Тайна исчезнувшего тома энциклопедии

Как мне уже случалось писать, по образованию я филолог, хотя уже около пятидесяти лет сфера моих научных интересов — психология. Впрочем, формального психологического образования не имели многие известные ученые: Л. Выготский, Б. Теплов, А. Леонтьев, А. Запорожец, М. Ярошевский и ряд других психологов. Дело в том, что в СССР факультеты психологии были открыты только в 50-е годы.

Лейтмотивом лекций на филфаке по истории литературы XIX и XX веков было в годы моего студенчества постоянное сопоставление двух «реализмов», между которыми вырывалась непроходимая пропасть. Буржуазной литературе присущ «критический реализм», все критикующий, но ничего прогрессивного не утверждающий. Советской же литературе свойствен «социалистический реализм», отражающий правду жизни в ее революционном развитии. Имелось в виду, разумеется, движение к «светлому будущему» всего человечества — коммунизму.

Нами, студентами, это принималось как аксиома, и хотя уже тогда было не очень понятно, куда отнести, к примеру, любимые нами романы Ильфа и Петрова (не буржуазная же это литература?), но мы готовы были рассматривать подобные неувязки в качестве исключения, без которого не бывает правила. И вообще, не очень обо всем этом задумывались.

Только много позднее в ходу появился все поясняющий «грузинский» тост. Вот как он провозглашался:

Царь, по несчастью, одноглазый, позвал художников и приказал написать его портрет. Первый художник написал, точно передав отсутствие левого глаза царя. За оскорбление царского достоинства он был немедленно казнен. Второй наделил царя на портрете двумя глазами и был обезглавлен за нарушение жизненной правды. Третий художник удостоился высоких царских милостей — он нарисовал властелина на охоте, стреляющим из лука и, соответственно, прижмурившим левый глаз. «Так выпьем же, друзья, — восклицал тамада, — за всепобеждающую силу социалистического реализма!».

Через пару лет после окончания вуза, я, тогда аспирант кафедры психологии, возвращался домой после какого-то собрания. Случайно я оказался попутчиком Евгения Борисовича Тагера, одного из самых любимых нами преподавателей. По пути мы разговорились, и речь зашла о литературных жанрах.

Наконец-то, — сказал я, — появилась научная дефиниция, точно определяющая социалистический реализм. Раньше были только описательные пояснения. Евгений Борисович взглянул на меня искоса и, кашлянув, спросил:

Кто же дал это определение? Я удивился совершенно искренне:

Как кто дал? Георгий Максимилианович Маленков с партийной трибуны.

Мой попутчик некоторое время молчал и потом с какой-то странной интонацией сказал:

Ну, Маленков так Маленков.

В его словах было что-то недосказанное, но что, я тогда понять не мог. Причина его странной реакции стала проясняться позднее.

Дело в том, что партийные вожди любили и считали просто необходимым поучать интеллигенцию, по-товарищески «вправлять им мозги» Напомню слова песенки Ю. Алешковского: «Товарищ Сталин, Вы большой ученый. В языкознанье Вы познали толк, а я простой советский заключенный, и мне товарищ — серый брянский волк...». Это по поводу брошюры Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». А.А. Жданов обвинял Михаила Зощенко в семи смертных антисоветских грехах и аттестовал Анну Ахматову как «блудницу». Он же, присаживаясь к роялю, учил ошеломленных композиторов, как писать музыку, понятную и нужную народу.

Кстати, о «блуднице» Ахматовой. В августе 1997 года я получил письмо от члена-корреспондента РАН Юрия Андреевича Жданова[1], с которым мне несколько раз приходилось встречаться и разговаривать в Ростове-на-Дону. Цитирую фрагмент письма:

 

«И еще об одном. На стр. 111 Вы сообщаете читателю, что А.А. Жданов...аттестовал А. Ахматову как «блудницу». Просил бы Вас взять «Стихотворения и поэмы» А. Ахматовой (Л., 1979 г.). Там есть строки на 1 января 1913 г. Вот они:

Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело вместе нам!

Такова самоаттестация Анны Андреевны. А.А. Жданов прекрасно знал поэзию и «золотого» века и «серебряного», но предпочитал первую: Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, А.К. Толстого».’

