Из истории анализа потребительной стоимости

В условиях, когда производство по своей господствующей общественной форме выступает производством стоимости, а в экономической науке ему соответствует теория стоимости, потребительная стоимость остается в тени. И все же производству, основанному на меновой стоимости, исторически предшествует производство, в котором преобладает потребительная стоимость и которое осуществляется не для получения большей стоимости, а ради непосредственного потребления. В таком производстве потребление составляет его заранее данную предпосылку, оно непосредственно предопределяет затраты труда, а спрос — предложение.

Потребительная стоимость как выражение отношения людей к вещам, необходимым для удовлетворения их потребностей, возникает раньше стоимостного отношения к вещам. Люди начинают не с того, чтобы стоять в теоретическом отношении к природе, а с того, что овладевают посредством труда предметами природы и таким образом удовлетворяют свои потребности. Понятия «value», «valeur», «wert» первоначально обозначали не что иное, как потребительную стоимость вещей, такие их свойства, которые их делают полезными для человека. Это действительное бытие вещей для людей.

Производство во имя непосредственного потребления составляет исходную социальную форму производства, а потребительная стоимость — первоначальную социальную форму его продукта, пока последняя не заменяется другой его социальной формой — меновой стоимостью. Первой форме исторически соответствует отношение работника к объективным условиям своего труда как своей собственности: или в виде общей (общинной), или в виде свободной, самостоятельной мелкой частной собственности, основанной на собственном труде. В том и другом случаях индивиды являются не наемными работниками, а собственниками и членами определенного коллектива. Целью их труда служит не созидание стоимости, а существование самого собственника, его семьи, а также общины. В античном обществе к этому добавляется еще и обеспечение существования государства, поскольку работник является его гражданином. Но и здесь для производства жизненных средств человек находился в таких условиях, при которых целью его было не приобретение богатства, а воспроизводство себя как члена общины, гражданина государства[141].

Вполне очевидно, что экономическая наука в своем становлении не могла не отразить эту форму производства, т. е. его способ существования как производства потребительной стоимости. У древних, по свидетельству К. Маркса, мы не находим ни одного исследования относительно того, какая форма собственности создает наибольшее богатство. Оно не выступает у них как цель производства, исследуется лишь вопрос о том, какая форма собственности обеспечивает государству лучших граждан. Само же богатство рассматривается не как стоимость (что имело место лишь у некоторых торговых народов), а как его вещная форма — совокупность потребительных стоимостей, служащих удовлетворению потребностей человека[142]. Например, у Платона в его учении об обществе господствует точка зрения потребительной стоимости. Разнообразие потребительских благ он связывал с разделением труда, а последнее —с расчленением общества на сословия. Аристотель тоже полагал, что истинная экономика имеет дело с приобретением благ, необходимых для жизни или полезных для дома, т. е. с потребительными стоимостями, в то время как хрематистика — с деланием денег и с товарной торговлей для увеличения денег, противостоящих созидаемому истинному богатству. Вследствие этого древнее воззрение, согласно которому человек выступает как цель производства, является, по утверждению К. Маркса, более возвышенным по сравнению с современным миром, в котором целью (вместо человека) выступает само производство стоимостного богатства[143].

Классическая политическая экономия в период своего возникновения тоже начинала с изучения конкретного труда, воплощающегося в вещественном богатстве, пыталась объяснить многие стоимостные формы посредством потребительной стоимости. Труд как источник вещественного богатства был также хорошо известен законодателю Моисею, как и таможенному чиновнику Адаму Смиту (К. Маркс). Для физиократов исходной основой была потребительная стоимость, состоящая из разных видов вещества, взятых из земли, у природы. Из конкретного труда и создаваемой им потребительной стоимости они выводили возможность увеличения богатства (прибавочной стоимости): земледелие делало очевидным тот факт, что работник из года в год производит жизненных средств больше, чем потребляет. Из этого избытка можно было объяснить образование прибавочной стоимости. Для определения величины оплаты труда работника тоже достаточно было обратиться к привычному объему потребляемых им жизненных средств, чтобы увидеть разницу между величиной потребляемых и суммой производимых потребительных стоимостей. Соответственно масштабом стоимости предполагалось брать не простую субстанцию труда — абстрактный труд, а дневное пропитание взрослого человека (потребительскую корзину).

