Глава шестнадцатая. Обрядовая песня

 

Для того чтобы ясно представить себе древние обряды, для того чтобы понять древнюю мысль во всей ее жизненной свежести, мало изучить полузабытые мифы по хладным, засоренным следам прошлого, рассеянным на нашем пути. Эти отрывочные воспоминания не вольют нам в душу тех чувств, которые оживляли помыслы языческой веры и поддерживали их обаяние в ходе многих веков. Только в старой обрядовой песне, звучавшей на праздниках священного года и дозвучавшей до нашего времени, мы воспримем чувства наших предков как жизнь, еще живую, как глубокий вздох древности, долетевший к нам из умолкнувшего далека.

Если бы в кратких сведениях о былой вере мы не сумели найти ничего ценного, то поэзия, созданная нашим народом, должна была бы нам показать, в какой глубине сердца, раскрывающегося навстречу весне, вынашивались сказочные созерцания славян, населявших нашу равнину.

Если бы от языческой эпохи нашей истории не осталось никаких воспоминании, кроме старинной обрядовой песни, мы должны были бы искать в образах древнейших верований отблеск чистой красоты и не успокаиваться, пока она не раскроется нам во всем своем неувядаемом очаровании.

 

Русская песня родилась в доисторическом прошлом восточнославянских племен и стала самобытным выражением народной души, исполненной музыки и поэзии. Склад стиха в старых песнях определяется напевом, что дает возможность сопоставить их с древнейшей поэзией Вед, с гимнами одной из книг Авесты (Ясна), пропетыми будто бы иранским пророком Заратустрой и с песнями древних германцев. По своему складу песни всех этих народов представляют видоизменения первоначального, не дошедшего до нас, праарийского размера, причем сравнительное изучение их показало, что русский размер стариннее и первоначальнее германского и что он должен был появиться лишь несколько позднее размера песнопений, приписываемых великиму иранскому боговидцу [356]

Эти соображения заставляют отнести рождение нашей поэзии в глубокую дохристианскую древность, и мы имеем основание предположить, что первые песни нашего склада звучали у тех древнейших славян Поднепровья, которые приняли наследие трипольской культуры. Среди невзгод и опасностей долгих тысячелетии, в шуме военных и торговых походов, в превратностях переселении, в ужасах мятежей и вражеских набегов, вопреки влияниям других культур, пренес наш народ невредимой красоту своих первых вдохновений.

Духовным лоном, где родилось и расцвело древнее песнопение, была мистерия природы. Религиозное восприятие тайн, владеющих миром, творило самое существо песни и одухотворяло ее напевы, тогда как ее художественные формы определялись обрядами, объединенными в культ священного года

Когда, по разумению язычников, солнце получает новые силы от влаги и начинает светить обновленным светом, тогда загорается огонь в онемевшей душе человека, еще объятой дремой зимы, и пробужденная душа, встрепенувшись отзывается на зовы, звучащие ей из мира богов. В Ведах поэт, воспевающий бога Агни, так изображает этот переход от сна души к ее вдохновенному волнению, творящему песню: «Отверзаются мои уши, отверзаются мои очи перед огнем, вложенным в мое сердце. Вперед спешит мой дух, уносясь помыслом в дали, ‑ о чем теперь я буду говорить, о чем я должен думать?»[357]

Огонь, Агни, источник духовного ясновидения, учил человека вдохновенному пению. Индусы слышали песню в шумах огня: пастух, греясь у костра среди стада своего, в ночную пору, прислушивался к полыханию пламени, и ему чудились в нем переливно‑трепетные, будто издалека звенящие напевы; от них согревалась и пела его душа. У огня учились своему искусству и певцы наших равнин. Волос, огненно‑солнечный бог, который, подобно Агни и Аполлону, почитался покровителем стад, скотьим богом, был и божеством песни

автор «Слова о полку Игореве» называет неведомого певца стародавней Руси, Бонна, «Велесов внуче», т. е. производит его песнь от небесного огня. И теперь народ знает эту старую правду об огненном источнике пения: «Затепливай песню, ‑ говорят в Новгородском краю, ‑ что ты, затух, забыл песню‑то?»[358]. Помнит о вдохновляющей силе огня и новая поэзия; огнем не только созидается, но и постигается прекрасное творение: «И твой восторг уразумел восторгом пламенным и ясным», ‑ поет певец о песнях другого певца[359].

