LVIII. Новый порядок в России

 

Однако за год до крушения центральных держав рухнула полуазиатская российская монархия, считавшая себя наследницей Византийской империи. Еще перед войной у царизма появились признаки разложения: двор попал под влияние религиозного шарлатана Распутина, а гражданское и военное правительство пребывало в состоянии полной недееспособности и коррупции. Начало войны ознаменовалось в России вспышкой бурного патриотизма. В армию было призвано огромное количество новобранцев, для которых не нашлось достаточно ни современного оружия, ни нужного числа компетентных офицеров, и вся эта не обеспеченная самым необходимым и плохо управляемая масса была брошена на германские и австрийские границы.

Несомненно, появление русских в Восточной Пруссии в сентябре 1914 г. ослабило первый прорыв немцев к Парижу. Страдания и смерть десятков тысяч русских солдат спасли Францию от поражения в этой кампании и сделали западные страны должниками великого и трагического русского народа. Но напряжение войны оказалось расползшейся и плохо организованной Российской империи не под силу. Русские солдаты шли в атаку без поддержки артиллерии и порой без патронов; офицеры и генералы совершенно их не щадили. Какое‑то время люди терпели, как терпят боль животные, но и у самого невежественного человека есть свой предел. Армия заразилась глубоким отвращением к царизму. С конца 1915 г. Россия вызывала все большую и большую озабоченность своих западных союзников. Весь 1916 год она вела преимущественно оборонительную войну; ходили слухи о сепаратном мире.

29 декабря 1916 г. в Петрограде был убит Распутин и предпринята запоздалая попытка спасти царский режим. В марте 1917 г. события ускорились: голодные волнения в столице переросли в революционное восстание; была сделана попытка разогнать Думу и арестовать либеральных лидеров; сформировалось Временное правительство князя Львова, и, наконец, царь отрекся от престола. Сначала казалось, что удастся умеренная и управляемая революция, быть может, под главенством нового царя. Но вскоре стало ясно, что это невозможно по причине абсолютного недоверия народа. Русским смертельно опротивел старый порядок в Европе: цари, войны и великие державы; они хотели как можно скорее избавиться от невыносимых тягот и страданий. Но союзники не понимали, что происходит в России. Их аристократические дипломаты, ориентировавшиеся на императорский двор, в каждой новой ситуации попадали впросак. Они не сочувствовали демократии и явно старались создать для нового режима как можно больше трудностей. Во главе республиканского правительства оказался Керенский – красноречивый и экзотический лидер, основатель революционного движения «социал‑революционеров»[71]. Союзные правительства относились к нему с пренебрежением и не соглашались ни на передачу земли крестьянам, ни на заключение мира в пределах русских границ. Французская и английская пресса требовала от своего истощенного союзника нового наступления. Но когда немцы провели морскую и наземную операцию против Риги, Британское адмиралтейство не послало на помощь русским экспедиционные силы, и молодой Российской республике пришлось сражаться в одиночку. Англичане и их союзники, несмотря на свое подавляющее морское превосходство и резкие протесты адмирала лорда Фишера (1841–1920 гг.), на протяжении всей войны позволяли немцам господствовать на Балтике, ограничиваясь разрозненными действиям своих подводных лодок.

Так или иначе, русский народ решил любой ценой покончить с войной. В Петрограде возник Совет рабочих и солдатских депутатов, потребовавший созыва международной конференции социалистов в Стокгольме. А в Берлине уже начались голодные волнения; усталость от войны широко распространилась в Австрии и Германии. Несомненно, конференция социалистов смогла бы ускорить заключение демократического мира еще в 1917 году и, возможно, даже революцию в Германии. Керенский умолял западных союзников разрешить проведение конференции, но те не соглашались из страха перед распространением социалистических идей. Благоприятно отозвалась лишь английская Лейбористская партия. «Умеренная» Российская республика продолжала вести войну без моральной и материальной поддержки и в июле 1917 г. даже попыталась провести наступление на фронте. После некоторых успехов оно провалилось и превратилось в еще одну бойню.

