Три месяца за бывшей границей

В одном из пунктов Акта проверки деятельности отряда было записано, что необходимо ввести в штат штаба отряда должность Пом.нач. штаба по спецслужбе, на которую назначить командный состав в звании не ниже лейтенанта. Значит я, срочнослужащий старшина для этой должности не подходил. Одним из первых закончил полевые съёмочные работы лейтенант Лохматов Иван Данилович. Его-то и назначили на должность ПНШ по спецслужбе, а меня снова назначили старшиной штабной команды. Стало значительно легче. Самое главное, с меня сняли ответственность за секретное делопроизводство. Иногда я стал ездить в далёкие командировки. А это всё-таки лучше, чем сидеть за железной дверью и смотреть в окно с железной решёткой.

Одна из таких поездок чуть не стала последней в моей жизни. Ехали ночью на грузовой автомашине ГАЗ-АА. То ли мотор неисправно работал, или ещё по какой причине, но в кабину автомашины сильно проникал газ, начала болеть голова. Я решил проветриться наверху – в кузове машины. Там сидели четыре красноармейца из переменников, которые служили по три месяца. Один из красноармейцев захотел посидеть на моём месте в кабине, чтобы погреться. Я ему разрешил, а сам поехал в кузове. Но сел не на пол, а стоя держался руками (точнее опирался руками о крышу кабины). Шофёру я сказал, чтобы он увеличил скорость, а то опять опаздываем.

Машина шла со скоростью километров 60 в час. Ночь, темно. А фары включать не разрешалось – наши войска входили в Западную Украину. На железнодорожном переезде у станции Шепетовка наша машина столкнулась лоб в лоб со встречной такой же машиной. Я успел только запомнить, что навстречу нашей машине надвигается какая-то тёмная масса. Больше я ничего не помню Оставшиеся в живых три красноармейца потом мне рассказывали, что я во время

386

удара машин сначала сделал два шага назад, а потом по инерции сделал шаг вперёд и перелетев через борт машины ударился головой о шпалу. В бессознательном состоянии меня доставили в военный госпиталь в Житомире, где я пролежал ровно месяц. У меня было сотрясение мозга. Была содрана кожа на лбу. Я возвратился в Чуднов, но там отряда уже не было. Отряд выехал в город Спасск-Рязанский на зимние квартиры. В Спасске ещё месяца два я чувствовал себя больным – часто кружилась голова, были рвоты. От дневного света болели глаза. Пришлось по улице ходить в чёрных очках. Потом всё постепенно прошло.

Когда прибыл в Спасск, то узнал печальную новость – при столкновении автомашин погиб наш шофёр и тот красноармеец, который сел вместо меня в кабину. Шофёр встречной машины тоже погиб. Никаких документов у него не нашли. Машина была без номера. Шофёр гражданский. Кроме него на встречной машине никого не было, груза тоже не было.

387

Через несколько минут после этой аварии проходил воинский эшелон, как раз по тому пути, на котором оказалась та встречная машина. Паровоз с полного хода врезался в эту машину и разнёс её в щепки. Мне потом говорил комиссар отряда, что предполагалась во всей этой истории диверсия. Воинский эшелон мог потерпеть крушение, но этого, к счастью не произошло. Чёрт её знает, может быть и диверсия, но я пострадал основательно и самое печальное, что погиб шофёр и красноармеец у которого было трое детей. Меня доставили тогда на легковой машине (которая шла за нашей машиной) до воинской части на станции Шепетовка, а уже из этой воинской части на спец.машине в Житомир.

Зимой меня командир приспособил читать лекции по главе Истории партии. Дело в том, что тогда все изучали Сталинскую Историю партии. Но как изучали?! Обычно за год успевали одолеть первые три главы. Как тольок добирались четвёртой главы, то изучение прекращалось, потому, что

388

эта четвёртая глава была сугубо философской и всем почти давалась с трудом. Все руководители политзанятий требовали заучивать наизусть сталинские формулировки. И заучивали. И ничего не понимали.

Свободного восприятия материалов не допускалось.