По верованию славян‑язычников, пению учили и светлые воды: когда играет море, ‑ так рассказывают в Малороссии, ‑ из глубины его выплывают морские люди, «щи половина человека, щи половина рыбы» ‑ русалки ‑ «и поют песни; и приходят к морю чумаки и научаются тем славным песням и распевают их по городам и селам»[360]. Народное выражение: «песня, как река, льется» ‑ дает отзвук на родство между пением и течением воды.

 

Рожденная огнем и водою, песня, по убеждению наших предков, есть одно из проявлений божественного начала в природе. Поют прежде всего боги: ветер в грозе, русалки в небесном и земном океане и на дне родников; «играет», т. е. пляшет, само солнце в Иванов день, и эта игра близка пению; «Сонейко, Сонейко, рано усходить да играючи. Сонейко, Сонейко, играючи Яна звеличаючи», т. е. прославляя песнею Ивана Купала[361]. Слово «играть» связано у нас со звуком, с музыкой: играть на гуслях, играть песни[362]. Игрой было и древнейшее обрядовое пение; музыка и слова соединялись в нем с танцем, жестами, действом[363]. Некоторые обрядовые песни и теперь называются «игровыми».

Поют прежде всего боги... Мало этого, только они и могут сложить песню. Когда поет душа человека, то ее пение исходит из божественного начала в ней, из влаги, озаренной огнем, т. е. из пенистого меда, «играющего» и в душах тварей. Поэтому народ называет пение «сладостным». Обрядовые песни вводили участников религиозного действа в круг священного года и поддерживали в них чувство близости к силам, творящим жизнь. Согласность (гармония) хоровой песни давала выражение согласию между богами и живыми тварями мира.

Как одно из явлений религиозного опыта, обрядовая песня, по разумению наших предков, исполнена сверх‑обычным смыслом и сверх‑обычной силой. В ней живет мудрость, т. е. вещее знание, которое проникает в естество предметов более глубоко, чем повседневные суждения людей; и о чем бы ни пела она, хотя бы о том, что живет один миг, ее напев улавливает неизменную суть этой улетевшей были. «Песня каждая ‑ правда, как подумаешь умом», ‑ говорит народ[364], выражая в этих словах свое стародавнее воззрение на поэзию. Как образ правды, песня задумчива, целомудренна и проста. Время бессильно перед нею, и устойчивость ее напева, с его таинственной и прекрасной гармонией, с вольным, но твердым и отчетливым ритмом, не страдает ни от свободного исполнения, ни от колебаний художественного вкуса: в хоровом пении напев допускает бесчисленные варианты, тут же создаваемые подголосками, сопровождающими голос запевалы, и, несмотря на это, сохраняет свой основной образ. Мелодия песни переживает многие века даже тогда, когда древние слова песенного сказа утрачены и заменены новыми, не имеющими прямого отношения к языческому обряду[365].

 

Сила древних верований сказывалась не только в складе народной песни, не только в способе ее исполнения и общем облике ее мелодий. Образы, связанные с мифами и появляющиеся в обрядах языческого культа, определяли нередко и содержание песенных строф и самый напев. Доныне в сохранившихся колядках прославляется юное солнце, в подблюдных песнях огонь и вода предвещают судьбу, веснянки закликают огонь на землю. Доныне архаические символы живут в наших старых песнях. Лучина, намоченная в воде и потом зажженная, ‑ образ слияния огня и влаги ‑ служила в культе природы символом жизни; если она горит плохо или потухает, то это «верный знак», что жизнь того, кто ее зажег, обречена на увядание. Тот же образ, с тем же символическим значением определяет содержание песни, известной под названием «Лучинушка», очень любимой народом: она поет о том, как угасает жизнь молодой женщины, о «лучине», затухающей от того, что нелюбовно обошлась с нею грубая свекровь[366]. В песне «Верный наш колодезь» властвует образ чистой ключевой воды, верный источник любви и жизни. Песня рассказывает о случившейся беде: иссякла вода в колодце, померкла любовь... Больше нет древних слов в песенном сказе, они забыты. Однако новые слова, несмотря на всю свою житейскую современность, выражают мысль, сверкнувшую издалека: молодой хозяин устраняет несчастие тем, что привозит из Рязани, Петербурга, Москвы умниц, и ласка их вносит в жизнь новую радость[367].

Если обрядовая песня и в строе своем и в содержании хранит существенные черты древнего религиозного опыта, то мы вправе искать в ней отражение тех чувств, которые загорались в душах язычников и находили себе исход на праздниках священного года. Близость песни к культу природы открывает путь для живого полновесного восприятия религиозных переживаний, скрытых в обрядах русалий.

