Cухопутные и морские походы запорожских казаков

 

Походы запорожских казаков, смотря по тому, против кого они предпринимались, были сухопутные или морские: походы на суше главным образом предпринимались против поляков и реже против татар и турок, походы по рекам и морям почти всегда предпринимались против татар и турок. В сухопутных походах всегда преобладала конница над пехотой; это обстоятельство обусловливалось, разумеется, характером самой местности, на которой должны были действовать казаки: они вели войны в степях, где кони играли такую же незаменимую роль, как лодки на водах, и где без коня немыслимо ни настичь врага, ни убежать от него. Оттого конь всегда необходим был для запорожского казака: запорожец постоянно должен был держаться настороже, чтобы иметь возможность во всякое время не только отбиться от наездника-татарина, но и быть в состоянии догнать его, отнять у него ясырь или добычу. Сухопутные походы предпринимались запорожскими казаками большей частью весной, около Иванова дня: «Як прыйде весна красна, буде наша голотонька рясна»; зима – жестокий враг казака. С весной, когда зашумят в запорожских лугах камыши, густая трава и высокий лес, когда Днепр покроет свои пороги водой и выйдет из берегов, тогда к запорожцам потянется все, что до весны тихо и мирно сидело по городам, селам и деревням в старой Украине или в отдаленных зимовниках самого же Низа.

Задумав поход против татар, турок или поляков, запорожские казаки прежде всего условно палили в Сечи из пушек, затем посылали «круговую повестку» казакам-зимовчакам, жившим по хуторам, слободам и бурдюгам[954]. Тогда, по этому зову, точно пчелы к своим ульям, спешили к сборному пункту отовсюду казаки верхом, с оружием, с продовольственными запасами. Тут, если дело шло о спешной оборонительной войне, когда, например, нужно было отбить нападение врага, отнять у него ясырь, то казаки собирались в поход быстро, бросались на врагов стремительно, выступали на бой с мужеством, не щадя ни жизни, ни сил, и потом так же быстро возвращались в Сечь[955]. Если же дело шло о наступательном походе, особенно больших, грандиозных размеров, то запорожские казаки привлекали к своим походам и малороссийских казаков. Тогда посланцы от запорожской старшины отправлялись по украинским городам и вербовали охотников до военных походов; такие вербовщики обыкновенно выбирали базарные или ярмарочные дни, входили в толпу, поднимались на возы и громким голосом кричали: «Кто хочет за христианскую веру быть посаженным на кол, кто хочет быть четвертован, колесован, кто готов претерпеть всякие муки за святой крест, кто не боится смерти, – приставай к нам! Не надо бояться смерти: от нее не убережешься. Такова казацкая жизнь!»[956] Собравши возможно большее число охотников до походов, запорожская старшина открывала большую раду, на раде излагала «славному низовому товариществу» о цели своего созыва и об общих планах войны, потом распускала всех на несколько дней по куреням, зимовникам, слободам и бурдюгам с целью запастись необходимыми принадлежностями для продолжительного похода – продовольствием, боевым оружием, тяжелыми возами, сильными лошадьми, – и после всего этого объявляла поход[957].

 

Ой, у поли могыла, широка долына.

Сызый орел пролитае:

Славне військо, славне запоріжське,

У поход выступае.

Ой, у поли могыла, широбка долына,

Сызый орел пролитае:

Славне військо, славне запоріжське

А як зодото сяе.

 

