Грамотность, канцелярия и школа у запорожских казаков

 

Ближайшее знакомство с историей, бытом и характером запорожских казаков дает полное основание сказать, что в отношении грамотности запорожцы стояли в одно и то же время и на очень низкой, и на очень высокой ступени. В то время, когда масса запорожского войска, жившая по зимовникам, бродившая по плавням, скитавшаяся со своими стадами по безмерным степям, коснела в полном невежестве, иногда даже находилась в одичании, в это самое время масса сечевого войска, так называемого низового товарищества, по своей грамотности и начитанности стояла столь высоко, что превосходила в этом отношении среднее, а может быть, и высшее сословие людей великорусского звания своего времени. В особенности это относится к запорожцам XVIII века: если не большинство, то многие из кошевых и судей, за некоторыми исключениями, были люди грамотные, собственноручно подписывавшиеся на ордерах и письмах. Мало того: читая письма, ордера и цидулки кошевых, судей и других старшин к гетманам, панам и боярам, видим, что многие из них писали не только грамотно, но даже довольно обработанно и риторично; грамотность эта простиралась до того, что в Сечи находились лица, умевшие сочинять латинские вирши и духовные канты. «Между ними, – говорит знакомый нам Никита Корж, – были такие грамотеи, что и в лавре и в столицах редко отыскать можно было подобных им, по той причине, что в Сечи было всякого народу довольно»[1108]. Это будет вполне понятно, если мы вспомним, что Сечь весьма часто наполнялась «учеными и недоучеными спудеями» Киевской духовной академии, многими польскими, украинскими и иногда великорусскими панами и дворянами, умевшими и читать и писать, но не умевшими ужиться с порядками своей родины. Сами «московские люди», утверждавшие, будто в Сечи было правилом выбирать в кошевые человека, «грамоте не знающего», вместе с тем свидетельствовали, что нередко какой-нибудь войсковой старшина, считавшийся в Сечи неграмотным, но потом выехавший из Запорожья на Украину, оказывался в действительности не только знавшим российскую грамоту, но понимавшим «и другие науки»[1109].

А насколько были грамотны сечевые казаки, это всего лучше видеть из речи, произнесенной ими 9 сентября 1762 года в присутствии императрицы Екатерины II, в Петровском дворце в Москве, по поводу ее восшествия на престол. «Всепресветлейшая, всеавгустейшая, благочестивейшая великая государыня, императрица и самодержица всероссийская, мать отечества всемилостивейшая! Вся премудростию, силою, славою и благостию своею сотворивый Господь вечно и непоколебимо узаконил рекам ведать свой юг, магниту север, туче восток, солнцу запад, нам же, человекам, учрежденную над собою власть. Сей наш, всеобщий и непременный, долг так нас крепко понуждает и к наблюдению своему влечет, что аки бы он на скрижалях сердца нашего был написан. Его исполнение приносит нам пользу, покой, тишину, во всем благопоспешество и похвалу перед Богом, а его преступление приводит на нас бедность, неприятельские насилия, междоусобную брань, всякое злоключение и проклятие от Бога. Последовательно вся жизнь наша и все наше счастие в сей жизни зависит от власти, Богом над нами определенной, за что мы божественному Его об нас промыслу никогда лучше не благодарим, как когда тех достодолжно почитаем, которых Он сам богами и сынами Вышнего называет: а паче еще то, что как они на высочайшей степени всякого человеческого достоинства поставлены не ради своей, но ради нашей чести, славы и пользы, так и мы, их почитая, себя почитаем, себя прославляем, себе пользуем и пред Богом себя оправдываем. Чего всего в рассуждении, когда Царь небесный Ваше Императорское Величество на престол всероссийский всесильною своею десницею возвел, и мы все, сыны и питомцы Низового Днепровского Запорожского Коша, как притоманные дети и птенцы орлиного своего гнезда, не могли от несказанной радости не вострепетать, и тебе, истинной матери нашей, о чадех своих веселящейся, едиными усты и единым сердцем следующего приветствия не возгласить: Бог духов и всякой плоти, Вашего Императорского Величества дух жизни, которым вся Россия живет, движется и процветает, в священнейшем ковчеге августейшего тела дражайшим здравием и светозарным долгоденствием да оградит! Господь сил, крепкий во брани, свет державы твоея в силе и славе да удержит, дондеже оружием твоим, в руце своей крепкой водимым, всех врагов твоих под ноги тебе сокрушит. Царь веков, дом и престол Давида российского, Петра Великого, да утвердит непоколебимо и непресекомо пребывати на земле, дондеже солнце и луна пребудут на небеси! Августейшая монархиня, всемилостивейшая государыня! С сим искренно усердным желанием и верноподданническим приветствием священнейшему Вашего Императорского Величества лицу низовое запорожское войско являться дерзает и притом себя в глубочайшем благоговении к высокомонаршим Вашего Цесарского Величества стопам раболепно повергает»[1110].