 

Обрядовая поэзия русского народа богата песнями, имеющими непосредственное отношение к завершительной мистерии солнечного круга, к русалиям Купалы, озаренным встречей небесных светил. Это ‑ свадебные песни, драгоценные жемчужины мировой поэзии.

Свадебный обряд ныне выделен из круга годовых праздников, сохраняющих следы языческого культа. Но в древности действа этого обряда были теснейшим образом связаны с торжеством летнего солнцестояния, и символика свадебной мистерии та же, что и символика мистерии природы. Огонь и вода участвуют в брачном ритуале, как очистительные силы: через пылающий костер проезжает свадебный поезд, невеста умывается в реке или ключевою водою. В песнях поют о березе, о вербе, и образ древа жизни воплощается в украшенном деревце; на свадебном каравае или над коморой, где этот каравай выпекается, устраивают «рай», полный цветов и птиц, носителей света: кукушка, лебедь живут в этих райских садах; особый почет воздается коню, на голову которого выливают вино, заменяющее медовый напиток древнего времени. К действам свадебного торжества относится и танец «бояр», т. е. дружек «жениха‑князя», ‑ символ весенней грозы: жупанами своими «бояре» наводят облако, стрелами проливают дождь, а в блеске их сабель сверкают молнии. Свадьба в понимании язычников есть шествие и завершение весны.

Если большинство обрядов священного года воспроизводит и славит жизнь природы, определенную непреложным законом, и призывает людей к посильному участию в этом деле богов, то свадебные обряды говорят о том, что тайны этой божественной жизни уже приняты в душу человека и ею управляют. Закон солнечного круга испытывается здесь как закон, суд, как судьба человека, и свойства богини‑жрицы, творящей весну, переносятся на «княгиню‑невесту», главное лицо в свадебной мистерии. Невеста уподобляется воде и солнцу, она кукушка или лебедь в благоуханных садах рая, она белая береза или верба, она прекрасная весна, расцветающая под облачным покрывалом, принесенным от далекого моря, от огненного камня ‑ Алатыря[368]. В свадебной мистерии человек переходит в мир богов природы, и путь к ним укажет ему любовь, зарождающаяся в его сердце.

Свадебные песни очень хорошо сохранились, несмотря на то что древность их не меньше, чем древность гименеев Гомера. Религиозный подъем, который переживали язычники в часы русалий Купалы, сообщал многим песням яркость и силу чувства; поэтому так живы они в народной душе. До сих пор древняя песня звучит на деревенских свадьбах; два хора ‑ хор девушек, подруг невесты, хор парней, дружек жениха, участвуют в этой музыкальной мистерии. Содержание песен и порядок их исполнения отражает давнюю языческую старину, то время, когда брак совершался через увод, т. е. похищение невесты женихом. Песни, которые поются девушками на свадебных вечеринках[369], полны отголосками и древнего обычая умыкания, и сменившей его купли невесты; в них слышны страх, борьба и отчаяние, печаль, утешения и зарождающееся счастье370.

Рассказывая о том, как девичье сердце в тоске отрывается от прошлого и все же влечется к новой незнаемой жизни, свадебные песни музыкой звучащих слов касаются душевной глубины, более существенной, чем личное горе. И скорбь крестьянской девушки, вступающей в чужую семью, «в неволю великую, на чужу‑дальну ознобну сторонушку», и сказ о драме умыкания, ‑ претворенная в мелодию, ‑ раскрывают самую сущность любви, страдающей в блаженстве своем, и в страдании полной тайной отрады, любви, которая владеет душою, не спрашивая ее согласия на свою власть. «И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может»[371] ‑ и в этой непреложной власти любви ‑ глубинная основа свадебной песни. Осознанная в душе великого поэта правда жизни нашла слова такие же простые и нежные, как прост и нежен древний напев.

 

Еще определеннее и ярче звучит любовь в тех свадебных песнях, которые поют о ней и в напеве, и в подчиненных ему словах[372].

Такая песня как бы повторяет тайное действо обоготворенных сил природы ‑ огня и влаги: она поет о том, как огненный луч упал в сердце человека, т. е. в глубинный родник его жизни, как в нем вскипела любовь, золотой мед весны[373]; песенные припевы призывают Ладо[374] ‑ весеннее солнце, бога согласия, любви и дружбы.

Так, в просветленной музыке обрядовых песен слышится неумолчный гул первозданных чувств, питавших древнюю мысль о рождении жизни. Мистерия природы, олицетворенная в русалиях и русалке, т. е. мистерия правды, вещей мудрости и единения есть мистерия любви.

