XI. Андрей боголюбский. Всеволод большое гнездо и его сыновья

Славяно-русская колонизация в Суздальском крае и деятельность Юрия Долгорукого. — Андрей Боголюбский. — Предпочтение Владимира-на-Клязьме, стремление к единовластию и самовластию. — Походы на Камских Болгар. — Подвижники и епископы Суздальской земли. — Сооружение храмов. — Отношения к дружине. — Кучковичи. — Убиение Андрея. — Беспорядки. — Борьба дядей с племянниками и соперничество старших городов с младшими. — Михаил Юрьевич. — Всеволод Большое Гнездо. — Его земская и внешняя политика. — Боярство. — Болгарский поход. — Пожары и постройки. — Семейные дела. — Племянник. — Размолвка с старшим сыном. — Спор Константина и Юрия. — Участие Мстислава Удалого. — Липицкая битва. — Константин, великий князь. — Юрий II. — Новые походы на Болгар и Мордву. — Суздальско-новгородские отношения. — Поведение псковичей. — Смены новгородских посадников и владык.

Земли Суздальская и Рязанская, занимавшие пространство между верхней Волгой и средней Окой с притоками, суть младшие члены великой семьи древних русских областей. В эпоху Владимира Великого и Ярослава I они составляли еще глухие, далекие страны с редким населением. Вот почему при раздаче уделов они или отдавались младшим сыновьям Киевского князя, или служили прибавкою к другим уделам. Так, Суздальская область придана была к Переяславскому княжению Всеволода Ярославича, а Рязанская — к Черниговскому Святослава Ярославича. Когда же потомство их разветвилось, эти области сделались уделами младших ветвей. Ростовско-Суздальский край, как известно, достался меньшому сыну Владимира Мономаха, Юрию Долгорукому. Древнее население этого края составляло финское племя Меря, когда-то многочисленное и довольно зажиточное, но давно уже обрусевшее, так что о нем мы можем приблизительно составить себе понятие только по родственным и соседним ему народам, каковы с одной стороны Весь, с другой — Мордва и Черемисы. Согласно с мирным предприимчивым характером племени, мерянские поселения не выдвигались на берега великих судоходных рек как Волга, а уединялись в лесную глушь. По свидетельству русского летописца, средоточием их поселений были места около озер Неро и Клещина, в области незначительных рек Которосло, Большой и Малой Нерли. Здесь встречаем мы старинные города Суздальской земли: Ростов — на озере Неро, Суздаль — на Малой Нерли и Переяславль — на озере Клещино. Вероятно, это были важнейшие мерянские поселения, в которых пришлая Русь издавна утвердилась, т. е. построила детинцы и заняла их своими дружинниками, чтобы отсюда владеть окрестной землей. Славяно-русское движение направлялось в ту сторону двумя путями: с запада из области смоленских и новгородских кривичей, с юга — из земли северян и вятичей. Переяславль-Залесский, лежащий при впадении речки Трубежа в озеро, своим названием напоминает Переяславль-Русский на Трубеже, следовательно, указывает на переселенцев из Южной Руси. Некоторые другие суздальские города своими именами также свидетельствуют о прямом участии русских князей в этой колонизации; таковы: Ярославль на Волге, основанный. Ярославом, и Владимир-на-Клязьме, построенный или Владимиром Великим, или Мономахом. Последний, по его собственным словам (в Поучении), несколько раз предпринимал поездки в Ростовский край, конечно, для устроения земских дел. Главным же устроителем края почитается Мономахов сын Юрий Долгорукий. Ему приписывают построение Юрьева-Польского, получившего его имя, далее Коснятина, Москвы и Дмитрова, названного в честь его младшего сына Всеволода-Димитрия. Может быть, он же основал заволжские города Кострому и Галич, прозванный Мерским, или Мерянским, в отличие от Галича-на-Днестре.

