедительно; исходя из подобного рода соображении, можно было бы населить норманнами все славянские земли от Волги и до острова Рюгена, т. е. земли, где мы находим множество географических имен, происходящих от корня «рос», «рус». Островов и болот в этих областях также очень много. Наконец, есть и третья догадка: «остров русов» следует «искать где‑нибудь на берегах Ладожского озера», в этих местах археология открыла следы норманского пребывания[170].

Итак, норманские пираты устроились на Новгородском севере. Где бы они ни свили свое разбойничье гнездо ‑ в Новгороде, Старой Руссе или на Ладожском озере ‑ они расположились там, конечно, со своим хаканом... Но откуда у них хаканат? Когда мы узнаем, что южная Русь, связанная данью с хазарским царством, называла своего князя хаканом, то нам кажется это вполне естественным; титул этот засвидетельствован к тому же очень многими источниками. Но с какой стати назвали бы своего конунга хаканом норманны в Новгородской стране, независимой и далекой от хазар, и назвали бы тотчас после своего прибытия? И где свидетельства о существовании хазарского титула у шведов? Норманисты пытались обойти это затруднение предположением, что арабы назвали русского «царя» хаканом потому, что получили известие о нем от хазар (Томсен). Но такое объяснение приводит к новой трудности: норманского конунга, никогда не имевшего хаканского титула, уже нельзя отождествлять с хаканом Вертинских летописей, о котором сообщили не хазары, а

шведы, и на место южной руси поставить северную норманскую русь. Допустим, однако, и эту несообразность, этот шведский хаканат. Во всяком случае, норманны ‑ шведы и готландцы ‑ появлялись на северных окраинах нашей страны. Вопрос в том, были ли это вооруженные купцы, которым удалось устроить себе лишь временные стоянки, места торгового обмена, или же ‑ колонизаторы‑завоеватели, прочно освоившие южный берег Ладожского озера и двинувшиеся оттуда на юг для овладения славянскими землями по Волхову, Днепру и Волге?

Норманская доктрина ищет решение этих проблем в археологии.

 

Прислушаемся теперь к тому, что говорят о норманнах тихие могилы нашей северной земли.

Русские археологи уже собрали большое количество материала, существенного для познавания нашей древности, но пользоваться им в исторических исследованиях надо с некоторой осторожностью, потому что археология не нашла еще бесспорного метода для своих изысканий, она не открыла еще верного способа определять народность, которой принадлежат те или другие могилы. Дело в том, что погребения у разных народов арийского корня имеют между собою много сходства, основанного на сходстве их религиозных воззрений; с другой стороны, у племен одной и той же арийской ветви, например у германской или славянской, существуют нередко различные погребальные обычаи, которые к тому же меняются от одной эпохи к другой вместе с переменами в общих условиях жизни и быта. Та или другая могила может быть отнесена к определенной народности только в результате сопоставления ее устройства и ее содержания (т. е. совокупности найденных в ней вещей) как с общей культурой той страны, где она находится, так и с культурами соседних стран, с историей племен, эти страны населявших, одним словом, со всею полнотою жизни, которая шумела в этом краю и оставила свой след в молчании кургана. Все это усложняет труд исследования и требует от ученого и способности находить новые пути для познавания культуры, сбереженной в земле, и умения связывать археологические данные с исторической обстановкой в изучаемой стране. В противном случае выводы археологов не будут иметь убеждающей силы. Двадцать шведских фибул (пряжек) в могилах южного Приладожья не могут доказать сами по себе, что здесь существовала шведская колония, как этого хочется шведскому профессору Арне[171], труд которого имел большой успех в Западной Европе по причинам, имеющим мало отношения к исканию истины. Не говоря уже о том, что эти фибулы могли попасть на южный берег Ладожского озера путем торговли, ‑ самоё представление о шведской фибуле едва ли обладает полной ясностью. Русский археолог, производивший раскопки в этих местах, замечает, что из трех видов скорлупообразных фибул, признаваемых обычно скандинавскими, только один вид, а именно фибулы без накладок, штампованные, «действительно должны быть привезены скандинавами, что же касается до прочих, то родина их представляет еще вопрос, допускающий различные, более или менее вероятные догадки, но и только»[172]. К этому следует добавить, что и шведские фибулы могли быть доставлены в славянскую землю не шведами: русские торговцы, ездившие за море, также привозили изделия скандинавских мастерских. Вопрос о фибулах связан с очень древними культурными движениями и влияниями; он принимает совсем иное решение, если иметь в виду предысторическое воздействие Сибирской культуры на Пермский край и вообще всей греко‑восточной культуры на европейские страны[173]; так как норманны получали образцы для фибул с Востока, то может обнаружиться, что некоторые группы пряжек, найденных на Русской равнине, сходны со скандинавскими не потому, что привезены с севера, а потому, что в основе и скандинавского, и местного (может быть, приуральского или приднепровского) производства лежат одни и те же восточные образцы[174]. В Швеции (Вендель), в могиле викинга (VIII‑IX века) были найдены предметы конского убора, украшенные орнаментом, сочетавшим восточные мотивы и мотивы эмалей IV‑V веков. Этот смешанный стиль получил название «скандинавского». Между тем еще в VI веке изделия этого стиля встречаются в Венгрии, а еще раньше, в III‑IV веках, конские уборы того же стиля выделывались в Полоцкой земле[175]. Точно так же присутствие в насыпи кургана костей коня или остатков ладьи (железные скрепы) еще не убеждает в том, что эта могила норманская: конь был религиозно чтим и у славян, и у финнов; по древней славянской вере, души, отправляясь в рай, переезжали на коне через огненный поток, отделявший землю от неба[176]. В славянских курганах на Ловати кроме костей человека, покоящихся в урнах, найдены и кости коня; они лежали в слое земли ниже урны, вместе с костями собаки и сокола[177]. Славянские могилы с конем встречаются и в Днепровской области (Черниговские и Киевские курганы). Ладья также была нужна на длинном пути в райские селенья ‑ верование, пережитки которого сохранились, между прочим, в обычае раскольников выдалбливать гробы из цельного дерева (ладьи‑однодеревки)[178]. В колодах погребали умерших и древляне[179].

 

Не забывая о всех этих трудностях, постараемся все же узнать что‑либо достоверное об обитателях нашего северного края от археолога, его изучавшего.

Если мы сравним могилы Швеции в эпоху викингов (IX‑XI вв.) с могилами Приладожья, то не найдем в них большого сходства. Кроме утвари, характерной для скандинавской культуры того времени, в шведских погребениях есть оружие, драгоценные изделия, монеты и, очень часто, ‑ скорлупообразные фибулы. Скандинавские вещи были найдены и близ Ладожского озера в некоторых могилах, лежащих на Паше, Ояти и других речках этого края. Но могилы эти по устройству и остальному содержанию ничем не выделяются из множества могил, их окружающих; поэтому нет достаточных оснований для того, чтобы признать их шведскими[180]. К тому же число фибул, открытых в могилах Приладожья IX века и признаваемых скандинавскими, очень невелико: их всего две; остальные восемнадцать относятся к более поздним временам[181]. Большая часть вещей, сбереженная в могильных насыпях Приладожья, взята из бытовой обстановки финского населения области; даже скандинавские мечи были в большом употреблении и почете у финнов[182]. Этой народности принадлежит подавляющее число погребений.

Кроме финских невысоких могил в том же краю есть большие курганы, имеющие некоторое сходство со шведскими по устройству своему, приспособленному к обряду сожжения, по участию камней в обрамлении насыпи. Однако частичное сходство можно найти в погребениях у разных народов, и оно ничего не дает для обнаружения предполагаемой на севере колонии норманнов. К тому же каменное обрамление могильных насыпей в Швеции эпохи викингов очень своеобразно и несходно с расположением камней в могилах южного Приладожья. В Швеции камни ‑ большие и малые ‑ укладываются нередко на некотором расстоянии от могил таким образом, что могильный холм оказывается в центре круга, или квадрата, или треугольника с прямыми, а иногда вогнутыми краями, или овала с заостренными концами, напоминающего лодку. Лодкообразные могилы признаны могилами морских пиратов. Нередко вблизи таких погребений встречаются высокие узкие камни, иногда с руническими надписями[183]. Эти подробности могли бы указать народность погребенного точнее, чем общие способы устройства насыпей и укрепления их камнями, принятые в разных странах и не всегда одинаковые в одной и той же стране. Различие между приладожскими сопками и шведскими могилами состоит еще в том, что сопки очень высоки; иногда высота их доходит до 10 метров; между тем на Скандинавском полуострове высокие могильные холмы насыпали в Норвегии, тогда как в Швеции обычными были более плоские могилы[184]. В одной из насыпей Приладожья нашли следы какого‑то деревянного сооружения, может быть, лодки, а именно сто железных скреп, кости коня, меч, секиру, рог в серебряной оправе[185]. Можно ли считать эту могилу погребением норманского пирата? Для уверенного ответа на этот вопрос оснований нет.

Еще менее признаков норманского пребывания открыто в земных недрах Старой Ладоги. Город этот в древние времена лежал близ устья Волхова, у самого озера, и не раз переживал шведские вторжения, но достоверны лишь те из них, которые случились после IX века. Быть может, норманны и раньше бывали в этом городе, но мы не знаем, долго ли, коротко ли они хозяйничали в нем. Древняя история Швеции вообще очень темна, летописей, которые могли бы осветить языческую эпоху ее жизни и начало христианских времен, не существует; первая рукопись на пергаменте появилась лишь в XII веке[186]; исландские саги записаны лишь в XIII веке и достоверных исторических сведений дать не могут[187]. Раскопки в Старой Ладоге, в той ее части, которая называется земляным городом, еще не окончены; пока они обнаружили лишь небольшое количество вещей, признанных скандинавскими: фибулу, железные заклепки, костяной гребень[188]. Этого недостаточно для каких‑либо определенных выводов. Во всяком случае, шведских могил близ Ладоги не нашли. В невысоких могильных насыпях вокруг древнего города были обнаружены камни, плиты, бедный инвентарь, ничего общего не имеющий со шведской культурой: эти могилы принадлежат местным финнам. Большие курганы в окрестностях Ладоги подобны сопкам Приладожья: они очень высоки, инвентарь в них ‑ скромный, как это бывает в большинстве славянских погребений. Напротив, в могилах норманских пиратов всегда есть оружие и драгоценные украшения, ввиду битв и пиров, ожидающих их в Валгале. Сопки на Волхове хранят сожженные кости в урнах. Мы знаем, что урнами пользовались и в Швеции при погребениях в IX веке; но урны встречаются и в славянских могилах. Чрезвычайное сходство волховских сопок с курганами Ловати, Меты и Великой, насыпанными на путях расселения славян у конца речных дорог от Немана, Западной Двины и Днепра к Ильмень‑озеру, дает достаточное основание для того, чтобы признать волховские сопки могилами славян, подвигавшихся с юга к северному морю.

Сопки Приладожья мало отличаются и от высоких курганов, рассыпанных в южных областях древней Руси. Такого рода погребений вообще немного, потому что они принадлежат представителям высшего богатого слоя русского общества: князьям, дружинникам, знатным воинам; обычно они окружены множеством невысоких, скромных могил. Высокие курганы имеют везде круглую форму в основании; насыпь укреплена камнями или окружена деревянной оградой; кроме обряда сожжения ‑ иногда с применением урн ‑ был в обычае и обряд погребения в срубе или в грунтовой яме.

 

Устройство погребальных холмов и могильный инвентарь не были всегда одинаковы вследствие того, что страну населяло не одно, а несколько славянских племен, и, кроме того, в пределах каждого племени уже намечалось сословное расслоение. Тем не менее сходные предметы встречаются и в удаленных друг от друга областях на юге, севере и востоке нашей страны. Оружие почти одинаково: русские и французские мечи, стрелы, кольчуги, шлемы; нередко в могиле находят очаг, т. е. сосуд с углями ‑ следы древнего поклонения огню, основа культа домового, и большое число ведер ‑ культ воды. В больших, вероятно, княжеских курганах (Черная могила в Чернигове) ставили сосуд с костями, черепом и шерстью барана ‑ жертва солнцу; тут же находили и жертвенный нож. Религиозное значение имели и турьи рога в богатой серебряной оправе, найденные в Киевской, в Черниговской областях и в Приладожье; такие рога указывают на жреческие обязанности русских князей. Восточные, издавна нам известные орнаменты на рогах и других предметах, ‑ узоры из лилий, разного рода плетения со зверями и без них ‑ встречаются и на юге, и на севере. Религиозные символы глубокой древности и там, и здесь украшают керамику и поделки из золота и серебра. Везде встречаются иноземные изделия, на юге ‑ главным образом восточные и западные, на севере ‑ западные, восточные и скандинавские. Изучая север и юг нашей страны, археологи везде обнаруживают следы единой славянской культуры.

Что же мы узнаем о северном крае нашей страны, изучая археологические древности Приладожья?

Восточные монеты и восточные изделия, найденные в могилах этого края, указывают на то, что здесь пролегали торговые пути. Но эти пути уже существовали гораздо ранее IX века, о чем говорит нам клад сасанидских монет VI и VII столетий, найденный на Волхове, недалеко от Старой Ладоги[189]. В это древнее время восточную торговлю по этому пути могли вести только славяне, тогда как норманны появились на Ладожском озере позднее и Волжского пути на Восток не открывали по той простой причине, что он уже давно был открыт. ВIX веке торговля с арабами была в полном расцвете, и норманны своей энергией и неутолимой жаждой наживы содействовали ее развитию. Неясно, однако, какие именно скандинавы вели торговлю через нашу страну: шведы из области Мелара? Жители острова Готланда? Торговые сделки чаще всего заключались на берегах Ладожского озера: товар, привезенный из Швеции, обменивался здесь на восточный и местный, т. е. торговля шла «по передаче». Возможно, что уже в IX веке норманские купцы и сами ездили на Восток, но они присоединялись для этой цели к славянским караванам. Разнообразие изделий, найденных в могилах Приладожья, предметы шведского, восточного и западного производства ‑ указывают не только на процветание торговли; очень вероятно, что здесь живали шведы, но их пребывание в этих местах было непрочным; оно зависело от сроков торговых сделок, от оживления или замирания торгового обмена. Здесь жили норманны‑гости, а не норманны‑хозяева. Археологические находки, во всяком случае, ничего не говорят ни о норманских колониях, ни об укрепленных военных поселениях.

 

Норманисты, пытаясь обосновать существование норманской оседлости у Ладожского озера, присоединяют к данным археологии исторические известия. Но известия, относящееся к IX веку, очень скудны, и, кроме того, они способны поддержать мысль о шведских колониях лишь в том случае, если уже истолкованы с точки зрения норманской гипотезы. Так, например, в наших летописях есть известие: «Сице бо звахуся тыи варяги русь, иже приидоша в сию землю княжити. И седоша, во‑первых, в словенех и срубиша, во‑первых, город Ладогу и седе ту старейший брат Рюрик»[190]. Это известие может указывать на «особенное значение Ладоги для норманнов»[191] лишь в том случае, если Рюрик ‑ норманн, т. е. именно норманство Рюрика и других варягов, с ним прибывших, может поддерживать мысль о норманском укрепленном пункте на Волхове. Между тем норманисты ищут в археологии опоры для своей теории; они должны были бы доказать на основании археологических данных существование норманской крепости в Ладоге и поддержать этим открытием мысль о норманстве варягов, которые будто бы двинулись отсюда в завоевательный поход на юг. Доказуемое не может быть доказательством.

Но представим себе, вопреки противопоказаниям археологии, что норманны присвоили себе южный берег Ладожского озера, устроили там свою колонию или даже небольшое государство и, опираясь на него, завоевали нашу страну. На все это потребовалось бы довольно много времени. Путь от Ладоги до Киева длинен и был опасен для чужеземцев. В десяти верстах от своего былого устья Волхов прегражден порогами, за которыми пловцы уже теряли свободный доступ к морю, надежному тылу морских пиратов. За Новгородом водная дорога шла по малым рекам, разъединенным волоками; на берегах ‑ леса, болота и враждебное население. Нет никаких оснований предполагать что славянские племена, отстоявшие свою землю в борьбе со многими врагами, предоставят ее без боя народу, дикий и жестокий нрав которого давал себя чувствовать даже до XVIII столетия в лесных захолустьях южной Швеции[192]

Норманны должны были сломить это сопротивление и устроить по‑своему жизнь в покоренной стране.

Между тем, согласно данным археологии, шведы появились у Ладожского озера только в начале IX века, и дружины их не могли быть многочисленными потому, что Швеция была малонаселенной страной. Тем не менее, по учению норманистов, к 839 году они уже основали где‑то на севере военный центр и хакан, его возглавивший, завязал дипломатические сношения с Византией" здесь разумеется посольство к императору Феофилу, о котором сообщают Вертинские летописи. В половине IX века норманны уже на юге; они основывают первые русские города[193] (несмотря на то, что эти города уже существовали) в их власти не только Новгородская земля со словенами, кривичами и финнами но и Киев с полянами и соседние с ним славянские племена. В 860 году шведы набирают большое разноплеменное войско и отправляются в победоносный поход на Константинополь, тот самый поход, о котором говорит патриарх Фотии... Легко видеть, что в этом удивительном, фантастическом построении исторические дела русских князей и русского народа изображаются как быстролетные набеги отважных норманских пиратов.

Однако археология, на которую норманисты хотели бы опереться для того чтобы доказать несомненность нашествия северных норманских дружин вовсе не поддерживает мысль о норманском завоевании.

 

На пути от Старой Ладоги по Волхову к Великому Новгороду и в самом Новгороде найдены лишь ничтожные следы скандинавской культуры; причем находки эти относятся не к IX веку, но к более поздним временам. Между тем в Новгороде княжил Рюрик и, по летописным известиям, было так много варягов, что их нравы сказывались в нравах и в быту новгородцев. У Белого озера, где сидел Синеус, не нашли никаких следов древней шведской культуры. В Изборске, городе Трувора, доныне слышен плеск «Славянских ключей», на «Славянском поле» спит древнее городище, а близ него, на погосте, чья‑то древняя могила, с каменным крестом, слывет в народе Труворовой могилой, но древних шведских могил там нет нигде, и нет о них и помину. Дальше, к югу от Новгорода следы скандинавской культуры найдены лишь в Гнёздове у Смоленска, но древность ее определяется X веком. В Киевской области встречаются лишь единичные предметы шведского происхождения; здесь, как мы уже знаем, норманнов в большом числе до X века не было. Норманисты не только это признают, но вместе с Арне утверждают, что скандинавы открыли Днепровский путь веком позднее Волжского[194], т. е. не раньше X века. Если это так, то каким же образом шведы Приладожья могли к шестидесятому году IX‑го века овладеть и Новгородом, и Киевом, основать новое государство, устроить его, подчинить себе соседние племена и осуществить победный поход на греков? Как могли они совершить все это таким образом, что ни они сами, ни их доблестные деяния не оставили никакого следа в земле, ими захваченной, так же, как ничего не изменили они в языке, нравах, вообще во всей культуре покоренной ими страны?

На родине норманнов и в других краях, от них недалеких, не заметили их подвигов. Западные летописцы молчат об их «завоеваниях» в нашей стране, молчат о них даже исландские саги. «Но общее молчание современных и к ним близких писателей, ‑ говорит Эверс в заключении своей книги, направленной против норманской теории, ‑ о замечательном, всенародном, историческом факте уже само по себе дает сильный повод к подозрению и даже совершенному отрицанию позднейших свидетельств. Всего менее, при подобном молчании, может устоять (норманская) гипотеза, построенная на недоразумениях и неправильных выводах, и не имеющая за собой ничего, кроме вполне заслуженной на ином поприще известности своих составителей»[195].

 

Ни перемещение «острова русов» с его хаканом в Новгородскую область, ни мнимые шведские колонии в северной полосе России не могут позволить шведам быть в IX веке там, где их не было до X века. Русь IX века остается ненорманской Русью, и, после неудачных попыток найти шведскую русь на севере, эта ранняя славянская Русь еще непреложнее закрепляется за югом России.

Если русы уже в IX веке или даже в конце VIII века были известны своим соседям, как большой народ, если уже тогда этот народ был деятельным и воинственным, то надо думать, что он существовал и раньше. Проблема Руси, очевидно, не может найти решение в пределах IX века. Наше имя настойчиво зовет нас в более удаленное прошлое, в сумрак давних, забытых времен.

 

 

Примечания:

165. Вестберг. К анализу восточных источников о Восточной Европе // Журн. мин. нар. проев. 1908. Февраль‑март.

166. Ибн Даста. Из книги драгоценных сокровищ. У Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русах (с половины VII века до конца X века по Р.Х.). 267 (1870).

167. На Черноморскую Русь указывает арабский писатель Масуди: «в верховьях хазарской реки есть устье, соединяющееся с рукавом моря Найтас (Черным морем), которое есть Русское море; никто, кроме них (русов) не плавает по нем и они живут на одном из его берегов». Ал‑Масуди. «Золотые луга и рудники драгоценных камней» (I полов. X века). У Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русах (с половины VII века до конца X века по P. X.). 130 (1870).

168. Вестберг. К анализу восточных источников о Восточной Европе // Журнал мин. народн. проев. 1908. Февраль, март.

169. Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени (1919).

170. Готье. Железный век в Восточной Европе. 257 (1930).

171. Arne. La Suede et 1'Orient. 25 (1914).

172. Бранденбург. К вопросу о типах фибул, встреченных в древних могилах Европейской России. Труды VI Археологического съезда в Одессе, в 1885 г., ч. I 212 (1886).

173. Strzygowski. Altslavische Kunst. 260... (1929).

174. Ср. Strzygowski. Altslavische Kunst. 261 и др.

175. Толстой и Кондаков. Русские древности в памятниках искусства. «Les Antiquites de la Russie Meridionale». 511‑512 (1892).

176. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. III. 283 (1869).

177. Готье. Железный век в Восточной Европе. 207.

178. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. I. 578; Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. I. 427.

179. Готье. Железный век в Восточной Европе. 102.

180. Бранденбург. Курганы южного Приладожья. 91. Материалы по археологии России, издаваемые имп. Археол. ком № 18. 1895.

181. Arm. La Suede et 1'Orient. 25.

182. Бранденбург. Курганы южного Приладожья. 87.

183. Worsaae. Zum Alterthumskunde des Nordens. 14.... и таблица VIII (1847)

184. Ibid. 42.

185. Бранденбург. Курганы южного Приладожья. 92.

186. Montelius. Les temps prehistoriques en Suede. 189 и примеч. (1895).

187. Ibid. 227.

188. Раскопки Репникова у Готье. Железный век в Восточной Европе. 253.

189. Бранденбург. Курганы южного Приладожья. 5.

190. Полное собрание русских летописей. I. 8. II. 235; У Готье. Железный век в Восточной Европе. 252.

191. Готье. Железный век в Восточной Европе. 252.

192. Worsaae. Zur Alterthumskunde des Nordens. 45.

193. Niederle. Manuel de lAntiquite Slave. I. L'Histoire. XIX (1923).

194. Arne. La Suede et 1'Orient. 90. 225; Шахматов. Древнейшие судьбы русского племени.

195. Ewers. Vorarbeit... Предварительные критические исследования для российской истории. 1826. Заключение 166‑170.