Вот что знает о древних тайнах песня‑веснянка, которая и теперь, быть может, поется на Русской земле:

 

 

«А сама я молода

Скинуся вербою,

Скинуся вербою,

Над быстрой рекою.

Плыли той рекою

Купцы‑торговцы,

Стали тую вербу

Они сечь, пилить,

Стали сечь, пилить,

Звонки гусли мастерить.

Вы играйте, гусли,

Гусли‑самогуды,

Вы играйте жалобно,

Как я, девица, плакала,

За старого идучи,

На молодого глядючи»...

 

 

Эти простые слова, эти наивные горестные жалобы оскорбленного сердца сплетаются в поэтический образ на основе древнего религиозного понимания мистерии жизни.

По разумению наших предков, верховный бог пробуждает жизнь природы, даруя ей светящуюся влагу, небесный играющий мед. Крылатая русалка приносит его на землю, и под действием оживляющей силы зацветает древо жизни ‑ береза или верба ‑ и клонится «над быстрой рекой».

Взращенная чудесным напитком богов, верба хранит в себе неиссякаемый источник лада и вдохновенных песен. Они звучат в ее ветвях, им шлет отзывы, им вторит воскресающая жизнь земной природы. Обертываясь вербой и напояясь скрытой в ней живительной влагой, страждущая душа слышит пение весны, и любовь человеческого сердца роднится с любовью, разлитою в водо‑огненном естестве просыпающегося мира. Объятое чарами этой встречи, сердце раскрывается для песни: оно поет вместе с природой, поет о том же, о чем шепчут убегающим волнам к ним склоненные весенние цветы.

 

 

Примечания:

356. Вестфаль. О русской народной песни // «Русский Вестник», 1879, сентябрь.

357. Риг‑Веда. 6. 9. 6.

358. Линева. Великорусские песни в народной гармонизации. II. Песни новгородские.

359. Пушкин Жуковскому ‑ на издание книжек его «Для немногих».

360. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. II. 245.

361. У Фаминцына. Божества древних славян. 275.

362. Ср. областной говор Тульской губернии.

363Веселовский Александр. Поэтика. Собрание сочинений. Серия. I, т. 1. О методах и задачах истории литературы как науки. 227, 228.

364. Линева. Великорусские песни. II. Песни новгородские.

365. Певец или «баян» назывался вещим и слыл чародеем. В нашем языке слово баитъ ‑ говорить, шептать, знахарить, заговаривать ‑ родственно словам: баюкать, т. е. усыплять песнею; баян ‑ певец, обавник ‑ чародей (Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. I. 403‑408; Даль. Толковый словарь. I. 39).

366. Сборник Ю.Н. Мельгунова. № 8.

367. Приводим текст этой хороводной, игровой песни:

 

 

Верный наш колодезь,

верный наш глубокий,

а что в тебе воды нет?

а что в тебе воды нет?

Конь воду выпивал, конь воду выпивал,

копытами выбивал, копытами выбивал.

Нашего хозяина, нашего молодого

дома не случилося, дома не случилося.

Уехал наш хозяин, уехал наш богатый

в Рязань‑город погулять,

в Рязань‑город погулять.

Привезет наш хозяин, привезет молодой

какую‑нибудь весточку,

какую‑нибудь весточку,

Весточку новую,

весточку новую рязанскую умницу, рязанскую умницу.

 

 

Это колено поется три раза. Во второй раз Рязань‑город заменяется словами Питер‑город, в третий раз поют ‑ в Москву‑город. Затем следует заключение:

 

 

Рязанска умница, рязанска умница,

стели мне постелюшку,

стели мне постелюшку.

Питерска умница, питерска умница,

клади в изголовьице,

клади в изголовьице.

Московска умница, московска умница,

сбери мне постелюшку,

сбери мне постелюшку.

Спасибо девушки, спасибо девушки

на мягкой постелюшке,

на мягкой постелюшке.

 

Сборник Ю.Н.Мельгунова. I. 27. № 12.

 

368. Описание свадебного обряда у Костомарова. Семейный быт в произведениях южнорусского песенного творчества (1890); Великорусская народная песенная поэзия (1881); У Зеленина. Russische (Ostslavische) Volkskunde.

369. Последняя из вечеринок, происходящих в дни между «поручением» и венчанием, у великороссов называется девишником.

370. Песни, собранные Рыбниковым. III. 347.... IV. 105.... Костомаров Н. 1. Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества. 2. Великорусская народная песенная поэзия.

371. Пушкин. «На холмах Грузии»...

