Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что ангелы их на небесах всегда видят лице отца моего небесного. Ибо сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (мф 18. 1-11).

Споры о первенстве неоднократно возникали в общине учени­ков Христа. Подобного рода споры характерны для любой группы лиц, собравшихся вокруг одного учителя и поставленных в равное положение. В такой группе, как правило, естественным образом возникает лидерство одного или нескольких лиц, обусловленное либо их личными способностями, чертами характера, целеустрем­ленностью, либо тем, что учитель тем или иным образом выделяет его из общей группы. Среди двенадцати безусловным лидером был Петр; особым образом была выделена также группа из троих уче­ников, включавшая помимо Петра двух братьев — Иакова и Иоан­на Зеведеевых.

Споры о первенстве, возникавшие между учениками, касались прежде всего их положения по отношению к Учителю. Марк рас­сказывает, как они шли по дороге и рассуждали между собой, «кто больше» (Мк 9. 34). Узнав об этом споре, Иисус говорит им: «Кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою». И по­сле этого призывает дитя, ставит посреди и произносит те слова, которые приведены у Матфея.

О том же говорится в Евангелии от Луки: «Был же и спор меж­ду ними, кто из них должен почитаться большим» (Лк 15. 24). У Луки ответом на вопрос учеников служат слова: «Цари господст­вуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальству­ющий — как служащий. Ибо кто больше: возлежащий, или служа­щий? не возлежащий ли? А Я посреди вас, как служащий» (Лк 15. 25-27).

У Иоанна ответом на тот же вопрос является умовение ног уче­никам на Тайной вечере (Ин 13. 2-12) и следующее за этим поуче­ние: «Если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу» (Ин 13. 14).

Из четырех Евангелистов только Матфей упоминает, что спо­ры учеников касались первенства не в перспективе их земной жиз­ни, а в том Царстве Небесном, о котором Спаситель так часто го­ворил им. Из Его слов они знали, что в этом Царстве существует определенная иерархия: там есть те, кто больше, и те, кто меньше (Мф 11. 11). Но они не знали, что это означает и как соотносится с их собственным положением.

Возможно, те споры о первенстве, которые они вели между собой, вольно или невольно проецировались ими на ситуацию, которая должна была возникнуть после наступления обещанного Царства. Не случайно Иаков и Иоанн подходят к Иисусу Христу с вопросом: «Дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей» (Мк 10. 38). Евангелист Матфей вкладывает аналогичный вопрос в уста матери двух братьев (Мф 20. 20-21). Возможно, тем самым он хотел сгладить впечатление, которое в версии Марка вопрос братьев произвел бы на читателей. Нельзя исключить и того, что его версия вопроса учеников о пер­венстве («кто больше в Царстве Небесном?») была попыткой не­сколько смягчить и облагородить предмет спора, как о нем сооб­щают другие Евангелисты («кто больше?»).

Как бы там ни было, в беседе Спасителя с учениками, представ­ленной у Матфея, говорится о том, что критерии оценки значимо­сти того или иного человека, применяемые в Царстве Небесном, противоположны тем критериям, по которым человека оценива­ют на земле. Эта тема — одна из постоянных в проповеди Иисуса Христа: она возникает много раз, в самых разных ситуациях. За­поведи Блаженства из Нагорной проповеди (Мф 5. 3-12) являют­ся раскрытием этой темы: блаженными, подлинно счастливыми оказываются не те, которых таковыми считают на земле (богатые, веселящиеся, гордые, успешные), а те, кто по земным стандартам ни в чем не преуспел (нищие духом, плачущие, кроткие, алчущие и жаждущие правды, гонимые). Подлинным победителем оказы­вается не тот, кто достойно ответит на нанесенное оскорбление, а кто, получив удар в одну щеку, подставит другую (Мф 5. 38-39). Многие притчи говорят о том же: оправданным оказывается не праведный и гордый фарисей, а смиренный мытарь (Лк 18. 9-14); спасенным — не веселившийся каждый день богач, а нищий Лазарь (Лк 16. 19-31); ближним — не священник и левит, а милосердный самарянин (Лк 10. 18-37).

В данном случае в пример приводится ребенок: он в значитель­но большей степени отвечает критериям, изложенным в Заповедях Блаженства, чем взрослый человек. Он — смиренный, кроткий, безобидный, чистый сердцем; он плачет, когда его обижают; он не способен ответить злом на зло. От глагола Tansivow, переведенного здесь как «умалиться», происходит слово Tansivwoi^ — смирение. Именно это качество — одна из основных отличительных черт уче­ника Иисуса Христа: именно с него начинается список Блаженств (Мф 5. 3).