Без сомнения, главнейший процент грамотных людей давала запорожским казакам Киевская духовная академия. Этим объясняется, с одной стороны, частое употребление в письмах запорожских казаков текстов из Священного Писания, вроде следующих: «Хто кому зле мерит, тою же мерою и ему возмерится»; «Дом, разделивыйся на себе, запустевает»; «Возносяйся дом твой зостанет пуст, и в жилищах твоих живущаго не будет: ею бо мерою мерил еси, тоею возмерится, по неложному глаголу евангельскому»[1111]; с другой стороны, тем же объясняется особенная страсть запорожских грамотеев к иностранным и классическим словам и вычурным, витиеватым выражениям, как, например: недишкреция, перспектива, респекция, зрепреманд, спецификованный, респонс, сатисфакция, антецессор, горизонт, Киммерийский Босфор, Эвксинский понт, Меотическое озеро, славетное гнездо Сечь, журавель на купине стоящ, пава в краснопестром пере, душепагубное езеро греховное, давать место плевосеятельствам, впасть в канекулу (бешенство, от слова «cams» – собака), отписать его превелебности, далека усмотреть перспективою своего ума, и т. п.[1112]

Грамотные люди высоко ценились в Запорожье, потому что «они святое письмо читают и темных людей добру научают». Самые расторопные из них делались войсковыми писарями и нередко, как по своему званию, так и по своему природному уму, играли решающие роли между запорожскими казаками; прозвище «лукавая пысуля» получил один из бывших войсковых писарей, человек удивительно изворотливого ума и изумительной находчивости, Антон Головатый. Огромное большинство войсковых писарей были, разумеется, малороссы, что видно из многочисленных отписок их, в которых встречаются слова и выражения вроде следующих: «Велете разставыть по квартырам слободкы Мачабыловкы»; «Расположили запорожских казаков в Екатерынинской провинцыи винтер фартерамы стороною Орелы со всеми угодиями»; «без причинения в чем лыбо и малейшых тем поселянам обыд, как из ордера его высококняжеского сыятельства видно»; «вашего сыятельства ордер по наносам пыкынерных вашему сыятельству началныков»; «дать о себе знать Екатерининской провинции по-смежно живущим владельцам таковым, скоими надобние чертижи следоватимуть»[1113]. На одном черновом документе, уцелевшем в бумагах сечевого архива, сделана приписка, явно изобличающая происхождение запорожского писаря: «Спробуваты пера и черныла, чи добре буде пысати»[1114].

Но кроме пришлого элемента, дававшего запорожским казакам большой процент грамотных людей, в самом Запорожье были рассадники грамотности, школы; запорожские школы разделялись на школы – сечевые, монастырские и церковно-приходские.

В сечевой школе обучались мальчики, частью насильно уведенные казаками откуда-нибудь и потом усыновленные ими в Сечи, частью самовольно приходившие к ним из Украины и Польши, частью же нарочно привозимые богатыми родителями в Сечь для обучения грамоте и военному искусству и называвшиеся обыкновенно в Запорожье «молодиками». Таких школьников, по показанию одних современников, находилось в Сечи сверх 30 человек; по показанию других – до 80, из коих 30 взрослых и 50 малолетних[1115]; сечевые школьники учились чтению, пению и письму; имели особый, но подобный всему войску общинный строй; располагали общей школьной суммой, бывшей всегда на руках старшего, выбирали из собственной среды двух атаманов – одного для взрослых, другого для малолетних, и по собственному усмотрению или оставляли их на прежних должностях, или низвергали по истечении каждого года; они получали доходы частью от «наказных» отцов, частью за звон в колокола и чтение Псалтири по умершим казакам, за продажу ладана в сечевой церкви, за колядку под окнами сечевого товарищества и поздравление его на праздники Рождества Христова, Нового года и Светлого Христова Воскресения; сверх всего этого сечевые школьники получали известную долю от боевых запасов – свинцу и пороху, – присылавшихся каждогодно из столицы в Сечь на все запорожское низовое войско[1116].

Главным учителем сечевой школы был иеромонах-уставщик, который, кроме своих прямых обязанностей наставника, нес на себе и второстепенные: заботился о здоровье мальчиков, выводил их, в случае повальных болезней, на «свежую воду» в луга, исповедовал и приобщал больных, хоронил умерших и обо всем случавшемся в школе подробно доносил кошевому атаману и вместе с тем пограничному доктору.

Судя по документу 1750 года, размер сечевой школы далеко не соответствовал количеству мальчиков, учившихся в ней; самый двор ее был настолько мал, что дети, собранные сюда «с разных мест, все в куче пребывают»[1117].