Оригинальное зрелище представляла собой в это время масса запорожских всадников, движущаяся по степной равнине. Впереди всех ехал на коне войсковой хорунжий с красным стягом или хоругвью в руке; за хорунжим, во главе самого войска, на прекрасном аргамаке, убранном богатейшей сбруей, шел «власный» кошевой атаман, вручавший свою власть на время своего отсутствия в Сечи «наказному» атаману[958]. За «власным» кошевым атаманом выступала пехота, конница и артиллерия, разделенная на полки и сотни с особыми полковниками во главе. Вместе с войском шло целое сословие людей – кузнецов, слесарей, кашеваров и особенно могильников, по-теперешнему саперов[959], умевших, в случае надобности, быстро возводить различного рода земляные укрепления, то есть насыпи и рвы для защиты от неприятелей[960]. Вместе же с войском двигались и тяжелые возы, на которых запорожцы везли свою артиллерию и часть своего вооружения[961] и которые они употребляли как средство для перевоза своих раненых и как средство для укрепления против неприятеля. Запорожцы шли всегда табором, заключая вовнутрь его пехоту и оставляя вне его конницу; для наблюдения за движением неприятелей отряжали во все стороны, на версту от табора, передовых казаков-разведчиков. Они подвигались медленно и шли большей частью ночью, днем же останавливались по глубоким балкам, большим оврагам и мелким кустарникам; в пути всегда соблюдали строгие меры предосторожности: не разводили огней, не курили люлек, не позволяли ржать лошадям, завязывая им морды платками, веревками, ремнями, старались говорить между собой сдержанно, вполголоса или даже совсем шепотом; для ориентирования на местности брали с собой так называемый нюрнбергский квадрант, род компаса.

Как совершались сухопутные казацкие походы изо дня в день, как запорожцы делали нападения на неприятелей, как захватывали они добычу и как возвращались к себе домой – это отчасти показывает дошедший до нашего времени от 1769 года, 11 октября, «мемориал» казацкого похода к Очаковской стороне и к Аккерману. Осенью, 25 сентября, из Коша вышли в «партию», при старшинах и полковниках, 3100 человек казаков. Переправившись через речку Синюху, они имели в тот же день ночлег; следующим днем перешли вброд реку Буг, добрались до речки Подыми и здесь расположились на ночлег, расставив по курганам «бекеты»; следующим днем, чуть свет, двинулись вверх по-над Подымью и были в пути до полудня; в полдень, сделавши обеденный роздых, от Подыми пошли в степь, через балки к Очаковской стороне, в низовье Буга и, дошед до Чарталы, ночевали. От Чарталы направились к Чачиклее и там довольно долго отдыхали; к вечеру, переправившись через Чачиклею, ночевали близ этой речки. От Чачиклеи дошли до Тилигула и, вследствие большого ливня, расположились здесь на ночлег, расставивши на ночь караулы. Чуть свет стали переходить реку, но вследствие большой грязи переправились через нее до половины дня. От Тилигула взяли на Куяльник; тут, захватив на пути в добычу 10 татарских лошадей, прибыли в балку, падающую в Куяльник, и в ней ночевали под собственным караулом. С рассветом, 1 октября, снялись с места, перешли Дальник и около него стояли весь день; здесь с бекета заметили трех ногайцев, выслали для поимки их старшину с казаками, но высланная старшина поймать ногайцев не могла. Тем же вечером двинулись по-над Дальницким лиманом, впадающим в Черное море, и шли в ночное время степью; тут напали на ногайское стадо и семь человек пастухов при нем; из пастухов двух зарезали, а пятерых взяли живьем и подвергли допросу; из допроса узнали, что у моря имелось много лошадиных табунов и при них небольшое число пастухов. После этого бросились к морю, всю ночь искали стад, хватали их, а пастухов резали. Пришед к селению Хаджибею, около него ночевали и уже готовились напасть на самое селение, но вдруг, неожиданно узнав, что в Белгород прибыли из Очакова 200 человек, бросились на турок. Здесь, видя свою малочисленность, спешились с коней, вступили в перестрелку, многих турок перебили, девять человек взяли в плен, которые то от ран, то от сырой и холодной погоды потом поумирали в пути; тут взяли в добычу ружья, лошадей с уборами, два знамени, железную булаву, медные литавры и «весь багаж». После этого вновь устремились на Хаджибей; наскочив на него, многие хаты и разные строения в селении и около него пожгли, а добычу забрали себе: тут же, частью вырезавши, частью забравши в плен пастухов, захватили 20 000 лошадей, 1000 голов рогатого скота, 4000 овец и 180 верблюдов. Погромив Хаджибей, пошли от моря по-над Хаджибейским лиманом и пришли до первого Куяльника Кучурганского; переправившись через него и отдохнувши, ночью перешли второй Куяльник и, тут немного отдохнув, направились к третьему Куяльнику; 3 октября добрались до Тилигула, переправились через него, отдохнули; потом дошли до Чачиклеи, ночью перешли через нее и также имели отдых; 4 октября доехали до устья Чарталы и отдыхали в течение ночи; наконец, 5-го прошли по-над Бугом и переправились вместе с отбитым у татар и турок скотом через Буг, выше Гарда, в Кривом, поделавши «плавки», и тут «учинили всему войску роздых»[962].