Я отнюдь не сомневался в знании секретарем ЦК КПСС А.А. Ждановым литературы «серебряного» и «золотого» веков и, пожалуй, вслед за ним предпочитал последний. Однако образованность, литературная эрудиция никак не связаны с обличительным партийным пафосом, который охватывал «вождя ленинградских большевиков», когда он имел дело с врагом на идеологическом фронте. В данном случае в этой роли — М. Зощенко и А. Ахматова.

Кстати, о «серебряном» веке литературы. Относился для А.А. Жданова к этой замечательной эпохе поэт-сатирик Саша Черный? Я думаю, что уважаемый Юрий Андреевич мог бы открыть книгу Саши Черного «Стихотворения», вышедшую в «Библиотеке поэта» и основанную М. Горьким. Цитирую эпиграф к этой книге. Критику:

«Когда поэт, описывая даму,

Начнет: «Я шла по улице. В бока впился корсет», —

Здесь «я» не понимай, конечно, прямо -

Что, мол, под дамою скрывается поэт.

Я истину тебе по-дружески открою:

Поэт — мужчина,

Даже с бородою».

Может быть, эти строчки открыли бы Ю.А. Жданову тайну самообвинений А. Ахматовой, которая якобы относила себя к разряду «блудниц». Впрочем, там есть и самоаттестация поэтессы как «бражницы». Все-таки хорошо, что высокое партийное лицо не заклеймило Анну Ахматову как запойную пьяницу.

Еще раз повторю, Будем осторожны и критичны, когда мы встречаемся с самооценкой творческой личности.

Надо сказать, что А.А. Жданов следовал примеру Сталина, который оценил одно из произведений великого Шостаковича с большевистской прямотой: «сумбур вместо музыки» с последующими «оргвыводами». Между прочим, Сталин и литературоведение не обделил вниманием. По поводу милой сказки Максима Горького «Девушка и смерть» он изрек, что эта штука «сильнее, чем «Фауст» Гете». Этим он поставил в тупик специалистов по мировой литературе и философии, исписавших десятки томов, посвященных творчеству великого немецкого мыслителя.

Однако «обида», нанесенная Иоганну Вольфгангу Гете была не такой уж бедой для ученых. Для филологии возникла куда более грозная опасность. В своей работе «Марксизм и вопросы языкознания» Сталин объявил, что современный русский язык восходит корнями к курско-орловскому диалекту. Хотя это и было, с точки зрения лингвистики, откровенной ахинеей, но с этим приходилось считаться. Возникла дилемма: либо ломать русскую филологию, подгоняя ее под сталинские формулировки, либо возражать при полном понимании, к каким драматическим последствиям приведет подобная дискуссия. Положение казалось безвыходным. Никто не решался на опровержение. И все-таки такой человек нашелся — языковед Г.Г. Санжеев. Он написал письмо Сталину, где заметил, что в гениальный труд вождя вкралась маленькая, вовсе незначительная неточность, связанная с местом курско-орловского диалекта в истории русского языка. Крупнейшие филологи, и среди них академик Виноградов В.В., с замиранием сердца ждали, чем окончится эта смертельно опасная затея. Редчайший случай — критика утверждений вождя сошла Санжееву с рук. Фельдъегерь доставил ему письмо, в котором Хозяин начертал всего одну строчку: «Благодарю за исторический комментарий».

Хрущев сурово воспитывал художников и поэтов, искореняя «абстракционизм» и «формализм».

По стопам упомянутых «вождей» советского народа пошли новые руководители. Последовал этому примеру и секретарь ЦК Г.М. Маленков.

С высокой партийной трибуны он дал определение социалистического реализма, подчеркнув, что для него характерна, помимо правдивости изображения, верность передачи «типичных характеров в типичных обстоятельствах».

Предложенное Маленковым понимание соцреализма стали немедленно провозглашать как капитальный вклад марксизма-ленинизма в литературоведение, как творческое развитие марксизма и т.д. Забвение этого «вклада» случилось позднее, и о нем, как я предполагаю, знают сейчас немногие. Хотя, очевидно, Е.Б. Тагер во время того памятного разговора со мной не мог не предполагать, что рано или поздно правда выйдет наружу.

