Человек и труд в составе общественного бытия и социальной субстанции

Понимание человека в качестве элементарной формы бытия общества связано с правильным пониманием самого общественного бытия, особенно с толкованием его предметности и материальности. Вопрос стоит так: может ли человек и люди как таковые представлять собой, своим существованием общественное бытие, его материальную сущность?

Нередко встречаются определения общественного бытия только как совокупности условий материальной жизни общества — средств производства, географической среды, вещных условий жизни. При этом люди в их социальных формах жизни исключаются из составляющих общественное бытие объективных форм. Наличное бытие общества представлено вроде бы не людьми с их материальной жизнью, а вещными факторами: машинами, зданиями, вещами, землей, т. е. материальной средой. Человек и его деятельность (практика) иногда настолько субъективируются, что оказываются за пределами объективных явлений и процессов общественной жизни.

За этими объективными явлениями или рядом с ними располагают субъективные. К ним относится деятельность людей с ее компонентами. В итоге в обществе как бы образуются два ряда явлений и процессов: а) объективных, прежде всего средств производства и производственных отношений, подчиняющихся в своем развитии и функционировании объективным закономерностям; б) субъективных, состоящих из сознательной деятельности людей и регулируемых целеполаганием, интересами, потребностями[3].

По отношению к деятельности людей производственные отношения, их законы и общественное бытие выступают как нечто внешнее, как бы не зависящее от практики. Объективная общественная закономерность и человеческая деятельность оказываются существующими рядом, параллельно друг другу. Действие объективных законов связывается с так называемой внешней по отношению к человеку средой — производственными, социальными отношениями, а живые люди и их деятельность представляются факторами, воздействующими на объективные процессы, т. е. люди могут лишь вмешиваться в объективный ход исторических событий. Чем сильнее это вмешательство, тем вроде бы выше активность субъективного фактора.

Человеческая деятельность в этом случае выпадает из-под действия объективных законов общественного развития как естественноисторического процесса. Общество как естественноисторический процесс с его объективными законами развития противопоставляется обществу как совокупности живой человеческой деятельности. Производственные общественные отношения хотя и признаются результатом деятельности людей (история делается людьми), но развиваются как бы независимо от их деятельности. Общественное бытие в форме производственных отношений лишается субъекта как своего субстанционального основания.

Критика таких представлений была дана в свое время В. И. Лениным. Их носителями в России были, в частности, народники, воспринявшие неокантианский тезис о том, что объективный ход исторических событий лежит по ту сторону действий живых личностей, наделенных сознанием, чувствами, имеющих цели. В. И. Ленин отмечал, что общественные отношения и исторические условия, ход вещей и поток событий слагаются именно из деятельности людей, а не составляют особого потока, движущегося помимо действий живых личностей. «История вся и состоит, — считал В. И. Ленин, — из действий личностей, и задача общественной науки состоит в том, чтобы объяснить эти действия, так что указание на „право вмешательства в ход событий" (слова г. Михайловского, цитированные у г. Струве, с. 8) — сводится к пустой тавтологии». Там же, имея в виду фразу Михайловского «люди всегда старались так или иначе повлиять на ход вещей», В. И. Ленин вновь подчеркивал, что «„ход вещей" и состоит в действиях и „влияниях" людей и ни в чем больше, так что это опять пустая фраза». В. И. Ленин не оставил без внимания и замечание Михайловского относительно возрастания роли деятельности личностей и силы их воздействия (с помощью чувств и разума) на ход вещей в современную эпоху по сравнению с периодом возникновения капитализма. «Что это за чепуха, будто разум и чувство не присутствовали при возникновении капитализма? Да в чем же состоит капитализм, как не в известных отношениях между людьми, а таких людей, у которых не было бы разума и чувства, мы еще не знаем. И что это за фальшь, будто воздействие разума и чувства тогдашних „живых личностей" на „ход вещей"было „ничтожно"»?[51].

Как видно из суждений В. И. Ленина, научный подход к истории предполагает признание того, что объективные законы, управляющие действиями и отношениями людей, являются законами их собственных действий, что речь идет не о независимом существовании этих законов от людей и их деятельности, а от их общественного сознания, воли и чувств. С этой точки зрения неправомерно разделять объективные законы и сознательную деятельность людей (практику) и относить первые к миру объективному, а вторую —к миру субъективных явлений. Объективные законы общества и есть законы деятельности и отношений людей, обладающих сознанием, т. е. люди в своей практической деятельности с их сознанием подчинены общественным законам. Не надо поэтому выносить объективные законы по ту сторону человеческой сознательной деятельности и человеческой практики вообще, считать, что практическая деятельность людей состоит из воздействий людей на объективные законы. Последние функционируют как законы самой практической деятельности людей, выражают то, к чему приводит эта деятельность, и тенденцию ее развития.

Общественное бытие, таким образом, не может быть сведено только к бытию вещей, как не может быть представлено и одними общественными (производственными) отношениями, без людей и их деятельности. К формам объективных процессов истории относится и целеполагающая деятельность человека, практика. Ее нельзя выносить за пределы объективного и представлять как особый мир субъективных явлений.

Понимание места человека в системе общественного бытия затрудняется и в тех случаях, когда общественное бытие трактуется лишь как нечто процессуальное: живая деятельность, реальные процессы жизни, т. е. как некое социальное движение. Здесь не принимается во внимание первенство субъекта деятельности и определение общественного бытия как ставшего, опредмеченного, субстратного социального образования. Общественное бытие предстает в первую очередь как бытие, образуемое самими людьми, субъектами. В той мере, в какой труд функционирует как живой труд, он может существовать лишь в качестве свойства живого субъекта (рабочего), в котором труд (живой) сначала существует в виде способности к труду, т. е. в форме субъективного бытия. Неопредмеченный, неовеществленный труд есть субъективное существование самого труда. В таком состоянии труд еще не выражается как социальная субстанция. Субстанциональность бытия труда реализуется в материальных формах, в частности в форме овеществленного труда.

В отношении субъекта труда эта материальность выступает не в виде орудия или предмета труда и даже не в форме жизненных средств рабочего, а в форме овеществленного в его рабочей силе общественного труда. Форма общественного бытия вещей соединяется с формой общественного бытия людей — речь идет лишь о двух формах единого социального процесса. В одной из них обнаруживается наличное бытие общества в виде овеществленного труда, но в потребительных стоимостях или стоимостях вещей, в другой — наличное бытие того же общества в форме субъекта самого труда, в котором последний тоже материализуется. Субстанцией общественного бытия является не просто человек, а тот же овеществленный в нем труд, который одновременно составляет и субстанцию общественного бытия вещей. Разница между ними, безусловно, остается.

Хотя материализованный в человеке труд существует в иных формах, чем в производимых людьми продуктах, все же материализацию труда в человеке нельзя сбрасывать со счетов: телесной организацией человека обусловливается его практическое отношение к природе, рабочая сила функционирует как сила и вещество природы, преобразованные в человеческий организм. Более того, сам человек, взятый как наличное бытие рабочей силы, «есть предмет природы, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы»[52]. Но рабочая сила приобретает значение общественного предмета и продукта, например, как только она становится товаром, ее стоимость измеряется трудом, воплощенным в ней как в общественном продукте; эта стоимость равна труду, общественно необходимому для ее производства и воспроизводства.

Таким образом, труд, деятельность без воплощения в определенных предметных формах не становится способом бытия общества, поскольку последнему присуща субстанциональность. Труд должен переходить из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму предметности, т. е. должен овеществляться в продукте. Формообразующая деятельность, с одной стороны, уничтожает предмет и саму себя тем, что формирует предмет и материализует себя. Следовательно, она уничтожает себя в своей субъективной форме в качестве деятельности и тем самым уничтожает предметное в предмете (снимает безразличие вещи по отношению к человеку). С другой стороны, формообразующая деятельность предполагает в качестве своей предпосылки человека, так как наличным бытием самого труда выступает прежде всего человек.

Бытие труда, деятельности выявляется не только в общественных свойствах произведенных вещей, в вовлекаемых в общественную жизнь предметах, но и в самих людях. Так, в качестве овеществленной рабочей силы человек представляет собой бытие труда, в человеке как носителе труда реализуется потребительная стоимость его же рабочей силы как способности к труду, как субъективности в труде. Человек выступает наличным бытием своей рабочей силы, в нем овеществляется труд, причем это овеществление составляет не менее важную форму социального бытия труда, чем его овеществление в потребительной стоимости или стоимости вещи, которые образуют общественное бытие вещного мира[4].

Признание человека в качестве формы бытия общества позволяет решить вопрос о том, предметным или непредметным должно быть начало анализа общества. Когда настаивают на вещном начале, обычно не принимают во внимание предметность бытия самого человека, что вынуждает переводить проблему в плоскость вещных форм выражения общественных отношений людей, т. е. рассматривать ее с позиции лишь одной исторической реальности — товарного производства. Такое понимание нередко выдается за общее требование материалистического подхода к обществу, а выдвижение человека на место вещного начала трактуется как отступление от материализма.

Приняв человека за начало исследования бытия, необходимо продолжить анализ общественного бытия, воплощающегося в «неорганическом теле» человека —в средствах производства и жизни. Формой субстанции социального бытия последних делают, конечно, не природные свойства, а овеществленный в них человеческий труд. В вещах имеется не только то, что заключено в них от природы, но и то, что им дано общественной формой, воплощенным в них трудом.

Общественное бытие в форме бытия как людей, так и вещей имеет одну социальную материальную субстанцию — овеществленный человеческий труд. Бытие живого труда в виде его субъекта или в форме продукта составляют формы наличного бытия всеобщего человеческого труда. Стало быть, последний выступает единой социальной субстанцией. Исторический материализм не признает дуализма субстанции, т. е. разделения социального мира на мир человека с его практической деятельностью и естественноисторический процесс, называемый социальным объектом, или объективной стороной общества. Нет, следовательно, и двух «онтологий» общественного бытия: онтологии практики и онтологии объективной социальной субстанции, или онтологии социального субъекта и онтологии социального объекта. Социальный мир един.