Таким же характером отличались и морские походы запорожских казаков. Разница состояла лишь в том, что в последнем случае запорожцы отправлялись в путь в больших лодках, как мы уже знаем, называвшихся у них чайками (от татарского слова «каик»=«чаик», то есть круглая лодка), или дубами[963]. Здесь лодка была столь же необходима, как в степи конь.

Лодки у запорожцев были двоякого рода – речные и морские. Речные делались для рыбной ловли и «для всякого припасу хоромного и дровяного» и могли вместить в себя самое большее количество пловцов – 10 человек. Все лодки, как речные, так и «челны морские», или «чайки», частью доставлялись готовыми из Украины или даже из глубины России[964], частью же сооружались в самой Сечи.

Способ построения морских лодок у запорожцев не был особенно сложен: по дошедшему до нас преданию, первоначально у них были лодки, сделанные из буйволовой кожи, для удобства перетаскивания их от одной речки к другой по суше[965]; с течением времени первобытные лодки заменились большими чайками. Чайки эти сооружались в особом месте Сечи, войсковой скарбнице, и по своему внешнему виду напоминали неаполитанские фелюки, испанские баркелонги, с кормы и носа островатые[966], без киля и палубы, размеров весьма различных: длиной от 50 до 70, шириной от 10 до 12 или от 18 до 20, высотой до 12 футов[967]. Основой для такой чайки служило дно, выдолбленное из ивового или липового бревна, длиной обыкновенно около 45 футов; к этой основе прибивались с обоих боков, снизу вверх, дубовые доски, длиной до 12, шириной до 1 фута каждая, нашивка досок прибавлялась до тех пор, пока лодка не получала означенных размеров длины, ширины и высоты. После этого сооруженную лодку осмаливали и приделывали к ней два руля или загребные весла, одно на корме, другое на носу, для того чтобы не поворачивать ее с одной стороны в другую и таким образом действовать ею свободно, без потери лишнего времени. Затем к бортам осмоленной лодки, с наружной стороны, вдоль досок от кормы до носа, посредством лыка или боярышника, привязывали пучки камыша, толщиной от 6 до 18 футов, чтобы предохранить ее от потопления во время морских волн и защитить во время жарких схваток от вражеских стрел. При каждой чайке, смотря по ее величине, прикреплялось от 20 до 30 и даже до 40 весел с обеих сторон; среди чайки ставилась одна мачта, а к мачте, в случае надобности, прикреплялся парус; таким образом, чайка могла идти в одно и то же время и на веслах, и на парусах; впрочем, казаки при сильном попутном ветре всегда предпочитали идти на одних веслах и избегали парусов, которые могли выдать их неприятелям. Ко всему этому на каждую чайку ставились с одной стороны бочка для сухарей, длиной 10, в поперечнике 4 фута, со втулкой сверху для просовывания в нее руки, а с другой – 4 или 6 фальконетов, то есть небольших кованых железных или медных пушек для стрельбы из них по неприятелям. Впрочем, в начале исторической жизни запорожские казаки никаких с собой пушек во время морских походов не возили и только под конец XVII века стали снабжать себя фальконетами, и то небольших размеров, потому что малые суда их не могли выдерживать ни тяжелых оружий, ни палубы[968]. Над каждой чайкой работало не менее 60 человек в течение 15 дней; в две или три недели они изготавливали от 80 до 100 лодок.

