Притча о белой вороне» в научном освещении

Научно-популярных книг и брошюр написано мною множество. Однако наиболее ценимый мною жанр — научно-популярное кино. В дальнейшем я расскажу о нашей работе с киевскими кинематографистами, с замечательным режиссером Феликсом Соболевым. С киевлянами был сделан десяток фильмов, где я был в роли консультанта.

По узкой жердочке ходил режиссер — многие эпизоды, а иногда и сами фильмы у киноцензуры восторга не вызывали. Иногда ее стараниями из кинокартины вырезали некоторые сцены, иногда их так кромсали, что зрителю трудно было что-либо понять.

Вот, например, снимался фильм «Если не я, то кто же?». Психологическая проблема, решаемая режиссером, была связана с выяснением способности людей сопереживать попавшим в беду и действовать, помогать. По замыслу создателей фильма предполагалось несколько «кинопровокаций». Расскажу о двух, которых зрители так и не увидели, хотя они были отсняты.

...Дворец бракосочетаний. Он в черной «тройке», она в белом платье, на голове фата, счастливые, улыбающиеся. Вдруг из открытого окна дома, что напротив, женский крик: «Помогите! Помогите! Убивают». Ох, и рискованная это была инсценировка. Однако жених не оплошал, вырвавшись из рук судорожно вцепившейся в его пиджак подруги жизни, он пересек улицу и вбежал в подъезд... Все обошлось... Его встретил «случайно» оказавшийся на месте милиционер и сообщил, что буяна он уже усмирил... Парень возвратился к новобрачной, смотревшей с обожанием на него и гордо на окружающих.

Другой эпизод тоже был запрещен киевскими властями.

Рядом со станцией метро «Крещатик», около верхнего ее выхода, поставили маленького мальчика — сына ассистента оператора — и ушли, оставив его одного. Мальчуган постоял, постоял и заревел — папа куда-то со своей камерой спрятался.

Заметим, что местоположение этого выхода имеет существенную особенность — рядом расположены правительственные и другие учреждения. Солидные товарищи в велюровых шляпах и габардиновых макинтошах проходили мимо, поглядывая на мальчика, но не делая попытки подойти. Метро выпускало из своих недр одну за другой «порции» пассажиров, но ситуация не изменялась. Наконец, вышла пожилая женщина с двумя хозяйственными сумками и участливо склонилась к малышу. Она и попала в «заставку» фильма. Все предшествующие события «начальство» велело выбросить. Это, впрочем, понятно. Не исключено, что среди равнодушных прохожих мог оказаться влиятельный чиновник — у студии могли начаться неприятности. Кому они были нужны?!

Психологический эксперимент на экране — «кинопровокации», «скрытая камера» — необходимость идти на риск. Однако самый острый и оттого самый рискованный фильм (разрешат ли показать? запретят ли? обвинят ли в клевете?) был еще впереди...

- Над чем Вы сейчас работаете в Вашей лаборатории?

Подобным вопросом, более приличествующим интервьюеру, нежели кинорежиссеру, начал свой разговор о мной Феликс Соболев. Почему-то его заинтересовали скромные труды моей социально-психологической лаборатории.

Рассказывал я охотно — был тогда увлечен экспериментальным изучение феномена конформности. Хотя до полной реанимации психологии было еще далеко, но какие-то признаки ее оживления уже себя обнаруживали. Об этом говорила сама возможность обратиться к исследованиям явления более чем сомнительного в идеологическом отношении. Конформность (конформизм) — это податливость чужому влиянию, давлению на личность со стороны окружающих. Когда на собрании некто поднимает руку только потому, что все проголосовали «за», он проявляет конформность. Ему не хочется оказаться в роли белой вороны, которую всегда готова заклевать стая ее черных собратьев.

Я был уверен, что Соболев удовлетворен коротким ответом. Он, как можно было думать, вежливо осведомился о моих делах и не более. Не тут-то было. Его, оказывается, интересовали методики изучения конформности, экспериментальные процедуры и вообще все, что относится к этой исследовательской задаче. Пришлось открыть ему наши профессиональные «секреты». Я был вынужден предложить Соболеву сухое научное изложение последовательности действий экспериментатора и испытуемых, реализующих придуманную мною специальную методику для изучения конформности человека.