Далее Спаситель переходит к другой теме — соблазнов. Им «надобно прийти» не потому, что такова воля Божия, но потому, что в мире, где добро и зло тесно переплетены, соблазны, подобно плевелам, растут на одном и том же поле с пшеницей. Ответствен­ность за распространение соблазнов лежит на конкретных людях: зло не существует как нечто абстрактное, оно всегда персонифици­ровано. Ученик Иисуса Христа должен твердо противостоять со­блазнам, вплоть до решимости расстаться с одним из членов соб­ственного тела.

Эта же метафора использовалась в Нагорной проповеди — сразу после слов о том, что «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф

5. 27-30). Женщина не является соблазном для мужчины сама по себе, ее влечение к мужчине естественно (Быт 3. 16), как и влечение к ней мужчины. Но как только это влечение превращается в объект греховного вожделения, она — сознательно или несознательно, по своей воле или по воле мужчины — становится соблазном. Под че­ловеком, «через которого соблазн приходит», понимается всякий, кто эксплуатирует низменные инстинкты, например, те, кто торгу­ет женским телом, получая от этого прибыль (сутенеры, владельцы публичных домов и другие лица, вовлеченные в пропаганду порока и разврата). О таких людях Иисус говорит очень жестко: и для них самих, и для окружающих было бы лучше, если бы им повесили мельничный жернов на шею и утопили в морских глубинах.

Текст притчи

От темы соблазнов Иисус обращается к увещанию не пре­зирать тех, кто, подобно детям, кажется в этом мире маленьким и незначительным. И уже от этой мысли переходит к словам о Сыне Человеческом, Который пришел «взыскать и спасти погиб­шее» — словам, служащим непосредственным введением в притчу о заблудшей овце. В версии Матфея притча изложена в следующей редакции:

Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Так, нет воли Отца ваше­го Небесного, чтобы погиб один из малых сих (Мф 18. 12-14).

У Луки притче предшествует рассказ о том, как к Иисусу при­ближались «все мытари и грешники», чтобы послушать Его. Фари­сеи же и книжники, видя это, роптали: «Он принимает грешников и ест с ними» (Лк 15. 1-2). В ответ на этот ропот Иисус, обращаясь к фарисеям и книжникам, произносит притчу о заблудшей овце.

Притча изложена в выражениях, близких к версии Матфея, но с некоторыми отличиями. Во-первых, хозяин оставляет девяносто девять овец не в горах, а в пустыне. Во-вторых, найдя пропавшую овцу, он не просто радуется о ней — он берет ее «на плечи свои с радостью» и, придя домой, созывает друзей и соседей, которым говорит: «Порадуйтесь со мною: я нашел мою пропавшую овцу». Окончание притчи у Луки отличается от ее окончания у Матфея: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк 15. 4-7).

Итак, перед нами две версии одной и той же истории с разной расстановкой акцентов в каждой из них. У Матфея овца символи­зирует одного из «малых сих», у Луки — заблудшего грешника. Раз­личие для понимания притчи могло бы быть весьма существенно, если бы не приведенные Матфеем слова о том, что Сын Челове­ческий «пришел взыскать и спасти погибшее». Эти слова вряд ли имеют прямое отношение к детям, так как их нельзя назвать по­гибшими. Скорее, они относятся к людям малозаметным, смирен­ным, униженным и оскорбленным, занимающим низшие ступени в социальной иерархии. Ребенок, поставленный перед учениками, исполняет роль, сходную с ролью центрального персонажа той или иной притчи: его присутствие следует воспринимать не буквально, а метафорически — как переносящее слушателя в иную систему координат, где маленькое и ничтожное по земным меркам оказы­вается большим и значимым по меркам Царства Небесного.

Содержание притчи

Притчу можно истолковать как символ перехода от Ветхого Завета к Новому. В Ветхом Завете Бог имел дело с народом, коллек­тивом, обществом: вся ветхозаветная нравственность базируется на представлении о необходимости сохранить целостность народа, даже если для этого требуется пожертвовать отдельными индиви­дуумами — теми, кто нарушает закон или иным образом не вписы­вается в общеустановленный порядок. В Новом Завете Бог от кол­лектива обращается к отдельному человеку — от девяноста девяти овец, символизирующих здоровое стадо, то есть человеческое со­общество, живущее в соответствии с богоустановленным законом, к одной овце, притом заблудшей, то есть отдельному человеку, по каким-то причинам отбившемуся от стада. Согласно ветхозавет­ной нравственности, человек, повинный в тяжком грехе, должен быть попросту элиминирован ради сохранения духовного здоро­вья «всего общества» (Лев 24. 13-21). В Новом Завете грешник рас­сматривается как заблудившийся: Бог обращается к нему лично и идет искать его, подобно тому, как в раю Он искал падшего Адама, обращаясь к нему непосредственно (Быт 3. 9).