Начинался новый учебный год – всё начиналось с первой главы.

Я не замечал у себя преподавательского таланта, но после моей лекции говорили, что «всё понятно». Я никогда не придерживался тех формулировок, которые были в учебнике. Говорил так. Как я понимал философию.

На летние полевые работы отряд выехал на топографические съемки погранзоны (Советско-Румынской границы). Штаб отряда остановился на станции Вапнярка. Меня снова не пустили на полевые съемки, а заставили работать вместе с лейтенантом Лохматовым в спецчасти, но уже ответственность за спецслужбу нёс Лохматов, а я ему только помогал.

Настал день, когда наши войска рано утром форсировали быстрый мутный Днестр, вошли в Бессарабию.

389

Сопротивления почти не было. Румынские пограничные войска были смяты и не принимая боя отошли за реку Прут. Многие забегали в деревни, переодевались в гражданскую одежду, другие сдавались в плен.

Наш отряд въезжал в Бессарабию по понтонному мосту у города Ямполь.

Через городок Сороки наш штаб отряда прибыл на станцию Дрокия, где и остановился в имении сбежавшего в Румынию помещика. Потом местные жители говорили, что этот помещик во время революции 1917 года сбежал в Румынию из России., а затем обосновался на станции Дрокия. А теперь ему ещё раз пришлось удирать от советской власти.

Что помещик был русский, видно было по оставленной им в большом доме библиотеке, которая вся состояла из книг на русском языке. Комната около 20 квадратных метров вся была заставлена стеллажами на которых от пола до потолка были уставлены книги.

390

Тут были наверное все писатели и поэты земли русской со времён Державина до 1917 года. Все книги в прекрасных переплётах. Даже журнал «Нива» и «Вокруг света» были отлично переплетены в плотные коленкоровые переплёты с золотым теснением и представляли из себя огромные толстые фолианты за каждый год отдельно. Были здесь ежегодные подшивки газеты «Голос эмигранта» - лет за двадцать. Это была богатейшая библиотека!

Комиссар в тот же день повесил на дверь этой комнаты огромный навесной замок, а вечером вызвал меня к себе и в кабинет и передавая ключ от этого замка сказал:

- Внимательно просмотри всю литературу. Всю антисоветчину и идеологически вредную литературу отложи отдельно. Я потом сам всё это просмотрю и всё, что вредно будем сжигать, а остальную упакуй в ящики и когда отряд будет уезжать в Спасск, то все хорошие книги увезём с собой., Целую неделю с восхода солнца и до поздней ночи я занимался разборкой и упаковкой этой библиотеки.

391

Плотники из тонких сухих досок сделали около пятидесяти ящиков, в которые помещалось килограммов по сто! книг. Надо сказать, что и поганой литературы и газет (особенно за период с 1918 по 1940 год) оказалось немало. В огонь пошли и такие книги, как многочисленные романы Осипа Шубина, которые антисоветсвкими не назовёшь, но и полезного в них не было. Пожгли и откровенную порнографию – большие альбомы фотоснимков в «костюме Евы» и в «костюме Адама». Каких только снимков там не было!

Говорили местные жители, что помещик этот имел несколько публичных домов в городах Бельцы и Кишинёве. Немало было в таких домах разорившихся графинь, княжеских дочек и внучек. Публичные дома приносили этому помещику огромный доход. Вот так помещик! Как можно увязать богатую библиотеку художественной литературы с публичным домом? Однако, можно.

Больше трех месяцев я прожил в Бессарабии.

392

После разбора библиотеки мне дали задание по специальности: отрекогносцировать 400 км автомобильных и гужевых дорог. Дали мне пять красноармейцев и пароконный фаэтон. На рекогносцировке я проработал дней пятнадцать, но сколько за это время увидел!