В сооруженную таким образом лодку садилось от 50 до 70 казаков, из коих каждый имел саблю, две рушницы, шесть фунтов пороха, достаточное количество пуль, несколько ядер для фальконетов, один нюрнбергский квадрант и необходимые жизненные припасы, как то: сухари, копченое мясо, вареное пшено или кашу и ячменную муку, из которой приготавливалась саламаха; спиртных напитков возить с собой казаки не смели, потому что пьяниц в походах не терпели, и если замечали кого-либо в нетрезвом виде, тот же час выбрасывали за борт лодки, «ибо трезвость считали необходимою при исполнении своих предприятий»[969]. Походную одежду казаков составляла рубаха, двое шаровар, кафтан толстого сукна и шапка: хотя в мирное время запорожцы одевались очень богато и нарядно, но для морских походов обряжались в самые старые ветоши, тогда как турки, напротив того, выходя на войну, одевались в дорогие платья и украшались «золотыми и алмазными» вещами[970].

Для морских походов выбиралось преимущественно осеннее время, особенно пасмурные дни и темные ночи, перед новолунием, когда можно было скрыть всякое движение против неприятелей. Казацкие чайки выходили прямо из гавани от Сечи и спускались по Днепру; они шли так тесно, что гребцы едва не задевали друг друга веслами; впереди всех неслась чайка кошевого атамана, на которой развевался атаманский флаг. Так доплывали запорожские казаки по Днепру до острова Тавани и стоявшего против него на правом берегу реки турецкого города Кизыкерменя. Турки, проведав о движении казаков, принимали против них свои меры: они протягивали от крепости Кизыкерменя до острова Тавани, поперек Днепра, и от городка Ослана до того же острова Тавани, поперек реки Конки, в этом месте соединяющейся с Днепром, железные цепи, посреди реки устраивали ворота, а на ворота из городков наводили пушки. Казалось, всяк, пытавшийся пройти через эти роковые ворота, должен был неминуемо погибнуть в них. Но казаки, в свою очередь, принимали меры: пользуясь темнотой ночи, они сваливали в лесу несколько высоких деревьев, прикрепляли к ним железные цепи и потом в стоячем виде пускали их к воротам, запиравшим проход по Днепру мимо острова Тавани. Пущенные таким образом деревья, ударяясь в проведенные поперек Днепра и Конки железные цепи, давали знать туркам о движении казаков; турки поднимали тревогу, стреляли из пушек, но попадали не в лодки, а в плывшие деревья, принимая их за высокие мачты. А между тем запорожцы спокойно стояли в камышах у берегов Днепра выше проведенных цепей и ждали, когда турки истратят свои боевые запасы; как только стрельба прекращалась, тогда казаки бросались к цепям, разрывали их сильным натиском и потом, пользуясь темнотой ночи, спокойно пробирались дальше. Таким же точно образом, выждав «благополучной для себя погоды» и никем не замеченные, запорожцы проезжали мимо Очакова и Кинбурна; впрочем, вместо Днепровского лимана казакам приходилось иногда оттягивать свои дубы к известному им месту Прогною, от которого шел проток к морю, и протоком выходить в открытое море; чаще же всего, миновав благополучно все турецкие города у берегов Днепра, они направлялись в Днепровский лиман, а из лимана – в Черное море, где казаку «путь чист», где ему «и гулять не заказано, и дорожки все показаны»[971]. Отсюда запорожцы залетали и на Тендер-остров («Тын-Дерево»), и к Азову, Гезлеве-городу («Козлову», «Тысяче Очей»); отсюда они выбирались в Белое и Круглое моря, то есть Архипелаг и Мраморное море; отсюда же они проникали за Тамань, в Египет («Белую Арапию»), заходили в Бессарабию («Бисову Арапию»), осмаливали крылья Аккерману, или «Белому городу», выплывали в Килию, Измаил и Дунай-устье, а нередко и самый Царьград «мушкетным дымом окуривали», «самому Царю-городу давали пороху нюхати»; Трапезонт, Кафу и Варну «выстинали», Синоп-город, прекрасный своим местоположением, замечательный своим здоровым климатом и оттого прозванный «Мединет-Юль-Ушак», то есть «город любовников», «опровергали до фундамента».