Отношение Бога к грешнику — центральная тема притчи. Если грех, соблазн, зло заслуживают осуждения сами по себе, это еще не значит, что должен быть осужден всякий грешник, соблазненный, делающий зло. Грех в притче трактуется как уклонение от правиль­ного пути: человек совершает грех потому, что он сбился с доро­ги, отбился от стада, потерялся. Его надо не осудить, а пожалеть. Бог не забывает о человеке, даже если человек забывает о Боге: Он продолжает помнить о нем и не просто ждет его возвращения, но выходит на поиски его.

В этой притче, как в капле воды, отражена вся история взаимо­отношений Бога с людьми, описанная на страницах Библии. Еще в Ветхом Завете Бог был представлен как Пастырь народа израиль­ского (Быт 49. 24; Пс 79. 2). Подобно пастуху, Бог заботится не толь­ко о целом народе, но и о каждом человеке, уповающем на Него:

Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он по­коит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убо­юсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня (Пс 22. 1-4).

Отношение древних евреев к овцам было заботливым и неж­ным: об этом свидетельствуют, в частности, притча пророка На­фана об овечке, которую бедный человек «купил маленькую и вы­кормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь» (2 Цар 12. 3). С такой же нежностью Бог относится к сво­ему народу: «Как пастырь Он будет пасти стадо Свое; агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей» (Ис 40. 11).

Это нежное, любовное отношение Бога к человеку проявилось в том, что Бог послал в мир Своего Единородного Сына. Он стал пастырем для рассеянных, заблудившихся и погибших овец. Еван­гелисты Марк и Матфей рассказывают о том, как, увидев толпы людей, Иисус «сжалился над ними, что они были изнурены и рас­сеяны, как овцы, не имеющие пастыря» (Мф 9. 36; Мк 6. 34). Иоанн приводит беседу, в которой Иисус говорит о себе как о Добром Па­стыре (Ин 10. 11, 14-15).

В рассматриваемой притче, однако, акцент ставится не на роли Иисуса как пастыря для всего стада «погибших овец дома Израи­лева» (Мф 10. 6; 15. 24), а на Его отношении к каждой из этих по­гибших овец в отдельности. Каждый человек имеет для Него абсо­лютную и непререкаемую ценность. Причастия, родственные тер­минам nXavp («блуждание», «скитание») и dnoXsia («погибель»), попеременно употребляемые в цитированных текстах, говорят о разной степени отпадения человека от Бога: первый термин может указывать на временное уклонение от истины, второй — на окон­чательное. Но Бог никакое уклонение или заблуждение не считает бесповоротным: даже для погибшего есть надежда на воскресение.

Отношение Иисуса к грешникам шокировало тех, кто считал себя праведниками — фарисеев и книжников. Иисус говорил им: «Мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Мф 21. 31). Когда они привели к нему женщину, взятую в прелюбодеянии, Он не осудил ее (Ин 8. 10-11). И женщину-грешницу, пришедшую с алавастровым сосудом мира, Он также не осудил (Лк 7. 37-39). Каждого грешника и каждую грешницу Иисус видел не глазами фарисеев: Он видел их теми глазами, которыми на них смотрит Бог, простирая к ним взор любви, сострадания и нежности, подобно пастуху, потерявшему любимую овцу.

Бог — заботливый Пастырь

Помимо приведенных выше текстов из Ветхого Завета, в кото­рых говорится о Боге как о заботливом пастыре, есть один текст, являющийся, как кажется, прямой параллелью к притче о заблуд­шей овце. Это текст из Книги пророка Иезекииля:

Ибо так говорит Господь Бог: вот, Я Сам отыщу овец Моих и осмотрю их. Как пастух поверяет стадо свое в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный. И выведу их из народов, и соберу их из стран, и приведу их в землю их, и буду пасти их на горах Израилевых, при потоках и на всех обитаемых местах земли сей. Буду пасти их на хорошей пажити, и загон их будет на высоких горах Израилевых; там они будут отдыхать в хорошем загоне и будут пастись на тучной пажити, на горах Израилевых. Я буду пасти овец Моих и Я буду покоить их, говорит Господь Бог. Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а разжиревшую и буйную истре­блю; буду пасти их по правде (Иез 34. 11-16).