Были сооружены изолированные кабинки, в которые поместили по одному «подопытному». В каждой из них на передней стенке — табло и чуть пониже кнопка. Вот и все ее оснащение. Испытуемым предлагали попытаться определить продолжительность одной минуты, не прибегая к отсчету времени вслух или про себя и уж, конечно, обходясь без часов. Обыкновенно это не сразу удавалось. Большинство, как правило, торопились с заявлением о том, что минута кончилась. В дальнейшем начиналась тренировка, в результате чего вырабатывался навык определения продолжительности искомого отрезка времени с точностью до плюс-минус пяти секунд.

Вот теперь наступала решающая стадия эксперимента. Всех предупреждали, что перед ними на табло возникнет информация о том, в какой из кабин пришли к выводу, что минута уже окончилась. Таким образом, каждый получал сведения о решениях, принятых сидящими в пяти соседних кабинках.

Психолог-экспериментатор в девяти случаях из десяти — обманщик. Здесь тоже было предусмотрено надувательство. На каждом табло вспыхивали номера кабин в отрезке времени между двадцатью пятью и тридцатью пятью секундами «проблемной минуты». Это отнюдь не было результатом решения других испытуемых. Связь между кабинами была блокирована, и все было замкнуто на пульт коварного экспериментатора. Информацию на табло подавал именно он. Теперь было легко вычислить степень конформности каждого из испытуемых. Она определялась разницей между результатом, зафиксированным после формирования соответствующего навыка, и моментом нажатия на кнопку в основной стадии эксперимента. Одни из испытуемых почти сразу на нее нажимали, как только выяснялось, что соседи «решили задачу». Другие, буквально сжав зубы и с ненавистью глядя на подмигивающее им цифрами табло, тянули до последнего и продолжительность минуты определяли почти точно. Конформности они не обнаруживали. Самый жестокий вариант экспериментирования — полное отсутствие на табло какой-либо информации. Иной раз прошло уже полторы минуты, а соседние кабины, как вымерли — никаких сигналов, табло пустое. Случалось, что некоторые испытуемые женского пола плакали — подсказки не было, а «белой вороной» быть не хотелось.

Феликс Михайлович выслушал мои пояснения терпеливо и, казалось бы, внимательно. Однако я скоро понял, что он хорошо знаком с моими статьями, где описывались эти и другие эксперименты, посвященные проблеме внушаемости и конформности. Вскоре стало ясно: он решил снимать фильм об этих психологических феноменах. Так зарождался замысел одного из самых известных фильмов научно-популярного кино «Я и другие».

Предстояло найти кинематографическую версию экспериментально-психологической проблематики. Соболев проявил чудеса изобретательности. Перед испытуемым был поставлен портрет пожилого человека с резкими чертами лица, о котором сообщалось, что он закоренелый преступник. Предлагалось дать психологический портрет этого «негодяя». После внимательного рассмотрения фотографии почти все, как правило, говорили о том, что это человек злой, безжалостный, жестокий, коварный и т.д. Следующему, оказавшемуся перед этой же фотографией сообщали, что это портрет выдающегося ученого и предлагали охарактеризовать приметные черты его внутреннего облика. Хотя нередко делалась оговорка, что по фотографии судить о характере человека трудно, в психологическом портрете «ученого» тем не менее преобладали черты мягкости, ума, указывалось, что этот человек, видно, много работает и поэтому выглядит усталым, но внутренне сосредоточен. Итак, на фотографию одного и того же человека экспериментатором проецировалось прямо противоположное «титулование». Подавляющее большинство участников эксперимента послушно принимали это на веру и шли у него на поводу.