Не уяснив природы стоимости, физиократы сумели установить минимум заработной платы, приравнивая ее к необходимым для работника жизненным средствам, к некоторой сумме потребительных стоимостей, достаточных для обеспечения существования. То, что производится сверх этого минимума, образует избыток потребительных стоимостей, т. е. прибавочный продукт, возникновение которого можно было объяснить без уяснения общей природы стоимости. Этот процесс становится понятным и в том случае, когда стоимость сводится к потребительной стоимости[144].

Классическая политическая экономия, осуществив редукцию потребительных стоимостей к одному и тому же одинаковому труду, тем самым отодвинула потребительностоимостную основу в сторону и проложила путь к стоимостной парадигме в экономической науке. Это, однако, не означает, что классики не обращались к потребительной стоимости, хотя личное потребление они исключили из предмета политической экономии. Что же касается труда, то он ими рассматривался и как источник потребительных стоимостей, т. е. как конкретный труд, и как источник стоимости. Сведение стоимости товара к труду ими было сделано неполно и двусмысленно: от их внимания ускользнула необходимость четкого разграничения труда на конкретный и абстрактный, что составляло тайну критического понимания вопроса, раскрытую К. Марксом. «Недостаточно, — писал он, — свести товар к «труду», необходимо свести его к труду в двоякой форме»[145]. Несмотря на смешение конкретного и абстрактного труда, А. Смит, например, провозгласил труд в его общественной совокупности (в форме его разделения на конкретные виды) единственным источником материального богатства, разнообразных потребительных стоимостей.

Представители социалистических школ, страдая той же непоследовательностью в трактовке взаимодействия конкретного и абстрактного труда, пытались приспособить определение меновой стоимости рабочим временем и, следовательно, закон стоимости — в качестве характеристики потребительной стоимости товара. Так, Ж. Сисмонди полагал, что величина стоимости сводится к необходимому рабочему времени, к отношению между потребностью всего общества и количеством труда, которого достаточно, чтобы удовлетворить эту потребность[146]. П. Прудон исходил из того, что рабочее время, необходимое для производства продукта, выражает его истинное отношение к потребностям, причем чем меньше времени нужно для производства вещей, тем выше их полезность. Ф. Энгельс в своей первой экономической работе «Наброски к критике политической экономии» противопоставил толкованию стоимости буржуазными политэкономами ее определение как отношение издержек производства к полезности. После уничтожения частной собственности, по его мнению, противоположность стоимости и потребительной стоимости из сферы обращения переносится в сферу производства и будет выражать уже отношение издержек производства вещи к ее полезности. Впоследствии Ф. Энгельс, отмечая незрелость этой своей статьи, отказался от указанного сведения стоимости к отношению издержек производства к потребительной стоимости, поскольку это сведение исходило из предположения, что сам труд обладает стоимостью и в этом качестве может соотноситься с производимой им потребительной стоимостью.

Ф. Энгельс подверг критике формулу, согласно которой стоимость «определяется полезностью, т. е. меновая стоимость = потребительной стоимости, а, с другой стороны, пределом предложения (т. е. издержками производства), что есть просто запутанный и окольный способ сказать, что стоимость определяется спросом и предложением. Вульгарная политическая экономия везде и всюду!»[147]. Также бесплодными оказались попытки вывести полезность продуктов труда из общественной потребности, поскольку под последней в условиях рыночной экономики всегда разумеется платежеспособная потребность.