Как не быть скандалу с последующим забвением всего, что с ним было связано, если через некоторое время вдруг выяснилось, что тогда на съезде «творческое развитие марксизма» в литературоведении осуществил не товарищ Г.М. Маленков, а «враг народа» троцкист Дмитрий Мирский. Троцкистская вылазка секретаря ЦК?!

Для того чтобы дать необходимые пояснения, надо, во-первых, сказать о некоторых особенностях пользования книжными фондами библиотек в давние годы, а во-вторых, «реабилитировать» «верного ленинца» Г.М. Маленкова.

Дж. Оруэлл в своей антиутопии «1984» писал о том, что в тоталитарном государстве, где функционировали Министерство правды и Министерство любви, с предусмотренной периодичностью во всех библиотеках содержание решительно всех книг изменялось в соответствии с политической конъюнктурой текущего момента. В СССР таких фантастических возможностей, конечно, не было. Поэтому в обыкновенных библиотеках сборники и книги, написанные не теми авторами, не о том, что надо, и не так, как надо, попросту сжигались или перерабатывались с целью производства заведомо идеологически чистого картона. Иное дело государственные библиотеки, «Ленинская» в Москве, имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Там они попадали в «библиотечный ГУЛАГ» — спецхран, о чем уже было мною сказано.

По-видимому, в каких-то закрытых хранилищах спичрайтеры Маленкова откопали работу крупного литературоведа Д. Мирского, к тому времени репрессированного как «троцкист». (Мирский был сыном князя П. Святополка-Мирского. Вернулся в СССР из эмиграции лишь в 1932 г. и был заведомо обречен.) Скорее всего, упомянутые формулировки были списаны у него. Видимо, были уверены, что до этого источника никто уже не доберется. Если же он имеется у кого-то дома, то владелец никогда не признается, что хранит «троцкистскую» литературу.

И все было бы хорошо, и все бы было тихо, если бы не «безобразно непредусмотрительное» отношение отдела агитации и пропаганды к хранению энциклопедических изданий. Все они оставались на библиотечных полках. Каждый мог, к примеру, прочитать в первом издании БСЭ статью о наркоме просвещения А. Бубнове, фельдфебеле, которого партия дала в «Вольтеры» народному образованию. И портрет его в этом томе можно было увидеть с четырьмя ромбами в петлице (по-нынешнему — генерал армии). И статья и портрет! А сам Бубнов был в 1938 году расстрелян как «враг народа».

Я позволю себе все-таки высказать гипотезу о том, из каких источников извлечена выдержка из работы Д.П. Мирского, трактующая проблемы социалистического реализма и затем пересаженная в доклад Маленкова. Дело в том, что не понятно, по какой причине, в первом издании Литературной энциклопедии отсутствует X том. Сразу же за IX идет XI. Мне удалось выяснить, что верстка X тома хранится в Государственном Литературном музее. Именно в этом X томе должна была быть статья Д.П. Мирского «Социалистический реализм». Я дозвонился до Литературного музея и от главного хранителя узнал, что верстка X тома действительно была некогда в фондах музея, но по невыясненным причинам оттуда исчезла. Еще мне сказали, что другой экземпляр этой верстки, как им известно, хранился у Евдокии Федоровны Никитиной, хозяйки знаменитых литературных «никитинских субботников». Однако и оттуда верстка X тома столь же загадочно пропала. Одним словом, кто-то (а кто — можно догадаться) позаботился о том, чтобы никаких следов не осталось. Но вот что не было учтено: в IX томе Литературной энциклопедии, который, как уже было сказано, стоял на полках всех библиотек, а также и у меня дома, содержалась статья того же Д.П. Мирского «Реализм», где на с. 550—551 можно было прочитать аналог «творческих открытий» Маленкова в области марксистского литературоведения. Насколько мне известно, наружу эта история не выплыла. Только втихую посмеивались специалисты и злорадствовали партфункционеры: хорошо подставили шефа!

Однако вскоре двое заведующих отделами в ЦК партии были удалены из аппарата. Один «падший ангел» оказался в Горьковском обкоме партии, другой — в Ростовском. Мне говорили, что якобы они подсунули Маленкову этот «компрометирующий» текст. Впрочем, могли быть и другие, более серьезные причины для отставки.

О ком же идет речь? Человек, которому я мог доверять, называл два имени: Дмитрий Иванович Чесноков и Юрий Андреевич Жданов.