Особенно эффектным был другой эксперимент. На стенде — пять портретов старых людей: четыре старика, одна старуха. По наущению экспериментатора несколько студентов (так называемая подставная группа) договариваются, что будут утверждать нечто уж вовсе невероятное. Их цель — доказать, что старуха на фотографии это не кто иной, как безбородый и безусый старик-грузин. Разумеется, между двумя этими изображениями не было ни малейшего сходства. Однако аргументация подставной группы оказалась настолько убедительной, давление на испытуемых настолько сильным, что нашлись и такие, кто в конце концов согласились с этой абсурдной версией.

Впечатляющий характер имели эксперименты с детьми. «Подставная группа», на этот раз состоявшая из ребятишек 6 — 8-летнего возраста, сговаривалась утверждать, что белые и черные пирамидки одного цвета — «обе белые». Большинство испытуемых, поглядывая с удивлением и испугом на «подставную группу», о коварстве которой они не догадывались, вынужденно соглашалось с этим утверждением. Впрочем, когда девочку, только что повторившую вслед за всеми слова «обе белые», экспериментатор попросил передать ему черную пирамидку, она немедленно это выполнила, не задумываясь над возникшим противоречием.

Самый фантастический результат в фильме был получен в результате давления подставной группы на взрослого человека, студента-старшекурсника. Перед ним поставили те же картонные пирамидки. При этом члены подставной группы последовательно и настойчиво утверждали, что они одного цвета — обе белые. «Обе белые», — как эхо повторил совсем сбитый с толку и уже не верящий своим глазам несчастный.

Было бы наивно рассчитывать на то, что мне удастся пересказать все эпизоды этого фильма, в котором в качестве экспериментатора выступала в те времена кандидат, а ныне доктор психологических наук Валерия Сергеевна Мухина.

Фильм «Я и другие», как это ни удивительно, не был тогда «положен на полку», хотя я знал, что, к примеру, в Ленинграде обком партии не рекомендовал выпускать его на экраны. Кто был тогда секретарем обкома? Толстиков? Романов? Не помню. Но их отношение к этой «идеологической диверсии» не могло существенно различаться. Как же! Фильм показывает, что большинство с меньшинством сумеет сделать что угодно. Легко заставить сказать на черное, что оно сияет белизной. Могло выясниться, что единогласное принятие решений — это результат конформизма, а не «единомыслия», которым гордилось партийное руководство. Не берусь утверждать, однако у меня нет больших сомнений в дошедшем до меня слухе о том, что член Политбюро Полянский где-то говорил о фильме, как о вражеской вылазке. Его можно понять — все еще сохраняла популярность ленинская заповедь: «Из всех искусств важнейшим для нас является кино». Важнейшим для нас? Наверное, но еще более «для них». И в самом деле, можно ли было допустить научно обоснованное и удачно популяризированное опорочивание единомыслия, единогласия и всеобщего «одобрямса», переходящего в овацию.

 

Секс по-советски

Трудно передать, сколько иронии звучало по поводу слов: «В Советском Союзе секса нет!» Это стало расхожей фразой, с помощью которой высмеивалось ханжество, присущее менталитету советского человека, свойственной ему мнимой десексуализацией. Впервые это прозвучало на телемосте «СССР — США» из уст одной советской участницы той дискуссии.

Неужели эта особа думает, что в Соединенных Штатах кто-то поверит, что все советские люди готовы клятвенно подтверждать, что молодожены, ложась в постель, читают вслух труды Маркса, Энгельса и Ленина, что детей производят на свет по разнарядке, утвержденной парткомом? Как охотно все мы высмеивали эту женщину. Между тем, выяснилось, что все совсем не так, что на самом деле она сказала: «В Советском Союзе секса нет в кино и на телевидении», и это вполне соответствовало действительности. Несчастную травили, над ней издевались. В конечном счете, она предъявила серьезные претензии Владимиру Познеру, который вел телемост. Он был вынужден извиниться за то, что при монтаже выпали эти слова: «...в кино и на телевидении». Не такой уж редкий случай для нашего телевещания. Кстати, именно поэтому я предпочитаю выступления в прямом эфире, а не в записи. Никогда не знаешь, что с твоими словами сделают на монтажном столике.