Самое большее, что можно было сделать на старой теоретической базе, не знающей четкого разграничения значений труда как источника стоимости и созидателя потребительной стоимости, — это сформулировать эмпирический закон о соответствии труда, разделенного на качественно определенные виды, специфическим потребностям общества. По этому поводу К. Маркс писал: «Всякий ребенок знает, что каждая нация погибла бы, если бы она приостановила работу не то что на год, а хотя бы на несколько недель. Точно так же известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественно определенные массы общественного совокупного труда»[148].

В той мере, в какой труд признавался источником вещественного богатства (потребительных стоимостей) и общей субстанцией потребительной стоимости и стоимости, можно было на эмпирическом уровне установить определенное соответствие между трудом (распределенным по сферам производства) и удовлетворением потребностей общества. Было обнаружено, что эта пропорциональность, хотя и прокладывает путь через форму меновых отношений, противоречит закону стоимости. Однако оставалась неизвестной сущностная основа этой пропорциональности, внутренний закон, которому она подчиняется вне стоимостной формы своего проявления. Нужно было доказать, что необходимое для производства конкретного продукта время должно соответствовать степени его полезности и разрешить противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью на другой теоретической основе.

Определенный вклад в разрешение этого противоречия внес маржинализм, продолжив предшествующие попытки (физиократов и др.) объяснить затраты труда (издержки производства продукта) необходимостью удовлетворения определенных потребностей, ставя эти затраты в зависимость от полезности продукта, т. е. от его потребительной стоимости. Маржиналисты не отказались от принципа соответствия (тождества) полезности и издержек производства для материальных благ, производство которых может быть увеличено до любых размеров. Однако это соответствие, по их мнению, определяется не издержками (как в рамках закона стоимости), а полезностью продукта. Кроме того, они предложили устанавливать величину полезности ее предельным значением, чтобы разграничить нужные затраты и ненужные, и, следовательно, определять издержки тоже посредством их предельных значений, т. е. понятие необходимых по условиям потребления издержек они переработали в понятие предельных величин.

Отрицая возможность объективного соизмерения благ на основе затрат труда, маржиналисты обращаются к субъективным меркам: к степени важности для человека удовлетворяемых потребностей, имея в виду в одном случае предельную полезность блага по мере насыщения им человеческой потребности, в другом, при одинаковой полезности разных благ, — предельную полезность тех или иных их комбинаций.

Что касается ценности производительных благ (средств производства, труда и т. п.), то их полезность маржиналистами определяется через полезность (ценность) создаваемых с их помощью продуктов (результатов) как потребительских благ. Сами по себе производительные блага не могут быть измерены, это невозможно сделать и посредством издержек их производства, в частности затратами труда. Обращение к последним, с точки зрения, например, Е. Бем-Баверка, неизбежно приводит к заколдованному кругу: если ценность человеческого труда объяснять издержками по содержанию работника, то в таком случае приходится ценность жизненных средств работника объяснять ценностью его труда и т. д. без конца[149].

В этой связи от теории предельной полезности ожидалось преодоление одного из важных противоречий трудовой теории стоимости — невозможности объяснить из эквивалентного обмена, почему меновая стоимость труда оказывается меньше меновой стоимости его продукта и откуда получается избыток стоимости (прибавочная стоимость). Для объяснения этого, как известно из работ К. Маркса, надо обращаться к потребительной стоимости рабочей силы (труда). Казалось бы, теория предельной полезности восполнит названный пробел теории трудовой стоимости и предложит решение проблемы.

Этого, к сожалению, не случилось. У представителей австрийской школы (Е. Бем-Баверк) образование прибыли свелось к свойствам средств производства (капитала) доставлять большие количества продукта из-за того, что они как отдаленные блага участвуют в создании разности между будущими благами, имеющими меньшую ценность, и настоящими благами, обладающими большей ценностью. Поскольку предприниматели покупают блага «отдаленного» порядка, например машины, труд, а при их помощи создаются сегодняшние блага с их большей ценностью, то разница остается у них и служит источником прибыли. Положительный результат, возникающий из предпочтения текущих благ будущим на рынке товаров и ссудного капитала, вроде бы не имеет другого источника, кроме фондовой биржи.