 

Кроме построения новых городов и обновления старых, Юрий Долгорукий был также усердный храмоздатель, и вообще он много заботился об утверждении христианства в своих инородческих волостях. Из его сооружений доныне существуют соборные храмы в Переяславле и Суздале. Последний город пользовался его предпочтением; он имел свое пребывание в нем, а не в старейшем Ростове. Но едва ли справедливо приписывать Юрию главную честь русской колонизации в том краю. Он уже не имел в своем распоряжении таких обширных чисто русских уделов, как его отец Мономах или дед Всеволод, а тем более прадед Ярослав, и действительно не мог в таком количестве, как они, переводить дружинников и смердов с юга на север. Надобно полагать, что он нашел здесь уже значительное русское поселение, судя по той сравнительной скорости, с какой пошло обрусение туземцев. (Археологические раскопки курганов также свидетельствуют, что славяно-русская колонизация направилась в этот край еще во времена языческие.) Не лишено вероятности одно известие, которое говорит, что Юрий старался привлекать к себе переселенцев разными льготами и «подаяниями», и притом созывал людей отовсюду; так что кроме русских к нему приходило много Болгар, Мордвы и Угров. Долгорукий был умный, деятельный князь-хозяин; о том свидетельствуют плоды его трудов. Суздальская область вскоре сделалась настолько сильной и богатой, что доставляла своему князю средства для обуздания такого соседа, как Новгород Великий, и для предприятий в Южной Руси. Известно, что Юрий, несмотря на долгое пребывание и усердную деятельность на севере, никогда не переставал стремиться к берегам Днепра, сначала в Южный Переяславль, а потом и в самый Киев. Известно, что под конец жизни он достиг цели своих стремлений и умер на Великом Киевском княжении1. Не таков был сын и преемник Долгорукого Андрей, прозванный Боголюбским. Как отец, воспитавшийся на юге в старых княжеских преданиях, стремился в Южную Русь; так сын, проведший свою молодость на севере, всю жизнь сохранял привязанность к Ростово-Суздальскому краю и скучал на юге. При жизни отца он не однажды ходил с его дружинниками в Рязанскую землю, а также должен был со своими братьями участвовать в военных походах для завоевания Киевского стола Юрию. Мы видели, как он отличился отвагой в Южной Руси, особенно под Луцком, хотя в то время был уже далеко не первой молодости, имея около сорока лет от роду. Когда Юрий окончательно занял великий стол и роздал своим сыновьям уделы в Приднепровской Руси, то Андрея как старшего посадил подле себя в Вышгороде. Но тот усидел здесь недолго. Его, очевидно, тянуло на север в Ростовскую область, где можно было жить спокойно, мирно заниматься правительственными и хозяйственными делами посреди трудолюбивого покорного населения, вдали от бесконечных княжеских распрей, от половецких набегов и всех тревог Южной Руси. В том же 1155 году он покинул Вышгород и уехал на север «без отней воли», замечает летописец, т. е. вопреки желанию отца иметь его при себе на юге. Андрей воротился в свой прежний удел, Владимир-на-Клязьме. Спустя два года, когда отец его умер, старшие северные города, Ростов и Суздаль, признали Андрея своим князем вопреки завещанию Юрия, который по обычаю назначил суздальскую область своим младшим сыновьям; а старшим, вероятно, предоставил Переяславль-Русский и другие уделы в Днепровской Руси. Андрей, однако, и на этот раз не поселился в Ростове или Суздале; а предпочел им все тот же младший город Владимир, где и утвердил главный княжеский стол. Такое предпочтение, естественно, возбуждало неудовольствие в старших городах, и они начали питать вражду к Владимиру, который называли своим «пригородом». Неизвестно, что, собственно, заставило Андрея предпочитать младший город старшим. Новейшие историки объясняют такое предпочтение вечевыми порядками и присутствием в старых городах сильного земского боярства, что стесняло князя, стремившегося водворить полное самовластие. Это весьма вероятно и согласно с характером Андреевой деятельности. Говорят также, что Юрий предпочитал Суздаль Ростову потому, что первый южнее второго и ближе к Днепровской Руси и что Андрей на том же основании перенес столицу во Владимир-на-Клязьме. И это предположение не лишено некоторого значения, так как из Владимира, благодаря Клязьме и Оке, действительно было удобнее сноситься с Киевом и всей Южной Россией, нежели из Суздаля, а тем более из Ростова, который стоял в стороне от больших путей. Кроме того, можно полагать, что в этом случае действовала сила привычки. Андрей провел много лет на своем прежнем удельном городе, много трудов положил на его обстройку и украшение, привязался к нему и, естественно, не имел охоты расстаться с ним. Народная легенда указывает еще на одно основание, имеющее связь с известной набожностью Андрея. Уезжая из Вышгорода, он взял с собой образ Богородицы, который, по преданию, принадлежал к числу