С первым у меня было «шапочное» знакомство. На рубеже 40-х и 50-х годов я неоднократно печатался в журнале «Вопросы философии», где он был главным редактором. Помню холеное, мясистое, с пористой кожей лицо, мягкую, какую-то неживую ладонь. Он даже не пытался изобразить рукопожатия. Потом видел, как он, став неожиданно для всех членом Президиума ЦК, подъезжал к дому на Волхонке, где находилась редакция журнала. Величественно выходил из машины, оснащенной атрибутами его высочайшего статуса — центральной противотуманной фарой и серебряными дудками клаксона, называемого в народе «кукушкой», и, ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, шествовал к подъезду.

Мне говорили — хотя это нуждается в проверке, — что ему было поручено идеологическое обоснование одной из последних репрессивных акций или, как сейчас бы сказали, этнических чисток, которую задумал Сталин и которая не состоялась ввиду смерти ее инициатора на кунцевской даче в марте 1953 года.

О знакомстве с Юрием Ждановым я уже писал. Разумеется, я не спрашивал его о таких деликатных обстоятельствах, как причины его перебазирования сорок с лишним лет тому назад на берега Тихого Дона.

Примечательно, что в большом письме, фрагмент из которого был приведен выше, историю о социалистическом реализме Юрий Андреевич не подтверждал и не опровергал, хотя письмо было весьма длинным и затрагивало многие вопросы (к примеру, соотношение субъективного и объективного и др.). Однако сожалею, что не позволил себе выяснить то, что мне, историку российской науки, было особенно интересно.

На этом можно закончить рассказ о мине, заложенной в IX томе Литературной энциклопедии и от взрыва которой, быть может, кто-то из влиятельных и сильных мира сего пострадал. Скажу только, что страницы первого издания ЛЭ пестрят именами огромного количества репрессированных писателей. Недаром же ее издание было оборвано на XI томе, где печатались статьи, начинавшиеся на букву «Ф».

Своего рода эпилогом к этой истории может послужить разговор с моим старым другом патентоведом P.M. Вербуком, жителем Харькова. После того как я рассказал ему об исчезнувшем томе ЛЭ, он вспомнил один эпизод из давнего прошлого.

В дни безденежья он решил продать некоторую часть своей библиотеки и, связав стопку томов старой Литературной энциклопедии, понес это в букинистический магазин, помещавшийся на углу Пушкинской улицы, недалеко от его дома.

Старый букинист, переняньчив в руках каждый том, сказал ему:

Ну, что я Вам, молодой человек, могу дать за эти книги? По трешке за том? Тридцатку, не более. Вот если бы Вы мне принесли десятый том! Вот тогда бы «Вы получили за это...

Он не стал продолжать, а поставил указательный палец над большим, показал моему другу, какая толстая пачка денег была бы предложена в этом случае.

По всей вероятности, ни букинист, ни неудачливый клиент не знали ничего о судьбе столь редкостной книги. Пришлось моему другу завязать снова стопку энциклопедических томов и отнести ее домой.

Психология анекдота в исторической и виртуальной реальности

Значение слов из века в век изменяется. Этот факт филологи давным-давно описали. Подверглось трансформации и слово «анекдот». Достаточно многозначное в прошлом, оно утеряло одно из своих важнейших значений. Произошло это сравнительно недавно, и даже можно более точно указать соответствующий интервал времени. Словарь иностранных слов, вышедший в 1949 году, указывает лишь одно значение этого слова — шутка, вымышленная история. В словаре иностранных слов, который был издан в 1912 году под редакцией выдающегося лингвиста Бодуэна де Куртенэ, приводятся и другие трактовки этого термина — действительно произошедший случай, краткий рассказ о нем. Таким образом, нельзя обойти молчанием зафиксированное Иваном Александровичем Бодуэном де Куртенэ и другое значение. Именно оно и было связано на протяжении столетий с этим пониманием анекдота.

Итак, на равных правах с анекдотом бытовым находится исторический анекдот. Обратимся к А.С. Пушкину. Многие историки, да и не только они, с большим интересом относятся к личности автора весьма фривольных «шутливых од» — Ивану Баркову. Не случайно А.С. Пушкин включил в число записанных им «застольных бесед» вот такой исторический анекдот: «Никто не умел сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову: «Сумароков — великий человек, Сумароков — первый русский стихотворец!» — сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец — я, второй — Ломоносов, а ты — только третий». Сумароков его чуть не зарезал».