Многие аспекты потребительной стоимости изучены в рамках отечественной теории оптимального функционирования экономики, претендующей на статус нового направления в экономической науке и специальной, «отдифференцированной» от других экономических наук теории. Несмотря на встречающееся игнорирование категории «потребительная стоимость» и использование в качестве базовой категории понятия «общественная полезность», в этой теории по возможности сохранены ее трудовая основа и вытекающий из нее принцип объективности полезностных (потребительских) оценок.

Исходной для построения концепции берется общественная полезность результата производства, которой в стоимостном отношении должны соответствовать определенные затраты труда. Соответствие затрат и результатов оценивается чаще всего на основе затрат труда: труд по условиям потребления должен быть равен труду по условиям производства[150]. Соизмерение затрат и результатов осуществляется посредством затрат по данному продукту или с помощью объективно обусловленных оценок, поскольку потребительные стоимости непосредственно несоизмеримы.

Сохранение в этом равенстве перевернутого принципа эквивалентности, взятого из закона стоимости, не позволяет, однако, объяснить возможность получения большего результата из тех же затрат. Когда речь заходит о приращении результатов производства, увеличении того или иного блага на дополнительную единицу и соответствующем приращении степени удовлетворения потребностей, то приходится искать источник этого приращения в затратах: или в приращении дифференциальных затрат по данному продукту, или в их минимизации (экономии).

Поскольку из сэкономленной затраты не получить нового результата (этого не допускает принцип трудовой эквивалентности), то для объяснения возможности образования приращения результатов ничего, кроме как превращенных форм механизма образования прибавочной стоимости, не предлагается. Отсюда проистекает оценка эффективности производства посредством формулы приведенных затрат. Затратная основа соизмерения результатов не дает выхода к объяснению источника приращения результатов — к потребительной стоимости рабочей силы (труда), к ее объективным оценкам, поскольку эффект от потребления потребительских благ объявляется субъективным и неизмеримым.

Сведение основных положений теории оптимального функционирования экономики к тому, чтобы ими дополнить трудовую теорию стоимости, подвести под стоимостные формы принципы потребительной стоимости, в частности представить стоимость превращенной формой полезности, во многом ограничивает возможности этой теории, особенно ее претензии на получение особого парадигматического статуса в экономической науке. От того, что стоимость товара без своего носителя — потребительной стоимости —не может существовать, она не лишается своей системообразующей функции в экономике.

Теория оптимального функционирования экономики и не ставила своей задачей преодоление стоимостной парадигмы. В лучшем случае предполагалось ее «улучшить», приспособить к ней полезностные категории. «Практический учет в народном хозяйстве полезностных характеристик, — признаются ее представители, —не может, на наш взгляд, пониматься как создание особых взаимоотношений, самостоятельных отношений между экономическими системами и ячейками посредством самостоятельной системы показателей, призванных подменить действующую систему таких экономических категорий, как цена, прибыль, рента и т. д. Речь идет о том, чтобы сами эти категории лучше были связаны с происходящими на различных экономических уровнях процессами соизмерения результатов и затрат»[151]. Рыночная экономика, переход к которой этой теорией не отрицался, не приняла ни критерия оптимальности, ни объективно обусловленных потребительных оценок, ни тем более рекомендаций по оптимальному планированию экономики.

