Положение христиан в мусульманской неволе

 

Для русских, поляков, литовцев и запорожских казаков ногайские татары страшны были не могуществом и не обширностью своих владений, не мужеством и не храбростью своих вождей, а внезапностью своих набегов, жестокими хищничествами и варварскими истреблениями всякой оседлости в землях христиан. Ногайские татары не знали в те поры земледелия, мало занимались ремеслами и промыслами, они вели кочевой, пастушеский образ жизни, занимаясь преимущественно скотоводством и коневодством, всегда нуждались в предметах первой необходимости и пропитания и потому при первом удобном случае делали набеги на области соседних им народов и старались хватать там все, что попадалось им под руку. Не проходило почти ни одного года, чтобы татары не сделали набега на Украину и соседние с ней земли: 1516, 1537, 1575, 1589, 1598, 1640, 1666, 1667, 1671 годы ознаменованы страшными набегами татар на южные славянские страны; в эти годы татары уводили в неволю по 5000, 8000, 15 000 и даже по 55 000 человек христиан[855]. Сколь велико было количество христиан, уводимых татарами в неволю, можно видеть из тех примеров, как иногда безоружные невольники, пользуясь своей огромной численностью, восставали на пути следования в Крым против своих похитителей, избивали их поголовно и вслед за тем возвращались на родину. Увод в плен христиан был главнейшей целью татарских набегов на христианские земли, оттого набеги татар год от году принимали все большие и большие размеры, но особенно усилились с тех пор, когда крымские татары, с 1478 года, при хане Менгли-Гирее, подпали под верховное влияние Оттоманской Порты[856]. В дошедших до нас письмах татар к своим родственникам, которым они писали с пути набегов на Украину, читаем: «Запорожским черкасом разоренье большое, а татарам Господь Бог дал добычи больше, – не в которой посылке таковой добычи не бывало, ни одного нет без ясыря, а у многих по два, по три, по четыре или пять ясырей… У меня 20 ясырю, у Арслан Газы Мурзы 10 ясырю, у Каплан Мурзы 10 ясырю, у всех наших товарышей ясырю по 2, по 8 есть, кроме Алаша, никого без ясырю нет»[857]. Пленные христиане составляли для татар главный источник их богатства и служили даже предметом государственных налогов для крымского хана: «А новой-де хан крымской учал править на татарах со всякого полоненика по 10 коп.»[858]. В большинстве случаев невольники шли на восточные рынки как предмет купли и продажи; торговля невольниками развита была у татар на самых широких началах: татары, по замечанию современника, всегда были богаты невольниками, употребляли их и для продажи, и для залога, и для подарков, и во всякое время имели их под руками. Если какой-либо из татар случайно и не имел в известную минуту невольника, а между тем у него спрашивали этот товар, то он наперед заключал с покупщиком контракт и потом, имея у себя даже одного коня, мог доставать ему условленное число живого товара. Татары снабжали все восточные рынки христианскими невольниками: корабли, приходившие к ним из Азии с оружием, одеждой и лошадьми, отходили от них с христианским ясырем. Видя, какое множество каждогодно идет невольников в Крым из христианских стран, один меняла-еврей, сидевший у ворот Тавриды, спрашивал в недоумении у них, неужели в их странах все еще остаются люди[859]. Из всех невольников с особой охотой татары старались хватать женщин, которых называли они «белым ясырем» или «белою челядью» (от белых платков, коими покрывали свои головы невольницы). Захваченные в неволю славянские женщины шли для удовлетворения прихоти восточных деспотов, то есть турецких вельмож, купцов и даже самих султанов.

Положение несчастных невольников, и в пути, пока их вели в Крым, и в самом «невир-царстве», было поистине ужасающее. Захваченных в неволю людей татары расставляли в ряды по нескольку человек, связывали им назад руки сыромятными ремнями, сквозь ремни продевали деревянные шесты, а на шеи набрасывали веревки; потом, держа за концы веревок, окружали всех связанных цепью верховых и, подхлестывая нагайками, безостановочно гнали по сухой, черной, выжженной солнцем степи, убивая на месте слабых и питая сырой и дохлой кониной живых. Так догоняли жестокие изуверы несчастных до турецкого города Кизыкерменя, стоявшего у правого берега Днепра[860], и отсюда на нескольких дубах, то есть больших высоких лодках, переправляли их с правого берега на левый в татарские владения. Здесь гнали уже не спеша и не спеша добирались до реки Конские Воды к урочищу Кара-Мечеть. У Кара-Мечети татары пускали своих лошадей в степь на вольный попас, а сами приступали к дележу «ясыря». Но прежде чем начать дележ, они прикладывали каждому невольнику раскаленное огнем тавро на тех же местах, на которых прикладывают его и лошадям, и только после этого делили между собой свою добычу. Получив в неотъемлемую собственность невольника или невольницу, каждый татарин мог обращаться с ними как с собственной вещью; в этом случае особенно печальна была участь женщин: сластолюбивые мусульмане, не стесняясь ничьим присутствием, девиц насиловали при родителях, а жен при мужьях[861]. Тут не одна женщина оплакивала свой позор и не одна девушка теряла свое девичье «вено».

 

Пид двором зелененьким

С татарыном молоденьким.

 

«И бесчеловечное сердце, – говорит очевидец, – тронется при прощании мужа с женой, матери с дочерью, навсегда разлучаемых тяжкой неволей; а зверские мусульмане бесчестят жен и детей в глазах мужей и отцов; обрезывают детей в присутствии родителей; одним словом, совершают тысячи неистовств»[862].

У Конских Вод татары разделялись на две главные массы: ногайцы шли на Кинбурн, крымчаки на Перекоп. Дойдя до своих мест, татары открывали торг невольниками, продавая их от самой высокой до самой низкой цены, смотря по товару: иногда брали целую кучу золота за одну невольницу, иногда красную феску или пару пистолетов за целый десяток невольников. Когда невольников выводили на площадь для продажи, то их ставили гуськом, одного за другим, точно «журавлей в полете», в числе нескольких десятков, прикованных друг к другу около шеи, и такими партиями продавали с публичного торга; при этом продавец очень громко выкрикивал, что выставленные рабы – самые новые, простые, нехитрые, королевского (то есть польского, литовского и украинского) народа, а не московского, считавшегося в Крыму хитрым, коварным, способным к побегам и потому сравнительно дешевым. При покупке выведенные невольники тщательно осматривались покупщиками, начиная с внешнего вида и кончая сокровенными частями тела: требовалось, чтобы у раба или рабы зубы не были редки и черны, чтобы на теле не было рубцов, бородавок, шишек и других недостатков. Однако ловкие продавцы иногда надували самых строгих оценщиков живого товара: лучший товар, девушек и мальчиков, они выводили после тщательного ухода за ними, предварительно откормив их, набелив, нарумянив и одев в дорогой шелк. Особенно высоко ценились у татар красивейшие девушки: «оне покупались иногда на вес золота и тут же на месте с барышом перепродавались». Главным местом торговли невольниками был крымский город Кафа, теперешняя Феодосия, с 1475 года непосредственно принадлежавший Турции, имевший в себе артиллерию и сильный гарнизон из янычар, кавалеристов и «двух видов» милиции. Но кроме Кафы невольники продавались в городах – Карасубазаре, Тузлери, Бахчисарае и Гёзлеве, переделанном по-русски в Козлов и называвшемся по-гречески Евпаторией. Здесь всегда жили турки, арабы, жиды, греки, армяне, покупавшие невольников и платившие дань за право торговли крымскому хану и турецкому паше, жившему в Кафе[863]. В Кафе можно было всегда встретить массу, иногда до 30 000 человек, христианских невольников, то вновь приводимых на рынок, то отправляемых в далекие страны на кораблях. «Этот город, ненасытная и беззаконная пучина, кровь нашу пьющая, лежит в удобном для морской торговли месте». Проданные невольники развозились по отдаленным царствам и народам «черного племени» – сарацинам, персиянам, индийцам, арабам, сирийцам, ассириянам, в Грецию, Египет, Палестину, Сирию, Анатолию и по всему Турецкому царству. Много и тут несчастным приходилось испытывать мучений. С одним судном их поднимали такое множество, что от тесноты они не могли ни двигаться, ни прилечь на пол: стоя принимали пищу и стоя спали; от такой тесноты и изнурительной поездки невольники целыми массами болели и целыми массами умирали; последних, без лишних церемоний, немедленно сбрасывали в глубокие волны моря. Так везли их неделями, даже месяцами, смотря по погоде и по расстоянию места, куда они были проданы[864].

Положение христианских невольников, смотря по их роду и возрасту, было различно. Мальчиков, захваченных в неволю, прежде всего «турчили и басурманили», то есть обрезывали и обращали в магометанскую веру, а потом отдавали в гвардию турецкого султана, так называемый корпус янычар, и именовали их «детьми султана», а по достижении зрелого возраста иногда делали полководцами, иногда придворными чиновниками. Стариков и немощных, негодных к продаже и работе, татары отдавали своим сыновьям, которые на них, как на зайцах молодые собаки, учились стрелять, убивая несчастных камнями, вырывая им икры, подрезывая подколенки или заживо бросая в море[865]. Женщин, особенно благородного происхождения и, главное, красивых, умевших петь и играть, оставляли в гаремах, призывали к участию в пирах и весельях. Самые красивые из них попадали даже в султанские серали. Таковы, например, жена Сулеймана I, пленная русинка, поповна из галицкого Рогатина, Росса, или Роксолана, по-турецки Хуррем, то есть радостная; жена Османа II Миликия, русская пленница простого рода; также русская султанша, мать Османа III, известная своей набожностью, «одна из святейших женщин, чистая как Мария, мудрая как Сабейская царица, умеренная как Азиа, сестра Моисея, и благочестивая как Раабия Адуйе», умершая в 1766 году, 80 лет от роду[866]. Взрослые невольники сперва делались кастратами, то есть скопцами, клеймились на лбу и на щеках, потом сковывались железными цепями и отдавались на общественные работы турецкой столицы и других городов. Днем они беспрестанно изнывали от тяжких работ под страшно палящими лучами знойного восточного солнца, ночью томились в подземных темницах, а жизнь свою поддерживали гнилым, покрытым червями, отвратительным даже для собак мясом дохлых животных[867]. Особенно печально было положение тех невольников, которые попадали в Фес и Марокко. Европейские историки пишут об этом так: «Самые тяжелые работы, возлагаемые в Европе на злодеев, ничто в сравнении с теми, которые терпят много честных людей в этом новом Египте. Пленные, запираемые каждый вечер, ранним утром выводились на работу жестокими надсмотрщиками, которые осыпали их ударами и проклятиями. Одни работали преимущественно над постройками, которые воздвигал император… Другие работали в конюшнях, мололи руками на мельницах. Варвары надсмотрщики наказывали немедленно всякий малейший промах, малейшую невнимательность. Они часто настолько бесчеловечны, что отказывали несчастным пленным во времени съесть кусок хлеба. Уже утомленных днем, они часто тащили их ночью на новую работу, с оскорбительными криками… Что окончательно возмущает природу, так это то, что часто людей прятали на ночь в подземные круглые тюрьмы, около пяти локтей в диаметре и три локтя глубины. Туда спускали их по веревочной лестнице, которую принимали потом и накладывали на отверстие железную ляду. Пища их неутешительнее. Им не давали ничего на пропорцию, кроме фунта черного печенья из ячменной муки и немного оливы. Голод заставлял многих из них рисковать скакать с очень высоких стен, единственно за тем, чтобы собрать диких луковиц на мавританском кладбище. Платьем служила для рабов обыкновенно рубаха из грубой шерсти с капюшоном; вместе с тем она же служила им головным покровом, сорочкой и штанами. Башмаков давали по четыре пары на 18 месяцев, хотя известка и тяжелая ежедневная работа портила их в гораздо более короткое время. Были примеры, что императоры убивали многие сотни пленных христиан, и делали это или для забавы, или потому, что находили их недостаточно исполнительными»[868].

Но самое ужасное положение было тех взрослых мужчин-невольников, которые попадали на турецкие суда-кадриги, или галеры, называвшиеся у запорожских казаков каторгами. Здесь их было не меньше, чем на общественных работах в городах. «На всех военных судах турок, – пишет православный серб Юрий Крижанич, – не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения». Галерой называлось большое морское судно на три паруса, два тента, три большие и четыре малые пушки, для 450 человек среднего числа экипажа, с 25 или 30 скамьями для гребцов. «Это было первобытное латинское судно вроде того, какое можно видеть на колонне Траяна; века внесли в него мало усовершенствований. Вообразите себе плоское, длинное, очень узкое, очень низкое двухмачтовое судно, длиной почти 50 метров, шириной 10 метров, идущее в одно время и на веслах, и на парусах. Гребцы, в числе около 300, сидели прикованные на 25 или 30 скамьях, пересекавших и заграждавших палубу наполовину с левой, наполовину с правой стороны. Пять или шесть гребцов на каждой скамье приводили в движение одно весло, которое опиралось на подставку, торчащую сверх палубы. Левые скамьи отделялись от правых проходом – узким помостом, служащим для перехода с задней части в переднюю. В этом проходе, более возвышенном, нежели скамьи, прогуливался галерный пристав («баша турецький, басурманский, недовирок хрестиянський») с кнутом в руке (в думах «с червовою таволгою»), управляя невольниками, прикованными под его ногами. Волны постоянно хлестали галерных невольников, прикованных к очень низкой палубе и обнаженных во всякую погоду до пояса. Спали и ели они по сменам, не оставляя своих скамей и не останавливая хода своей галеры. Они не знали никакого отдыха, даже в праздники, не имея никогда права протянуться, переменить место, уйти на минуту от этой холодной скамьи. Единственно возможный отдых был для них тогда, когда корабль входил в гавань для поправок или для того, чтобы запастись съестными припасами. Тогда позволялось нескольким каторжникам, не всем без различия, но привилегированным, дворянам, потому что в числе галерных невольников были и дворяне, – работать в гавани над земляными и очистительными работами»[869].

Поразительно трогательно описано бедствие христианских невольников, попавших на турецкие галеры, в народной казацкой думе «Плач невольников на турецкой каторге».

 

Шо на Чорному морю,

Потреби царський,

Громади казацький,

Там много війська понажено,

У тры ряды бидных, бищасных невольныкив посажено,

По-два та по-три до купы посковано,

По-двое кайданив на ноты покладено,

Сырою сырыцею назад рукы повьязано.

Толи бидни, бищасни невольныки на колина упадали,

В гору рукы пидиймалы, кайданами бряачали,

Господа мылосердного прохали та благали:

«Господи мылосердный! создай в неба ясне сонце-мите,

Нехай будут кайданы коло нить опадати,

Сырая сырыця коло рук ослабати,

Хай мы будем, бидни, бищасни невольныкы,

У чужий земли хоч мале число полегкости соби мати, —

Тее воны промовляли.

Аж ось баша турецький бусурминський,

Недовирок хрестиянський,

По рынку вин похожие,

Вин сам добре тее зачувае,

На слугы свой, на туркы-янычары, зо зла гукае:

Кажу я вам, туркы янычары, добре вы дбайте:

Из ряду до ряду захожайте,

По тры пучкы терныны та червоно и таволгы набирайте,

Видного невольныка по-трычи в одним мисцн затынайте».

Тоди туркы-янычары из ряду до ряду захожали,

По тры пучки терныны и червоной таволгы у рукы брали,

По-трычи в одним мисци бидного невольныка затынали,

Тило казацьке мододецьке коло жовтои косты обрывали,

Кровь хрестианьску неповынно пролывали.

 

Еще пронзительнее изображает положение христианских невольников в земле турецкой известный ученый XVII века, архимандрит Иоанникий Галятовский. «Эта неволя, – говорит он, – и египетскую неволю, и египетские работы, и вавилонско-ассирийское пленение и римское от готов низложение превосходит. Если бы эти люди, которые там терпят, предвидели свои беды, то они тысячекратно пожелали бы умереть, нежели сносить их. Поистине это подобно тому, когда человек находится при смерти и жизнь его уже прекращена смертью, но он все еще находится многое время в томлении; он еле жив, но уже издыхает, – в таком положении и христианин, находящийся у турок. Турки вымучивают превеликую дань у невольников, и, если христиане не имеют чем заплатить, потому что дань всегда бывает велика, иногда навесят на чрево их оковы, и в таком виде, связанные по рукам и по ногам, они ходят от дверей к дверям, призывают проклятого Магомета и обращаются везде с просьбами; если же ничего и ниоткуда не достанут, тогда таких бьют по подошвам великими костурами (дубинами) и даже до смерти убивают, а детей их за оброк берут и в тяжкую неволю продают. Если турки злословят Господа Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, то христиане принуждены всегда молчать; а когда христианин вздумает хоть одно слово изректи на славу Спасителя нашего, такого, против его воли, насильно обрезывают; а если невольник осмелится сказать что-либо противное о Магомете, то его немедленно сожигают. Некоторые из турок, так называемые мончаны, то есть перекупщики, или барышники, после войны мусульман с христианами покупают себе пленных христиан, набирают на одну цепь по 50 или 60 человек и в таком виде гонят их впереди себя, как скот, до своих пределов. Затем этих несчастных, по рассмотрению и по своей воле, принуждают к тому, на что кто способен; если же какие-либо из них окажутся почему-либо им неприятны, то таких впрягают в ярма по два человека и орют ими землю. Женитьбы пленникам не запрещают, но когда родители состарятся, то, оставив их детей, самих родителей выгоняют из домов и продают в вечную неволю; оттого знающие это вовсе избегают женитьбы. Но еще горше положение пленных ученых и людей духовного звания и вообще тех людей, которые не привыкли к тяжелой ручной работе; таких особенно мучают, бранят и изнуряют, а поганские юноши влачат их по земле, по грязи, зимой же по песку, камнями и кольями погоняют и многим раны наносят. Особенно жалостно бывает, когда пленник подвергается болезни: тогда, пока он жив, его не оставляют в пути и в самой тяжкой болезни несчастного подгоняют нагайкой и заставляют продолжать путь; если же он не будет в состоянии вовсе идти, то его привязывают за руки и за ноги вдоль лошади лицом вниз и в таком виде везут; если же он умирает, то его бросают в ров или долину на съедение орлам и воронам. Находятся многие из наших, которые тайным бегством уходят из неволи: удобнее всего бежать тем, которые живут в Европе (то есть в Европейской Турции), потому что им не нужно переправляться через реки, на которых переправа может быть опаснее, нежели на узком Геллеспонте. Обыкновенно невольники уходят летом во время жатвы, когда можно спрятаться в хлебе и прокормиться; они идут даже ночью, потому что предпочитают лучше быть съеденными лесными зверями, нежели возвращаться к своим господам. Те же, которые решаются бежать из Малой Азии, идут по узкому Геллеспонту между Сосфен и Авиндона, которые теперь называются Богозассоровы; они берут с собой топоры и веревки, потому что секут деревья и вяжут плоты, но не имеют никакой пищи, кроме соли, которой притрушивают некоторые зелья; едят даже рыбу чилики; взирая на солнце небесное, они пускаются в море, добираются до полуночных областей, и если погода им благоприятствует, то в 4 дня переходят море; если же поднимется противный ветер, то они или погибают, или приносятся вновь к азиатским берегам; оттого больше пропадают в пути, нежели возвращаются в отечество. В таких бедах одни из них утопают, других звери разрывают и пожирают, третьих пастухи поганские побивают, а четвертые, после долгого блуждания, от голода умирают. Беглецам особенно благоприятствуют греки и армяне: они помогают им в бегстве, одевают в свое платье и на венецианских кораблях отправляют домой, и хотя сами за то лютые казни терпят и имений лишаются, однако оказывают милосердие беглецам и сочувствуют им, за что сподобляются от христиан благодеяний и любви, когда последние приходят в Рим или Кампостелию к апостольским гробам. Турки для возвращения несчастных беглецов прибегают к волшебным приемам и чарованиям и тем назад их возвращают; делают же это таким образом: пишут на хартии, на терминке, имя беглеца и вешают это над местом пребывания его; потом волшебными словами и заклинаниями наводят на беглеца такой страх, такие страшные мысли и ужасные фантастические призраки, как, например, лютых львов и других зверей, страшных змей, несущихся на них, или целящееся против них страшными волнами море, великую реку или озеро, или непросветную на многие дни тьму, – и такими страхами принуждают их возвратиться назад[870]. Так утверждают авторы рукописи «Лебедь» 1679 года, хранящейся в Императорской публичной библиотеке.

 

Глава 18