 

А в недиленьку рано пораненько плывут славни казаченьки,

Плывут човеньцями, поблыскуют весельцами,

Вдарыли разом симсот самопалов седьми пядев од запалов.

Була Варна, була Варна, здавна славна, здавна славна,

Славнийшии казаки, що в тій Варни миста взяли,

Миста в Варни уси взяли, а в ных туркив порубали.

 

В летописи Самовидца говорится: «А из того времени (от Сигизмунда I) казаки, найпаче запорожские, в храбрость и силу произойшли, воюя часто на турков и в тех войнах алчбе и жажде и морозу и зною приобыкли… Да они ж в покои жити никогда не любят, но для малой користи великую нужду подимают и море было перепливать отваживаются, и суднами подъездя под турецкие города и разоряя оные, с користми до Коша возвращаются, и для таких воинских дел их не возгнушались из высоких фамилий персоны быть у них гетманами»[972]. Изумительная смелость, даже, можно сказать, дерзость запорожских казаков во время их разъездов по Днепру и набегов на Крым, мимо турецких и татарских крепостей объясняется, конечно, отчасти жалким состоянием этих крепостей и их оборонительного гарнизона. Так, самые лучшие из них, Очаков и Перекоп, «очи Днепра и Крыма», благодаря ничтожным сведениям турок в инженерном искусстве, совершенно не выполняли своего назначения: рвы их постоянно осыпались и оставались неисправленными, замки и башни были ничтожны, пушки немногочисленны, гарнизон слаб и беспомощен[973].

Случалось, однако, что турки, узнав о проходе запорожцев мимо Тавани по Днепру, делали оклики, расставляли для поимки их в устье Днепра свои галеры, но и это напрасно: темнота ночи и ширина Днепровского лимана, доходящая здесь до десяти и более верст, давали возможность казакам ускользнуть и от второй турецкой стражи. Однако весть о казацком походе быстро распространялась по всему морскому берегу и скоро доходила до самого Константинополя. Тогда из столицы султана скакали гонцы во все приморские области – Анатолию, Болгарию, Румелию – и оповещали жителей о приближении страшных врагов. Запорожцы и этим не смущались: они выбирали какое-нибудь безлюдное, но укромное место на берегу моря, причаливали туда со всеми своими лодками, оставляли лодки на месте под охраной двух казаков и двух мальчиков на каждом челне, а сами, вооружившись саблями, пистолетами и ружьями, внезапно бросались на первый город, жгли жилища, грабили имущество, истребляли жителей и потом, одобыченные равным добром, быстро возвращались к лодкам, садились в них всей массой и уходили в море. Погуляв несколько времени по морю, они вновь выбирали себе укромное место, вновь высаживались на берег и вновь внезапно делали нападение на какой-нибудь город, вновь жгли, грабили, убивали и возвращались к лодкам. Так в короткое время они опустошали огромное пространство морского берега, хватали по пути татарских коней, садились на них верхом, добегали до места, где сидели товарищи у затопленных лодок, забирали все свое добро и всех людей и спешили возвратиться в Сечь[974]. Иногда, отправляясь в поход, запорожцы разделялись на две партии: одна партия шла сухим путем, вдоль берега Днепра, верхом на лошадях, другая шла речным путем, вниз по течению Днепра, на дубах; пройдя Кизыкермень, Очаков и Кинбурн, они соединялись в одном месте и потом делали набеги на турецкие города сообща. С течением времени, когда турки открыли все потайные ходы казаков и начали хватать и рубить их, запорожцы придумали другой способ обманывать турок: они выходили из Сечи на небольших лодках и, дойдя до Кизыкерменя, Очакова и Кинбурна, тащили их некоторое время сухим путем; потом добирались до того места, где у них затоплялись дубы, и отсюда открывали свои опустошения вдоль берегов Черного моря; сделав несколько набегов, они возвращались в море и тут принимали все меры, чтобы не попасться на глаза туркам.