Монастырская школа существовала при Самарско-Николаевском монастыре и возникла вместе с первой церковью его, около 1576 года; здесь учились также малолетние и взрослые мальчики и юноши, под руководством самарского иеромонаха; предметами обучения были – грамота, молитвы, Закон Божий и письмо[1118].

Церковно-приходские школы существовали почти при всех приходских церквах запорожского поспольства, то есть подданного или семейного сословия запорожских казаков, жившего в паланках по слободам, зимовникам и хуторам. Феодосий пишет об этом: «Церковь с звонницею, на одной стороне ея шпиталь, а на другой школа составляли необходимую принадлежность всякого православного прихода в Запорожском крае». Некоторые из этих школ назывались специально «школами вокальной музыки и церковного пения» и предназначались для обучения мальчиков музыке и пению; подобные школы были в Сечи и в паланках; так, в 1770 году такая школа переведена была из Сечи в слободу Орловщину на левый берег речки Орели. «Это сделано было с тою целию, – говорит Феодосий, – чтобы среди Запорожья, в центре семейного казачества, поднять и возвысить церковное чтение и пение, чтобы в школе практически приучить молодых казаков, хлопцев, к церковному пению, образовать из них чтецов и певцов для всех вновь открываемых церквей и приходов запорожского края[1119]. Есть много оснований предполагать, что главным действующим лицом в этой орловщинской школе был любимец кошевого Калнишевского, тот знаменитый «читака и спивака», прежде бывший города Переяслава Святопокровской церкви дьячок Михаил Кафизма, которого, как отличного чтеца и певца, в 1766 году Глебов перевел из Переяслава в Елисаветград и определил в певческую должность в качестве капельмейстера»[1120]. Из других школ, сечевой, монастырской и приходских, выходили дьяконы, уставщики и писаря, всегда пользовавшиеся большим сочувствием у запорожских казаков, чем пришлые из других мест в Запорожье.

Из всего сказанного о запорожских школах видно, что в Сечи было действительно «не без грамотных», как выразился в устном ответе Антон Головатый князю Григорию Потемкину; а каков был процент грамотных на неграмотных в Запорожье, можно судить по двум документам, дошедшим до нас: в 1763 году куренные атаманы и некоторые старики «дали в Коше расписку» строго выполнять все порядки внутреннего благоустройства в своем войске и в знак того сделали рукоприкладство, «хто по простоте крестами, а хто может письмом»; тогда на 13 неграмотных в одном курене оказалось 15 грамотных[1121]. В 1779 году, после падения Сечи, когда запорожцы присягали на верность русскому престолу, то из 69 человек, принесших присягу, 37 оказалось грамотных и 32 неграмотных[1122]. Факт – в высшей степени поучительный для тех, которые составили себе представление о запорожских казаках как о гуляках, пьяницах и грубых невеждах: пусть такие люди попробуют найти подобный процент грамотности в массе среднего и даже высшего сословия, не говоря уже о низшем сословии великорусского народа означенного 1779 года.