Обязательные условия эффективности исторического анекдота — общеизвестность имени и деяний его основных персонажей. История сама по себе определяет его место на своих страницах, а тот, кто рассказывает анекдот, лишь добавляет нечто, вносящее в облик его героя некоторые новые, иногда парадоксальные черты и приметы.

Одно из самых распространенных недоумений — кто выдумывает анекдоты, кто их автор? Это, вероятно, величайшая загадка, которую не может разрешить никто и на которую не бывает ответа. В разное время выдвигались различные предположения, но все они никогда не получали серьезного подтверждения. Так, в первой половине 30-х годов уверяли, что автором политических анекдотов является видный партийный деятель Карл Радек. Однако после того, как он исчез «без права переписки», ручеек опасных анекдотов отнюдь не иссяк. Нельзя же было предположить, что он сообщал их из Магадана по телефону своим знакомым.

Анекдотов о Вожде народов в период его правления фактически не было. Он явно не мог вызвать у кого-либо охоты шутить и что-либо по его поводу выдумывать.

Однако анекдоты, где Хозяин фигурировал, уже начинали зарождаться. Как правило, они его показывали в выгодном свете, и нельзя сказать, что случаи из его жизни были выдуманы. В конце концов, к разным людям в разное время этот человек мог повернуться «казовой» стороной. Психологический эффект данных рассказов невероятно усиливался в связи с тем рабским почтением, которое вызывали другие стороны его личности.

К середине 50-х подобные анекдоты, в которых фигурировали Сталин, Молотов и другие государственные деятели, стали «общедоступными». Мой друг, хорошо знакомый с нашей великой киноактрисой Любовью Орловой, профессор Лев Борисович Ительсон, рассказывал мне, с ее слов, об истории, относящейся к периоду борьбы с «безродным космополитизмом». Именно тогда был убит Михоэлс, раскручивалось «дело врачей-убийц», якобы замышлявших отравление членов Политбюро. Шла борьба с так называемыми «критиками-антипатриотами», пышным цветом расцветал государственный антисемитизм. И тем не менее...

Сталин любил устраивать вечера у себя на даче, куда иногда приглашал артистов и музыкантов. В их числе бывал там, и не один раз, певец, солист Большого театра Марк Рейзен. Однако в это время артисту не везло: руководство Большого театра искало возможность удалить его из состава труппы, как «безродного космополита». Наконец, директор театра объявил ему об увольнении. И надо было так случиться, что именно в этот день на квартиру певца позвонили из Кремля:

Марк Осипович? Здравствуйте. — Рейзен узнал голос Поскребышева, помощника Сталина. — Товарищ Сталин ждет Вас сегодня вечером на даче к 10 часам.

К сожалению, я не могу приехать.

В чем дело? Вы больны?

Нет, но у меня неприятности на работе. Я боюсь, что сегодня вечером я буду не в лучшей форме.

Трубка замолкла, видимо, на другом ее конце шли какие-то переговоры, затем вновь заговорил секретарь Вождя и, уже не задавая никаких вопросов и не выслушивая никаких возражений, сообщил, что машина будет послана к 9 часам вечера.

Рейзен вошел в кабинет Сталина, освещенный лишь настольной лампой, хозяин усадил его в глубокое кресло. Наконец глаза артиста адаптировались к темноте, и он увидел, что у стены стоит директор Большого театра и провожает глазами Сталина, который, покуривая трубку, расхаживает по комнате. Некоторое время длилось молчание. Потом Сталин подошел к креслу, где сидел гость и, указав на него директору трубкой, спросил:

Скажите, пожалуйста, кто это такой? Испуганный голос директора:

Это Марк Осипович Рейзен.

Неверно! Это солист Государственного ордена Ленина академического Большого театра, Народный артист Республики — Марк Осипович Рейзен. Повторите!

Прерывистым голосом директор, как автомат, произнес титулы артиста. Опять хождение по кабинету, и опять вопрос:

Скажите, пожалуйста, а Вы кто такой?

Я директор Государственного ордена Ленина академического Большого театра, такой-то.