В чем был реальный смысл высказывания? Собственно говоря, была озвучена совершенно справедливая мысль. В Советском Союзе секс отсутствовал как социо-культурный феномен. Это то, что называется «святая правда». С какой удивительной легкостью обходилась тема физиологических отношений, не говоря уж об однополой любви, и литературой, и кино, и телевидением. Об этом не полагалось говорить вслух. Особенно оберегали от какой-либо информации, которая могла бы не только пробудить интерес к этому вопросу у подростков, но и признать, что нечто подобное, «столь неприличное», происходит со знакомыми им людьми. Да что там секс! Даже в школе нельзя было и заикнуться о любви.

Прав был Антон Семенович Макаренко, который говорил, что педагоги во все времена не любили любовь. Но он имел в виду главным образом то, что любовь отвлекала молодежь от цели воспитательного процесса. Однако, здесь речь идет о другом. Запрещалось и думать о том, что уже 15—17-летние мальчики и девочки могут испытывать друг к другу половое влечение. Это было не только предосудительно с точки зрения школы, но и просто недопустимо.

Конечно, читали лекции о любви и дружбе. Старшеклассники слушали их с огромным интересом, но когда переходили от дружбы (о которой говорили подробно и с полным знанием дела) к любви, их неизбежно ожидало разочарование. Да, речь шла о любви к Родине, к маме и папе, к нашей коммунистической партии, но только по возможности не об интимных взаимоотношениях между полами. Юношеская любовь трактовалась исключительно как дружба и полностью отвергала какие-либо интимные взаимоотношения.

Ханжи от воспитания особенно боялись, что молодые люди увидят где-то изображения обнаженного мужского или женского тела. Они невольно уподоблялись анекдотическому персонажу — старой бонне, о которой писал Ильф. Она боялась выйти на улицу потому, что там мужчины...

- Но они же одеты!

- Да, но под одеждой они голые!

Некий райкомовский деятель с дореволюционным партийным стажем якобы произносил такие рифмованные слова: «Купальник есть на ей, ну а под ним все голо. Куда же смотрят комсомол и школа?!»

В 1962 году я опубликовал в «Учительской газете» статью «Педагогическое табу». Это было первое выступление по поводу ханжеской десексуализации, процветающей в советской школе. Помню, как негативно отнеслась к этому педагогическая общественность. Выражали скрытое, а иногда и явное неудовольствие моим вмешательством в нормально протекающий воспитательный процесс.

Но на меня это не повлияло. Я напечатал в «Литературной газете» и в той же «Учительской» статьи «Признавая права возраста» («УГ»), «Купидон в классе» («ЛГ») и др.

Идиллические времена, не правда ли? Конечно, ханжество. Конечно, бесполая педагогика, которая была вполне закономерной стороной педагогического лицемерия советских времен.

Когда в начале 60-х годов я протестовал против «табуирования» полового влечения у школьников, против страха упомянуть физиологическую сторону интимных отношений, я никак не мог предположить, против чего я буду протестовать через тридцать лет.

Педагогический маятник качнулся и застыл на другом полюсе часов времени. В 1996 году в Российской академии образования шла дискуссия о половом воспитании в школе. Столкнулись две точки зрения. Одна была хорошо знакома мне — школьникам ничего не надо знать о половой жизни - придет время, сами разберутся. Другая сторона настаивала на том, что надо быть откровенными и все рассказать «до конца» уже первоклассникам. С трудом приходилось отыскивать разумное начало. Да, конечно, половое воспитание необходимо, и это не требует каких-либо доказательств. Однако как далеко можно и нужно зайти в области «полового просвещения» школьников? Между тем, в ажиотаже попыток рассказать мальчикам и девочкам «все до конца» без изъятия даже весьма солидные ученые мужи не знали удержу. Не буду голословным. Вот на какие вопросы, разработанные Институтом социологии РАН и Институтом международных исследований семьи, надо было отвечать, к примеру, семиклассникам:

1) где у женщины находится клитор?

2) что такое эрогенные зоны?

3) наиболее чувствительная в сексуальном плане часть женского тела? И т.д.

Предлагались варианты ответов. К примеру, на первый вопрос: а) глубоко во влагалище; б) около шейки матки; в) у входа во влагалище; г) между выходом уретры и лобковым холмом; д) никто точно не знает; е) я не знаю.

Все-таки остается непонятной цель подобного просвещения тринадцатилетних подростков. Ну, у девочек проблем нет — сами разберутся. А как будут практически в этом разбираться мальчики? Что они должны предпринять, чтобы позорно не признаться — «я не знаю». Вопросы уместны на экзамене по анатомии в медицинском институте.

Половое просвещение необходимо, это бесспорно. Но в том ли направлении оно пошло? Не надо бояться говорить о контрацепции, приходить в ужас от слова «презерватив». Одна из участниц дискуссии яростно протестовала против ознакомления подростков со способами контрацепции. Принимая во внимание ее солидный возраст, предполагаю, что она имела в виду презервативы советского производства, которые, на мой взгляд, если и отличались от галош, то лишь отсутствием красной байковой подкладки. Однако зачем подталкивать мальчиков к практическому освоению интимных частей тела одноклассниц? Ханжество в половом воспитании ни к чему хорошему не вело, но и бескрайнее половое просвещение вряд ли может способствовать развитию личности школьников.

Разумеется, у меня, тогда президента Российской академии образования, не было поддержки тем, кто выступал против полового воспитания школьников, и, конечно, не могло вызвать сочувствие их половое просвещение в подобной форме. Однако я понимал, что присущая советскому обществу ханжеская десексуализация неизбежно должна была породить в новых социально-экономических условиях свою прямую противоположность. Слишком долго была сжата пружина общественного интереса в этой особой сфере.

В период этих ожесточенных дискуссий в памяти всплывали проявления советского менталитета в его столкновении с атрибутами сексуальной революции, которая в 60-е годы бушевала во всех странах Европы. Вот когда закладывался тот протест против лицемерного морализирования и показной стыдливости, навязанной нашим соотечественникам, который сейчас приобретает, на мой взгляд, уж вовсе уродливые формы. Вспомним наши зарубежные командировки.

Легко можно представить себе состояние советского человека, «сшибку», которую он испытывал, оказавшись, даже мимоходом, в одном из «злачных мест» Лондона или Парижа: предположим, в кварталах Сохо или на Плас Пигаль.

...Лондон. 1969 год. XIX Международный психологический конгресс. Поздно вечером члены нашей делегации, посовещавшись, решились на «опасное» путешествие. Впереди шел профессор Борис Ломов. Помню, за ним увязался какой-то бродяга, который, оценив массивную фигуру нашего предводителя, обращался к нему по-русски, титуловав его полковником, и просил пару шиллингов, очевидно, на «опохмелку».

В кварталах Сохо шли, как путешественники в джунглях, ежеминутно ожидавшие нападения диких зверей, или как дети в кондитерской лавке, избегающие смотреть на сладости, выставленные в витринах, — все равно не про них эти лакомства. Однако мы были в «коллективе»,- а «на миру и смерть красна», да и ответственность за прогулки в столь поздний час можно было разделить на всех ее участников.

Другое дело — поход в одиночку. Вот здесь советский человек подвергался уже серьезной «опасности».

Вообще ощущение законопослушного человека тех лет в подобных ситуациях, мне кажется, точно выражено В. Егоровым в песне «Сохо»:

Как-то раз забрел я в Сохо

И струхнул там не на шутку:

Мы такими в жисть не будем,

Мы мораль блюдем не ту.

Стало мне ужасно плохо —

Там и местному-то жутко,

А простым советским людям

Там совсем невмоготу.

Там на фото что ни девушка —

Будто ей одеться не во что.

Срамоту эту кромешную

Не приемлю же, конечно, я,

Но смотрел ее подолгу я,

Ибо полон чувством долга я

Всем поведать, кто не видели,

Чтоб, как я, возненавидели.