Строго держась во всем простоты, больше опираясь на обычай, чем на письменное право, запорожские казаки держались той же простоты и в канцелярской процедуре; так, по свидетельству современника, жившего в Сечи четыре года, – все того же историка князя Семена Ивановича Мышецкого, у запорожцев не было ни особой канцелярии, ни обширного штата служащих при ней: все входящие бумаги принимал войсковой писарь, которому давался помощник, подписарий. Обязанности этих двух лиц состояли в том, что они принимали и читали царские указы, королевские послания, ханские письма низовому товариществу на войсковых радах и давали, с согласия всего войска, отписки на разные спросы и предложения, делаемые ему теми или другими царственными или правительственными лицами, причем всякое письменное дело справляли при квартире или курене писаря. Те же свидетели утверждают, что ни журналов о повседневной жизни войска, ни записок о походах его запорожцы совсем не вели[1123]. «Числа не знаем, бо календаря не маем, год у кнызи, а мисяць у неби», – обыкновенно говорили шутливые запорожцы в том случае, когда от них требовали навести справку по входящим книгам о том или другом человеке, бежавшем из московской или польской земли в Запорожье. Впрочем, есть полное основание думать, что запорожские казаки далеко не так просто вели свои дела, как представлялось то людям «московского звания», жившим или случайно бывшим в Сечи. Дело в том, что, указывая на крайнюю простоту своей жизни и отсутствие будто бы всякой канцелярщины в Сечи, запорожские казаки тем самым желали гарантировать так называемые «войсковые секреты»; по их понятию, чтобы сохранить вполне политическую независимость всего казацкого строя, нужно было держать в строгом секрете все проявления общественной и частной жизни войска, а этого нельзя было бы достигнуть, если бы они открыто заявляли о существовании у них повседневных записей всего происходившего в Сечи. Сохранившиеся до нашего времени документы Самарско-Николаевского монастыря показывают, например, что у запорожских казаков имелись архивы как при главной войсковой канцелярии, так и при каждой паланке низовых вольностей; что у них велись рассветные записи Сечи с монастырем; что у них даже производилась народная ревизия[1124]. Во время спора запорожских казаков в 1753 году со старосамарцами за обладание самарским побережьем запорожцы для доказательства своих прав обращались «к войсковой архиве», где нашли копии с универсала гетмана Богдана Хмельницкого, 1655 года, и указа императрицы Елизаветы Петровны 1746 года «на свободное Самарью и лесными и прочими угодьями владение»[1125]. В 1755 году, 4 февраля, ордером из Сечи в Самарскую паланку полковнику Федору Тарану было предписано не чинить обывателям села Чернечьего при Самарско-Николаевском монастыре никаких обид и не «притягать» обывателей и казаков села к «покуховному» сбору и ордер кошевской об этом запрещении приказывалось «содержать в сохранении для ведения при архиве в паланце, и при перемене с рук на руки, с прочими делами, полковникам отдавать, дабы излишних переписок и затруднений не последовало»[1126]. В 1769 году, в октябре, запорожские казаки, отправляясь в поход под Белгород «к Очаковской стороне», вели изо дня в день подробный дневник о своих походах, с обозначением числа всего двигавшегося войска, мест переправ, остановок, схваток, количества захваченной добычи и последовательного порядка возвращения в Сечь[1127]. Таким образом, и в этом отношении сечевое товарищество стояло на степени вполне организованного государственно-социального общества людей, живших не только интересами текущего дня, но и интересами далекого будущего, на которое они всегда взирали, по их собственному выражению, «здалека перспективою своего ума».

 

Глава 25

Почтовые учреждения у запорожских казаков

 

В стране, существовавшей исторически более двухсот лет, в стране вполне благоустроенной, в стране, где жили люди, постоянно находившиеся в живых и беспрерывных сношениях с державными и властными особами востока, запада, севера и юга, не могло не быть такого первого, но вместе с тем такого необходимого на пути развития культуры учреждения, как учреждение почт. Конечно, на первых порах в Запорожье, как и в каждой стране, роль постоянных почтарей выполняли или случайно приезжавшие в Сечь люди, или же экстренно посылавшиеся курьеры. Так, известно, что кошевой атаман Иван Сирко, в 1675 году, написавши письмо от имени всего запорожского товарищества на имя гетмана Петра Дорошенко, отправил его для передачи через «случившихся на ту пору» в Сечи чумаков[1128]. Известно также, что и на Украине генеральный судья Кочубей, посылая донос на гетмана Мазепу в Петербург, отправил его особым гонцом. Впоследствии случайных подателей и экстренных гонцов заменили постоянные почтари.

Но как рано возникли собственно почтовые гоны в Запорожье, сказать этого, за неимением каких бы то ни было данных, нельзя. Архивные документы дают указание на этот счет лишь с половины XVIII века и связывают это дело с именами Воейкова и Исакова, «командира» Новороссийской и Киевской губерний и «управителя» Новороссии[1129]. Это было в ноябре 1768 года. Зорко следя за событиями, происходившими в то время в Польше, Крыму и Турции, и постоянно рассылая для того тайных военных агентов из Сечи к русским полномочным представителям в Крым, Турцию и Польшу, Воейков, а за ним и Исаков, нашли нужным, для скорейшего получения известий о делах, происходивших в названных странах, завести в Запорожье почтовые «станицы». Тогда установлены были почтовые гоны в четырех пунктах выше северо-западной окраины запорожских вольностей, по шести лошадей с проводниками в каждом: Крюкове, у правого берега Днепра, против Кременчуга; слободе Онуфриевке на речке Сухом Омельнике, теперешней Херсонской губернии, Александрийского уезда; у южного конца балки Княжих Байраков, против известного в настоящее время Пиаровского трактира, Екатеринославской губернии, Верхнеднепровского уезда, и в селении Желтом, в прямом направлении к востоку от Княжих Байраков. Убедившись в необходимости почтовых гонов, запорожцы тот же час воспользовались намеченным трактом и соединили Сечь с последней станцией в селении Желтом, на протяжении 125 верст, также посредством четырех почтовых пунктов: от Сечи до левого притока реки Базавлука, Солоной, 25 верст; от Солоной до реки Базавлука на Церковный мост, 45 верст; от Базавлука до левого притока реки Ингульца, Саксагани на Похиловский мост, 25 верст; от Саксагани до «станицы» в Желтом, 30 верст, и далее на установленные станции. В каждом из этих пунктов устроены были почтовые станции, а на каждой станции определено было содержать для разгона 6 лошадей и к ним иметь 3 казака; казаки обязаны были возить почту и разных посланцев, с платой по одной копейке с версты за одну лошадь.