372. Примером могут послужить такие песни, как «Стояли кони убранные», «Как на зорьке, на зорюшке». Сборник Вильбоа. 49. № 29. 48. № 28.

373. В народной поэзии любовь уподобляется жажде, питью, таянию снега, свету, пожару и т.п. Потебня. О некоторых символах в славянской народной поэзии. 10. В одной из песен поется: «горит, кипит ретивое сердце по красной девице». Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. II. 448.

374. На Карпатской Руси в Иванов день, т. е. в день любви, поются ладовые песни. Целый ряд производных от слова «Ладо» по своему значению связаны с идеей свадьбы: ладовать ‑ славить свадьбу (Волынь), ладовать ‑ сватать (Рязанская и Ткльская г.), лады ‑ помолвка (Калужская г.), ладканя ‑ свадебная песня (Галиция) (Фаминцын. Божества древних славян. 255‑257).

 

 

Глава семнадцатая. Русь

 

Обыденная жизнь русского народа, его поверья, речения и заговоры, его былины и сказки, его игры и обрядовые песни сберегли крупицы угасшего язычества и помогли нам уразуметь один из главных помыслов древней веры. Изумленный тайнами природы, славянин первобытных времен узрел в них религиозную тайну: божественную мистерию огня и влаги. Раскрываясь в смене годовых времен, эта мистерия жизни была источником и видимых, и душевно‑духовных свойств, присущих земным тварям; огнем озаренная влага указывала людям пути к соединению с богами и с созданным миром, одаряла их благами мудрости и любви.

Что же дает нам древнее религиозное тайноведение для понимания имени Русской земли и русского народа?

Два явления в религиозном культе древних славян: символические игры ‑ русалии и полубогиня, посредница между богами и природой ‑ русалка получили созвучные названия: словесное выражение одного и того же помысла о рождении жизни. Их звуковому сродству соответствует сродство обозначаемых ими действ и образов. Поэтому корень «рус», определяющий каждое из этих названий, может быть признан общей для них коренной основой и носителем идеи, в них отображенной.

 

Не образует ли тот же самый корень «рус» и основу для русского имени?

Связь между словами «русалии», «русалка» и коренными звуками имени Руси не пользуется общим признанием. На нее указывали некоторые исследователи, в том числе Гедеонов[375]; но те ученые, которые полагают, что названия «русалии» и «русалка» произошли от чужеземного слова «rosa», что они появились в русском языке лишь в христианские времена, отрывают их от русского имени.

Пусть же само имя «Русь» и древняя его история определят его отношение к словам, обозначающим помыслы и видения древней веры.

Коренная основа «Руси» звучит на нашей равнине с незапамятных времен. Даже племенное название «Русь», или «Русы», упоминается гораздо раньше IX века, т. е. той эпохи, когда, по убеждению норманистов, какая‑то неведомая «шведская русь» основывала наше государство. Мы уже знаем об южной Руси VIII и IX веков; но есть данные, отодвигающие русское имя в еще более далекие от нас времена. Мусульманский писатель Табари (838‑912) в книге «История царей» рассказывает, что в 644 году жил в Дербенте царь Шахриар; он сказал Абдурахману: «Я нахожусь между двумя врагами; один ‑ хозары, а другой ‑ русы, которые суть враги целому миру, в особенности же арабам, а воевать с ними, кроме здешних людей, никто не умеет»[376]. К еще более давней эпохе относится другое свидетельство. Шахр‑Эд‑Дин, историк Табаристана, говорит об одном из кавказских владетелей конца VI века, что «во владениях русов, хозар и славян не было начальника, который бы ему не повиновался»[377].

 

В более глубокой древности следы русского племени как будто теряются; но племенные названия, образованные на той же коренной основе, существуют и до и после P. X. в применении к разным народностям. Арабские писатели упоминают о государстве Серир к западу от устьев Терека[378]. В первые века христианской поры на юге России жили россаланы, а в I веке места близ устьев Волги были заняты аорсами. Подобные названия встречаются и за пределами русских равнин. Так, на Памире еще до P. X. было царство скифов Roxanake (ныне область Roshan); лет за 150 до Геродота скифы из этого царства приходили воевать с мидянами[379]. Наконец, за много веков до P. X. в Италии процветало государство этрусков, созданное древним народом, пришедшим из Азии; одна ветвь его называла себя рушами, ее путь проходил по Малой Азии в Лидию и дальше морем; другая ветвь называлась рассами или расенами[380]; покинув (в XII веке до P. X.) свое государство ‑ Урарту в области озера Вана ‑ расены жили некоторое время в долине Аракса, потом на Северном Кавказе, причем часть их двинулась дальше по северным берегам Черного моря на Балканский полуостров (пелазги) и в Италию, где соединилась с рушами. Эти предки этрусков принадлежали, как думают, к протокавказской расе (казы, яфетиды), отчасти сохранившейся до сих пор (черкесы, абхазцы, грузины, мингрельцы, чеченцы, лезгины и др.). Уже за несколько тысячелетий до P. X. протокавказские племена занимали обширные области и к югу, и к северу от Черного моря.