А между тем в море уже давно подстерегали казаков турецкие суда гадраги, называемые по-казацки галерами, или каторгами. Но запорожцы не страшились и галер; долговременная опытность приучила их и к морским сражениям, а беспримерная храбрость заставляла презирать опасность от врагов. Свободно разъезжая по морю, они долго оставались неведомы для врагов, потому что их чайки возвышались над поверхностью воды не более чем на 2¹/₂ фута, совсем скрывались в морских волнах, тогда как сами казаки уже на далеком расстоянии видели высокие и тяжелые турецкие галеры. Высмотрев издали галеры, казаки, зная свою ничтожную численность, исключавшую всякое нападение на врага, избегали открытого боя и выжидали или туманной погоды, или наступления ночи, лавируя по морю весь день до вечера и не упуская из виду неприятельского корабля. Если казаки решались сделать нападение на турецкие галеры, то они немедленно складывали мачты и старались расположить свои лодки таким образом, чтобы солнце к вечеру было у них за спиной. Чем скорее клонился день к вечеру, тем ближе подходили казаки к турецкому кораблю: за час до захода солнца они приближались к нему на одну милю расстояния, а к самой ночи подходили еще ближе того; наконец, дождавшись полночи, они внезапно устремлялись на неприятельский корабль. В это время одна половина отважных пловцов работала веслами, а другая, с ног до головы вооруженная, бросалась на абордаж «тяжелого трирядовесельного» турецкого корабля, тот же час сцеплялась с ним, в одно мгновение входила на его середину, хватала деньги, золото, серебро, дорогие ткани, легкие, не подвергающиеся подмочке товары, остальное добро жгла, бросала за борт, простых людей убивала, знатных брала в плен, корабль, со всем экипажем, как негодный для казаков из-за неумения их владеть морскими судами, пускала ко дну, а сама моментально возвращалась к своим лодкам и уходила прочь[975]. Особенно страшны бывали казаки для турок у морских берегов: взять казаков у берегов едва ли возможно, потому что плавать около берегов они были большие мастера, а к тому же если они выходили на берег, то здесь поймать их было очень трудно; они искусно прятали свою добычу и очень быстро затопляли суда, чтобы потом вновь вынуть их из воды и разгуливать по морю, туркам же совсем не было никакого интереса в казацких судах, они старались только хватать людей, чтобы сделать их невольниками[976].

Между тем, «струснув Крым или Анатолию», казаки спешили возвратиться назад, в Сечь. Турки и здесь принимали свои меры против казаков: они расставляли стражу возле устья Днепра против Очакова и здесь поджидали своих врагов. Но казаки наперед знали все планы турок и смеялись над ними: вместо того чтобы подниматься к самому устью Днепра, казаки приставали в известном им заливе, в 3 или 4 милях на восток от города Очакова, и по этому заливу, а потом по низкой лощине, идущей от залива к Днепру и заливаемой морской водой на одну четверть мили, поднимались лодками до сухого места; по сухому месту лощины перетаскивали свои лодки на руках, работая по 200 или по 300 человек над каждым судном, и таким образом через два-три дня, одолев препятствия, входили уже в Днепр и потом поднимались до Сечи, куда привозили испанские реалы, арабские цехины, персидские ковры, восточную парчу, бумажные изделия, шелковые ткани, и все это делили меж собой.

Если же турки преграждали путь запорожцам и у низкой лощины против Очакова, тогда казаки избирали самую отдаленную дорогу для возвращения в Запорожье: они шли из Черного моря в Керченский пролив, из Керченского пролива в Донской лиман, из Донского лимана к устью реки Миуса, по Миусу поднимались вверх до того места, где он перестает быть судоходным; от этого места шли небольшое расстояние волоком и добирались до Волчьей Воды, притока Самары, из Волчьей Воды попадали в Самару, из Самары, выше крепости Кодака, – в Днепр. Но этот путь редко избирался казаками, разве в том случае, когда их флотилия состояла всего из 20 или 25 челнов, или же тогда, когда другие пути были преграждены турками[977].

Не всегда, разумеется, так счастливо оканчивались походы для запорожских казаков; иногда они попадали в такую безвыходную западню, от которой терпели громадный урон; особенно страшно им было столкновение с турецкими кораблями в открытом море среди белого дня: тогда от пушечных выстрелов турок «челны их рассыпались, как стая скворцов», а сами казаки искали спасения в поспешном отступлении к берегу и бегстве на материк. Впрочем, нередко и при самых неблагоприятных условиях казаки все же не теряли мужества и вступали в бой с неприятелями; тогда они привязывали весла к местам и всеми своими наличными силами давали отпор туркам, причем одна половина их, сидя в лодке, не трогаясь с мест, беспрерывно палила в турок из рушниц, а другая беспрерывно заряжала рушницы и подавала их стрелкам. В таком случае они редко бывали вконец побеждены, хотя в подобных схватках теряли до двух третей своих товарищей, но все же остальные смельчаки возвращались благополучно на родину[978].

Из описанных в этих походах казацких чаек ни одна не сохранилась в цельном виде до нашего времени. Мы имеем лишь обломки одной из таких чаек, недавно найденные в ветке Днепра Сысиной, параллельно ветке Подпильной, против села Покровского Екатеринославского уезда, места последней по времени Запорожской Сечи. Из двух найденных здесь лодок большая имела десять сажен длины и одну сажень глубины; она сделана была без киля, на вид плоскодонна, с крутыми выгнутыми боками; дно и нижняя часть бортов ее (по ватерлинии) состояли из дубовых досок, а верхняя часть бортов и палуба – из еловых; кокоры, то есть ребра, – все из дуба; вся наружная обшивка лодки была прикреплена к кокорам деревянными ясеневыми, в два пальца толщины, и железными, грубой кузнечной работы, с большими шляпками, гвоздями в таком порядке, что через два деревянных гвоздя шел один железный; по бокам лодки сделаны были уключины («кочетки») для весел; во всю длину лодки, от носа до кормы, шел дубовый брус, толщиной в пять вершков, состоявший из двух кусков, скрепленных по самой середине лодки; к бортам лодки, вверху, прикреплены были железные, и до сих пор сохранившиеся болты с крючьями, очевидно для прикрепления к ним веревок от снастей, из чего можно заключить, что лодка, кроме весел, ходила на парусах и имела небольшую оснастку. Меньшая из лодок имела три сажени длины, два аршина глубины и до двух с половиной аршин по самой середине ширины; с виду она похожа на баркас, но устройством ничем не разнится от лодки большой[979].

Кроме чаек, у запорожских казаков были в употреблении, хотя в крайне редких случаях, и корабли. Образец такого корабля представлен на большом войсковом знамени прошлого столетия, дарованном казакам императрицей Екатериной II, уцелевшем до нашего времени и хранящемся в императорском Эрмитаже в Петербурге. Это так называемый трехмачтовый, двухдечный корабль; с лицевой стороны этого корабля видны: борт с четырьмя каютными люминаторами, наподобие правильных кружков, и высокая двухъярусная рубка, имеющая вид палатки, для помещения на судне главных лиц команды, с восемью отверстиями, наподобие дверей, в каждом ярусе по четыре. В нижнем деке корабля сделано семь больших люков, в верхнем деке – три малых люка; в соответствие этому столько же люков, нужно думать, было и на другой стороне, а на обеих сторонах нижнего и верхнего деков судна – двадцать люков; из них видны концы вставленных пушек. Сзади судна поставлена толстая, но сравнительно низкая корма с резными украшениями и рисунками и с одним военным флагом, разрезанным пополам и прикрепленным на невысоком древке к корме. На носу корабля положен якорный значок, к которому прикреплен флаг, подобный флагу на корме, только меньше по величине. Между кормой и носом поставлены три высокие мачты для трех парусов, с двумя веревочными лестницами к каждому; на каждой из трех мачт высится по одному развевающемуся флагу, такой же формы и величины, как и на корме. Во всем корабле могло поместиться по меньшей мере 250 человек команды при пяти или десяти начальниках[980].

 

Глава 21