История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Т. 1

Дмитрий Яворницкий

История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Т. 1

 

© «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

 

* * *

Его императорскому высочеству наследнику цесаревичу и великому князю Николаю Александровичу, Атаману всех казачьих войск, всепреданнейше посвящает автор

 

Предисловие

 

В основание настоящего труда легло десятилетнее изучение жизни и военных деяний запорожских казаков, прославивших себя бессмертными подвигами в борьбе за веру, народность и отечество. Вся «История запорожских казаков», по плану автора, выйдет в трех томах, причем первый том посвящен исключительно изображению внутреннего быта запорожской общины, второй и третий тома посвящены фактическому изложению событий казацких деяний начиная с конца XV и кончая второю половиной XVIII века. Главным пособием при изображении судеб Запорожья, помимо печатных южнорусских летописей, польских хроник и различных мемуаров, для автора труда служили писаные документы, разбросанные во многих местах России по государственным архивам и частным хранилищам (в Одессе, Киеве, Екатеринославе, Харькове, Москве, Петербурге, Архангельске, Соловецком монастыре) и так или иначе касающиеся жизни и военных подвигов запорожских казаков. Но кроме архивных материалов в основание «Истории» легло и многолетнее изучение автором топографии Запорожского края: изучению топографии края автор всегда придавал огромное и первейшее значение, и потому, прежде чем взяться за изображение исторических судеб войска запорожских низовых казаков, он много раз объезжал все места бывших Сечей, много раз плавал по Днепру, спускался через пороги, осматривал острова, балки, леса, шляхи, кладбища, церковные древности, записывал казацкие песни, народные предания, вскрывал погребальные курганы и изучал все более или менее значительные частные и общественные собрания запорожских древностей. Во всем этом он руководствовался исключительно любовью к запорожским казакам, зародившейся у него еще с очень раннего детского возраста, когда отец его, грамотей-самоучка, читал ему бессмертное произведение Гоголя «Тарас Бульба» и заставлял шестилетнего мальчика рыдать горькими слезами над страшной участью героя повести. Впечатление детства так было сильно, что привело автора, уже в зрелом возрасте, сперва к пешему хождению, а потом и к поездкам по запорожским урочищам. Эти поездки из года в год повторялись и под конец сделались для него столь же необходимы, как необходимы человеку пища, питье и воздух. Этим обстоятельством объясняется тот страстный тон и те невольные ошибки, которыми проникнут и исполнен первый печатный труд автора «Запорожье», так недружелюбно встреченный рецензентом господином Житецким, но с полной объективностью оцененный известным учено-литературным деятелем господином Пыпиным. В настоящем труде автор старался исправить прежние ошибки и заблуждения и потому в состав его ввел из прежних своих работ только пять глав, да и то в совершенно исправленном и дополненном виде. По примеру прежних изданий автор нашел нужным иллюстрировать и настоящее издание, чтобы сделать его полезным не только для людей, интересующихся одной историей, но и для людей, которые пожелали бы художественно изобразить тот или другой момент из исторической жизни запорожских казаков. В этом случае он пользовался указаниями и альбомами известного художника Ильи Ефимовича Репина. Впрочем, зная по опыту, каких громадных денег стоят у нас, в России, иллюстрированные издания, автор «Истории» не смел бы и мечтать о том, если бы к нему не пришел на помощь просвещенный любитель запорожской старины – землевладелец Херсонского уезда Николай Николаевич Комстадиус. В заключение автор «Истории» не может не привести для читателя отрывка из введения, сделанного в прошлом веке малороссийским летописцем Самуилом Величко в его «Летописи событий Юго-Западной России». «Ласковый читатель, если тебе в настоящем моем труде что-либо покажется зазорным и несправедливым, то, быть может, оно так и есть. Ты же, когда бы тебе удалось достать более совершенных и других каких-либо казацких летописцев, отложивши свою лень и благонравно покрывши в этом деле мое невежество, сообразно с теми летописцами, не уничтожая, однако, и моего ничтожного труда, волен исправить все данным тебе от Бога разумом! Да и трудно человеку «домацатись» во всем правды и знания, и если более ранние описатели казацких деяний в своих трудах ошибаются, то с ними ошибаюсь и я, согласно слову Писания, что всяк человек ложь есть».