Герой этих стихотворных строк в сем злосчастном месте подвергается натиску некоей, весьма предприимчивой девицы. На это он реагирует с достоинством, присущим советскому человеку:

Озарен моральным светом,

Опасаясь жуткой драмы,

Объяснил я ей по-русски

В этот вечер роковой,

Что на белом свете этом,

Окромя жены и мамы

И общественной нагрузки,

Мне не надо никого.

Мне кажутся достаточно показательными эти объяснения, пусть даже и в шутливой форме, передающие сущность ханжеской де-сексуализации.

Все, что я рассказываю, разумеется, относится к временам, уже далеким. Сексуальная революция, которая на Западе подошла к своему завершению несколько лет назад, сейчас добралась и до нас, как это было показано даже применительно к школьному возрасту.

Сегодня командировочному не надо лететь в Лондон, Париж или Амстердам, чтобы прогуляться там по «улице Красных фонарей». Достаточно ему выйти под вечер на Тверскую, чтобы встретить не менее предприимчивую девицу. И разговор по поводу нравственных проблем и какие-то оправдания не нужны — увы, «рыночные отношения».

Мне довелось увидеть на экране кинотеатра натуралистический и, на мой взгляд, омерзительный фильм. Его с экрана представлял профессор-искусствовед. Он сказал, что, подобно тому, как для художественной литературы вершиной является «Война и мир» Толстого, в этом же качестве для кинематографа выступает представляемое произведение. Речь шла о ленте «Империя чувств»...

Дальше читатель, вероятно, ожидает от меня проклятий по адресу порнографических фильмов. И ошибется. Предполагаю, что к порнографии этот шокирующий своим бесстыдством фильм никакого отношения не имеет. В самом деле, порнография предполагает возбуждение сексуальных эмоций и ощущений. Возможно, для некоторых людей, нуждающихся в услугах врача-сексопатолога, этот фильм мог бы раскрыться и в эротическом ключе... Но вряд ли он был рассчитан на эротизацию массового зрителя — скорее, на эпатаж.

- Так Вы, может быть, защищаете проникновение порнографии на наш и книжный, и видео рынки?

- Ни в коем случае!

На мой взгляд, существуют три уровня литературной и кинопродукции, ориентированной в большей или меньшей степени на стимуляцию сексуальных чувств и впечатлений. Сюда, во-первых, я бы отнес, собственно порнографию. К примеру, известную поэму Ивана Баркова (которого, кстати, признавали талантливым человеком многие литераторы на рубеже XVIII—XIX веков). Вряд ли стоит приводить здесь для пояснения длинный список особых журналов, видеофильмов и т. п. Далее, используем обозначение «эротика». Здесь задача создателей практически та же. Однако средства, которые при этом используются, не являются грубо натуралистическими, акцент приходится на красоту человеческого тела, многообразие ситуаций интимного общения. Помню, как в Финляндии мне более двадцати пяти лет назад посоветовали посмотреть фильм «Эммануэль» с обаятельной актрисой Сильвией Кристель. «Очень откровенная картина!» — предупредили меня. Я спросил: «Это порнография?» Был ответ: «Что вы? Что вы? Это эротика!». В те годы эта дифференциация была для меня за семью печатями. И, наконец, художественная литература, а иногда и фильмы, где вкраплены эротические сцены. Число примеров бесчисленно, а мера откровенности этих сцен варьирует в широком диапазоне. Вспомним «По ком звонит колокол?» Хемингуэя, «Сто лет одиночества» Маркеса. Рискну в этот контекст поместить цикл рассказов Бунина «Темные аллеи». Для авторов здесь эротика — не самоцель, ее появление в тексте диктуется исключительно необходимостью развития сюжета и, в конечном счете, она усиливает эмоциональное воздействие произведения.

Границы между первым, вторым и третьим, к несчастью, размыты. Почему, «к несчастью»? Готов пояснить. Как ни удивительно, эти жанровые градации могли в определенных обстоятельствах обернуться уголовной статьей. Особенно ярко это обозначилось в эпоху проникновения в семейный быт видеоаппаратуры.