Все эти факты делают несомненным участие звуков «рс», «рус», «рос» в названиях племен, так или иначе связанных с нашей равниной. Древнее население южных ее областей, в состав которого входили киммерийцы, черкесы, скифы, аланы и другие племена, частью сливалось с восточным славянством. Вследствие этого смешения народностей славяне могли получить не только от своих прямых предков, но и от своих предшественников и соседей ряд древних названий и слов и воспользоваться ими для новых словообразований.

Коренные звуки «рс» звучали издавна не только в названиях племен. В начале христианской эры, у древних писателей, Волга была известна под названием Ра или Рос[381], а за 450 лет до P. X. Геродот называет ее Оарус[382]. В гимнах Риг‑Веды не раз упоминается священная река Rasa, обтекающая мир[383]. Ввиду того, что инды (синды) до своего переселения в Азию жили в южной России, есть некоторые основания предположить, что имя Rasa также относится к Волге[384].

 

В землях, заселенных славянами, собственных имен, построенных на древней основе «рос», «рус», великое множество. Особенно много таких имен встречается среди названий рек; веси, расположившиеся на их берегах, также нередко принимают русское имя. На одном острове Рюгене более тридцати названий имеют в коренной основе звуки «рс»: Russewase, Rosengard, Russenfeld, Ruse, Ruskewitz, Rostock, Rostow и т.д.[385] В «Житии Оттона Бамбергского» Рюгенская область называется Руссия. Далее на восток, в дельте Немана, его правый рукав именуется Рус; морской залив, в который впадает Неман, известен был в древности под названием Русского моря, а морской берег, прилегающей к этому заливу, еще в XV столетии именовался Русской землей[386]. У самого устья Немана есть остров Рус и Древний Рус[387]. Названия, подобные приведенным, встречаются и близ устья Вислы: в заливе Фришгаф ‑ Росенен, на косе Куриш ‑ Росситен; у города Мемеля находим Руссен, Руслен, в Шаловонии ‑ реку и город Россиены, вверх по Неману ‑ реку Рось. В Чудском краю река Росонь соединяет Нарову с Лугою; вверх по течению Наровы есть селение Распадай и остров Русини; дальше ‑ селения Русянец, Ростали. У впадения Меты в Ильмень‑озеро протекает река Русская, у Новгорода ‑ Порусь, далее есть город Старая Русса и село Росасна. Южнее Киева течет река Рось с притоками Роськой и Росавой. В Смоленской губернии есть город Рославль; между Десной и Окой ‑ река Росета и Неруса, между Десной и Сеймом ‑ Руса, между Окой и Доном ‑ Рясское поле и т. д.[388]

Итак, звуки русского имени издревле связаны с равнинами, занятыми славянскими племенами; этот факт указывает путь к истокам «Руси» и делает ненужными поиски нашего имени и нашего племени в чуждой нам Скандинавии.

 

Частое применение звуков «рус» и «рос» к названиям рек, которые издавна были предметом религиозного поклонения, наводит на мысль, что славяне придавали этим коренным звукам особое, священное значение, что они выделяли их из множества других возможных имен. В некоторых случаях звукосочетание «рус» не входит в собственное имя, но в дополнение к нему, например Неман‑Рус, Волга‑Рось. Такое применение слова также указывает на то, что оно имеет некий родовой смысл.

Согласно данным филологии, коренные звуки «рс» должны быть связаны с нарицательным словом, общим для арийских языков, означавшим воду или течение воды. Это слово образовало такие слова, как греческое (borj (течение, поток), латинское ruo (теку), rivus (ручей), германское rieseln (струиться), кельтское rus (озеро), русское «река»[389]. К этому можно добавить русское слово руслиться = течь током, стремиться ручьем, и слово русло = поток, ручей, струя[390]. Те же согласные «рс» имеют отношение не только к воде, но и к свету; так, санскритское rue и зендское raos, обозначают сиять = splendere[391].