 

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Самарский Пустынно-Николаевский монастырь [803]

 

В ряду описанных запорожских святынь первое место занимает Самарский Пустынно-Николаевский монастырь. Самарско-Николаевский монастырь – замечательнейшая святыня и по историческим воспоминаниям, и по великим деяниям подвижников, и по исключительному его положению: в нем возникла первая для всего Запорожского, а теперешнего Екатеринославского и Херсонского края церковь; в нем положен был первый зародыш просвещения, монастырская школа; из него вышли первые апостолы веры и благочестия на весь край необозримой пустыни; в нем хранится множество дорогих вкладов наших именитых предков; в нем почивают кости замечательных деятелей южнорусского края и великих постников и молитвенников православной христианской церкви. Оттого святыня эта имеет и должна иметь свою историю. Год основания Самарского Пустынно-Николаевского монастыря в точности неизвестен; но, насколько можно судить по отрывкам документов и по дошедшим до нас преданиям, начало ему положено было скоро после 1576 года, когда польско-литовский король Стефан Баторий даровал казакам старый город Самарь, с монастырем и перевозом[804]. На двадцать пять верст выше устья реки Самары, левого притока Днепра, среди дремучего, вековечного и непроходимого дубового леса, между рекой Самарой и ее рукавом Самарчиком, раскинулся огромный низменный и совершенно ровный остров; на нем шныряли целые стаи диких птиц, бродили целые табуны разного рода зверей, а вокруг росла густая, высокая и сочная трава; между травой блестели чистые, как стекло, озера, наполненные множеством рыбы, раков и всякого рода лесных и водяных пернатых. На этом-то острове, бог весть откуда, около 1576 года водворились два монаха-отшельника. Предаваясь молитвам, воздерживаясь от пищи и пития, они дальше своего убежища никуда не выходили и никого, кроме неба да леса, диких зверей да пугливых птиц, не видали. Но, вероятно, уединенное место среди дремучего леса манило к себе не одних отшельников, видимо, оно влекло к себе и тех, кому нужно было скрываться от преследования со стороны властей и кто занимался не молитвами и подвигами, а промышлял гнусным грабежом и кровавым разбоем. Так, вскоре после водворения скромных подвижников на острове в самарском лесу явились так называемые каменники, то есть разбойники, жившие дотоле в каменных пещерах по берегам Днепра, против его порогов. Блуждая по лесу, они случайно набрели на монахов и, найдя избранные ими места во всех отношениях удобными для уединенной и безопасной жизни, упросили монахов принять их в свое сообщество, за что стали доставлять им пищу, приносить воду и помогать в работах. Так прошло несколько времени: монахи возносили свои молитвы к Богу, каменники трудились за подвижников и под конец даже построили им небольшую келийку, но во все время своего совместного житья с благочестивыми иноками пришельцы тщательно скрывали от них свое звание и свой промысел. Спустя, однако, некоторое время монахи узнали страшную тайну своих незваных благодетелей и немедленно решились от них бежать. Разбойники, проведавшие об этом, удержали монахов, может быть, из боязни, чтобы они не предали их в руки правосудия, а может быть, и в видах того, чтобы их молитвами испросить у Бога прощения за свои великие злодеяния. Так монахи волей-неволей должны были оставаться жить с разбойниками. Но вор ворует до поры до времени; так и эти разбойники: уже давно прослышали об их злодеяниях запорожцы, давно уже следили за ними запорожские разъезды, и наконец преступники были открыты. Но можно себе представить удивление запорожцев, когда они вместе с разбойниками открыли и монахов! Однако недоумение их скоро разъяснилось, и запорожцы, схватив злодеев, предоставили полную свободу действий отшельникам и даже даровали им разные льготы и обставили возможными удобствами жизни. Мало того, Запорожский Кош, узнав об открытии в самарском лесу отшельников, велел на месте их жилища построить маленькую крепостцу с погребами и тайными ходами, потом при крепостце соорудить небольшую деревянную церковцу, во имя святителя и великого чудотворца Николая, при церковце поставить «шпиталь» и несколько жилых построек для раненых, недужих, престарелых и «зубожалых» запорожцев; впоследствии к построенной церковце вельможный Кош отвел «властные грунты», то есть некоторое количество леса, пахотной земли и сенокоса, и в 1602 году вызвал к новой обители из киевского Межигорского Спасо-Преображенского монастыря в качестве настоятеля иеромонаха Паисия, родом волоха, человека начитанного в Священном Писании и вместе с тем умевшего «раны залечивать и больным помогать». Прибыв к возникшей обители, иермонах Паисий скоро возвел ее на степень монастыря, добыл для него ставропигию от одного из вселенских патриархов, может быть, Константинопольского, на основании того, что сама Валахия, родина Паисия, находилась в церковной зависимости от того же Константинопольского патриарха; затем установил общие для монашествующей братии правила, устроил общую для всех трапезу и ввел иноческий в богослужении устав. Таким образом, уже в это время для запорожских казаков Самарский Пустынно-Николаевский монастырь сделался заветной святыней, палладиумом всего края. «Это – рай Божий по земле, это – истинная Палестина, это – истинно новый Иерусалим!» – говорили они в своем умилении. Взирая на святую обитель и на высокие подвиги ее иноков, они под старость и сами нередко удалялись в Самарский монастырь или же селились близ него своими зимовниками и селами.