Стоимостные механизмы в их собственном виде оказались сильнее улучшенных «оптимизационных» категорий СОФЭ (системы оптимального функционирования экономики): стихия и произвол рыночных цен не нуждались в оптимальных полезностных оценках ни затрат, ни результатов, ни трудовых и природных ресурсов. Рыночная экономика не приняла и обещанное СОФЭ более высокое, чем централизованное планирование, саморегулирование экономики, хотя авторы СОФЭ претендовали на то, чтобы подготовить экономическую мысль к осознанию перехода к «саморегулирующемуся» рынку, оставаясь в то же время на позиции приоритета оптимального планирования. Добиться такой оптимальности на стоимостной основе не удалось и вряд ли когда-либо удастся, поскольку в итоге дело обычно сводится к оптимизации прибыли.

Переход ряда представителей СОФЭ от концепции оптимального функционирования социалистической экономики к открытой защите свободной от планирования рыночной экономики свидетельствует о том, что теория СОФЭ исчерпала себя применительно к современной рыночной экономике.

Проблемы потребительной стоимости достаточно широко изучались отечественными экономистами и вне рамок СОФЭ, хотя в литературе по данному вопросу преобладала трактовка потребительной стоимости как вещественного (натурального) носителя стоимости, не обладающего определенностью экономической формы. Многие экономисты, однако, выходили за пределы узкой ее интерпретации[152].

Это выражалось прежде всего в попытках придания потребительной стоимости определенной экономической формы в виде ее трактовки как непосредственно общественной потребительной стоимости или непосредственно общественной полезности, поскольку ее производство согласуется с потребностями общества не через рынок, а непосредственно до рынка. Такой подход исходил из высказывания В. И. Ленина относительно характера результатов производства при социализме: они должны представлять собой не просто продукт, а продукт, идущий на общественное потребление не через рынок.

Общественная природа потребительной стоимости связывалась и с тем, что она в конечном счете является определенным производственным отношением — выражает отношение по поводу формирования развитого человека, составляющего цель социалистического производства[153]. По этой причине отдельные авторы (например, Н. С. Шухов) общественную полезность считают выражением целевого производственного отношения, имеющего онтологическое основание в объективном основном экономическом законе производства. Это обстоятельство позволяет общественной полезности выполнять роль соизмерителя различных потребительских благ.

Подводя итоги учениям о потребительной стоимости в рамках теории предельной полезности и общественной полезности (СОФЭ), можно сказать, что их авторам так и не удалось отказаться от определения полезности как стоимости или стоимости как превращенной формы полезности и найти собственную объективную экономическую основу полезности, преодолевающую стоимостную парадигму. Волей-неволей пришлось идти на компромисс, осуществленный в свое время А. Маршаллом, который предложил в качестве «основы» для их синтеза превращенную форму стоимостного принципа — взаимодействие платежеспособного потребительского спроса и предложения вместо единства производства и потребления в их потребительностоимостном значении, и цену вместо стоимости.

В отечественной литературе этот компромисс выражается в политике «синтеза» трудовой теории стоимости и теории полезности, начало которого связывается с именами М. Туган-Барановского, Л. Буха, Н. Столярова и В. Дмитриева. Н. Шухов, с чьей книги «Ценность и стоимость (Опыт системного анализа)» начиналась новая серия публикаций «Экономическая мысль России: единство теории полезности и трудовой теории стоимости», ведет отсчет такого «синтеза» с первой экономической работы Ф. Энгельса «Наброски к критике политической экономии», в которой якобы высказано гениальное суждение о том, что стоимость есть отношение издержек производства и полезности[154]. Однако, как уже отмечалось, Ф. Энгельс впоследствии самым решительным образом отказался от этого суждения.

Наши авторы, в том числе и те из них, кто принял трудовую теорию потребительной стоимости, признают ее лишь дополнением и развитием трудовой теории стоимости[155]. Полагают, что, поскольку трудовая теория потребительной стоимости обеспечивает экономическое решение проблемы полезности, становится возможным ее «органический синтез» с трудовой теорией стоимости. Их синтез, в свою очередь, объявляется методологической основой концепции эффективной системы хозяйствования [156], реализуемой в условиях социализма, который представляет собой «высший синтез» товарной и натуральной форм хозяйствования[157]. Мы теперь знаем, что на практике в России этого синтеза не произошло, победила товарная форма.