Однако заведенный порядок почтовых гонов просуществовал на первый раз в Запорожье весьма недолго: в тот же 1768 год татары огромной массой ворвались из Крыма в Запорожье, разорили в нем множество сел и зимовников, истребили массу народа, а в том числе многих почтарей с их домами и лошадьми. Но гроза скоро миновала, и тогда запорожцы последовательно, с 1769 по 1775 год, устроили у себя 8 новых почтовых гонов и завели в них образцовый порядок.

Первый, один из длиннейших почтовых гонов, шел на протяжении 292 верст, прямо с юга на север, от Сечи в Протовчанскую паланку, оттуда через реку Орель в крепость Козловскую, и состоял из 10 почтовых пунктов: от Сечи до зимовника казака Губы, у речки Чертомлыка, 20 верст; от зимовника Губы до реки Каменоватой, 26 верст; от Каменоватой до зимовника казака Кривого на речке Камышеватой Суре, 40 верст; от Камышеватой Суры до зимовника казака Войты на речке Мокрой Суре, 50 верст; от зимовника Войты до Старого Кодака, 29 верст; от Старого Кодака до Лоцманской Каменки, 2 версты[1130]; от Лоцманской Каменки через Днепр до центра Самарской паланки Самарчика, 30 верст; от Самарчика до зимовника казака Петра Рябого у речки Кильчени, 45 верст; от зимовника казака Рябого до слободы Лычкова, у левого берега Орели, 50 верст; от Лычкова через Орель в крепость Козловскую, 20 верст. При каждой из названных станций полагалось по 4 лошади и по 2 казака; прогонная плата взималась по 3 деньги с версты за 1 лошадь; жалованье почтарям, в военное время, выдавалось из сумм армейских.

Второй почтовый гон, тянувшийся на протяжении 127 верст, шел по тому же направлению, только с небольшими уклонениями: от Сечи до Чертомлыка, 20 верст; от Чертомлыка до Каменоватой, 20 верст; от Каменоватой до зимовника казака Литвина, 46 верст; от зимовника Литвина до моста на Суре, 20 верст; от моста на Суре до Старого Кодака, 19 верст; из Кодака до Лоцманской Каменки, 2 версты; отсюда, переправившись через Днепр, прямо на север по указанному выше тракту до крепости Козловской, выше правого берега реки Орели.

Третий почтовый гон шел от Сечи до Старого Кодака и от Кодака через 9 следующих пунктов: Пушкаровку, Домоткань, Бородаевку, Днепровскую Каменку, Мишурин Рог, Тройницкую, Зимунь, Потоцкую Каменку и Крюков. Очевидно, этот почтовый гон установлен был по тому самому казацкому шляху, который шел вдоль правого берега Днепра и известен был у запорожских казаков под именем Крюковского, а у академика Василия Зуева, 1781 года, под именем «твердой и ровной чернопесчаной дороги»[1131].

Четвертый почтовый гон, установленный в 1771 году, в разгар первой Русско-турецкой войны, шел также с юга на север и соединял Запорожье с Украиной, а через Украину с Центральной Россией; он имел сперва 4 пункта, потом, с 1772 года, вследствие наводнения в реке Самаре, изменен и сокращен до 3 пунктов. По расписанию 1771 года он шел на урочище Жуковское, Богданово[1132], зимовник казака Шрама у устья речки Опалихи, правого притока Самары, и урочище Барвиничную Стенку на речке Кильчени, близ зимовника Петра Рябого. Здесь полагалось по 2 лошади и по 5 казаков к ним с фуражом и провиантом. По распределению 1772 года этот гон шел на урочище Сорок могил, близ речки Вольнянки и Попасных Байраков, на речку Малую Терновку, правый приток Самары, где был зимовник войскового писаря Глобы и Шрамов брод, в устье речки Опалихи. Здесь полагалось по 12 лошадей и по 6 к ним казаков.

Установив названные почтовые гоны, Запорожский Кош до 1774 года предоставлял обязанность почтарей на всех станциях вольным охотникам, но с 1774 года возложил почтовую повинность исключительно на зимовчан, то есть семейных казаков, призывая к тому сечевых товарищей только в самых редких случаях – во время полного обеднения зимовчан, но и то лишь возлагая на них обязанность заготовления корма для почтовых лошадей в течение зимнего времени. Для этой цели составлен был список всех хат в каждой паланке запорожских вольностей и на все число приведенных в известность хат возложена была обязанность устроить определенное число станций. В список внесены были хаты всех женатых казаков, кроме неженатых и бурлацких зимовчан; в общем приведенный в известность список дал 1912 хат; на них положено было 256 лошадей и 128 почтарей.

По этому списку в Кодацкой паланке насчитывалось 184 хаты, которые должны были иметь 13 почтарей: в Новом Кодаке – 3, на мосту речки Мокрой Суры – 3, на речке Камышеватой Суре, в зимовнике казака Олексы Кривого – 5, в Сечи – 1 и в зимовнике казака Росколупы – 3. В Самарской паланке насчитывалась 891 хата, которая должна была иметь 60 почтарей: при паланке – 30, при речке Кильчени, в урочище Барвиночной Стенке близ зимовника Петра Рябого – 4, в урочище Сорок могил – 2, на речке Малой Терновке – 2, на речке Опалихе – 2, на речке Каменоватой – 3, на речке Чертомлыке – 3, в перевозе Микитином – 3, в Каменке, у места бывшей Каменской Сечи – 7. В Протовчанской паланке насчитывалась 501 хата, которая должна была иметь 33 почтаря: в Сечи – 3, в паланке на речке Протовчей – 20 и в слободе Каменке, на левом берегу Днепра, против Нового Кодака – 10.

Потребность сношения с Украиной, а через нее и с Россией, русских гарнизонов в отошедших от Турции, после мира 1775 года, крепостях Кинбурне, Таганроге, Азове, Керчи и Еникале заставила запорожцев установить еще четыре почтовых гона.

Первый из этих почтовых гонов установлен был Запорожским Кошем, по распоряжению графа Румянцева-Задунайского, для сообщения между Кинбурном и Кременчугом по следующим семи станциям: Петровой, Водяной, Саксагани, Каменке, Базавлуку, Чертомлыку и Микитиной; от Микитиной через Верблюжку на станции новосербских поселений до Кременчуга. Велено было на всех указанных семи пунктах учредить постоянные жилища – в степях устроить «землянки», или «мазанки», для защиты от холода в зимнее время, совершенно отдельные от казацких зимовников, для избавления хозяев от обременительных повинностей; у обоих берегов, против главных перевозов, сделать специальные пристанища, чтобы курьер не имел надобности переправлять лошадей с одного берега на другой, а мог бы оставить их в одной станции и, переправившись на противоположный берег, найти там других лошадей. Расстояние между станциями указано было не менее 10 и не более 30 верст; число лошадей и почтарей полагалось по 10 на каждой станции[1133].

Второй из четырех гонов установлен был от Сечи до Голой Пристани через Александр-Шанец, вдоль правого берега Днепра, по следующим 9 пунктам: в Сечи; на притоке Днепра, Большой Терновке; в зимовнике казака Павлюка; на реке Ингульце, в зимовнике казака Головко; на реке Ингульце, в зимовнике казака Шульги; на реке Ингульце, у Белых Криниц; на реке Ингульце, в урочище Городище[1134] (между Дарьевкой и Еленовкой, имениями И.И. Комстадиуса, Херсонского уезда; в Александр-Шанце; на речке Белозерке и, наконец, у правого берега Днепра, против Голой Пристани; отсюда через Днепр с правого берега на левый, к самой Голой Пристани. Самый перевоз через Днепр можно было сделать и не доезжая до места против Голой Пристани, как кажется, в теперешнем урочище Перевизке, на 2¹/₂ версты ниже устья реки Ингульца, на 2 версты ниже усадьбы владельца села Фалеевки, И.И. Комстадиуса, Херсонского уезда. Здесь имелись для переправы два дуба, две лодки и один паром.

Третий из четырех почтовых гонов установлен был по так называемому Кизыкерменскому шляху, которым в 1787 году возвращалась императрица Екатерина II из Крыма в Россию[1135]. Он шел по направлению от Крюкова из села Зыбкого у вершины речки Мокрый Омельник на Курячью Балку; правый приток Ингульца Водяную; Кривой Рог; Ингулец; Кисляковцы, «где был казак Окатый»; Ингулец, где был Гергельский пришиб; Ингулец, у зимовника казака Шульги; Ингулец, у Белых Криниц; Ингулец, в Городище, и, наконец, в Александр-Шанце. На каждой из этих станций полагалось по 10 почтовых лошадей и по 5 почтарей, а всего 100 лошадей и 50 почтарей.

Наконец, последний из четырех почтовых гонов установлен был 28 апреля 1775 года, для соединения Полтавы через крепость Петровскую, близ Бердянска, у Азовского моря, с завоеванными у турок крепостями, Керчью и Еникале; он шел на Кильчень, Новоселицу, речки Нижнюю Терсу, Верхнюю Терсу, Ганчул, устье Каменки, правого притока Волчьей, крепость Захарьевскую и до крепости Петровской.

На постройки всех станций в означенных местах дозволено было казакам вырубить необходимое количество леса и из него сделать необходимые помещения для лошадей и жилья для почтарей, полагавшихся числом по 20, при таком же количестве лошадей, на каждой станции.

На всех почтовых станциях восьми перечисленных пунктов заведен был запорожцами строгий и образцовый порядок. Почту и курьеров приказывалось доставлять от места до места «не замедля» и «безостановочно»; лошадей почтовых содержать в полной исправности и в случае разгона их немедленно заменять обывательскими. На всех станциях поставлены были из войсковых канцеляристов особые смотрители, которые заносили в книгу все приходившие пакеты и имевшиеся у курьеров или посланцев подорожные. Для правильности действий со стороны смотрителей вменялось в обязанность полковникам местных палаток делать проверки, и всякую неисправность со стороны почтарей «беспослабно» наказывать, чему имеем пример от 1770 года, 13 апреля, на казаке Герасиме Сове, строго наказанном за потертую надпись на конверте пакета на имя главнокомандующего, графа П.И. Панина. За всякий проезд определено было взимать известную прогонную плату, как с нарочных курьеров, так и с обыкновенных проезжих, без различия, будет ли то свой или посторонний человек; бесплатный проезд допускался только в весьма редких случаях, как это видно на примере казака Ивана Полонского, ехавшего из Коша в Полтаву к главнокомандующему, князю В.М. Долгорукому, по делам войска запорожского, и получившего «свидетельство» на свободный проезд, в оба конца, через запорожские почтовые станции.

3 Там же, 132, 133.

2 Что Желтые Воды приток Ингульца, в том убеждает Мышецкий.

5 Яворницкий. Вольности запорожских казаков, 249.

Записки Одесского общества истории и древностей, VII, 186.

4 Там же.

5 Записки Одесского общества истории и древностей, т. II, отд. II, III, 573.

1 Яворницкий. Запорожье в остатках старины, II, 122, 206.

2 Кулиш. Отечественные записки, 1864.

1 Летопись по Ипатскому списку.

4 Яворницкий. Вольности запорожских Козаков.

2 Записки Одесского общества истории и древностей, IV.

Яворницкий. Вольности запорожских казаков.

1 Донесения патера дона А. Комулео, благочинного св. Иеронима Римского, о турецких делах. Эти донесения, писанные на итальянском языке, доставлены автору профессором Харьковского ун. М.С. Дриновым. Комулео был иллирийским священником, знал по-славянски и потому мог объясняться с казаками без переводчика.

3 Самуил Величко. Летопись. Киев, 1848, I.

7 Летописное повествование о Малой России. М., 1847, I; История Малой России. М., 1842, II, прим. 10; История Малороссии. М., 1842, II.

3 Феодосий. Материалы для историко-статистического опис., Екатеринослав, 1880, I; Записки Одесского общества истории и древностей, VI, VII.

3 Самуил Величко. Летопись. Киев, 1851, II.

3 Костомаров. Мазепа и мазепинцы.

3 Чтения Московского общества истории и древностей, 1848, № 6.

Архив иностранных дел в Москве, 1710 г., № 3.

3 Бантыш-Каменский. Источники: в Чтениях Московского общ. ист. и древн., 1859, I; Маркевич. Указ, соч., IV.

2 Мышецкий. Указ. соч.

Афанасьев-Чужбинский. Указ, соч., I.

Яворницкий. Вольности запорожских казаков.

1 Киевская старина, 1882, III. Июнь.

4 Там же.

Записки Одесского общества истории и древностей, VI.

Записки Одесского общества истории и древностей, III.

1 Слово «лясы» одинакового корня с немецким Loos, что значит жребий, и, вероятно, перешло к казакам через поляков.

3 Клавдиус Рондо. Киевская старина. 1889, № 11.

3 Труды Московского археологического общества, 1885, X.

Труды Московского археологического общества, 1885, X.

2 Кулиш. Указ, соч., I.

2 Устное повествование Никиты Коржа. Одесса, 1842.

3 Феодосий. Материалы, I.

3 Скальковский. Указ, соч., I.

1 Не имея новых материалов для истории Самарско-Николаевского монастыря, мы представили ее в самых общих чертах, чтобы не повторить того, что о нем писано.

4 Бошан. Указ. соч.

3 Манштейн. Исторические записки о России, I.

3 Бошан. Указ. соч.

4 Михалон Литвин: Архив Калачева. М., 1854, II.

3 Там же.

9 Костомаров. Южная Русь и казачество.

2 Боплан. Указ. соч.

1 Кулиш. Польская колонизация Юго-Западной Руси // Вестник Европы. 1874, III.