Однако, возникнув так быстро и так скоро благоустроившись, Самарский Пустынно-Николаевский монастырь в течение XVII века испытал много внутренних и внешних бед и оттого много раз и внутренне, и внешне изменялся: во время наставших между Россией и Польшей войн, после присоединения Малороссии к России в 1654 году и даже после окончания этих войн в 1667 году Андрусовским перемирием, когда запорожские казаки очутились в двойной зависимости и от московского царя, и от польского короля, Самарско-Николаевский монастырь не раз был ограбляем и разоряем поляками и их союзниками, татарами и турками[805]. Но в 1670 году московский царь Алексей Михайлович, по просьбе кошевого атамана Михаила Ханенка, особой грамотой выразил свое благоволение и готовность защищать запорожских казаков от их врагов и тем самым призвал к деятельности братию Самарско-Николаевского монастыря. Тогда юная обитель, благодаря усердию запорожцев и московских ратников, стоявших на границе русских владений и «союзно, братерски» помогавших казакам, скоро оправилась от постигших ее бед: обитель была возобновлена и в ней построена была новая церковь; тогда вместо воплей и стонов вновь раздалось радостное хвалебное пение и понеслась живая молитва к Богу. Но в самом конце XVII века на Самарско-Николаевский монастырь вновь обрушились беды: в 1688 году его посетил русский князь Василий Васильевич Голицын; сделав здесь небольшой вклад «в пятнадцать рублев», князь Голицын, ввиду наступательных действий России на Крым, построил, по общему совету с гетманом Иваном Мазепой, близ монастыря в Старой Самаре так называемую Новобогородицкую крепость. Запорожские казаки, видя в этом стеснение своих казацких прав, вместе с братией Самарского монастыря открыто высказали свое негодование и против Мазепы, и против Голицына. Так как недовольство прежде всего вышло из Самарско-Николаевского монастыря, то князь Голицын поступил с братией его как с бунтовщиками и крамольниками; русские войска «облегли великим облежанием» монастырь, забрали многих иноков его и подвергли их пыткам и истязаниям. В то же время гетман Мазепа готовился жестоко отомстить запорожцам, но в 1690 году в окрестностях Самарского монастыря открылось страшное моровое поветрие, так называемая «наглая смерть», а вслед за тем все Запорожье подверглось ужаснейшему опустошению со стороны губительной саранчи. Это спасло запорожцев от гнева рассвирепевшего Мазепы; зато это же обстоятельство, в связи с бездеятельностью управлявших около того времени начальников монастыря, Алимпия, Созонта и Кессария, губительно подействовало на состояние Самарско-Николаевской обители: кельи ее вновь остались без жильцов, церкви без богослужения, поселки почти без жителей.

В начале XVIII века, после злосчастного для запорожских казаков 1709 года и после ухода их из родных мест «на поля татарские, кочевья агарянские», Самарско-Николаевский монастырь испытал такия бедствия, каких ни раньше, ни после не испытывал: запорожцы, покидая родные места, часть монастырского добра сожгли, часть забрали с собой, а самую обитель поручили в управление архимандриту Азовско-Предтеченского монастыря, Иосифу.

Но это было только начало бед для Самарско-Николаевского монастыря: после Прутского мира в 1711 году между Россией и Турцией Самарский монастырь, вместе со своими лесами и угодьями, селами и хуторами, достался во владение туркам и сделался притоном для хищных татар; тогда достояние его было разграблено, святыня обращена в пепел, заповедная роща частью сожжена, частью срублена. Так продолжалось до 1720 года; с этого времени Самарский монастырь снова, хотя и мало-помалу, стал возобновляться. Тогда все малороссийские жители от реки Самары и до реки Орели поручены были русским правительством ведению миргородского полковника, на ту пору Данила Павловича Апостола, и сына его Павла Даниловича. Апостолы безбоязненно объезжали эту местность, заселяли ее приходившими из-за Днепра казаками, а для самого монастыря, после того как от него несколько отодвинулись татары, выписали из Спасо-Преображенского монастыря настоятеля, иеромонаха Иоанникия. С трудом Иоанникий устроил в монастыре несколько келий ив 1732 году окончил Троицкую церковь, открыв в ней богослужение по монастырскому чиноположению. К великому благополучию монастыря, в 1734 году запорожские казаки вновь возвратились на свои пепелища под скипетр российских государей, и тогда он быстро возник из-под груд и развалин. Запорожский Кош ничем не дорожил, чтобы только поднять благосостояние своей святыни, Самарского монастыря; а начальник всех запорожских церквей, иеромонах Межигорского монастыря, Павел Маркевич, все силы свои употреблял на то, чтобы возможно скорее возобновить и привести в надлежащий порядок главные святыни его. В следующем году главный пограничный начальник, возводивший так называемую «старую украинскую линию», генерал-майор граф Иоганн Вейсбах, в видах политических, много способствовал благосостоянию и укреплению Самарского монастыря; но еще больше тому споспешествовал начальник русских войск, генерал-лейтенант Леонтьев, приготовлявшийся для войны с турками и временно стоявший с войсками на речке Кильчени и реке Самаре. Леонтьев смотрел на Самарский монастырь как на важнейший базис укреплений против турок ввиду открывшейся Русско-турецкой войны 1735 года. Оттого вместе с возобновлением в монастыре церквей в нем исправили прежние тайные подземные ходы, возобновили погреба и кладовые и к ним прибавили новые сооружения, частью для склада провианта, частью для помещения больных и раненых. В наставшую войну запорожские казаки в первый раз победили под стенами монастыря татарского предводителя Султан-Нурредина, во второй раз разбили крымских татар и ногайцев под начальством Фети-Гирея. С тех пор, благодаря вниманию запорожских кошевых атаманов Ивана Милашевича и Якова Тукала, даровавших монастырю «патент» на начальствование в Самаре, благодаря кошевым Якиму Игнатовичу, Данилу Гладкому, Григорию Лантуху, Филиппу Федорову и Алексею Белицкому, даровавшим ему «на потомные времена» значительное количество леса, земли, сенокоса, рыбных озер и речек; потом – благодаря самому Кошу Запорожскому, установившему особую «роковщину», или «ругу» для монастыря от хлебных припасов, торговых лавок, питейных домов, рыбных ловель, звериных доходов, от раздела военной добычи и от войскового жалованья; затем – благодаря частным пожертвованиям, как, например, самарского полковника Кирилла Красовского, записавшего на монастырь прекрасный остров Монастырский на реке Днепре, против свободы Половицы; наконец, благодаря усердию и трудам настоятелей монастыря, особенно Терентия, Николая, Досифея, Фотия, Ираклия, Самуила, Владимира, Паисия, – благодаря всему этому благосостояние его значительно поднялось и внутренняя организация пришла в надлежащий порядок. Так, в нем введен был афонский устав, увеличено число братии, срублены «витальницы», или странноприимные дома, открыты школы и лечебницы, осажены хутора и заведены верхолазные борты, устроены дачи, мельницы и монастырские загоны, «установлены» рыбные ловли по реке Самаре, ее притокам и трем озерам – Луковатом, Мазничном и Глушковом, населено целое село Чернечье для подданных, вотчинников и прислужников монастыря, людей семейных и бессемейных, число которых дошло тогда до 500 человек обоего пола; наконец, сделана была опись всего имущества и составлена краткая история монастыря. Так, в половине XVIII века Самарский Пустынно-Николаевский монастырь сделался центром всей северной окраины запорожских вольностей; у стен его завелись две ярмарки – одна 9 мая, в день святителя Николая, другая – 6 августа, в день Преображения Господня[806]; тогда к нему стали стекаться из Малороссии, польской и слободской Украины, от тихого Дона и из далеких великороссийских губерний, Орловской и Курской, разного рода паломники, стали приезжать из Сечи казаки или для говенья в нем, или для того, чтобы «затвориться» в уединенных кельях его, или с той целью, чтобы покончить дни свои в мирной обители. Так, здесь доживали свой век «подякувавший Сечь за панство» бывший кошевой атаман Филипп Федоров, принесший в монастырь «кашпук червонцев» и умерший здесь уже в 1795 году, 101 года от роду; тут же жили и покончили свой век бывший войсковой толмач Иван Швыдкий, бывший войсковой писарь Дмитрий Романовский, бывший войсковой судья Моисей Сухий и многие другие старшины и простые казаки. Ближайшие же парафияне Самарского монастыря, обыватели его селений, хуторов и дач, и крестились в монастыре, и учились закону Божию, и венчались в нем, по особому, дарованному от Киевской митрополии праву ему, и, наконец, погребались у стен его.

Тогда благосостояние монастыря настолько возросло, что он сам не раз приходил на помощь запорожскому Кошу в годину каких-либо бедствий, например губительного пожара в Сечи, лютой стужи зимой, когда сечевое товарищество нуждалось в строевом лесе на курени и зимовники и в дровах «на огревание от стужи зимы», или в критические моменты всего войска запорожского, когда нужно было «поддержать войсковую славу», прилично снабдить для дороги в Москву представителя войска, судью Николая Косалапа: в то время монастырь предоставил ему не только все необходимые для того средства, но и предложил собственную коляску, выписанную когда-то на счет войсковых сумм из Вены и подаренную «вельможным Кошем» монастырю. Наряду с материальной помощью Самарский монастырь оказывал в это самое время запорожскому войску и нравственную поддержку. Так, когда в 1767 году на Украине поднялся страшный гонитель ляхов и жидов, Максим Железняк, когда все Запорожье по этому поводу пришло в волнение и тревожное состояние, когда в самой обители явились тайные поджигатели народного восстания, тогда отцы и братия монастыря успели предохранить запорожцев от пагубного предприятия и успокоить их взволнованные умы. Так же точно действовала братия монастыря и в следующем году, когда в среду запорожского подданства проникли агенты польских конфедератов, стремившиеся поднять низовое товарищество, вместе с бывшим кошевым Филиппом Федоровым, проживавшим в монастыре, против русского правительства, встать на сторону Турции и перейти на жительство в Крым, под непосредственную протекцию султана. Тогда настоятель монастыря, иеромонах Самуил, велел схватить польского эмиссара и немедленно отправить его в Кош.

В это время приносили вред Самарскому монастырю и моровая язва, и неурожайные годы, и лютые зимы, и два страшных нашествия татар, 1769 года, под начальством Кал га-Султана; но все это без особенно больших несчастий пережила братия монастыря, и во время наставшей первой Русско-турецкой войны, при императрице Екатерине II, Самарский монастырь давал приют в своих стенах многим больным и раненым, а об убитых на войне иноках его возносил теплые молитвы у престола Божия; православная обитель не отказывала даже в своем гостеприимстве и пленным вратам-татарам, туркам и ногайцам. Настоятель монастыря, Иессей, заботился о мусульманах, как и о собственных собратьях по вере и Христу, а иеремонах Герман, ученейший и начитаннейший в слове Божием пастырь, беседовал с ними об истинной вере в Бога и многих из них обратил ко Христу. Два из этих прозелитов, инок Николай из турок и инок Георгий из татар, потом прославились своей благочестивой жизнью и заслужили себе всеобщую любовь кротким и тихим нравом: первого из них называли «прозорливцем» и «тайновидцем судеб Божиих», второго – «искусным врачом», исцелявшим с помощью целебных трав болезни и недуги людские.

В таком виде застал Самарский Пустынно-Николаевский монастырь роковой для всего Запорожья 1775 год: в этот год уничтожена была Запорожская Сечь; Самарский монастырь остался нетронутым, по просьбе архимандрита Киево-Межигорского монастыря Гавриила и наместника Самарского монастыря Аркадия, поданной на имя генерал-губернатора Новороссийского края, князя Г.А. Потемкина. В то время за монастырем числилось – одно большое село с 50 дворами крестьян, называемое Чернечьим, четыре хутора – при речках Родиной, Подпильной, Лозоватой, Кильчени, пять пасек – в Грищином, Орловом Куте, Диком Куте, Дубровке и Пристене, четыре мельницы – на реке Самаре, в урочище Хащевом две, на речке Самарчике, против местечка Новоселицы, одна, на той же речке Самарчике, ниже первой, тоже одна, кроме того, одно большое озеро, Солевое, в Дубровке, с уступом из реки Самары, и речка Протовч с уступами, заливами из Днепра и островом среди них с сенокосом. На все означенные села, хутора, пасеки, мельницы, озера и угодья Самарскому монастырю выданы были три межевые книги, по которым за ним значилось удобной и неудобной земли 18 648 десятин и 2300 квадратных сажен; за выдачу книг с монастыря взыскано было 559 рублей и 45³/₄ копейки государственных пошлин[807]. Но это было последним торжеством Самарского монастыря: в 1780 году он лишился самостоятельности и был объявлен приписным к Киево-Межигорскому Спасо-Преображенскому монастырю; на этот раз лишь одно событие на некоторое время наполнило сердца монашествующей братии запорожской обители – это построение в 1787 году, вместо старого обветшавшего деревянного собора нового каменного, старанием знаменитого в истории запорожских казаков «дикого попа», в миру дворянина Кирилла Николаевича Тарловского, и бывших войсковых запорожских старшин: Филиппа Федорова, Максима Касалапа, Федора Золотаря, Федора Стовбы и Еремии Максимовича Малого. Но эта радость была непродолжительна: в 1791 году Самарский монастырь сделался «домом екатеринославских архиереев»; в 1794 году, по приказу князя Григория Потемкина, от него отобрали крестьян, а потом лишили и большей части земельных владений; из 18 648 десятин и 2300 квадратных сажен оставили лишь 1632 десятины и 1630 квадратных сажен, а под конец и это количество десятин земли уменьшили до 341 десятины земли[808].

В настоящее время местоположение Самарского Пустынно-Николаевского монастыря представляется в таком виде: он стоит на очень ровной местности, с восточной, северной и отчасти западной стороны окружен высоким дубовым лесом, с южной стороны окаймлен песчаной равниной, по которой торчат одни сухие пни от некогда росших здесь огромнейших дубов. Лицевая сторона монастыря открывается с запада, где он отгорожен от леса очень красивой деревянной оградкой с воротами на самой средине и с небольшим, также очень красивым, домиком для приезжих и прихожих богомольцев. За оградой среди двора бросается в глаза высокая каменная колокольня и за ней каменная церковь – собор монастыря, заложенный во имя святителя Николая в 1782 году и возведенный старанием «дикого попа» Кирилла Тарловского; за собором следует другая церковь, трапезная, во имя Преображения Господня, построенная в 1815 году; а подле трапезной – третья церковь, во имя Георгия Победоносца, построенная при архиерейском доме в 1838 году. Колокольня главной церкви построена в один 1828 год, с архиерейским домом, на месте деревянной четырехъярусной, поставленной новокодацким жителем Карпом Яковенком; на этой колокольне висит большой колокол, 169 пудов и 22 фунта, сохранившийся от времени запорожских казаков и стоивший им 8320 рублей и 90 копеек.