Двойственное значение коренных звуков «рс» имеет в своей основе помысел о сродстве между огнем и влагой. Та же мысль ‑ живая основа культа природы ‑ отразилась и в языке русской народной поэзии, где огонь и вода (питье) могут указывать символически на одно и то же психическое состояние, на чувство любви[392]. С другой стороны, мы находим в народном языке слово, которое относится и к свету, и к влаге; слово это ‑ «лелеять»; оно имеет двойной смысл: блестеть и разливаться[393]. Применение этого двойного смысла к душевным явлениям дает идею любовности, которая и в литературном языке связана со словом «лелеять».

 

Очень трудно судить о значении корня «рус» в древнейшем языке, предполагаемом родоначальнике известных нам языков и наречий. Но все же заслуживает внимания мнение одного из современных филологов, устанавливающее исконную связь звуков «р» и «с» с огнем и водою: согласно этому воззрению, знаки‑символы древних времен, найденные на скалах и в пещерах, сумерийский и египетский шрифты, древние письмена современных арийских народов и звуки речи, соответствующие этим письменам, ‑ обозначают идеи, связанные с древнейшей религией Света и Солнца как воплощения этого света; в религиозном культе, установленном на почве такой веры, большое значение имел день поворота от зимы к лету; темная гласная «у» (латинское «и») означала самую низкую, глубокую точку солнечного пути в день зимнего солнцестояния; соединение гласной «у» с согласной света «р» (латинское «г»), т.е. «ур» (латинское «иг») обозначало и воды земли, в которые погружалось солнце, и свет (огонь, солнце), погруженный в эти воды, и могло заменяться звуком «су» (латинское «su»); согласная «с» давала отзвук тому шипению, которое слышится при соприкосновении огня с водою[394]. В санскрите звук «су» значит рождение; от этого корня происходит слово «сома» ‑ название жизнетворного напитка, заменявшего мед; им угощали богов во время жертвоприношений, и воспевали его как божество[395].

Имея в виду все эти соображения, возможно установить идейную связь между коренными звуками русского имени и названиями русалии, русалка. Они близки не только по созвучию, но и по своему религиозному смыслу, они указывают на один и тот же помысел веры, на встречу огня и влаги, рождающую жизнь. Происхождение названий, примененных к играм священного года и к весенней полубогине от того же корня «рус», на котором образовано русское имя, получает таким образом идейное обоснование. С другой стороны, звуковая и идейная близость корня «рус» и названий, связанных с мистерией природы, открывает возможность отнести образы и символы этой мистерии ‑ так, как она осуществлялась в годовом круге ‑ к коренным звукам «рс» и к именам, образованных на их основе.

Корень «рус» содержит в себе идею культа природы или языческой мистерии жизни подобно тому, как семя хранит в себе растение, из него вырастающее. Мистерия весны, в образе русалки, расцветает из помысла об огне и влаге в результате работы воображения, отмечающей и творящей цепи уподоблений. Один из гимнов богу Агни в Ведах может послужить указанием на такое развитие мифов: «Подобно лебедю, шипит он (огонь) в воде; сильный умом в прозрении, рано просыпающийся у людей, он властвует, как Сома, возрождаясь в порядке обряда»[396]. В этом смелом уподоблении огня, одаренного разумной силой, лебедю и напитку бессмертия уже таится образ мудрой лебединой девы, хранительницы живой воды.

Древняя святость коренных звуков «рус» и помысел об огне и влаге, в них заключенный, не были забыты нашими далекими предками. Река, этот живой, сверкающий поток воды, испытывалась ими как святыня; поэтому звуки «рус» или «рос» звучат и в названиях славянских вод и в добавлениях, обозначавших их святость. Подобным же именем называются святые источники и колодцы.

Но имя «Рус» или «Рос» возродилось в истории славян не только как имя воды и земли. Оно стало именем народным.

 

Мы не знаем точно, когда это произошло, несомненно только, что усвоение славянским племенем названия Руси уже было фактом ранее VI века. История славянских племен и существо их веры могут объяснить и смысл, и значение этого события нашей жизни.

Вера и душа древнего славянина были близки природе; от нее многие племена получали и свои названия. В природе жили боги, и то племя, которое называло себя именем великой реки или горного хребта, увенчанного облаками, сознавало свою приобщенность к божеству; имя его получало религиозное освящение. Были и такие племена на Русской равнине, которые находили в природе своего родоначальника: так, приднепровские «скифы» производили себя от небесного огня ‑ Геродот называет это божество Зевсом ‑ и от дочери Днепра[397], т. е. от влаги земли.