Терпение русских лопнуло. В армии начались бунты, особенно на севере. 7 ноября 1917 г. правительство Керенского было свергнуто, власть перешла к Советам, в которых преобладали большевики‑ленинцы. 2 марта 1918 г. в Брест‑Литовске они обещали заключить с немцами сепаратный мир, и он был подписан.

Вскоре стало ясно, что большевики – люди совершенно иного склада, чем конституционалисты и революционеры типа Керенского. Они были фанатичными марксистами и считали свой приход к власти в России лишь началом всемирной социалистической революции. Большевики начали фундаментальную перестройку социально‑экономического порядка в России со слепой верой и абсолютно к ней неподготовленные. Правительства Западной Европы и Америки мало что знали об этом и не могли оказывать им помощь, а тем более направить этот небывалый эксперимент. Пресса развернула кампанию дискредитации, а правящие классы решили любой ценой устранить новоявленных узурпаторов. На глазах всего мира велась безудержная пропаганда: большевистских вождей представляли кровавыми монстрами, грабителями и развратными чудовищами, по сравнению с которыми распутинский царский двор выглядел сонмом непорочных ангелов. Перепуганные враги большевиков организовывали против обессиленной страны военные экспедиции, не брезгуя самыми подлыми способами борьбы. В 1919 г. обескровленная и дезорганизованная пятилетней войной страна оборонялась от английского экспедиционного корпуса в Архангельске, японских захватчиков в Восточной Сибири, румын, французов и греков на юге, адмирала Колчака в Сибири и, наконец, от генерала Деникина, которого поддерживала французская эскадра в Крыму. В июле 1919 г. эстонская армия генерала Юденича[72] едва не захватила Петроград. В 1920 г. подталкиваемые Францией поляки напали на Россию, а новый реакционный кондотьер, барон Врангель, продолжил дело генерала Деникина по опустошению родной страны. В марте 1921 г. восстали кронштадтские матросы. Русское правительство, возглавляемое Лениным, с поразительной стойкостью отбило все эти атаки; простые люди, несмотря на жесточайшие лишения, непоколебимо его поддерживали. К концу 1921 г. Англия и Италия признали новый коммунистический режим.

Но если большевистское правительство успешно боролось с иностранной интервенцией и внутренней контрреволюцией, гораздо хуже ему удавались попытки установить новый, коммунистический порядок. Русский крестьянин – жадный до земли мелкий собственник – столь же далек от коммунистических идей, как кит от полетов. Революция дала ему землю, отобранную у помещиков, но не могла заставить его выращивать продовольствие иначе, как на продажу за твердые деньги. Однако среди прочего была уничтожена и цена денег. Сельскохозяйственное производство, и без того дезорганизованное развалом железных дорог, сократилось до уровня личного крестьянского потребления. Города голодали. Торопливые и плохо спланированные попытки перестроить промышленность в соответствии с коммунистическими идеями провалились. К 1920 г. Россия представляла собой небывалое зрелище полного краха современного цивилизованного общества. Рельсы на путях ржавели, города превращались в руины, смертность достигла небывалых размеров. И все же страна сражалась с врагами, стоявшими у ее ворот. В 1921 году наступила засуха и среди миллионов крестьян в опустошенных войной юго‑восточных губерниях возник страшный голод.

В этих чрезвычайных обстоятельствах большевики затормозили процесс преобразований. Была провозглашена Новая экономическая политика (НЭП) и в значительной степени восстановлена свобода частной собственности и предпринимательства, что привело к некоторому подъему производства. Казалось, Россия отходит от социализма к условиям, напоминающим развитие США сто лет назад. Появился класс зажиточных крестьян‑кулаков, подобие мелких американских фермеров. Увеличилось число независимых розничных торговцев. Однако Коммунистическая партия не собиралась отказываться от своих целей и позволять России развиваться по американскому образцу. В 1928 г. началась мощная кампания возврата страны на коммунистический путь. Был разработан пятилетний план индустриализации (в первую очередь тяжелой промышленности) и замены мелких крестьянских хозяйств крупными колхозами. 21 января 1924 г. Россия лишилась искусного руководства Ленина, а у его преемника Сталина оказалась куда более тяжелая рука. Пятилетка началась в условиях жесточайших трудностей – прежде всего, безграмотности и отсталости простого народа, нехватки компетентных бригадиров, прорабов и вообще квалифицированного технического персонала. Добавим к этому не только отсутствие помощи Запада, но и прямой антагонизм с его стороны. Власти сообщали об успехах индустриализации, хотя были и бесполезные затраты, и несоразмерность в развитии. Быстрые и решительные перемены не принесли ощутимых результатов в сельском хозяйстве, и зимой 1933–1934 гг. Россия вновь оказалась перед угрозой нехватки продовольствия.