Я увидел, как жили «за границей»! Бедные молдоване! Встречались и такие, которые жили зажиточно, но в основном-то нищета, грязь, безграмотность. Зато в каждом населённом пункте – публичный дом. Недаром румыны говорили: «Румыния это маленькая Франция, а Бухарест это маленький Париж». Франция по количеству публичных домов! Встречали нас везде очень гостеприимно. Просишь воды попить, а вместов оды подают большую кружку вина. Продукты стоили баснословно дёшево. Три месяца действовали две валюты – советские рубли и румынские леи. Не помню точно банковского соотношения денег. Но всё стоило раз в десять дешевле, чем на советской стороне. Особенно продукты.

393

4. АТА-ЧАГАТ И ДРУГОЕ

Шестого ноября 1940 года кончилась моя армейская служба. Три года и двадцать восемь дней!

Бессарабия вошла в состав Молдавской ССР. Организовали новые районы. В Дрокийском райкоме (сначала были не райкомы, а «волкомы») партии не было зав. отделом пропаганды и агитации. Что ударило в голову нашему комиссару – не знаю, но он стал усиленно агитировать меня пойти на партийную работу и именно на эту должность. Комиссар, начальник штаба и нач. АХЧ дали мне рекомендацию на вступление в члены партии (я состоял кандидатом в члены ВКП(б) уже год и 8 месяцев). Как я ни брыкался, пытаясь отказаться от партийной работы- пришлось в конце-концов согласиться.

Но я договорился, что сначала пойду в отпуск на месяц. Отрегулирую свои семейные дела, а уж потом приеду работать в Дрокийский РКВКП(б).

Жизнь всё повернула по-своему. Может быть и к лучшему. Ну какой из меня партийный работник?

Поехал я в отпуск.

394

Было, кажется 10 ноября 1940 года. Поезд на Кишинёв должен отправиться в восемь утра, но я решил прибыть на вокзал пораньше. Около шести утра я и провожавший меня на вокзал майор Звонник подходили к вокзалу. Я нёс на плече довольно увесистый чемодан с разными шмутками – килограмм тридцать в нём было. Майор нёс мой маленький чемодан. Оставалось до вокзала метров сто. Было чудесное прохладное утро. Вдруг под землёй прошёл какой-то раскатистый гул, точнее грохот. В тот же момент земля несколько раз сильно качнулась толчками, а затем качнулась несколько раз плавными, волнообразными движениями. Чемодан упал с моего плеча на землю, а вслед за ним упал и я, а майор, испугавшись, присел. В тот же миг здание вокзала стало разваливаться и с грохотом и пылью осело на землю. То же произошло и с соседним домом. Послышались крики. По всему посёлку поднялась пыль. Возникло несколько очагов пожара. А, когда пыль немного осела, глазам представилась довольно печальная картина: по всему посёлку во многих местах были пожары и очень

395

Много домов оказались разрушенными. Это было знаменитое землетрясение. Оно натворило немало бед. После. Когда я ехал в поезде, опоздавшем почти на сутки, то видел здорово разрушенный город Бельцы. Много разрушений видел в Кишинёве. Говорили, что поезд опоздал потому, что во многих местах были разрывы железнодорожных рельс. В Кишинёве я пересел на московский поезд и сначала предполагал, что доеду до станции Сухиничи, а там пересяду на поезд до Арсеньево. Но на подъезде к станции Козятин всё решил переиграть. Совсем недалеко от Козятина Чуднов. Как не заехать? И заехал…

Предполагал пробыть в Чуднове два-три дня, но совершенно не заметил, как промелькнул месяц, почти месяц.

… В свою деревню я приехал  только 10 декабря 1940 года.

Все были очень рады моему приезду. Особенно радовался Юра. Ведь ему в то время было уже три года и семь месяцев. Но он был мал для своего возраста. И очень худой, но энергичный. Он буквально засыпал меня своими вопросами и всевозможными «почемучками». Я еле успевал ему отвечать.

396

Но за всё это время он ни разу не произнёс слова «мама». Он наверное не знал этого слова. Да и откуда ему было знать это слово, если он последний раз видел свою мать, когда ему было всего один годи один месяц…

С матерью и отцом я договорился, что буду высылать им деньги, но, чтобы они смотрели за Юрой до тех пор, пока я улажу вопрос о своей семье. В тот момент для меня ещё многое было неясно. Мама мне сказала, что до них дошёл слух будто у моей жены в Москве был ещё один ребёнок. Она ни моим родителям ни своим ничего не писала. В тех двух первых коротких письмах, что я получил от неё ещё в 1939 году, она ни о каком ребёнке тоже не сообщала. Так. Что для меня будущее было очень и очень туманно. Всё могло разрешиться только в Москве. Одно для меня только было ясно:- в Дрокийском райкоме партии я работатьь не буду потому. Что не хочу. Всё остальное было смутно.

 Тридцатого декабря председатель колхоза по своим делам ехал в Арсеньево. Я договорился с ним и он довёз меня до станции Горбачёво, там

397

сумел сделать пересадку на московский поезд и в восемь утра 31 декабря я был уже в Москве. Кончался 1940 год.

Чемодан я оставил в камере хранения, а сам налегке отправился по известному адресу к жене. Но оказалось, что она по этому адресу уже больше года не живёт. Мне дали её новый адрес. Пришёл, но никого в квартире нет. Закрыто. Постучал к соседям. На мой вопрос:- «Где хозяин этой квартиры?» - Немолодая уже женщина ответила:

- Наверное поехала мужа встречать. А Вы кто будете?

- Я её брат. –(Почему я сказал «брат», а не «муж» - не знаю).

- Ну, подождите, она скоро явится. Ждать пришлось минут двадцать. Явилась с ребёнком на руках. Встреча была не теплее, чем декабрьский день. До поздней ночимежду нами был довольно бурный разговор. Остаток ночи я почти не спал. А к утру созрело решение: Уехать немедленно, хоть к чёрту на кулички. Юру она категорически отказывалась взять. Утром я почувствовал какой-то озноб. Решил поехать к дедушке. Озноб – это что-то нервное. Это не простуда.

398

Простудиться я в самом деле не мог. На мне было тёплое кожаное пальто. Валенки бурки и хорошая шапка. Я поехал к дедушке. Но, проезжая по Садовому кольцу, вспомнил, что на углу Орликова переулка живёт самая младшая дедушкина сестра – Пелагея Васильевна. Трамвайная остановка «Орликов переулок». Выхожу. Перехожу улицу напротив здания Наркомзема. На стене здания объявление, написанное крупными буквами:

«Срочно требуются геодезисты и топографы в отъезд. Адрес- здание Норкомзема, 4 –й этаж, комната такя-то». Интересно, это куда в отъезд? Да хоть к чёрту на кулички Записал на всякий случай адрес К дедушкиной сестре не поехал, а поехал прямо к дедушке. Переночевал у него, а 2 января к 9 часам утра был в нужной мне комнате.

Действительно, Сельхозаэросъёмке требовались топографы и геодезисты в экспедицию по изысканию трассы главного каракумского канала. База в Алма-Ате. Оплата приличная- основной оклад старшего техника 440 рублей, районный коэффициент 50%. Полевая надбавка 100%. Оплата сдельно-про-

399

грессивная, то есть за 151% платят, как за 200%, за 251% -как за 300%. Выдаётся спецодежда продукты по льготным ценам. Это как раз то, что мне сейчас нужно. Ничего, что пески, змеи пауки… Зато тишина… Мне сейчас хотелось тишины и денег.

В два часа дня я подписал договор. Зашёл на главный почтамт – (всем давал адрес: Москва, главпочтамт до востребования). Оказалось, что мне там было несколько писем и перевод на 650 рублей из Чуднова.

В шесть часов вечера я уже ехал в мягком вагоне скорого поезда в Алма-Ату. Начинался новый этап моей жизни. Спать не хотелось я один в двухместном купе. Думы-думы-думы… Почему всё так по идиотски сложилось? Почему жизнь не удалась? Как быть дальше? Ведь нельзя же так! Юрке нужна мать. Все четверо суток. Пока шёл поезд я спал очень мало. Днём интересно смотреть – не до сна, а ночью думы…. АЛма-ата встретила проливным дождём. Пока добрался до базы «Сельхоз- аэросъёмка» мои белые бурки

400

«набуркались» водой и стали грязно-серыми. Уже кончался рабочий день. Инспектор по кадрам Евгения Рыбинцева, интересная женщина, но непрерывно курящая, сказала, что будет заниматься мной завтра, а сегодня дала мне направление в гостиницу.

 На следующий день меня зачислили старшим техником – геодезистом, временно в бригаду Косаченко по вычислению площадей угодий на фотопланах.

А уже первого марта я с отрядом Бориса Ивановича Пургайля (снова Борис Иванович) плыл на пароходе вниз по Аму-Дарье к пристани Ходжейли. Несколько раз пароход садился на мель. А у пристани Дурган-Ата сидели на мели два дня. От Чарджоу до Ходжейли пароход шёл восемь дней. Именно дней, потому, что ночью пароход отстаивался на месте. Аму-Дарья такая дурная река, что даже днём, даже опытные капитаны садятся на мель, где уж там ночью идти! Вода в реке, как кофе с молоком. Мутная. По берегам видны барханы. Когда подует сильный ветер, то вершины барханов дымят. Это ветром сносит песок.

401

В отряде было несколько человек, которые работали в этом районе прошлый год. С видом знатоков они рассказывали нам разные ужасы о жизни в песках. Если верить их рассказам, то выходит, что жить в песках невозможно. Я слушал-слушал одного такого, да и спросил его:

- Если там так опасно, то зачем же ты едешь туда?

Ответ его был удивительно прост:

- За деньгами.

Я, когда в Москве подписывал договор, то представлял себе (по прочитанным ранее книгам) самое страшное, но мне тогда не было страшно.

Выезжая из Алма-Аты,  я оставил в бухгалтерии заявление в котором просил удерживать из моей зарплаты ежемесячно четыреста рублей и отсылать эти деньги по адресу отцу. С хозяйкой квартиры, где я жил, договорился, что по возвращении из экспедиции я у неё куплю флигель и часть сада за восемь тысяч рублей. Я надеялся эти деньги за лето заработать.

402

На пристань Ходжейли наш пароход прибыл к вечеру седьмого марта. Целую ночь мы разгружали свой багаж. Имущества было очень много. Ведь отряд состоял из двадцати четырёх человек. В основном все молодёжь лет 18-20. Мне уже шёл двадцать шестой год, да ещё один старший техник был Даниэлян – около 30 лет.

Мне было дано задание: выполнить привязку аэрофотоснимков по маршруту Саракамышская впадина, русло Узбоя, Дарваза, серный завод, Небитдаг. Около 700километров. Задание довольно объёмистое. Дали мне восемь верблюдов, одного рабочего-проводника, необходимы инструментов, две палатки, восемь брезентов 2*2 метра. Продуктов на два человека на восемь месяцев и всякую хозяйственную мелочь. Для подкормки верблюдов взяли овёс. Груза много. Числа пятнадцатого марта, в ясный солнечный день, я вышел из Куня-Ургенча по своему маршруту. Карты никакой нет. Ориентируемся только по аэрофотосхеме и по  снимкам.

Когда начальник отряда познакомил меня с моим

403

рабочим-проводником, то я пришёл в ужас: он ни слова не знал по русски, а я ни слова не знал по туркменски.

- Борис Иванович! Как же я с ним буду разговаривать? Он ни в зуб ногой по  русски, а я также по туркменски?

- Ничего, через дней десять оба научитесь. Другого нет!

Рабочего звали Салтан Кара-казак. Тридцати трёх лет. Морда чёрная, глаза чёрные. Бородатый. Внешний вид бандитский. У него было ружьё берданка, а у меня наган. Вот и всё наше оружие, если не считать двух кинжалов – у него и у меня. Рабочих нам подбирали через НКВД, проверенных. Мой рабочий сказал, что знает пустыню, как свои пять пальцев (так перевёл один из наших техников). Началась наша работа и взаимное обучение языкам. Нередко доходило до смешного. Но дней через двадцать я уже объяснялся по туркменски, а проводник кое-чему научился по русски.