Для новой системы хозяйствования нужна другая, противоположная стоимости основа. Этой противоположной основой является потребительная стоимость. Но теория потребительной стоимости может заменить теорию стоимости и приобрести самостоятельный парадигматический статус лишь на трудовой основе, т. е. на признании труда в качестве созидательной причины потребительной стоимости и всеобъемлющего объясняющего принципа. В зародышевой форме она возникла еще до господства стоимостной парадигмы, долго продолжала существовать в подчиненном стоимости положении и может стать главенствующей парадигмой в будущем обществе, изменившем коренным образом характер своего развития.

Ее разработка для условий будущей, посткапиталистической формации может происходить как продолжение направления, начатого К. Марксом и предназначенного для объяснения становления посткапиталистического общества. В трудах К. Маркса, а также Ф. Энгельса, В. И. Ленина и продолжателей их учения имеется ряд существенных формулировок на этот счет. Ф. Энгельс, отмечая неверность включения потребительной стоимости в определение стоимости, вместе с тем защищал высказанную им еще в 1844 г. мысль о том, что взвешивание полезного эффекта и трудовой затраты представляет собой все, что останется в будущем обществе от понятия стоимости. Он полагал, что план будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и необходимыми для их производства количествами труда. Общество должно знать, сколько труда требуется для производства своих жизненных средств и средств производства[158].

К. Маркс, высоко оценив названное положение Ф. Энгельса, уже в «Нищете философии» коснулся этого вопроса, показав невозможность определения полезности вещи рабочим временем, необходимым для ее производства, т. е. стоимостью. Вместе с тем он считал, что в будущем обществе, где потребление уже не будет определяться минимумом времени, необходимым для производства, тем не менее количество времени, которое будут посвящать производству того или иного продукта, станет определяться степенью общественной полезности этого продукта[159].

Ф. Энгельс считал, что научное обоснование названного положения стало возможным благодаря «Капиталу» К. Маркса. Раскрывая трудовую основу своей теории и утверждая, что рабочее время и труд всегда останутся созидающей субстанцией богатства, К. Маркс все же исходил из того, что меновая стоимость будет устранена и экономика будущего общества уже не станет базироваться на стоимости.

Очевидно, что К. Маркс не мог не задуматься над тем, что придет на место стоимости и что составляет ее противоположность. Его суждения на этот счет и будут, как нам представляется, обоснованием того положения, о котором писал Ф. Энгельс и которое органически вытекает из «Капитала», из теоретических основ социально- экономического учения К. Маркса. Для К. Маркса дело должно было бы обстоять так, как «если бы производство являлось лишь средством для удовлетворения потребностей производителей, таким производством, в котором господствовала бы только потребительная стоимость»[160].

Эту форму производства К. Маркс противопоставлял существовавшей в его время стоимостной форме, при которой универсальный процесс овеществления сопровождался опустошением внутренней сущности человека, его отчуждением, принесением его развития в жертву совершенно внешней цели.

Результаты же производства, основанного на потребительной стоимости, К. Марксу представлялись богатством, которое реализуется в виде универсальности потребностей, способностей, средств производства и потребления индивидов, т. е. богатством, предполагающим полное господство человека над силами природы, в том числе силами собственной природы человека. Соответственно богатством становится абсолютное выявление творческих дарований человека без каких-либо иных предпосылок, кроме предшествующего исторического развития, приводящего к тому, что целостность развития человека, не ограниченная каким-либо заранее установленным масштабом, превращается в самоцель. Человек в этих условиях воспроизводит себя не в одной какой-либо определенности, а во всей своей целостности, он не будет стремиться оставаться чем-то окончательно установившимся, а будет находиться в процессе постоянного становления и обновления[161].