В каждой из трех названных церквей уцелели до нашего времени несколько остатков старины, памятников усердия к храмам Божиим запорожских казаков. Так, в средней части главной соборной церкви бывшего монастыря, перед алтарем, с правой стороны, стоит главная местная святыня, икона Богоматери, та самая, которая некогда стояла в Новом Кодаке, откуда перевезена была в полтавский Крестовоздвиженский монастырь, из Крестовоздвиженского монастыря – в Екатеринослав, из Екатеринослава – в Самарско-Николаевскую обитель. На ней сделана была серебряная позлащенная шата старанием и коштом «его вельможности пана кошевого атамана Петра Ивановича Калнишевского в 1772 году, 30 декабря, весом в 3 фунта и 21 лот». В самом алтаре собора также хранится несколько вещей запорожского времени, из коих замечательнейшие следующие. Большой кипарисовый крест в серебряной оправе и на серебряной подставе, два аршина без четверти высоты, «сооруженный коштом и старанием» казака Рогивского куреня Василия Белого, в 1783 году; другой кипарисовый в серебряной оправе крест, сооруженный монахом Аврамом Запечным, в 1768 году, 17 июня; третий крест, малый серебряный, купленный за 18 рублей рабом Божиим Василием Федоровским в 1785 году; чаша серебряная, позлащенная, «наданная» товарищем куреня Донского Захарием Мартыновым; другая чаша серебряная позлащенная, больших размеров, сделанная коштом казака войска запорожского, куреня Поповичевского, бывшего кошевого атамана Алексея Белицкого, в 1771 году, 3 сентября; ковчег большой серебряный, в аршин высоты, сооруженный Иеремией Максимовичем Малым в 1780 году; Евангелие большое московской печати 1735 года, купленное за отпущение грехов товарища куреня Поповичевского, «покойного Никифора, прозываемого Рябошапка до монастыря Успенского Нехворощанского Заорельского», в 1740 году; Евангелие малое, «наданное» знатным товарищем куреня Величковского, войска запорожского низового, Демьяном Лягушей в 1756 году, 2 мая[809].

В церкви Преображения Господня, в трапезном флигеле, от запорожских казаков остались две замечательные вещи – Евангелие московской печати, сооруженное атаманом Величковского куреня Демьяном Лягушей в 1759 году, 20 ноября, «за покойного Петра Гогу, и риз двое зеленого златоглаву», и икона Господа Вседержителя, в высокой тиаре, в пурпурной мантии на плечах, со скипетром в правой руке и с державным яблоком в левой. В этой иконе особенно интересно именно державное яблоко: на нем представлен лес, посреди леса озеро, из озера протянута речка, через речку переброшен мостик, и ко всему этому изображены три фигуры запорожцев, из коих один стоит у моста и удит рыбу, другой стоит в камышах и целится в плавающих по речке уток, а третий сидит у казанка, повешенного на треножнике, и варит какую-то пищу; около запорожцев стоит чумацкий воз, «мажа», а около речки виднеется одномачтовая казацкая чайка. Мысль, вложенная художником в икону, очевидна: он хотел показать, что Бог любит запорожцев и покровительствует всем их занятиям, оттого и держит их в своем державном яблоке.

В церкви Георгия Победоносца уцелели икона, «отмененная» казаком Степаном Ченересом, и Евангелие, данное из Сечи архимандритом Гавриилом в 1731 году в монастырь Успенский Нехворощанский.

Кроме того, в архиерейском доме бывшего Самарско-Николаевского монастыря хранятся портреты двух исторических деятелей Запорожского края, так называемого «дикого попа» Кирилла Тарловского и полковника Афанасия Колпака.