Признание человека в качестве исходной формы наличного бытия общества также не предполагает, что исторический материализм исходит из наличия двух субстанций — материальной и духовной, что признание неделимости субстанции исключает гносеологическое противопоставление материи духу, материализма — идеализму. Это противопоставление не может быть заменено мнимым дуализмом сущности общества, его разделением как такового на субъект и объект, которые якобы сливаются в деятельности, становятся неотторжимыми друг от друга, в результате чего снимается проблема независимости социальной материи от духа.

Роль человека как исходного начала четко обнаруживается в материальном производстве. При рассмотрении предпосылок производства, кроме как из индивидов, исходить не из чего.

Труд не может выступать собственной предпосылкой. Производит посредством труда человек, а не труд посредством человека. В общественном производстве, как и во всяком историческом процессе, в качестве субъектов выступают только индивиды в отношениях друг к другу. Человек является основой осуществляемого им производства; его деятельность, его трудовые функции в той или иной степени модифицируются под воздействием на него как на субъекта производства разных обстоятельств.

И с этой точки зрения труд, человеческую живую деятельность нельзя считать первичной по отношению к субъекту, т. е. делать деятельность исходным пунктом анализа производства и исторического процесса в целом. По этой причине трудно согласиться с утверждением, что категория деятельности должна быть исходным пунктом теоретического воспроизведения исторического процесса[53].

Можно понять желание некоторых авторов рассматривать опредмеченный в вещах результат деятельности после самой деятельности, возвысить деятельность над ее вещным продуктом, подчеркнуть творческую роль труда. Но в этом случае производство и деятельность вообще понимаются только как производство вещей, т. е. человек с самого начала исключается из результатов производства.

Отождествление такого узкого понимания производства с его действительной трактовкой в историческом материализме, особенно попытки выдать сведение всего вещного к отчужденному (фетишизация вещного мира) за материалистический подход к обществу (высокая оценка определяющей роли материального производства), во многом определило в свое время отрицательное отношение Д. Лукача к социальной субстанции и к материи. Вместо них ядром общественного бытия он объявил практику, а исторический материализм трактовал только как теорию практики. Общественное бытие в предметной форме у него оказалось вторичным результатом, т. е. продуктом практики, деятельности. «Бытие может выступать как продукт человеческой деятельности»[54], поэтому лишь последняя служит основой социальной действительности. Деятельность в качестве основы «человеческого мира» в итоге поглощает и субъект как форму бытия общества, и объект (продукт деятельности) как другую его форму, т. е. обе формы наличного бытия общества в деятельности становятся тождественными и исчезают в качестве самостоятельных форм социальной субстанции.

Эта концепция, изложенная Д. Лукачем в ранней работе «История и классовое сознание» (1923 г.), была широко использована ревизионистами[5]. На ней, в частности, базировалась теоретическая программа группы идеологов, объединившихся в свое время вокруг издававшегося в Югославии журнала «Праксис», ее использовали представители франкфуртской школы, многие западные философы и социологи.

Так, Т. Парсонс утверждал, что действие составляет исходную точку системы координат любого социального образования. Наряду с субъектом деятельности действие предполагает свой объект, к которому относится и другой субъект. Кроме субъекта и объекта социальное действие имеет свои средства, в числе которых оказываются различные знаки, символы, знания и т. д., составляющие элемент культуры. В итоге социальная система определяется координатами действия[55].

Преувеличение значения категории «деятельность» встречается и в нашей литературе. По мнению одних авторов, отправным пунктом материалистического понимания истории являются «не безличные общественные отношения (они суть отношения между индивидами), а практика как совместная деятельность»[56]. Другие тоже считают, что присущая историко-материалистической концепции модель объяснения социальной реальности была выработана на основе структурного анализа самой деятельности людей.

Однако эта точка зрения не нашла поддержки среди ведущих философов того времени. Она отражала, по их оценке, явную абсолютизацию методологического значения категории «деятельность», проявляющуюся в придании ей роли «центрального звена», «исходной клеточки», «основания» всей системы историко-материалистического знания. С помощью категории «деятельность» нельзя провести достаточно четкую границу между материализмом и идеализмом в понимании истории: многие представители субъективной социологии, например народники, исходили в своих построениях из деятельности «живой личности». Деятельностный подход необходимо сопровождается выдвижением на первый план категорий «цель», «потребности», «интересы», «мотивы» и т. д., в которых косвенно отражается специфика материалистического понимания истории. Из структуры деятельности нельзя вывести и сущность самой деятельности, поскольку она вне своих материализованных форм и средств остается лишь субъективной способностью к тому или иному труду, характеризуемой прежде всего сознательными, волевыми моментами, т. е. в ней еще не выделено субстанционального начала, не зависящего от воли и сознания людей[57].