Грот Л.П. Утопические истоки норманизма: мифы о гипербореях и рудбекианизм

 

От внимания современной науки ускользнул тот факт, что основой норманистских концепций явились античные мифы о гипербореях в истолковании шведских историков XVI‑XVII вв., стремившихся доказать, что Гиперборея находилась на территории современной Швеции, а под именем гипербореев выступали прямые предки шведов. Такой взгляд позволял шведам рассматривать себя как основоположников древнегреческой цивилизации, образовавшей фундамент европейской культуры, а заодно и как основателей крупнейшего восточноевропейского государства ‑ Древней Руси. Не отмечен и вклад в распространении шведской «гипербореады» французских просветителей XVIII в. Рассмотрению именно этих двух вопросов и посвящена данная статья.

Связь современного норманизма с политической историей Швеции XVI в. продемонстрирована в работах А.Н. Сахарова, А. Г. Кузьмина, В. В. Фомина[1].

В работах В.В.Фомина впервые представлена развернутая аргументация, опровергающая укоренившееся в науке представление о Г. 3. Байере как родоначальнике норманизма, и рассматривается вопрос о его предшественниках. Историк показывает, что истоки норманизма уводят нас в Смутное время, а купелью его была не Германия XVIII в. и «"немецкий патриотизм", свысока взиравший на "варварскую Русь"», а Швеция XVI‑XVII вв. и политическая мысль шведских придворных кругов, связанных с завоевательной политикой Швеции того периода. Одним из представителей этих кругов был дипломат и историк‑любитель П. Петрей (1570‑1622)[2]. Его сочинение «История о великом княжестве Московском» («Regni muschovitici sciographia»), опубликованное в 1614‑1615 гг. на шведском языке в Стокгольме, а в 1620 г. также и на немецком языке в Лейпциге, характеризуется как краеугольный камень норманизма. Здесь, в рассказе о первых русских правителях, впервые в историографии была высказана мысль, что варяги русских летописей были выходцами из Швеции: «...оттого кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции». И если в шведском издании мысль о том, что варяги были шведы, была выражена со всей определенностью, то в немецкой версии ему была придана некая альтернативная форма: «...aus dem Konigreich Schweden, oder dero incorporirten Landern, Finland und Lieffland...»[3].

Исследователь варяжской проблемы из Финляндии А. Латвакангас отмечает неожиданность появления в «Истории о великом княжестве Московском» мысли о шведском происхождении варягов. Буквально за два года до этого сочинения П. Петрей опубликовал трактат по истории Швеции «Краткая и благодетельная хроника обо всех свеярикских и гётских конунгах» («Ееп kort och nyttigh chronica om alia Swerikis och Gothis konungar»). Здесь он постарался обрисовать, в духе времени, подвиги древних шведских конунгов и утверждал, что они завоевали полмира, достигнув пределов Азии, и собирали дань со всех земель к востоку и югу от Балтийского моря. Затрагиваются и отношения с русскими, но ни слова не говорится о шведском происхождении/ русских князей. Более того, в 1614 г., когда уже начала выходить из печати шведская версия «Regni muschovitici sciografia», было опубликовано второе издание названной хроники, в котором П. Петрей указал, что «не нашел i? русских хрониках каких‑либо сведений о завоеваниях шведских конунгов, но это и понятно, поскольку хроники начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии в 562 г.»[4]. Тем самым П. Петрей фактически воспроизвел так называемую «августианскую» легенду, перепутав только дату призвания Рюрика.

Таким образом, создается впечатление, что рассуждения о шведском происхождении Рюрика и варягов П. Петрей внес в готовый текст «Regni muschovitici...», не успев согласовать их со своими прежними публикациями. Спрашивается, что же побудило П. Петрея в кратчайший срок между двумя публикациями перенести и варягов, и Рюрика в Швецию?