Неверно! Вы г...о! Повторите!

Я г...о.

Вот теперь верно, идите! — Директор буквально выполз из кабинета. Хозяин подошел к Рейзену и спросил:

Марк Осипович, теперь Вы довольны? Ну, тогда пойдемте ужинать.

«Суаре интим», который задумал вождь, не мог ничем и никем быть испорчен...

Впрочем, то, о чем шла речь выше, к жанру исторического анекдота не могло быть отнесено без соответствующих оговорок. Все-таки сообщено это мне было конфиденциально. Между тем, в ходу были достаточно краткие исторические анекдоты, хотя за подлинность того, что в них содержалось, я не ручаюсь. К примеру, рассказывалось, что некий генерал-майор после окончания войны пытался вывезти из Германии чуть ли не вагон «трофейного» имущества. Соответствующие «службы» его задержали. Он послал Сталину жалобу на «произвол». На заявление генерала Хозяин наложил резолюцию: «Разрешить полковнику такому-то (засим следовала генеральская фамилия) вывезти указанное имущество по месту жительства».

Очень боюсь, рассказывая исторические анекдоты, оказаться невольным плагиатором. Вполне возможно, что уже повествовалось о тех событиях и людях, которые могут мною быть упомянуты.

Вероятно, надо в таких случаях профилактически каяться и не настаивать на приоритете первооткрывателя. Да и как могло быть иначе, — уж слишком громкие имена в такого рода анекдотах фигурируют. К их делам и личным качествам многие годы было приковано всеобщее внимание. После такой подстраховочной тирады я рискну пойти на пересказ еще одной истории, имеющей характер анекдота.

Известный историк, академик с 1927 года, Евгений Викторович Тарле в начале 30-х годов привлекался по делу так называемой «Промпартии». Дело это было полностью сфабриковано ОГПУ, однако многие из членов этой псевдоорганизации были репрессированы. Мне рассказывали, что в списке членов «теневого правительства» в качестве министра иностранных дел фигурировал Е.В. Тарле. Надо думать, что «список» этот был, по всей вероятности, составлен в одном из кабинетов здания на Лубянской площади.

Однако ученому повезло — его не посадили, но дали понять, что ему следует забыть о своих высоких званиях и активной деятельности. Прошло несколько лет. Евгений Викторович написал книгу «Наполеон» и ему удалось ее каким-то чудом опубликовать. Однажды в его квартиру позвонил правительственный фельдъегерь и передал пакет. В нем содержалась короткая записка Сталина, который одобрял книгу и вместе с тем делал несколько замечаний, что следовало учесть при повторном издании. Между тем, главным для получателя этой записки, как мне говорили, было другое — на конверте рукой Хозяина написано: «Академику Е.В. Тарле». Ученый якобы немедленно отправился в Президиум АН СССР.

Попал на прием к президенту и, показав ему конверт, принес извинения, что он так долго не принимал участия в работе Академии. Никаких объяснений больше не требовалось. «Бывший» академик Тарле вновь стал академиком Тарле.

А теперь об анекдотах бытовых. Анекдот — это форма отношения к некоторым фактам и событиям, которые, если речь идет о бытовых анекдотах, развертываются в виртуальной реальности. Обычно за подобными анекдотами нет подлинных событий, как это мы могли видеть в историческом анекдоте, о котором шла речь выше. Но, тем не менее, они несут на себе отпечаток мыслей и чувств, волнующих людей, которые могут получить выражение в смеховой культуре общества.

Мне довелось, или, скорее, посчастливилось два-три раза разговаривать с нашим замечательным артистом Ю.В. Никулиным. Он, как известно, коллекционировал анекдоты, этим был славен, хотя общение с ним изначально ни в коей мере не предполагало обращения к этой тематике. Мы оба были доверенными лицами Бориса Николаевича Ельцина на выборах президента в 1996 году. В телефонном разговоре возникла тема анекдота. Я имел смелость, а может быть и нахальство, предложить Никулину совместно написать книгу «Социальная психология анекдота». Замысел был примерно таков: каждая эпоха, каждый период нашей жизни, каждое десятилетие или двадцатилетие знают определенное количество анекдотов, которые наиболее полно их отображают. Поэтому я предложил построить матрицу, где в строчках были бы годы нашей истории, а в столбцах — различные темы, затронутые в тех или иных анекдотах. Темы самые разнообразные: так называемые детские анекдоты; анекдоты, связанные с сексуальной жизнью; политические; обращенные к национальным особенностям и так далее. Таким образом, в этой решетке можно было поместить характерные анекдоты, которые передают специфику времени.