Именно тогда в квартиру моего знакомого в Харькове ворвалась милиция, реквизировала видеомагнитофон и кассету с «криминальным фильмом». Это, как мне говорили, была лента «Греческая смоковница». Всякий, кому случилось позднее увидеть этот фильм у нас на телеэкране, согласится, что его трудно квалифицировать как порнографический. Между тем, «эксперты» в те времена его аттестовали как «явную порнографию», и мой знакомый был арестован и получил «срок».

К чему все эти искусствоведческие изыскания?

Однажды ко мне, как руководителю Академии обратилось одно из подразделении «высокой инстанции», стремящейся взять под контроль духовную жизнь России. Мне прислали проект обращения в высший представительный орган страны. В проекте предлагалось законодательно ограничить распространение эротики и порнографии. Меня попросили поставить и свою подпись под этим документом. Безусловно, моей нравственной позиции вполне отвечает идея ограничить расширение рынка подобных произведений. Однако подписать этот документ я отказался. Вот беда! Что в данном случае отнесут к этому законодательно осужденному жанру, а что — нет? Это будут решать уже знакомые мне «эксперты». И не отправится ли кто-нибудь в места, «не столь отдаленные», за показ фильма «Маленькая Вера» или «ЧП районного масштаба»? Не читайте «Гавриилиаду» Пушкина вслух. Чревато! Границы-то, как я уже сказал, размыты...

Да что там эта богохульная поэма! Представьте, перепишу я на компьютере, а кто-нибудь скопирует с файла известное стихотворение «Вишня» («Румяной зарею покрылся восток...») в полном, а не школьно-хрестоматийном варианте».

Или я порекомендую студентам прочитать роман Мэрдок «Черный принц» или повесть Аксенова «Поиски жанра». Не обвинят ли меня в развращении умов молодежи? Позволю себе пофантазировать. Нашли у кого-то распечатку с компьютера и доставили ее «эксперту» на заключение. Цитирую:

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем.

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змией,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я.

Когда, склонялся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо — холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом все боле, боле —

И делишь наконец мой пламень поневоле!

«Так», — потирая руки, скажет эксперт, в прошлом лектор Общества «Знания», поднаторевший в чтении старшеклассникам лекций о любви и дружбе. «Так, — повторит он, — откровенная порнография. Откроем энциклопедический словарь. Там дается точное определение: «Порнография — непристойное описание половой жизни в литературе....». Стихотворение полностью подпадает под это определение, и, следовательно, автора следует «посадить» в соответствии с Уголовным кодексом. Это невозможно? Почему? Ах, это Пушкин написал?! Жаль! Не ожидал! Ну, а кто это распечатал и, возможно, распространял? Им и займемся...».

И опять-таки время катится с непозволительной скоростью. Не приведут к результату запреты. Просто соответствующие кассеты будут стоить дороже, а Интернет и многоканальное телевидение, где все это воспроизводится, не запретишь. И пользователей не изловишь. Так что, опустить руки и делать вид, что ничего не происходит? Не думаю.

Кто не смотрел ток-шоу «Про это». Будем откровенны. Я бы не отнес его к жанру сексуального просвещения. Это скорее половое воспитание с экрана. Возведение в норму того, что может быть достоянием только двух участников интимного общения, показ и обсуждение всего этого под аплодисменты зрителей. Мне известны требования запретить эти ночные «удовольствия» какой-то части телезрителей. Я не присоединюсь к этим начинаниям. На мой взгляд, лучшим оружием всегда служит смех. Удачно или неудачно, но я попытался пародировать, творчество талантливой ведущей Элен Ханги.

Ток-шоу «Про это» в виртуальной реальности.

Элен: «Сегодня мы будем говорить о любви и (заговорщически-интригующе)...о сексе!! (Бурные аплодисменты аудитории). Мы с вами уже познакомились с садизмом, мазохизмом, лесбиянством, педерастией, онанизмом, бисексуальностью, сексом по Интернету и другими общечеловеческими проблемами, которые, к сожалению, не входят в программу не только начальной, но даже и средней школы. Сегодня мы обращаемся к очередной актуальной теме (волнующая пауза)... СКОТОЛОЖЕСТВУ!! (Овации в зале).