икон, написанных евангелистом Лукою, и привезен из Царьграда вместе с образом Богородицы Пирогощей. По словам северной легенды, князь хотел было отвезти икону в старейший город Ростов; но явившаяся ему во сне Пресвятая Дева повелела оставить ее во Владимире. Эта икона с тех пор почиталась как драгоценная святыня Суздальской земли. Главное значение Андрея Боголюбского в русской истории основано на его государственных стремлениях. Он является перед нами первым русским князем, который ясно и твердо начал стремиться к водворению самодержавия и единодержавия. Вопреки родовым княжеским обычаям тех времен он не только не раздавал своим родственникам уделов в Суздальской земле; но даже выслал из нее в Южную Русь (т. е. на южнорусские уделы) троих братьев, Мстислава, Василька, Михаила, и еще двух племянников Ростиславичей. А вместе с ними изгнал и старых отцовских бояр, которые не хотели исполнять его волю и стояли за соблюдение старинных обычаев по отношению к себе и к младшим князьям. Летописец под 1161 годом прямо говорит, что Андрей изгнал их «хотя самовластец быти всей земли Суздальской». Нет сомнения, что этот князь владел умом поистине государственным и что в данном случае он повиновался не одной только личной жажде власти. Конечно, он сознавал, что дробление русских земель служило главным источником их политической слабости и внутренних смут. Предания о могущественных князьях старого времени, особенно о Владимире и Ярославе, которых, может быть, представляли тогда единодержавными и неограниченными властителями, эти еще живые предания вызывали подражание. Опыты собственной жизни и знакомство с другими краями также не могли не действовать на подобные стремления. Перед глазами Андрея был его шурин, галицкий князь Ярослав Осмомысл, которого сила и могущество основывались на безраздельном владении Галицкою землею. Перед ним был еще более разительный пример: империя Греческая, которая не только снабжала Русь церковными уставами и произведениями своей промышленности, но и служила ей великим образцом политического искусства и государственного быта. Вероятно, и книжное знакомство с библейскими царями не осталось без влияния на политические идеалы князя, на его представления о государстве и верховной власти. Опору своим самодержавным стремлениям он мог найти в самом населении северо-восточного края, рассудительном и трудолюбивом, которому уже сделались чужды некоторые беспокойные привычки Южной Руси. Как бы то ни было, все остальное время своего княжения Андрей, по-видимому, владел Суздальской землей безраздельно и самовластно; благодаря чему он и явился самым сильным из современных князей и мог держать в зависимости не только своих муромо-рязанских соседей, но также иметь влияние на судьбы других русских земель. Известно, как он воспользовался взаимными несогласиями старшей линии Мономаховичей: войска его взяли Киев, и Суздальский князь начал распоряжаться старшим столом, оставаясь в своем Владимире-Залесском. Излишняя горячность и неумеренные выражения самовластия рассорили его с Ростиславичами Смоленскими. После поражения его войск под Вышгородом Киевская Русь освободилась от зависимости, но только на короткое время. Андрей успел восстановить эту зависимость, когда его застигла смерть. Точно так же он смирил строптивых новгородцев, и заставил их уважать свою волю, несмотря на неудачную осаду Новгорода его войсками. Будучи

уже довольно преклонных лет, он не принимал личного участия в этих походах, а посылал обыкновенно сына своего Мстислава, давая ему в руководители воеводу Бориса Жидиславича, отличавшегося, вероятно, опытностью в ратном деле. По смерти отца только один раз мы встречаем Андрея во главе Суздальской рати, именно в походе на Камских Болгар. Летописцы наши не объясняют, из-за чего происходили войны между суздальскими и болгарскими князьями; так как владения их в то время даже не были пограничными, а разделялись землями Мордвы и других финских народцев. Может быть, причиной ссоры были обоюдные притязания на собирание дани с этих народцев. А еще вероятнее, что причина была торговая. Мы знаем, что русские гости издавна ездили в Камскую Болгарию, а Болгары в Русь; что князья наши заключали торговые договоры с болгарскими державцами. Очень возможно, что договоры эти иногда нарушались и ссора доходила до войны. Возможно также, что новгородские, суздальские и муромские повольники своими грабежами в Камской Болгарии вызывали кровавое возмездие со стороны болгар и нападение их на русские пределы; а затем русские князья в свою очередь должны были предпринимать трудные походы в ту сторону, чтобы восстановить прочный мир. Подобные войны мы видели уже при отце и дяде Андрея, В 1107 году Юрий Долгорукий находился с Мономахом в походе на половцев, причем вступил в брак с дочерью половецкого хана Аепы (матерью Боголюбского). Пользуясь отсутствием князя, Болгары пришли в Суздальскую, землю; разорили