Юрий Владимирович выслушал меня с некоторым интересом, потом сказал, что, вообще-то говоря, в социальной психологии он не очень-то смыслит, хотя идея ему кажется достаточно занимательной, но хватит ли у него и у меня времени для написания такой книги? Разговор, собственно, на этом кончился, и мы перешли к первоочередным делам. Книга так и не была написана. Никулин вскоре умер. Тем не менее, анекдоты, отражающие исторические эпохи, но, повторяю, не в действительных событиях, а в виртуальной реальности, я попытаюсь воспроизвести, конечно, в высшей степени отрывочно, в этих записках.

Знаменитая реплика в «Ревизоре» «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!», конечно, могла бы быть лейтмотивом этого рассказа, но иногда важно понять, что чувство юмора только тогда может быть полноценным, когда человек способен смеяться не только над другими, но и над самим собой. Между тем, все, что случалось в истории нашей страны — это то, что происходило с нами. Если мы над чем-нибудь смеемся — кто бы ни был персонажем анекдота — мы смеемся над собой, поскольку именно мы породили ту ситуацию, которая могла стать анекдотичной. Итак, попробуем привести в хронологической последовательности хотя бы два-три примера подобного рода «веселых» рассказов.

20-е годы. «Провинциал приезжает в Москву. Его друг-москвич показывает ему столичные достопримечательности.

Это Большой театр.

А что там делают?

Там поют.

А это что такое?

Это Исторический музей.

А что там?

А там собраны разные древности, очень ценные, очень интересные.

Понятно. А это что такое?

А это Кремль.

А там что?

Там живут Ленин, Троцкий и другие вожди.

А почему такие стены высокие?

Чтобы бандиты не перелезли.

Оттуда?!!»

Так ли уж нелеп этот анекдот? Обыватель весьма и весьма настороженно относился к советской власти и ее руководителям с момента ее прихода. События «военного коммунизма», продразверстка, репрессии, начинавшие уже тогда набирать силу — все это вызывало определенное, а иногда и значительное недоверие к руководству государства, что в анекдоте точно подмечено. Все это очень сложно сочеталось с харизмой «вождей», бесспорной для другой части населения, охваченной «революционным энтузиазмом».

30-е годы. Одна за другой наплывают на советскую страну волны репрессий. Никто из ее граждан не чувствует себя гарантированным от того, что «карающий меч» не падет на его голову, ни в чем, впрочем, не повинную. Это тоже получает отражение в анекдотах весьма мрачного свойства.

«Большая коммунальная квартира. Три часа ночи. В дверь раздается резкий звонок. Никто не решается высунуться из своих комнат. У всех один вопрос: «За кем из нас пришло НКВД?» Наконец, самый смелый идет и открывает дверь. Потом поворачивается к выглядывающим из своих комнат соседям и радостно кричит: «Граждане, граждане, все в порядке! Просто у нас в доме пожар!»

Вторая половина 90-х годов. Время тяжелых материальных потерь, проблемы с получением вовремя зарплат, шахтерские забастовки. Общее ощущение нестабильности.

«Мама будит утром Вовочку:

Вставай, уже поздно, ты опоздаешь в школу!

Не хочу! Не пойду! Не встану!

Вовочка, еще раз тебе говорю, вставай, опоздаешь!

Не пойду, там холодно, батареи не работают, учителя все злые — им уже четыре месяца зарплату не платят. Не пойду!

Вовочка, вставай! Ты уже большой — тебе сорок лет, ты же директор школы!»

Позволю себе примечание. Этот анекдот мне рассказал бывший министр общего и профессионального образования Российской Федерации Владимир Георгиевич Кинелев. Он эту ситуацию в школе знал прекрасно.

Считаю, что самый великий психолог всех времен — это народ. Он подмечает слабые стороны, смешное в том, что происходит вокруг, обрабатывает это и выдает законченные суждения, которые не имеют характера научных дефиниций, а в форме анекдота отображают историческую реальность, пусть в виртуальном ее варианте. Так или иначе, но анекдот исторический и анекдот бытовой являются психологическим эквивалентом жизни, сохраненным в смеховой культуре общества.