В науке долго преобладало представление, будто на переговорах в Выборге 28 августа 1613 г. новгородские послы сами заявили о том, что когда‑то у них был князь шведского происхождения, по имени Рюрик. В официальным отчете шведской делегации о переговорах в Выборге, хранящемся в Государственном архиве Швеции, имеется запись, что руководитель новгородского посольства архимандрит Киприан отметил, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик» («De Nougardiske kunde bewijsa af sijne Historier, at the hafwe hafft ifran Swerige en Storfurste benamndh Rurich»)[5]. Но со временем выяснилось, что «речь Киприана» ‑ подлог, совершенный сановниками Густава II Адольфа, которые сфальсифицировали часть данных в отчете о переговорах, добавив от себя Фразу, будто был в Новгороде «великий князь из Швеции по имени Рюрик». Сличение протокола с неофициальными записями, которые также велись при встрече в Выборге и которые также сохранились в Государственном архиве Швеции, позволило восстановить подлинные слова Киприана: «...В старинных хрониках есть сведения о том, что у новгородцев исстари были свои собственные великие князья... так из вышеупомянутых был у них собственный великий князь по имени Родорикус, родом из Римской империи» («...uti gamble Cronikor befinnes att det Nogordesche herskap hafuer af alder haft deres eigen Storfurste for sig sielfue... den sidste deres egen Storfurste hafuer uarit udaf det Romerske Rikedt benemd Rodoricus»)[6]. Следовательно, архимандрит представил ту же самую «августианскую» легенду, подчеркивая древность родословия новгородских князей.

 

В чем же дело, каким образом одна и та же мысль вдруг и почти одновременно поразила воображение шведского дипломата и высокопоставленных сановников шведского королевского двора? Чей замысел и чье влияние подтолкнули к подлогу в официальном дипломатическом протоколе? Вопрос далеко не второстепенный, поскольку именно этот протокол и стал важнейшим источником, на который впоследствии ссылались шведские историки, уверяя, что сами новгородцы «помнили» о своем князе Рюрике «родом из Швеции».

Взгляд современной исторической мысли прошел мимо того факта, что скрытым источником вдохновения для этой фальсификации явились мифы о гипербореях, которые оказались в поле зрения ренессансной мысли Западной Европы в общем русле возрождения интереса к античным авторам. Мифами о гипербореях и вызванным ими возбуждением в ученых кругах заинтересовался первый шведский языковед и собиратель памятников рунического письма Юхан Буре (1568‑1652). По предположению шведского историка Юхана Нордстрэма (1891‑1967), внимание Ю. Буре привлекло сочинение нидерландского географа Иоанна Горопиуса (1527‑1598) под названием «Origines Antwerpianae», опубликованное в 1569 г. Это сочинение И. Горопиус посвятил происхождению кимвров, с которыми он связывал основание Антверпена, полагая, что античные мифы о гипербореях повествуют об историческом прошлом кимвров, величайшего европейского народа, внесшего фундаментальный вклад в греко‑римскую цивилизацию[7].

В Упсальской библиотеке Ю. Нордстрэм нашел экземпляр «Origines Antwerpianae», принадлежавший Ю. Буре. Книга испещрена его заметками, свидетельствующими о внимательном ее изучении. В числе прочих заключение: «Надо быть безумцем, чтобы не понять, что Гиперборея ‑ это Скандия»[8]. Озаренный этой мыслью, Ю. Буре «восстанавливает» древнюю историю свеев, опираясь на мифы о гипербореях.

Главным культом гипербореев был культ Аполлона. Соответственно храм Аполлона усматривается в языческом храме Упсалы, о котором упоминает Адам Бременский. Отсюда делается вывод, что древнегреческие культы имеют скандинавское происхождение. С восторгом Ю.Буре отмечает, что гиперборейский мудрец Абарис, которого упоминает Геродот, поразил своей ученостью самого Пифагора. Описание морских походов гипербореев из Греции по Черному морю, затем в Скифию и далее на север оценивается как изложение великих деяний свеев, обогативших человечество, при посредстве греков, ценнейшими изобретениями[9]. Эти заметки Ю. Буре не опубликовал под собственным именем, поскольку историей как таковой не занимался. Но есть множество свидетельств тому, что его увлечение гипербореями и его трактовка гиперборейских мифов быстро получили распространение в шведском обществе. Ю. Буре был весьма влиятельной фигурой как в придворных, так и в ученых кругах Швеции. Рано начав свою придворную службу, он добился высокого положения при Карле IX и был приставлен в качестве учителя к наследнику престола Густаву Адольфу, который на всю жизнь сохранил уважение и симпатию к Ю. Буре и, взойдя на престол, постоянно осыпал его своими милостями и почетными должностями. Ю. Буре увлекался историей письменности и литературы, был инициатором перевода на шведский язык исландских саг и увековечил свое имя множеством реальных заслуг на поприще шведской словесности[10]. Можно сказать, что он был подлинным властителем дум образованных слоев шведского общества.

Поэтому вполне естественно, что под влиянием Ю. Буре мифами о гипербореях увлекся его современник и почитатель шведский философ и поэт Георг Штэрнъельм (1598‑1672)[11]. После смерти Г. Штэрнъельма был издан в 1685 г. его трактат о гипербореях под названием «De Hyperboreis Dissertatio», развивавший идеи Ю. Буре о том, что Скандинавский полуостров ‑ это страна гипербореев, описанная в древнегреческих мифах, а свеи ‑ это гипербореи, от которых греки получили своих самых древних богов. Следовательно, древнегреческие культы имеют скандинавские истоки, а храм в Упсале ‑ храм Аполлона. Влияние «гипербориады» Ю. Буре на ход мыслей Г. Штэрнъельма вполне очевидно. Вместе с тем в его трактате идеи Ю. Буре получили дальнейшее развитие. Продолжая рассуждения Ю. Буре о культе Аполлона у гипербореев, он отождествил Аполлона с Одином, а сына Одина Ньёрда ‑ с Нордом, который в греческом переводе стал Бореем. В географических названиях греческих мифов Г. Штэрнъельм усмотрел искаженные скандинавские топонимы: в частности, в Эликсии или острове гипербореев он опознал Helsingor или Heligsond в Западной Норвегии. Соответственно и в собственных именах гипербореев он выявил искаженные скандинавские имена. Например, имя гиперборейского мудреца Абариса из сказания, упоминаемого Геродотом, оказалось искаженным Ewart или Iwart[12]. По‑видимому, в егобознапии не возникал вопрос, что может быть общего между Одином, косматым и кривым стариком, как запечатлен этот образ в скандинавской мифологии, и стройным златокудрым красавцем Аполлоном из греческих мифов. Фантазия ‑ великая сила, позволяющая человеку «видеть» то, во что ему хочется верить.

 

Следует учесть, что духовное развитие скандинавского общества описываемого периода отмечено интенсивным осмыслением своих национальных корней. Начинаются поиски рукописей исландских саг, их исследования, переводы и публикации. Ученик Г. Штэрнъельма Олаус Верелий (1618‑1682), первый профессор (1662) Упсальского университета в области изучения древностей отечественной истории, положил начало сравнительному анализу исландских саг с целью обоснования выводов своего учителя о скандинавском происхождении гипербореев. И он не преминул обнаружить в сагах множество «доказательств» в пользу теории своего учителя, а его опыт получил развитие в трудах его последователей. В частности, на основе изысканий О. Верелия был сделан вывод, что античные авторы, особенно Диодор Сицилийский, ‑ неоценимый источник сведений по древней истории Швеции[13].

Приняв во внимание приведенные примеры, естественно предположить, что именно Ю. Буре и стоит в истоках «гипербориады», захватившей как научную мысль, так и более широкие круги шведского общества XVII в. В связи с э/гим особый интерес представляет вопрос о том, когда же именно Ю. Буре Обратился к мифам о гипербореях и отождествил их со свеями. Ю. Нордстрэм приводит пометку Ю. Буре на первой странице: «Эта книга более всего способствовала тому, что в 1613 г. я узнал сокровенную истину, которая не открывалась до меня ни одному автору». На этом основании Ю. Нордстрэм полагает, что увлечение Ю. Буре гиперборейскими мифами восходит к 1610 г.[14]

По всей вероятности, Ю. Буре занимался изучением гиперборейских мифов в период с 1610 г. по 1613 г., когда ему «открылась истина», что свеи ‑ это гипербореи, заложившие основы европейской культуры. В 1614‑1615 гг. дипломат П. Петрей публикует свое историческое сочинение, в котором родоначальник древнерусской княжеской династии Рюрик неожиданно объявляется выходцем из Швеции. Как отмечалось выше, в немецком его издании о шведском происхождении Рюрика говорилось более осторожно: либо с южного побережья Балтики, либо с северного. Это нетрудно понять, если принять во внимание распространенность во времена П. Петрея немецкоязычной историографической традиции, выводившей варягов из Вагрии. Примером может служить историко‑географический труд немецкого гуманиста С. Мюнстера «Космография», вышедший в Базеле в 1544 г. и содержавший обзор европейских правителей и династий. В числе прочих был упомянут и князь Рюрик, призванный в Новгород из народа вагров или варягов, главным городом которых был Любек («...aus den Folckern Wagrii oder Waregi genannt, deren Hauptstatt war Ltibeck»)[15]. Важно подчеркнуть, что одним из вдохновителей труда С. Мюнстера был шведский король Густав Ваза (ум. 1560), который через своего дипломатического советника Георга Нормана передал С. Мюнстеру пожелание, чтобы в его труде новым блеском засияло великое прошлое готов. С. Мюнстер постарался выполнить это пожелание и посвятил свой труд Густаву Вазе[16]. Естественно, П. Петрею надо было проявить дипломатическую ловкость, предлагая свою «альтернативу» столь респектабельному сочинению.

Далее рассуждения П. Петрея о летописных именах русских князей разительно напоминают рассуждения Г. Штэрнъельма о древнегреческих именах как искаженных шведских. Так, если, согласно Г. Штэрнъельму, имя гиперборейского мудреца Абариса ‑ это искаженное шведское Эварт или Ивэрт, то, согласно П. Петрею, имена древнерусских князей Рюрика, Трувора и Синеуса ‑ это искаженные шведские имена Эрик, Сигге и Туре[17]. Отличие по существу сводится к тому, что работы Г. Штэрнъельма давно никем всерьез не принимаются, а домыслы П. Петрея о княжеских именах, «от шведского языка испорченных», по‑прежнему тиражируются в науке.

 

Влиянием Ю.Буре, по всей вероятности, можно объяснить и дерзость шведских сановников, сфальсифицировавших отчет о переговорах: едва ли они решились бы на заведомый подлог без поддержки влиятельных лиц. И этот подлог имел существенный резонанс. «Сведения» из сфальсифицированного отчета, равно как и из книги П. Петрея, стали распространяться в ученых кругах Европы, постепенно вытесняя немецкоязычную историографическую традицию, выводившую варягов из Вагрии. В 1671 г. шведский королевский историограф Юхан Видекинд опубликовал «Историю десятилетней шведско‑московитской войны» с описанием событий Смутного времени, где привел слова архимандрита Киприана из этого отчета с собственными комментариями: «Из древней истории видно, что за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика»[18]. Работа Ю. Видекинда неизменно пользовалась доверием: ведь придворный историограф имел доступ к королевскому архиву и опирался на подлинные архивные материалы. В частности, в восприятии А. Л. Шлёцера сведения Ю. Видекинда неопровержимо свидетельствовали о том, что в Смутное время новгородцы верили в шведское происхождение Рюрика[19].

Из приведенных фактов явствует, что со второго десятилетия XVII в. младшие коллеги Ю. Буре по изучению шведской словесности увлеченно разрабатывают тему основополагающей роли свеев в древнегреческой культуре, почти дословно цитируя записки Ю. Буре. Практически синхронно с этим процессом, в условиях военного присутствия Швеции в Новгородской земле, официальными представителями шведского королевского двора распространяются представления о свеях как родоначальниках русской великокняжеской династии. При этом аргументация обеих сторон чрезвычайно сходна: как в древнегреческой, так и в древнерусской традициях отыскиваются «испорченные» шведские имена в качестве доказательств фундаментальной роли шведских предков в том и другом случае.

И наконец, мифотворческие усилия в обоих этих направлениях слились воедино в творчестве шведского писателя и профессора медицины Олофа Рудбека (1630‑1702), в частности, в главном его произведении «Атлантида» («Atland eller Manheim»). С именем этого автора оказался связан особый феномен шведской историографии, «рудбекианизм». Обычно творчество О. Рудбека связывают с готицизмом, модным в то время течением западноевропейской историософии, восходившим своими корнями к раннему средневековью, но получившим развитие с XVI в., сфокусировав внимание на великом прошлом готов как завоевателей мира и героических предков германских народов. Колыбелью готов был объявлен шведский юг, Гёталандия. Готицизм льстил шведскому самосознанию, но при этом создавал и некоторый дискомфорт, невольно отодвигая в тень другого предка шведов и притом более именитого, по понятиям того времени, а именно свеев, от которых вели происхождение и королевская династия Швеции, и само ее имя Sverige, т. е. Svearike, Свейское королевство. Поэтому предложенное Ю. Буре отождествление свеев с гипербореями как нельзя лучше вписалось в общее русло культурных исканий шведского общества. При таком сочетании каждый получал свое: готы / гёты закладывали фундамент германской культуры, а свеи, под именем гипербореев, выступали основоположниками греко‑римской цивилизации, фундамента всей европейской культуры, включая и древнерусскую ее ветвь. Именно такая двойная перспектива и получила развитие в творчестве О. Рудбека.

Поэтому рудбекианизм не вполне идентичен готицизму, хотя и вобрал многие его черты. В данном же случае на это следует обратить внимание по той простой причине, что именно «гипербореада» О. Рудбека и сыграла решающую роль в развитии древнерусской историографии.

О. Рудбек принадлежал к упсальскому ученому сообществу, лично знал Олауса Верелия и разделял его взгляды как относительно скандинавского происхождения гипербореев, так и в части отождествления страны гипербореев со Скандинавией. Поэтому в «Атлантиде» О. Рудбека красной нитью проходила идея основополагающей роли шведов во все времена и для всех народов, а Швеция выступала колыбелью всей европейской культуры, в том числе и греко‑римской, и древнерусской[20].

В своей «Атлантиде» О. Рудбек проповедует мысль о том, что за именами многих народов и стран у античных авторов скрываются прямые предки шведов. Поэтому он отождествляет со Швецией как платоновскую Атлантиду, так и вслед за Буре и его учениками остров гипербореев. При этом О. Рудбек, опираясь на Диодора Сицилийского, в частности, на его рассказ о правителях типербореев, потомках Борея, уверяет, что имя Борея обнаруживается у предков шведских Конунгов! Так, один из них носил имя Поре / Боре (Роге / Воге), которое греки произносили как Борей. От него, согласно Рудбеку, и пошло выражение «род Борея».

Свои доказательства О. Рудбек основывает на филологических рассуждениях, которые заслуживают более подробной характеристики, разительно напоминая «этимологический метод» современной науки. Выражение «род Борея» (Bores att), по мнению О. Рудбека, у скальдов древности варьировалось как borne (урожденный), atteborne (по происхождению, по рождению), bordig (происходящий). Исходным для всех этих слов, указывал О. Рудбек, служил глагол barn, «рождать», откуда и barn (ребенок), и barnbam (потомок). Отсюда пошли, согласно О. Рудбеку, выражения bord fodsel (благородного происхождения) и bore fader[21]. Последнее выражение как таковое смысла не имеет, но в общем русле рассуждений О. Рудбека фактически наделяется значением «урожденный по отцу», ибо далее Рудбек мыслит следующим образом. Слово «дети или потомки», ungar, стало произноситься как Yngiar или Ynglingar, эквивалентно имени Инглингов, легендарной династии шведских конунгов из «Круга земного» Снорри Стурлусона, и постепенно стало использоваться для обозначения королевской династии. Почва для этого была подготовлена прежними обозначениями королевских потомков, такими как borne, baarne, baroner. Последнее слово О. Рудбек также относит к «скандинавским» по происхождению[22].

Постепенно слово borne стало варьироваться и использоваться с приставкой över, «высокий», чтобы подчеркнуть благородство происхождения. Именно такая форма, överboren, «высший среди borne», и закрепилась за династией конунгов. Это слово, согласно О. Рудбеку, было подхвачено древними писателями, чтобы отметить особо выдающихся потомков рода borne, поэтому слово överborne утвердилось в значении «благороднейший». Название Överbornes о (У О. Рудбека Yfwerbornes Öö) закрепилось в свою очередь за Скандинавским полуостровом в качестве места проживания Упсальской династии как самой высокородной. Соответственно, считает О. Рудбек, и северный ветер стал называться Boreas в классической традиции. Но греческие писатели, вероятно, не знали древнескандинавских реалий, в силу чего Диодор Сицилийский взял из скандинавского слова yfwerbornes приставку över‑ и перевел ее на греческий как hyper, откуда и получилось слово hyperboreas, породив ошибочное мнение, будто слово «гипербореи» ‑ греческое. Нет, убежден О. Рудбек, это природное скандинавское имя, заимствованное греками и переделанное на свой лад[23].

 

С помощью такой «этимологии» ‑ или «филологической герменевтики» ‑ О. Рудбек доказал скандинавское происхождение Гипербореи, продемонстрировав, что Диодор не опознал в греческом Борее доброе старое шведское имя Поре/Боре. Такую же «герменевтику» О. Рудбек использовал для доказательства скандинавского происхождения и ряда других топонимов греческих мифов. Например, в главе «О наименовании Швеции Heligs Öja или остров Блаженных» Рудбек постулировал, что в древности Швеция называлась также и Эликсией, или островом Блаженных. Это рассуждение стоит воспроизвести: «Из всех имен, которыми Швеция была почтена и которые были услышаны греками и записаны ими в несколько неверном виде, было и такое как Helixoia... которое произносилось также как Elixoia, остров, где жили yfwerborne». Если бы греки понимали наш язык, ‑ продолжает О. Рудбек, ‑ они бы не стали писать, что Elixoia ‑ остров, поскольку шведское слово «ö», «остров», уже входит в название Elixoia. Но отсюда и явствует, что за греческим названием Эликсия скрывается шведское Heligsö, что и означает, по О. Рудбеку, «остров Блаженных»[24].