2 Бошан. Указ. соч.

2 Яворницкий. Одесский Листок. 1890. № 100.

5 Скальковский. Указ, соч., I.

1 В другом источнике на этот счет читаем: «Икры пресной делать зернисто не умеют и солят с мездрою, и хорошей, как у прочих, и паюсной нет». Записки Одесского общества истории и древностей, VII.

1 Скальковский. Указ, соч., I.

4 Ambr. Grabowski. Ojczyste spominki, I.

2 Киевская старина. 1883. VI. Август.

1 Устное повествование Никиты Коржа. Одесса, 1842.

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.com

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Григорий Грабянко. Летопись. Киев, 1854.

 

[2] Миллер. О малороссийском народе. М., 1846.

 

[3] Самуил Величко. Летопись. Киев, 1848, II.

 

[4] Миллер. О малороссийском народе. М., 1846.

 

[5] Соловьев. История России. М., 1880, XII.

 

[6] Акты, изданные археографической экспедицией, 1836, IV, № 290, 430.

 

[7] Соловьев. Указ. соч.

 

[8] Соловьев. Указ. соч. М., 1879, XIV.

 

[9] Полное собрание законов. Т. IV, статья 2077.

 

[10] Маркевич. История Малороссии. М., 1842, IV.

 

[11] Летопись Самовидца. Киев, 1878; Брикнер. История Петра Великого. СПб., 1882, II.

 

[12] Мышецкий. История о казаках; Генеральная карта де Боксета 1751 г.

 

[13] Записки графа Миниха. СПб., 1874.

 

[14] От устья реки Кодыми, где и теперь находится местечко Конецполь.

 

[15] Та же балка Большой Сухой Ташлык, ниже р. Корабельной, свыше 40 верст от конца польской границы.

 

[16] ПСЗ. Т. XI, № 8276.

 

[17] См. Генеральную карту де Боксета и Капниста 1751 г.

 

[18] Записки Одесского общества истории и древностей. Т. II, отд. II, III.

 

[19] Записки графа Миниха. СПб., 1874.

 

[20] Яворницкий. Сборник материалов. СПб., 1888.

 

[21] Григорий Миллер. Исторические сочинения. М., 1846.

 

[22] Яворницкий. Сборник материалов, 135.

 

[23] Яворницкий. Сборник материалов, 47.

 

[24] Там же, 78.

 

[25] Там же, 132, 133.

 

[26] Яворницкий. Сборник материалов, 136, 137.

 

[27] Материалы для статистики Российской империи. СПб., 1839.

 

[28] Карта де Боксета 1751 г.; грамота Разумовскому 1751 г., 9 сент.

 

[29] Яворницкий. Сборник материалов, 134–136.

 

[30] Яворницкий. Сборник материалов, 192, 144.

 

[31] Григорий Миллер. Исторические сочинения. М., 1846.

 

[32] Записки Одесского общества истории и древностей, приложения: карта де Боксета.

 

[33] Григорий Миллер. Исторические сочинения. М., 1816, 54.

 

[34] Чернявский в «Истории» князя Мышецкого, 80.

 

[35] Григорий Миллер. Исторические сочинения. М., 1847, 54.

 

[36] Ястребов. Объяснительная записка Елисаветградской провинции, 1885.

 

[37] Яворницкий. Вольности запорожских казаков. СПб., 1890, 325

 

[38] «Сагайдак» значит лук: «каменный берег фигурою лука вышел, потому от татар тем урочище зовется».

 

[39] «От сих Криниц, объявляли запорожцы, граничный курган от юга к востоку длиною 40 верст и 350 саж., а от него уже к устью Каменки тож на курган, от юга к востоку, длиною 8 верст и 150 саж., но как при тех курганах не видно знаков граничных, какие есть в прочих местах, то и граница от Криниц назначена прямо на устье Каменки».

 

[40] Записки Одесского общества истории и древностей, VII, 166, 171–173.

 

[41] Там же, 173, прим. ЗО; XI, 225.

 

[42] Калачев. Архив история, и практическ. сведений. СПб., 1861.

 

[43] Яворницкий. Сборник материалов, 152.

 

[44] Федицын. Кубанские областные ведомости. Екатеринодар, 1890.

 

[45] Ростовский уезд в 1889 г. отошел к земле войска Донского.

 

[46] Антонович и Драгоманов. Исторические песни малорусского народа. Киев, 1874, I, 217.

 

[47] О порогах, заборах, камнях и островах см. наше сочинение «Вольности запорожских казаков». СПб., 1860, 33–50, 51–114.

 

[48] Яворницкий. Вольности запорожских казаков. СПб., 1890, 130–136.

 

[49] Что Желтые Воды приток Ингульца, в том убеждает Мышецк<