Сходство с притчей очевидно. И там, и здесь изображена забо­та Бога не только о стаде в целом, но и о каждой овце в отдельно­сти. И там, и здесь говорится о заблудших овцах, которых пастырь отыскивает и возвращает в стадо. Однако общий тон пророчества существенно отличается от тональности, в которой Иисус произ­носил Свою притчу. Основным содержанием пророчества являет­ся обличение пастырей Израилевых, которые «пасли себя самих... а стада не пасли. больной овцы не врачевали, и пораненной не пе­ревязывали, и угнанной не возвращали, и потерянной не искали». В результате овцы остались без пастыря, рассеялись, блуждают по горам, «и никто не разведывает о них, и никто не ищет их» (Иез 34. 2-6). В притче же Иисуса этот обличительный тон полностью отсутствует.

Слова о том, что Сам Бог станет для овец пастырем, являются пророчеством, которое исполняется в Иисусе Христе — Добром Пастыре заблудших овец. Но в предложенной Им притче ничего не говорится о «правде» (справедливости) как критерии, по кото­рому пастырь будет отделять тех, кто нуждается в заботе и враче­вании, от тех, кто подлежит истреблению. В притче о заблудшей овце речь идет только о первой категории овец, символизируемой заблудившейся овцой. Все остальные представлены девяноста де­вятью незаблудившимися.

Кто подразумевается под остальными? И почему на небесах больше радости об одном грешнике кающемся, чем о девяноста девяти праведниках? Разве праведность не имеет самостоятельной ценности? Разве в очах Бога ценны только раскаявшиеся грешни­ки, а те, кто не впадали в грех, не имеют цены и могут быть остав­лены в пустыне или в горах?

Все эти вопросы уместны только в том случае, если рассматри­вать притчу вне того контекста, в котором она была произнесена. А контекстом притчи, согласно Луке, была полемика между Христом и фарисеями. Именно в этом контексте обретает свой смысл важ­ная деталь притчи: пастырь не просто выходит на поиски заблуд­шей овцы; прежде, чем сделать это, он оставляет девяносто девять «незаблудившихся». Под незаблудившимися и «праведниками» здесь следует понимать фарисеев и книжников. Слово праведники употреблено в том же негативном смысле, в каком Христос гово­рил о «праведности книжников и фарисеев» в Нагорной проповеди (Мф 5. 20). Их праведность — внешняя, показная, не имеющая цен­ности в очах Божиих. От этой праведности Бог отвращается, Он ею гнушается (Ис 1. 10-15). И Он без колебания оставляет все это со­общество людей, праведных только в собственных глазах, для того, чтобы обрести того, кто, по их мнению, недостоин ни внимания, ни заботы.

О том, что слово «праведники» в данном случае, вопреки об­щепринятому в научной литературе мнению, употреблено в нега­тивном смысле, свидетельствует то, что эти праведники названы «не имеющими нужду в покаянии». Термин «покаяние» (psT&voia) обладает в Новом Завете, как и в последующей христианской лите­ратуре, универсальным смыслом. В покаянии нуждаются не только те, о которых всем известно, что они грешники; в нем также нужда­ются и все остальные. Если бы это было не так, Иисус не сделал бы девизом Своей проповеди слова Иоанна Крестителя: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф 3. 2; 4. 17). Эти слова были обращены ко всем без исключения Его слушателям; следо­вательно, среди них, с точки зрения Иисуса, не было людей, не нуждающихся в покаянии.

Тема радости присутствует в обеих версиях притчи — и у Мат­фея, и у Луки. У Матфея радость пастуха об обретении заблудшей овцы описана более сдержанно, у Луки более эмоционально. Но именно радость является ответной реакцией на то покаяние, с ко­торого начинается возвращение грешника на путь спасения.

В отличие от притчи о блудном сыне (Лк 15. 11-32), в притче о заблудшей овце тема покаяния никак не раскрыта. Там покаяние представлено как сознательное действие человека, решившего вер­нуться к отцу после того, как он долгие годы провел на чужбине, а отец представлен терпеливо ожидающим возвращения сына. Здесь же инициативу предпринимает пастух: он не ждет, пока овца сама найдет дорогу к стаду; он выходит на поиски ее, и не она возвра­щается к нему, а он приходит к ней. Однако и в том, и другом слу­чае рассказ завершается встречей человека с Богом — встречей, которая в обоих случаях представлена как источник радости не для человека, а для Бога. В притче о блудном сыне эту радость сим­волизирует пир, который отец устроил в честь возвращения сына, сопровождаемый пением и ликованием.