Этих примеров, по‑видимому, достаточно, чтобы проиллюстрировать эпистемологию шведской «гипербориады», существо которой сводится к тому, что материал чужой истории подгоняется к своей собственной и осваивается на ее территории. Задерживаться на этом едва ли стоит, поскольку творческая деятельность О. Рудбека уже получила оценку в шведской историографии. По заключению Ю. Свеннунга, шовинистические причуды человеческой фантазии Олаус Рудбек довел до вершин нелепости[25].

Тем не менее приведенные выдержки из работы О. Рудбека получают поразительные соответствия в историографии Древней Руси. Так же как О. Рудбек упрекал Диодора, современные норманисты упрекают древнерусских летописцев в незнании скандинавского языка и неверной передаче непонятных им «скандинавских» слов, существующих порой лишь в воображении современных наследников шведской «гипербориады». В их трудах легко узнаваемы и вера в скандинавское происхождение древнерусских топонимов, этнонимов и антропонимов, и метод «доказательства» их скандинавской этимологии[26].

И это сходство неслучайно, ибо обусловлено прямой генетической зависимостью от взглядов О. Рудбека. Как уже отмечалось выше, «причудами фантазии» О. Рудбека предкам шведов, готам и свеям, была приписана основополагающая роль и в греко‑римской, и в русской истории. Имя свеев с равной легкостью переносилось и на древних гипербореев, и в русскую историю. Толкуя Геродота, О. Рудбек писал, что шведы ‑ это скифы, которые покоряли славян и обращали их в рабство. Согласно О. Рудбеку, при жизни Александра Македонского Один и его потомки властвовали над большинством земель вокруг Черного моря, а впоследствии власть перешла к готско‑шведскому королю Германариху. Уже тогда «шведские волки» беспрепятственно бороздили Балтийское, Черное и Средиземное моря вплоть до Спарты[27].

Вспоминать об этом приходится постольку, поскольку именно к О. Рудбеку и восходят многие постулируемые нынешними норманистами идеи, в частности, отстаиваемое ими толкование происхождения имени варягов, которое традиционно возводится к Г. 3. Байеру. Стараясь доказать шведское происхождение варягов, Г. 3. Байер утверждал, что «Скандия от некоторых называется Вергион» и «оное значит остров волков... что в древнем языке не всегда значит волка, но разбойника и неприятеля... Скандинавцы бо почти в беспрестанном морском разбое упражнялись, отчего варгами и отечество их Варгион, или Варггем, могло называться»[28]. Эту фантазию Г. 3. Байер дословно позаимствовал у О. Рудбека. Так, в «Атлантиде» Рудбек писал: «Ю. Магнус в своей «Истории» неоднократно говорит, что некоторые называли остров Швеция как Вергион. П. Классон называет ее «Варгэён» (Wargöön). Шведское море, «Эстершён» (Östersjön, т. е. «Восточное море». ‑ Л.Г.), русские называют «Варгехавет» (Wargehafwet), как видно из русских записок Герберштейна, а шведов ‑ «варьар» (Wargar), что показывает, что великокняжеское имя русской династии явилось из Швеции, когда мы туда пришли: Почему Швеция получила это имя, хорошо разъясняется О. Верелиусом в его примечании к Гервардовой саге: от великого разбоя на море, поскольку волки (Wargur) ‑ это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море»[29].

В чем же дело? Почему «причуды фантазии» О. Рудбека, давно получившие адекватную оценку и породившие понятие «рудбекианизм» в качестве обозначения мифотворчества в исторической науке, так прочно обосновались в русской истории?

Здесь следует принять во внимание, что в западной науке негативная оценка творчества Рудбека распространяется только на его попытки доказать основополагающую роль шведов в греко‑римской цивилизации. Эта часть рудбековской «Атлантиды» под обстрелом критики давно погрузилась на дно истории, причем под обстрелом критики не только научной.

В рамках дискуссий о германских корнях постепенно стал развиваться немецкий германоцентризм, который в XIX в. приобрел форму индогерманистики, поместившей в центр европейской истории современную Германию[30]. Поиски исторических корней в этом направлении, как известно, породили в Германии идею праарийской «колыбели», от которой стали отпочковываться гипотезы о решающей роли «нордической расы» практически во всей человеческой истории. Центр «нордического самосознания» сместился на Рейн[31].

Что же касается «причуд фантазии» О. Рудбека относительно варягов и других сюжетов древнерусской истории, то им выпала иная судьба. И в ней заметную негативную роль сыграли западноевропейские мыслители эпохи Просвещения, точнее их увлечение рудбекианизмом и особенно готицизмом, которому многие их них отдали обильную дань.

Видную роль в развитии готицизма опять‑таки сыграли представители шведской общественной мысли. Крупными апологетами готицизма явились шведские историки XVI в. Юханнес Магнус (1488‑1544) и Олаус Магнус (1490‑1557). В их сочинениях мысль о приоритете германцев в европейской истории связывалась с образом Швеции как прародины готов, с обоснованием готского происхождения шведских королей и описанием их героических деяний на протяжении тысячелетий, с рассказами о их победоносных походах и т. д. Особую поддержку готицизм получил в Швеции в XVII столетии, в период правления Густава II Адольфа, на фоне громких побед шведской армии в Тридцатилетней войне (1618‑1648). На основе готицизма того времени, с одной стороны, начинается серьезное изучение скандинавскими историками прошлого своих стран, а с другой, развивается склонность к романтической идеализации этого прошлого. При короле Густаве II Адольфе (1611‑1632) представление о древнем величии шведских королей и грандиозных масштабах их завоеваний достигло апогея своего развития и легло в основу шведской историографии.

 

В русле готицизма понятия «готское» и «германское» постепенно слились в одно целое. На определенном этапе к ним добавился третий синоним, «норманское», и в итоге сложился историографический штамп: «готский период» в европейской истории стал отождествляться с «норманским периодом». Этим мы обязаны также шведскому готицизму, в частности, работам шведского религиозного деятеля Олауса Петри (1493‑1552), который впервые в шведской историографии затронул тему походов и завоеваний скандинавских викингов. О. Петри утверждал, что в иностранных хрониках часто упоминаются погтаппогит или nordmen и вполне очевидно, что они могли происходить только из трех скандинавских стран[32]. Почему это очевидно, не разъяснялось. Одной из таких «иностранных хроник», вероятно, были ставшие затем знаменитыми свидетельства итальянского историка и дипломата X в. Лиудпранда, который отметил, что итальянцы называли русов нордманами и объяснил, почему: от тевтонского nord ‑ север, и man ‑ человек, откуда и получаются северные люди, северяне. Вот этих самых северян средневековых хроник представители шведского готицизма и стали поселять исключительно на Скандинавском полуострове, открыв путь для произвольных толкований сообщений средневековых хронистов.

Идеи шведского готицизма использовались представителями общеевропейского готицизма, прежде всего немецкого и английского. Сначала посредническую роль сыграла немецкоязычная литература. Затем готицизм стал популярен и в Англии XVI‑XVII вв. В сочинениях по английской истории стали использоваться представления шведских авторов о готах как выходцах из Скандинавии и общем готском происхождении всех германских народов. Англосаксы связывались по происхождению с древними германцами, саксы рассматривались как ветвь готов, целые рои которых вылетали из северного улья и под руководством Одина завладевали всеми землями Балтийского региона. Соответственно и «Атлантида» О. Рудбека, со всеми ее «причудами фантазии», была встречена в Англии с энтузиазмом[33].

Фимиам, который курили О. Рудбеку в Англии, не прошел мимо внимания также и французских просветителей, особенно Ш. Л. Монтескье. В своем сочинении «О духе законов» (1748) он писал о О. Рудбеке в самых лестных тонах[34]. Норвежский историк Й. П. Нильсен отметил, что именно у «Монтескье мы находим представление о скандинавах как основопожниках монархии»[35]. Аналогичные идеи встречаются и у Вольтера в его «Истории Карла XII»[36].

 

Таким образом, в 1735 г., когда Г. 3. Байер опубликовал свою статью «О варягах», слава «Атлантиды» О.Рудбека была в самом зените, а сам О.Рудбек пользовался признанием ведущих авторитетов западноевропейской общественной мысли. В сущности, родившись в конце XVII в., Г. 3. Байер вырос и сформировался как мыслитель в условиях безраздельного господства рудбекианизма, продолжавшего свое триумфальное шествие вплоть до середины XVIII в. Поэтому в 1726 г., когда Байер прибыл в Петербург, он имел уже вполне сложившийся взгляд на русскую историю. Мифы о гипербореях обеспечили теоретическую базу, сомневаться в респектабельности которой было бы просто провинциализмом. Не было места для сомнений в том, что летописные варяги ‑ это скандинавские волки, бесстрашные и удачливые бродяги и разбойники. Опираясь на готицизм и рудбекианизм, Г. 3. Байер увидел в Вертинских анналах ‑ источнике, который он и ввел впервые в научный оборот ‑ неопровержимое доказательство истинности теорий, на которых сам же был воспитан. Рассказ Вертинских анналов о посольстве византийского императора Феофила к императору франков Людовику I в 839 г. и появлении в Ингельгейме в составе посольства представителей народа «рос» (Rhos), правитель которого носил титул хакана (Chacanus), сообщение об их принадлежности к свеонам ‑ все это было увязано в один узел байеровским переводом слов «eos gentis esse Sueonum» как «от поколения шведы были»[37].

А это явилось грубой модернизацией содержания источника, поскольку шведского народа в IX в. не существовало. На территории нынешней Швеции в то время располагались два конунгства, свеев и гётов. Поэтому на Скандинавском полуострове gens Sueonum можно было бы связать только со свеями, но на этом пути возникало препятствие в Повести временных лет (далее ПВЛ), утверждающей, что в Балтийском регионе свеи представляют собою особый народ, не идентичный варягам и руси. Из этого мог последовать вывод, что свеоны Вертинских анналов и свеи из Свеярике ‑ два разных народа, хотя и со сходными именами. Феномен в науке известный: этнонимы кочуют, как и люди, которые, переселяясь, берут с собой имена своих предков и называют ими новые земли и, по существу, новые народы. В качестве примера можно напомнить аргументы В.Я. Петрухина и Д.С.Раевского, критиковавших А. В. Назаренко за ассоциацию руси с народом ruzzi Баварского географа конца IX в. и отмечавших, что он не учитывает возможность такого положения вещей, «когда схожие этниконы обозначают разные этносы»[38].

 

Сообщение Вертинских анналов явилось тем решающим аргументом для Г. 3. Байера, который позволил ему огульно отрицать свидетельства всех источников, протииворечивших его концепции «народ Rhos ‑ от поколения шведы». В угоду этому «открытию» были ошельмованы, например, составители немецких генеалогий, отстаивавшие происхождение Рюрика из Вагрии. Бертинские анналы стали главным открытием Г. 3. Байера, его звездным часом, поэтому он объявил войну любому Рюрику, который не был «от поколения шведом». И позиция Г. 3. Байера получила поддержку со стороны авторитетов эпохи Просвещения, в русле идей которых отрицалось существование институтов наследственной власти архаической эпохи, и рудбекианизм со всеми его «причудами фантазии» занял прочное место в русской исторической мысли.

Из представленного материала вытекает ряд предварительных выводов, проясняющих истоки норманизма.

1. Рассмотрение мифотворчества шведских литераторов и политических деятелей XVI‑XVII вв. обнаруживает несомненную связь между их фантастическими реконструкциями великого прошлого предков шведского народа и современным норманизмом.

2. Основой современного норманизма по существу остаются мифы о гипербореях, приспособленные учениками и последователями Ю.Буре к истории Швеции. И если сама шведская «гипербориада» осталась феноменом шведской культуры XVI‑XVII веков, то методы ее творцов продолжают применяться норманистами.

Какими доказательствами оперировали шведские писатели XVI‑XVII вв.? В первую очередь, личными именами, этнонимами и географическими названиями, этимология которых путем произвольных умозаключений выводилась из шведского языка. Какими аргументами оперируют современные норманисты? Также утверждениями о скандинавской этимологии этнонима Русь и древнерусских княжеских имен. Чем же их аргументация отличается от аргументации П. Петрея, Г. Штэрнъельма, О. Рудбека? Из приведенных примеров видно, что по существу ничем: тот же «этимологический» метод, хотя и в наукообразной форме, с учетом достижений исторического языкознания.

 

Между тем утверждение Г. Штэрнъельма о том, что имя гиперборейского мудреца Абариса ‑ результат искажения шведского имени Эварта или Ивэрта, равно как и «этимологические» опыты О. Рудбека по поводу древнешведского происхождения имени Борея, давно никем не принимаются всерьез. Почему же по существу идентичные им утверждения норманистов о том, что княжеское имя Рюрик ‑ это древнескандинавское Hrorekr, в силу чего постулируется скандинавское происхождение также и самого носителя этого имени, по‑прежнему находят себе место в академической науке? Такая система «доказательств» ‑ тоже детище историософских утопий XVI‑XVII вв., а утопии могут порождать только утопии. Рассуждения норманистов о происхождении имени Русь от древних шведских названий Рослагена при посредстве финского Руотси по существу эквивалентны умозаключениям Рудбека о происхождении греческой Гипербореи от древнешведского Yfwerbomes Öö, Острова высокородных. И это не повод для насмешек: если вспомнить, сколько времени и сил образованных и трудолюбивых людей израсходовано на обоснование такой этимологии Руси, то эта