Кстати, можно ответить и на вопрос: «Кто же придумывает анекдоты? Кто их автор?» Еще раз повторю. Да кто же иной, как не народ?! Кто как не он!

Даже если я и не профессор Преображенский

В качестве доверенного лица кандидата в Президенты Б.Н. Ельцина мне приходилось выступать по радио, на телевидении, встречаться с избирателями в Москве, в Ростове-на-Дону, в Казани и других городах. Запомнилась одна забавная телевизионная «лотерея». Собрали в телестудии на Шаболовке доверенных лиц кандидатов в президенты. Сценарий телепередачи, которая должна была идти «в записи», нам не показывали. Как в дальнейшем оказалось, он был просто «коварным».

Наконец, ведущая дала нам необходимые разъяснения:

— Мы перемешаем при вас колоду карточек. На каждой из них будут написаны одно—два слова — наименование группы населения. От вас требуется сказать, что сулит этой группе программа кандидата, которого вы представляете. К примеру, ученым, военным, инвалидам и т.д.

Нас расположили в два ряда. Я был крайним слева. Около меня сидел доверенное лицо генерала Лебедя. Позади меня — симпатичная девушка, представлявшая Брынцалова. Потом каждый тащил из развернутых веером карточек одну.

Результаты этой жеребьевки были весьма неожиданны. Моему соседу предстояло ответить на вопрос: «Как генерал Лебедь будет решать проблемы семьи и детства?». Сзади меня тяжело вздохнула представительница Брынцалова. Она прошептала «О, Боже! Творческая интеллигенция!». Как потом выяснилось, она смогла назвать только одного представителя этого славного сословия — художника Шилова.

Я не сказал бы, что мне очень повезло. Моим «предметом» стали крестьяне. Хотя хлебопашеством и животноводством я никогда не занимался, но не считал, что оказался в затруднительном положении.

В конце концов я знал, что в программе моего кандидата значился ряд задач, связанных с сельскохозяйственным производством.

А знаете, — уколол меня представитель Явлинского, — что крестьяне в массе своей будут голосовать за коммунистов?

Я не стал возражать, сказав, что считаю это вполне возможным и рассказал со слов одного из деятелей культуры забавный случай:

Снимал он на лето комнату в дальнем Подмосковье. Позвала его соседка похвастаться новой польской кухней. Дом у нее теперь — полная чаша — не то, что прежде. Две коровы, шестьдесят кур. За кого она будет голосовать, спросил ее писатель. Она ответила: «Да за кого же? За них, проклятых, за коммунистов!». Велика власть стереотипов! Впрочем, доверенные лица во время передачи не вступали в конфронтацию. Единственная дискуссия была у меня с генералом Филатовым. Ему досталось студенчество. Он рассказал, что в случае победы Жириновского, каждый студент будет иметь отдельную комнату, в которой он сумеет принять свою подругу. Что во все вузы станут принимать без экзаменов, и только в следующем году студенты будут проходить эти тяжкие испытания.

Я позволил себе задать генералу, как я сказал, чисто технологический вопрос. И хотя для каждого из нас был отведен очень короткий промежуток времени, ведущая разрешила мне это сделать. Я спросил, как можно разместить в учебных аудиториях всю эту массу молодых людей, имеющих право поступить в вуз без экзаменов? Сколько на это потребуется квадратных метров, не говоря уж об оплате армии профессоров и преподавателей, ведущих семинары и практические занятия. Филатов посмотрел на меня снисходительно и сказал:

Профессор, у Вас, наверное, большая квартира?

Я не успел как-либо отреагировать на это вмешательство в мою частную жизнь, поскольку мой оппонент продолжал: — У Вас, наверное, большая квартира, так мы возьмем у Вас две комнаты, и там студенты будут заниматься.

Я стал ему отвечать. К сожалению, мой ответ не был записан, поскольку, видимо, это выходило за границы отпущенного мне времени. А сказал я следующее:

Господин генерал, Вы, вероятно, перепутали, я профессор Петровский, а не профессор Преображенский! А Вы, надо сказать, не похожи на Швондера.