Покаяние является следствием сознательного выбора, сделан­ного человеком в пользу Бога. Однако этот выбор не всегда бывает результатом одних лишь духовных усилий самого человека. Очень часто покаяние происходит благодаря тому, что на языке христи­анского богословия называется «предваряющей благодатью» — Божию действию, открывающему в человеке пространство для внутреннего изменения. Такое изменение происходило с людьми, встречавшими Иисуса Христа на своем жизненном пути: с мыта­рем Левием (Лк 5. 27-32), с мытарем Закхеем (Лк 19. 1-9), с женщи­ной-грешницей (Лк 7. 36-50).

Воля Божия о спасении человека

Заключительные слова притчи в Евангелии от Матфея имеют глубокий богословский смысл: «Нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих». Они противоречат, во-первых, общепринятому представлению о том, что «на всё воля Божья»: и на добро, и на зло, и на спасение людей, и на гибель. Во-вторых, они противоречат такому пониманию спасения человека, которое было сначала сформулировано блаженным Августином, а затем в наиболее заостренном виде было представлено у лидеров проте­стантизма — Лютера и Кальвина. Об этом учении, согласно кото­рому одни люди изначально, по воле Божией, предопределены ко спасению, а другие к погибели, мы говорили выше. По словам Каль­вина, «тайны воли Бога, которые Ему угодно было нам сообщить, засвидетельствованы Им в его слове». К этим тайнам относится и предопределение: «Бог одних предназначил к спасению, а других к вечному осуждению... Бог не создаёт всех людей в одинаковом состоянии, но предназначает одних к вечной жизни, а других к веч­ному проклятию. Бог согласно своему тайному замыслу избирает тех, кого Ему угодно избрать, отвергая остальных»^[222].

Данное учение было одной из многочисленных предпринимав­шихся в истории попыток примирить идею всемогущества Божия с тем, что в мире действует зло, что некоторые люди сознательно противятся воле Божией, что одни наследуют вечное блаженство, а другие — вечные муки. Если это так, значит, на то воля Божия, рас­суждают последователи Кальвина. Однако такое понимание вхо­дит в радикальное противоречие с евангельской вестью о том, что нет воли Божией, чтобы погиб хотя бы один из предназначенных к спасению. Подобно доброму пастырю, Бог будет всегда выходить на поиск заблудшей овцы и радоваться, когда найдет ее.

10. 4. Немилосердный заимодавец

«Сколько раз прощать брату моему?»

Притча о немилосердном заимодавце также имеет пролог и эпилог. Прологом к ней является беседа Иисуса с Петром, описан­ная только у Матфея:

Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи раз, но до седмижды семидесяти раз (Мф 18. 21-22).

Употребленное здесь выражение ерборркоутак^ епта букваль­но означает «семьдесят раз по семь».

В более поздней раввинистической литературе, в частности, в Вавилонском Талмуде, предписывается прощать согрешившему трижды, а на четвертый раз не прощать¹. Возможно, это предпи­сание отражает более раннее предание, известное уже во времена Иисуса, и Петр, говоря о прощении до семи раз, имел в виду рас­ширить его более чем вдвое. Иисус, однако, далек от талмудиче­ской казуистики и законнического начетничества: Он называет чи­сло, имеющее символический смысл и означающее, что для актов прощения не может быть никаких количественных ограничений. «Число семьдесят раз по семь берется здесь условно и означает непрерывную или всегдашнюю обязанность... — поясняет Иоанн Златоуст. — Таким образом, Христос не определил числа, сколько раз мы должны прощать ближнему, но показал, что это постоянная и неизменная наша обязанность»^{[223] [224]}.

Текст притчи

Судя по всему, диалог происходит в присутствии других уче­ников, поскольку следующая за ним притча заканчивается обра­

щением не к одному Петру, а ко всей группе апостолов. Не исклю­чено, что весь эпизод происходил на глазах посторонних:

Посему Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; когда начал он считаться, при­веден был к нему некто, который должен был ему десять ты­сяч талантов; а как он не имел, чем заплатить, то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и все, что он имел, и заплатить; тогда раб тот пал, и, кланяясь ему, говорил: госу­дарь! потерпи на мне, и все тебе заплачу. Государь, умилосер­дившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему. Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и все отдам тебе. Но тот не захотел, а пошел и посадил его в темницу, пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшедшее, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему все бывшее. Тогда го­сударь его призывает его и говорит: злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя? И, разгневавшись, государь его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга.