На чем основана научно-познавательная деятельность?

 

«У меня есть еще одна информация»

Диктор радиостанции «Эхо Москвы»

 

Информация переводится на русский язык как «разъяснение».

Может ли существовать информация вне субъекта,

в неживой природе, когда разъяснять и воспринимать ее некому?

 

Множество исследователей ищет и так и не может найти определение термина «информация». Можно отметить всеобщую ошибку этого поиска, ведущую к тупиковой ситуации. Что же мы хотим определить? Существительное или отглагольную конструкцию? В нашем языке слова с окончанием “-ция” означают обычно направленность или наименование некоторого действия. Единственным исключением, по-видимому, является слово акация, а все остальное говорит нам о действии. Только в понимании Шеннона и Винера информация могла получить количественное, а не качественное определение, что соответствует исключительно ее пониманию, как существительного. Как понятию, которое вытекает из осязаемого предмета. Таким образом все люди нашего окружения считают естественным употребление информации, как существительного, формированию ее определения, как именование предмета, хотя на русский язык «информация» переводится как «разъяснение», т.е. действие, приводящее к пониманию ее в диалоге. Следовательно, и определение должно учитывать наличие такого диалога и передавать корректную последовательность общения некоторых субъектов и объектов, пригодных для этого, в определенных циклах общения. Мы не будем уже здесь формировать разумное определение информации, чтобы дать максимально возможное понимание термина в разных ситуациях, и отложим дальнейшее пояснение сказанного на материал, который мы приведем в главе 7. А здесь мы считаем достаточным просто указание на пример общения с русским языком дикторами радио, после которого становится ясным, почему наши школьники и ученые крайне задумчиво понимают основополагающие термины. Действительно, попробуйте воспринять отглагольное существительное как существительное нормальное и дать определение такому монстру. Представляется очевидным, что справиться с пониманием такого монстра является далеко непростой задачей. А пока продолжим наше рассуждение, оставив подробности до главы 7.

И так одним  из интереснейших фактов нашей жизни является научно-познавательная деятельность человека, происходящая без сколько-нибудь четких соглашений по так называемому «объему изучаемого понятия» – отображаемому в нашем сознании множеству предметов, каждый из которых имеет признаки, зафиксированные в рассматриваемом понятии. В общепостановочном плане это вполне объяснимо: когда изучим, тогда и сформулируем соглашения.

Однако в последние полвека предметом исследований стали терминологически неопределенные области, где, по крайней мере, внешне, не делается ничего для выработки таких соглашений. Более того, их неопределенность считается, чуть ли не изначальной.

Это повлекло за собой не только поток публикаций, где каждый автор понимает под употребляемыми им терминами то, что ему удобно в данный момент, но и общую деформацию языка, ведущую к терминологии типа «одна информация», «искусственный интеллект», «нейронные сети», и т.п. Более того, терминология «в новом звучании» фиксируется «школой такого-то», после чего мы имеем бессмысленные обсуждения в так называемых «солидных» журналах, например, допустимости употребления сочетания «система искусственного интеллекта».

За критику «терминологической демократии» авторов настоящего материала как минимум не воспримут и публицисты, и искусственники, и нейросетевики, но от этого им легче не станет – терминология «устоялась» и, к сожалению, из нее следуют не только лингвистические, но и постановочные неприятности. Такого рода «демократия» ведет познавательную деятельность человека в тупик.

И, тем не менее, мы затронем хотя бы малую часть общей проблемы постановки научных исследований. Ограничимся областью «интеллектуально-вычислительной», да и то не в полном объеме, предъявив читателю лишь некоторые реалии «информационного» мира, предлагаемого нам сегодня «на рынке окружающей нас действительности».

Для критического восприятия этого материала читателю потребуется не только сравнить предлагаемый ему взгляд с тем, что он ранее получил из других источников, но и, может быть, впервые в жизни задуматься над вопросами обоснованности ряда «фундаментальных» утверждений, весьма возможно ранее принятых им как данность.

 

Исходное состояние вопроса

В любом разговоре об «информационной науке», прежде всего, приходится помнить об основной дилемме, неизбежной в беседах такого рода. С одной стороны, в теории информации, как, казалось бы, единственном научном варианте представлении информации, сделано почти все, считается, что это классическая теория с многолетним стажем, развитая трудами выдающихся ученых с именами, известными всем со школы.

С другой стороны, задавать вопрос об определении информации на любом, сколько-нибудь серьезном научном семинаре – действие, до известной степени «неприличное». Диапазон ответов огромен – от холодного предложения познакомиться с теорией информации, до кулуарного «этого никто не знает». Примерно такие же ответы авторы получали и в ответ на вопрос о гарантиях математики в области, например, механических расчетов. От «я сам даю такие гарантии» на уровне ряда более или менее известных университетских профессоров, до полного отсутствия каких-либо гарантий – на уровне известных собственных заявлений выдающихся математиков, например, Эйнштейна [10].

Необходимо указать еще и на ряд недомолвок и противоречий, вытекающих из самого факта существования этой дилеммы. Полагая в основу изучения нечто не вполне определенное, можно получить и вполне неопределенные предметы изучения для ряда сопряженных наук, что и произошло, к примеру, со всеми направлениями, связанными с так называемыми интеллектуальными системами.

Введение понятия информатики оказалось даже не паллиативом в решении вопроса терминологической сущности информации, но не более чем фактом отделения от информации того, что фактически приходилось называть информацией, однако не могло быть к ней отнесено, ибо требовало неколичественного ее понимания. Но и очень вежливое, можно сказать дипломатическое самоопределение в шестидесятых годах XX века информатики, ее некоторое дистанцирование от информации, попытка сближения с Computer Science не привело к сколько-нибудь существенному прояснению ситуации.

Ряд академических работ определяет круг интересов информатики (вроде бы науки об информации) вне теории информации и, без определения последней, вычисляет «степень информированности общества» на уровне практически публицистического понимания информации, типа «раз информация, два информация». Распространение информатики как предмета школьного изучения ведет скорее к дезинформации, чем к информированию школьников относительно этого предмета (обратите внимание на вынужденную тавтологию нашего языка, проистекающую от первичной неопределенности термина), ибо, в конечном счете, сводит предмет к изучению компьютеров и программирования. И «заграница нам не поможет», ибо там давно вместо информатики исповедуют computer science, что просто не требует определения информации.