Когда мы разумом и сердцем познаем жизнь наших далеких предков, нас поражает власть религиозных идей над человеком древности. При своей простоте и при своих, быть может, грубых формах, его жизнь кипела от творческой энергии, в ней скрытой, и находила опору в видениях веры. Человек того времени, усматривая божественную силу в природе, преклоняясь и трепеща перед ее тайной, хотел этой тайне приобщить свою жизнь. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие явления в истории нашей земли возникали на почве религиозного опыта и могут быть и должны быть поняты из него.

Глубоко проникая в быт и культуру, религиозное переживание восточного славянина объединяло в его душе чувство веры с чувством родины. Не один раз эта особенность душевного уклада предуказывала русскому народу его исторический путь. Та же особенность русского мировосприятия делает понятным и сближение тайны, раскрывающейся в культе священного года, с таинственными основами народной судьбы.

Священное имя Русь или Рось было принято славянским племенем или союзом славянских племен от тайны природы. Языческая мистерия огня и влаги, узренная душою народа, овладела его бытием. Мистерия веры стала мистерией его жизни.

 

В «Слове о полку Игореве» есть намек на религиозную тайну, скрытую в русском имени: певец называет русичей внуками Дажьбога, т. е. зимнего солнца, возрожденного в водах матери‑земли. Другое предание, еще не забытое в XVII веке, называет реку Рось прародительницей русского народа[398].

Когда имя Русь стало собственным именем славянских племен, оно не утратило ни своего религиозного смысла, ни душевно‑духовного содержания. Помыслы и чувства, закрепленные коренными звуками «рс», создавшие в опыте веры культ природы и обряды священного года, продолжали жить в народном имени, поддерживая его святость.

Священный год вел человека от тьмы незнания к вещей мудрости, от розни к единству, от смерти к пробуждению, от молчания к песням любви, и эти священные пути слились в русском имени. «Русь» стала духовным ядром народной души, потайным смыслом ее бытия и ее назначения. Понятое как сияющая влага, имя Русь есть символ жизни, озаренной небесным светом, символ чувства, которому даруется разум и мудрость огня. Русь ‑ любовь, прозвучавшая в песнях древних обрядов, та ведающая любовь, которая разумеет души тварей и объединяет их в волшебный час расцветания Перунова цветка.

Приняв новое, христианское вероучение, русский народ не отнял святость у своего имени. Опыт языческой веры, накопленный в душах древних славян, их размышления над тайной жизни послужили тем мостом, по которому они перешли в область христианского богопочитания и нашли путь ‑ еще не пройденный ‑ к высшей духовной правде, возвещенной в евангельском слове.

Этот замечательный факт русской духовной жизни получил наивное выражение в заговоре против пожара, записанном на Волыни в половине прошлого века: «Пришов Господь в мир, мир его не познав, а (тогда он) светлый огонь слугою своим назвав: Господь на небо вознесся, за Господом и слуга (его) святой огонь понесся»[399]. Святость языческого бога сделала его достойным служить делу Христа.

 

Длинен путь от тайны весенней природы к духовной тайне христианского ведения, но на этом пути нет непереходимой преграды. Огонь и вода уже в языческое время получали значение не только сил материальных, но и душевно‑духовных. С другой стороны, разве душа человека в самой чистой, праведной любви своей отрекается от дыхания весны и разве не «играет» сияние зарей в чистой радости человеческого сердца? Огонь и вода, как были встарь, так и остались доныне символом духовного горения и неиссякаемого источника жизни, исходящего от глубинной жизни чувств. А соединение их, т. е. озаренность влаги, опаленность сердца божественным лучом, и творит святыню любви. Духовный оратор XII века Кирилл Туровский, осудивший весенний праздник русалий, говорит в одном из своих поучений: «Здесь весна красуется, оживляюща земьное естьство... Весна убо красьная вера есть Христова»[400].

Новая христианская Россия сроднилась с древней языческой Русью, узрев и в ней образы вечного, и приняла древнюю святость русского имени, одухотворив и освятив его учением Христа. На этой почве сложилась новая идея Святой Руси.

Из забытой, почти неисследимой глубины времен, принял в душу свою русский народ благоговейную, молитвенную нежность к святому имени «Россия». Оно звучит в душе и тоскою, и радостью, в нем видится и темная глубина, и сверкание лучей, в нем ‑ колыбельная песнь материнского сердца, ведающая и обреченность, и неисчерпаемость жизни и благословляющая на эту жизнь; в нем ‑ любовь, к