много сел и осаждали самый город Суздаль, хотя небезуспешно. Тринадцать лет спустя Долгорукий Волгою ходил на Болгар и, по словам летописи, воротился с победой и великим полоном. Точно такой же поход совершил сын его Андрей Боголюбский в 1164 г. В этом походе участвовал подручный ему князь муромский Юрий. Кроме отдаленности и трудности пути, самые Болгары, очевидно, были в состоянии оказывать значительное сопротивление. Естественно поэтому, что набожный Андрей, не полагаясь на одну силу своей рати, прибегал к покровительству божественному. Он взял с собой в поход помянутую святыню, т. е. греческую икону Богородицы. Во время главной битвы икона была поставлена под стягами, посреди русской пехоты. Битва окончилась полною победою. Князь Болгарский с остатком войска едва успел спастись в стольный, или Великий, город. Воротясь из погони за неприятелем, русские князья со своими дружинами совершили земные поклоны и благодарственное молебствие перед иконою. Затем они пошли далее, сожгли три неприятельских города и взяли четвертый, который летопись называет «славный Бряхимов». Война, однако, не окончилась одним этим походом. Спустя восемь лет Андрей снова отправляет рать в ту же сторону; но сам нейдет, а поручает начальство сыну своему Мстиславу и воеводе Борису Жидиславичу, с которыми должны были соединиться сыновья подручных князей Муромского и Рязанского. Новый поход был предпринят зимой в неудобное время. Соединясь с муромцами и рязанцами, Мстислав две недели простоял на устье Оки, поджидая главную рать, которая медленно двигалась с Борисом Жидиславичем. Не дождавшись ее, князь с одной передовой дружиной вошел в Болгарскую землю, разрушил несколько сел и, захватив полон, пошел назад. Узнав о малочисленности его отряда, Болгары погнались за ним в числе 6000 человек. Мстислав едва успел уйти: неприятели были уже в двадцати верстах, когда он соединился с главной ратью. После чего войско русское воротилось домой, сильно потерпев от непогоды и всяких лишений. «Не годится зимою воевать Болгар» — замечает летопись по сему случаю. Наряду с политической деятельностью Андрея замечательны также его заботы о делах церковных в своем княжении. Начало христианства в том отдаленном краю положено было еще во времена Владимира и Ярослава. Но его утверждение встречало здесь те же или еще большие препятствия, чем в Новгородской земле, со стороны как русского, так и особенно финского населения. Летопись неоднократно повествует о мятежах, произведенных языческими волхвами, которым не раз удавалось возвращать к старой религии многих жителей, уже принявших крещение. При утверждении греческой иерархии на Руси Суздальская земля не вдруг составила самостоятельную епархию. Будучи отнесена к Переяславскому уделу, она иногда управлялась переяславскими епископами, а иногда имела своих особых архиереев, которые пребывали в старейшем ее городе Ростове. Положение этих ростовских иерархов первое время было особенно трудное, потому что они не имели такой опоры в князьях и дружине, как другие епископы. Князья еще не жили сами в той земле; а приезжали сюда только временно и управляли ею посредством своих наместников. Из первых ростовских епископов особенно славны своею просветительною деятельностью св. Леонтий и преемник его Исаия, оба постриженники Киево-Печерской лавры, подвизавшиеся на север в последней четверти XI века. Житие Леонтия повествует, что он был изгнан из Ростова упорными язычниками и некоторое время жил в окрестностях его, собирая вокруг себя детей, которых привлекал ласками, научал христианской вере и крестил. Потом он воротился в город и продолжал здесь апостольские подвиги, пока не принял мученического венца от мятежных язычников. Его подвиги и кончина, очевидно, относятся к той эпохе, когда на севере происходили народные возмущения от языческих волхвов, по примеру тех, которых встретил на Белоозере воевода Ян Вышатич. Следующий за ним епископ Исаия, по словам его жития, ходил по Суздальской земле со своею проповедью, укреплял веру вновь крещенных, обращал язычников, сожигал их требища и строил христианские храмы. Ему помогал Владимир Мономах во время своих поездок в Ростовскую землю. В одно время с Исаией подвизался и третий святильник Ростовского края, св. Авраамий, который сам был уроженцем этого края. Он является основателем иноческого жития на северо-востоке, и в этом отношении походит на первых киево-печерских подвижников. Подобно им, он с юных лет чувствовал склонность к благочестию и уединению, удалился из родительского дома на лесистый берег озера Неро и поставил себе здесь келию. В Ростове жители «Чудского конца» еще поклонялись стоявшему за городом каменному идолу Белеса и приносили ему жертвы. Авраамий жезлом своим разрушил этот идол; а на месте его основал первый Ростовский монастырь в честь Богоявления. Подобно Леонтию он привлекал к себе юношей, учил их грамоте и крестил; потом многие из них приняли пострижение в его монастыре. Язычники не раз хотели напасть на него и сжечь монастырь; но преподобный не смущался их угрозами и энергично продолжал свою проповедь. Трудами сих трех местночтимых подвижников христианство умножилось в Ростовской земле и пустило здесь глубокие корни. Со времени Юрия Долгорукого, т. е. с тех пор, как князь и его дружина утвердили здесь пребывание, а Ростовская кафедра окончательно отделилась от Переяславской, мы видим православие уже господствующим в этом краю; население главных городов отличается своей набожностью и усердием в церкви. При Юрии Долгоруком епископом ростовским был Нестор, при Андрее Боголюбском — Леон и Феодор. Усиление Суздальского княжества и возвышение его над Киевским естественно повело за собой и притязания ростовских епископов: Нестор, Леон и особенно Феодор уже делают попытки встать в независимые отношения к Киевскому митрополиту и самую Ростовскую кафедру возвысить на степень митрополии. По известию некоторых летописей, Андрей сначала покровительствовал этим стремлениям, имея в виду утвердить новую митрополию за своим любимым Владимиром. Но, встретив неодобрение со стороны Константинопольского патриарха, он оставляет мысль об отделении митрополии, и ограничивается желанием или просто перенести епископию из Ростова во Владимир, или завести здесь особую кафедру. В это время русскую церковь волновал спор о том, можно ли вкушать масло и молоко по средам и пятницам в Господские праздники. Мы видели, что иерархи из греков решили его отрицательно; но решение это не нравилось некоторым князьям, которых поддерживала и часть собственного русского духовенства. Спор местами принял острый характер. Мы видели, как черниговский князь Святослав Всеволодович, раздраженный упорством епископа Антония, изгнал его из Чернигова. Но еще прежде того и почти то же самое произошло в Суздальской земле. Ростовский епископ Леон, обвиняемый в лихоимстве и разных притеснениях, оказался к тому же ревностным противником употребления мяса в Господские праздники. На борьбу с ним выступил Феодор, племянник известного киевского боярина Петра Бориславича, постриженник Киево-Печерской обители, муж книжный и бойкий на словах. Прение происходило в присутствии князя Андрея; по свидетельству летописи, Феодор переспорил («упре») Леона. Однако дело на том не кончилось. Решили обратиться в Грецию, куда и был отправлен Леон в сопровождении послов киевского, суздальского, переяславского и черниговского. Там он отстаивал свое мнение в присутствии императора Мануила Комнена, стоявшего в то время с войском на Дунае. На сей раз спор против него вел епископ болгарский Адриан. Император склонялся в сторону последнего. Леон выражался так дерзко, что царские слуги схватили его и хотели утопить в реке (1164). Но это так наз. Леонтианская ересь продолжалась и после того. Ростовскую кафедру, по желанию Андрея, занял Феодор. Однако он недолго пользовался расположением князя. Гордый и дерзкий, он не хотел признать над собой власть Киевского митрополита и не ехал к нему на поставление. Кроме того, Феодор отличался еще большим корыстолюбием и жестокостью, чем его предшественник; вымогал чрезвычайные поборы с подвластного ему духовенства разными пытками и мучительствами; даже подвергал пыткам княжеских бояр и слуг. Гордость его дошла до того, что на укоризны князя он отвечал приказом запереть все церкви в городе Владимире и прекратить богослужение в самом соборном храме Богородицы. Этот удивительный русский епископ, вероятно, хотел подражать примерам и образу действия властолюбивых иерархов Латинской церкви. Князь вначале сам покровительствовал Феодору; но наконец всеобщими жалобами на него и его дерзостью был выведен из терпения, низложил его и отправил на суд в Киев к митрополиту. Последний, следуя своим византийским обычаям, велел отрезать ему язык, отсечь правую руку и выколоть глаза (1171). Благочестие Андрея с особою силою выразилось в его усердии к построению и украшению храмов, в чем он не только подражал своему отцу, но и превзошел его. В 1160 г. был страшный пожар в Ростове; в числе других храмов сгорела соборная церковь Успения Богородицы, «дивная и великая», по замечанию летописца. Она была построена при Владимире Мономахе в том же архитектурном стиле и в тех же размерах, как Успенский храм в Киево-Печерском монастыре. Андрей на месте сгоревшей заложил каменную в том же стиле. Он докончил начатый его отцом каменный храм св. Спаса в Переяславле-Залесском; воздвиг несколько новых храмов и по другим городам. Но главное попечение, конечно, он обратил на свой стольный Владимир. Уже в 1158 году Андрей заложил здесь каменный соборный храм в честь Успения Богородицы; чрез два года окончил его и приступил к стенному расписанию. Для постройки и украшения этого храма он призывал мастеров из разных земель, т. е. не только из Южной Руси, но также из Греции и Германии, в чем ему помогали находившиеся в дружественных с ним сношениях знаменитые его современники Мануил Комнен и Фридрих Барбаросса. Храм этот стал называться «Златоверхим» от своего позлащенного купола. Князь поставил в нем драгоценную святыню, икону Богородицы; одарил его селами и разными угодьями; по примеру киевской Десятинной церкви назначил на содержание его причта десятую часть от торговых пошлин, от княжих стад и жатвы. Как Киевская Богородица имела в своем владении город Полонный, так и Владимирский Андрей отдал целый город Гороховец или доходы с него. Так же по образцу Киева он построил в городской стене каменные ворота, названные Золотыми, с церковью наверху; а другие ворота, по замечанию летописца, украсил серебром. Андрей любил похвалиться изяществом и богатством воздвигнутых им храмов, особенно Успенским собором. Когда во Владимир приезжали какие-либо гости из Царьграда, Германии или Скандинавии, то князь приказывал вести их в Златоверхий храм Богородицы и показать красоту ее. То же он делал с гостями болгарскими и евреями, чтобы расположить их к принятию христианской веры.

С особенным тщанием Андрей украшал храм Рождества Богородицы, воздвигнутый им в городке Боголюбове, который лежал в десяти верстах от Владимира ниже на Клязьме, около впадения в нее реки Малой Нерли. Священная легенда (впрочем, позднейшего времени) связала построение этого городка и храма с перенесением чудотворной иконы Богородицы из Вышгорода в Суздальскую землю. Когда Андрей из Владимира продолжал путь с иконою в Ростове, — повествует сказание, — лошади вдруг остановились; напрасно их били, впрягали других коней, колесница с иконою не двигалась. Сопровождавший ее священник совершил перед нею молебствие; причем сам князь молился усердно. Потом он заснул в шатре и в полночь удостоился видения: сама Богородица явилась перед ним и повелела оставить икону во Владимире, а на сем месте воздвигнуть каменный храм в честь Рождества. Это место чудного видения названо им «Боголюбимое». Как бы то ни было, Андрей, по замечанию летописца, построил городок Боголюбивый в таком именно расстоянии от Владимира, в каком находился Вышгород от Киева. А посреди городка соорудил храм Рождественский почти одновременно с владимирским Успенским в том же архитектурном стиле, об одном верхе, или об одной главе. Церковь эта так же богато была изукрашена стенным расписанием, узорчатой резьбой, позолотой, иконами и дорогой церковной утварью. Тут же подле нее великий князь соорудил себе терем и пристроил особую каменную храмину, ведущую из терема на полати церкви. Кроме того, в окрестностях городка, на самом устье Нерли, он воздвиг подобный же храм в честь Покрова Богородицы, при котором был устроен монастырь. Вообще Андрей последнее время своей жизни проводил преимущественно в Боголюбове, откуда и получил свое прозвание. Здесь он вполне предавался своей страсти к постройкам; сюда собирал отовсюду мастеров и ремесленников и, бережливый во всем другом, не щадил на них своей богатой казны. Иногда посреди ночи набожный князь уходил из своего терема в Рождественский храм; сам зажигал свечи и любовался его красотой или молился перед иконами о своих грехах. Набожность его выражалась в щедрой раздаче милостыни нищим и убогим. Знакомый, конечно, с летописью Сильвестра Выдубецкого, Андрей, подражая предку своему Владимиру Великому, приказывал развозить по городу брашно и питие больным и убогим, которые не могли приходить на княжий двор. Предпочтение, которое великий князь под конец жизни оказывал малому городку, пребывая в нем более, чем в стольном городе, это предпочтение нельзя объяснять исключительно политическими соображениями, например, желанием находиться вдали от земских бояр и вечников, чтобы тем беспрепятственнее утверждать свое самовластие. Мы уже знаем, что русские князья того времени вообще мало пребывали в стольных городах; а обыкновенно с своими ближними дружинниками проживали в загородных дворах где-то поблизости от столицы. Тут они устраивали свои терема, сооружали придворные храмы и целые монастыри, окружали себя разными хозяйственными заведениями и занимались охотой в окрестных лесах и полях. Однако предпочтительное пребывание Андрея в Боголюбове, очевидно, соответствовало его вкусам и хозяйственным, и политическим. Здесь он не окружал себя старшим боярством, предоставляя ему службу в городах, в качестве наместников и посадников, или пребывание в собственных селах и, таким образом, не обращался постоянно к его советам в делах земских и ратных. Он держал при себе младших дружинников, которые в сущности были его слугами, его двором, следовательно, не могли перечить князю, стеснять его самовластие. Но вполне удалить от себя больших бояр он не мог; иначе жестоко вооружил бы против себя все это сильное сословие. Были, конечно, у него некоторые заслуженные или любимые бояре; наконец были между ними его свойственники. Эти-то последние и послужили орудием к его гибели.

 

Никого из близких родственников Андрея мы не встречаем в Боголюбовском уединении. Братья и племянники оставались в Южной Руси; старшие сыновья Изяслав и Мстислав умерли; а младший, Юрий, сидел на княжении в Новгороде Великом. Андрей был женат на дочери боярина Кучка. Предание говорит, что Юрий Долгорукий казнил этого боярина за какую-то вину, присвоил себе его поместье, в котором и основал город Москву. Живя в Боголюбове, Андрей, по-видимому, был уже вдов; при нем оставались два Кучковича, братья его жены, в качестве ближних и больших бояр. К этим большим боярам принадлежал также зять Кучковичей Петр и еще какой-то пришлец с Кавказа из ясов или алан, по имени Анбал. Сему последнему великий князь доверил ключи, то есть управление своим домом. Но эти люди, осыпанные милостями, не питали к нему любви и преданности. Умный, набожный князь не отличался мягким нравом в отношении к окружающим, а под старость характер его сделался еще тяжелее и суровее. Избегая слишком близкого общения с подданными и отличаясь трезвостью, Андрей не любил пить и бражничать с своею дружиною, как это было в обычае у русских князей. С таким характером, с такими привычками он не мог пользоваться большим расположением дружинников, которые прежде всего ценили в князьях щедрость и ласковое обхождение. Не видно также, чтобы и земские люди питали к нему привязанность. Несмотря на строгость князя, его корыстолюбивые посадники и тиуны умели преследовать свои собственные выгоды, притеснять народ неправдами и поборами. Один из Кучковичей каким-то проступком до того прогневал великого князя, что последний велел казнить боярина, подобно тому, как отец его Юрий казнил самого Кучка. Это событие сильно возмутило бояр, и без того роптавших на самовластие Андрея. Брат казненного, Яким, собрал на совет недовольных и говорил им в таком смысле: «Сегодня казнил его, а завтра дойдет черед до нас; подумаем о своих головах». На совещании решено было убить великого князя. Число заговорщиков простиралось до двадцати; вожаками их, кроме Якима Кучковича, явились помянутый зять его Петр, ключник Анбал и еще какой-то Ефрем Моизович, вероятно, перекрест из жидов, которых Андрей любил обращать в христианство, так же, как и болгар. Подобное возвышение и приближение к себе инородцев, может быть, происходило из недоверия князя к коренным русским боярам и его расчета на преданность людей, всем ему обязанных. Но, без сомнения, и этих, взысканных им проходимцев раздражали непрочность его благоволения и опасение уступить свое место новым любимцам. Именно в то время самым приближенным лицом к князю сделался какой-то отрок Прокопий, следовательно, возвышенный из младших дружинников или дворян. Прежние любимцы завидовали Прокопию и искали случая его погубить. Была суббота 29 июня 1175 года, праздник свв. апостолов Петра и Павла. Зять Кучков Петр праздновал свои именины. К нему на обед собрались недовольные бояре и тут окончательно порешили замысел свой немедля привести в исполнение. Когда настала ночь, они вооружились и отправились на княжий двор; умертвили сторожей, охранявших ворота, и пошли в сени, т. е. в приемный покой терема. Но тут на них напали страх и трепет. Тогда — конечно, по приглашению ключника Анбала — они зашли в княжию медушу и ободрили себя вином. Затем поднялись опять в сени и тихо подошли к Андреевой ложнице. Один из них постучал и стал кликать князя. «Кто там?» — спросил Андрей. «Прокопий», — получил он в ответ. «Нет, это не Прокопий», — сказал князь. Видя, что нельзя войти хитростью, заговорщики устремились всей толпой и выломали двери. Князь хотел взять свой меч, который, по преданию, принадлежал когда-то св. Борису; но коварный ключник спрятал его заранее. Андрей, несмотря на годы, еще сохранявший телесную силу, схватился впотьмах с двумя прежде других ворвавшимися убийцами и одного из них поверг на землю. Другой, думая, что повержен был князь, нанес ему удар оружием. Но заговорщики вскоре заметили ошибку и налегли на князя. Продолжая обороняться, он горячо укорял их, сравнивал с Горясером, убийцей св. Глеба, грозил Божьей местью неблагодарным, которые за его же хлеб проливают его кровь, но тщетно. Вскоре он упал под ударами мечей, сабель и копий. Считая все конченным, заговорщики взяли своего павшего товарища и пошли вон из терема. Князь, хотя весь израненный, вскочил и в беспамятстве со стенаниями последовал за своими убийцами. Те услышали его голос и воротились назад. «Я как будто видел князя, сходящего с сеней вниз», — сказал один из них. Пошли в ложницу; но там никого не было. Зажгли свечу и по кровавому следу нашли князя, сидящего за столбом под лестницей. Увидя их приближение, он начал творить последнюю молитву. Боярин Петр отрубил ему руку, а другие его докончили. Умертвили также его любимца Прокопия. После того убийцы занялись расхищением княжего добра. Собрали золото, драгоценные камни, жемчуг, дорогие одежды, утварь и оружие; поклали все это на княжих коней и еще до света развезли по своим домам. На следующее утро, в воскресенье, убийцы поспешили принять меры для своей безнаказанности. Они опасались дружины, сидевшей в стольном Владимире; а потому начали «собирать полк», т.е. вооружать на свою защиту всех, кого могли. В то же время они послали спросить владимирцев, что те намерены предпринять. И велели сказать им, что совершенное дело задумали не от себя только, но от всех (дружинников). Владимирцы на это возразили: «Кто был с вами в думе, тот пусть и отвечает, а нам его не надобно». Ясно было, что главная дружина встретила ужасную весть довольно равнодушно и не показала охоты мстить за смерть нелюбимого господина. Так как поблизости не было никого из князей, кто бы мог схватить власть твердой рукою, то немедленно гражданский порядок был нарушен. Начался неистовый грабеж. В Боголюбове по примеру дружинников чернь бросилась на княжий двор и растаскивала все, что попадалось под руку. Потом принялись грабить дома тех мастеров, которых Андрей собирал отовсюду для своих построек и которые, по-видимому, успели нажить от них значительное имущество. Чернь напала также на посадников, тиунов, мечников и других княжих слуг, нелюбимых за неправедный суд и разные притеснения; многих из них перебила и дома их разграбила. Из соседних сел приходили крестьяне и помогали горожанам в грабеже и насилиях. По примеру Боголюбова, то же самое произошло и в стольном Владимире. Здесь мятеж и грабежи утихли только тогда, когда соборный священник Микулица и весь клир облеклись в ризы, взяли из Успенского храма всеми чтимую икону Богородицы и начали ходить по городу. Киевская летопись сообщает далее любопытные и трогательные подробности. Между тем как происходили эти мятежи и разные беззакония, тело убиенного князя, брошенное в огород, лежало там ничем не прикрытое. Бояре грозили убить всякого, кто вздумает оказывать ему почести. Нашелся, однако, честный и добрый слуга княжий, какой-то Кузмище Киевлянин, который, по-видимому, не был во время убийства в Боголюбове, а пришел сюда, услыхав о случившемся. Он начал плакать над телом, причитая, как покойный победил полки «поганых» болгар, а не мог победить своих «пагубоубийственных ворожбит». подошел. Анбал-ключник. «Амбале, вороже! Сбрось ковер или что-нибудь, что можно подостлать и чем бы прикрыть тело нашего господина», — сказал ему Кузмище. «Поди прочь. Мы хотим выбросить его псам». «О еретиче! Уж и псам выбросить! Помнишь ли, жидовин, в чем ты пришел сюда? Теперь ты в оксамите стоишь, а князь наг лежит. Но молю тебя, сбрось что-нибудь». Ключник как бы усовестился, сбросил ковер и корзно. Кузмище обвернул тело князя, отнес его к Рождественской церкви и просил отпереть ее. «Вот нашел о чем печалиться! Свали тут в притворе», — отвечали ему пьяные приставники, которые, очевидно, предавались буйству наравне со всеми. Кузмище со слезами вспомнил по этому случаю, как, бывало, князь приказывал водить