— Встречаем Романа! (Аплодисменты.) На сцену выходит прыщеватый юноша лет двадцати пяти и садится в кресло.

Элен: «Расскажите о себе. Все рады с вами познакомится».

Роман: «Я — зоотехник. Работаю в подмосковной сельхозартели. Образование среднее. Ветеринар. Не женат. Отец — офицер. Матери нет».

Элен, подкупающе-доверительно: «Когда же вы впервые вступили в интимный контакт с предметом вашего интереса?»

Роман: «В нашей семье я один любил домашних животных. Мне тогда, наверное, было лет восемь. Я как-то раз засунул мою любимую кошечку Бетти в сапог и...» (Аплодисменты.)

Элен, с понимающим смешком: «Зачем в сапог?»

Роман: «Чтобы не царапалась». (Взрыв рукоплесканий.)

Элен: «Несколько экстравагантно, но идея богатая! Вам удалось достичь оргазма?»

Роман: «Трудно сказать. В это время в комнату вошел отец и выпорол меня офицерским ремнем». (Смех аудитории.)

Элен: «Кто ваш сексуальный объект сегодня? Как ее зовут?»

Роман: «Машка. Она здесь». (Оживление в зале.)

Элен, оглядывая аудиторию: «Вы привели ее сюда?»

Роман: «Нет, она за кулисами. Я не привел ее — привез на грузовике. Она бы просто не дошла. Она как-никак не на один центнер потянет». (Из-за кулис слышится тоскливое мычание.)

Элен, под грохот аплодисментов: «Провожаем Романа! Прежде чем мы встретим Оксану с ее любимым догом Рексом, я прошу нашего сексолога дать необходимые пояснения».

Сексолог, поглаживая брыластые щеки: «Прежде всего обратимся к истории. Человечество от эпохи собирания плодов и, затем, охоты перешло к периоду скотоводства. Представляете безрадостную ситуацию: пастух многими неделями остается наедине с отарой прелестных овечек... Но вас интересует не история, а психология. Разве вы не обращали внимания на то, что некоторые женщины отзываются о мужчинах: «Все они козлы, скоты!» А иные юноши говорят о девушках: «Эти телки!» Так ли велика для них разница между человеком и животным? Вот вам одно из объяснений зоофилии — того, что называют скотоложством». (Аплодисменты.)

Элен: «Спасибо, профессор! В следующую субботу мы с вами обсудим проблемы труположства, педофилии, кровосмешения и многие другие аспекты эффективного полового воспитания детей, подростков, юношей и даже пенсионеров, которые с интересом относятся к нашей передаче». (Овация аудитории смешивается с коровьим мычанием и собачьим лаем за кулисами.)

Элен: «А теперь встречаем Оксану и Рекса!» (Новые аплодисменты.)

Смех смехом, а единственный способ борьбы с проникновением непристойностей в души молодежи все-таки, повторю, не запреты и даже не вышучивание, а общее повышение культуры, позволяющее ориентироваться на лучшие образцы литературы и искусства, которые по своей эстетической природе противостоят вульгарному отношению к интимной жизни человека. Короче, ханженской десексуализации не должна противостоять «сплошная сексуализация» населения, а гуманистическая, культурная эволюция, на пороге которой мы пока еще переминаемся с ноги на ногу.

[1] С 1993 г. директором этого научного учреждения Российской Академии образования, которому возвращено его историческое название, «Психологический институт», стал В.В. Рубцов.

[2] Впрочем, о «безотчетном страхе» речь уже шла в рассказе «По скелету в каждом шкафу».

[3] В двух последних случаях точная терминология заменена метафорами

[4] Юлий Исаевич Айхенвальд (1878—1928), литературный критик, эмигрант, автор ряда антибольшевистских статей в зарубежной прессе.

[5] Александр Юльевич Айхенвальд. В одной из своих работ его упоминал Сталин. Репрессирован, посмертно реабилитирован.

[6] См Петровский А. В. Психология в России XX век. М., 2000

Петровский А.В. Записки психолога. — М.: Изд-во УРАО,