Весь мир, основанный на системе частного владения, наблюдал за русским экспериментом со смесью любопытства, недоверия и уважения. Но и старая система работала плохо – покупательная способность все более сокращалась. Капитализм уже не казался самодостаточным, в мире появилось слово «планирование». По мере того как возрастала экономическая напряженность, множилось и число «планов». К 1933 г. у каждого уважающего себя политика был свой план. Хотя бы таким образом мир все‑таки принес России свою дань уважения.

До 1934 года, несмотря на неурожай 1933‑го, казалось, что дела в России идут успешно. Производство росло, поголовье скота восстанавливалось. В страну приезжало немало туристов из Европы и Америки, которых угощали икрой и водкой. Появились первоклассные научные достижения, в частности в генетике и исследовании Арктики, а также великие стройки, например Днепрогэс и Турксиб[73]. Произошло коренное преобразование и перестройка промышленности. Вместе с тем продолжалось жесткое подавление критики и любых форм оппозиции, которая была загнана в подполье и объявлена преступной. Раздоры проникли в самое сердце нового режима. Безвременная смерть Ленина повлекла за собой ожесточенную борьбу за власть между Троцким, блестящее военное руководство которого помогло отстоять республику в 1919–1920 гг., и секретарем Коммунистической партии Сталиным. Ни один из них не обладал популярностью Ленина. Троцкий был талантлив, но тщеславен; Сталин обладал угрюмой цепкостью. В июне 1928 г. изгнанный из Центрального комитета Троцкий был выслан сначала в Турцию, а затем переехал во Францию, Норвегию и наконец в Мексику. Он не прекращал ожесточенной полемики против своих былых соратников, раскалывавшей «левое» движение во всем мире.

По всей видимости, и в России шла подпольная борьба оппозиционных чиновников и государственных служащих против Сталина, но почти все в этой истории покрыто мраком неизвестности. Сопротивление несомненно существовало, так же как саботаж и предательство. Вполне вероятно, что оппозиция, пусть и неорганизованная, имелась еще при Ленине, но после его смерти она приняла более организованный характер. Какое‑то время советское правительство проявляло в борьбе с оппозицией определенную умеренность. Некоторые высшие чиновники (и даже несколько английских инженеров) были преданы суду за намеренное вредительство в промышленности. Затем начались политические процессы, но до убийства Кирова, одного из доверенных министров Сталина, большинство обвиняемых приговаривались разве что к заключению или ссылке. Киров был убит 1 декабря 1934 г. в своем кремлевском кабинете[74], и после этого Сталин стал еще более жестоким. Интриги его прежних соратников грозили подорвать возрождение России; он понимал, что необходимо любой ценой сохранить сплоченность перед лицом враждебного окружения. Единственный его друг, с которым он мог говорить откровенно, Максим Горький, умер в 1936 г.[75] Теперь один политический процесс следовал за другим, показания подсудимых добывались все более беспощадными методами, и смертные приговоры стали обычным явлением[76]. Один за другим гибли бывшие вожди, пока их не осталось всего двое‑трое. Сталин превратился в самодержца, для которого компромисс и отступление были уже невозможны. Тем не менее материальная жизнь в России продолжала улучшаться, тяготы облегчались, и народного недовольства заметно не было.

 

LIX. ЛИГА НАЦИЙ

 

Первая мировая война оказалась столь ужасной, что стала для нас как бы концом целой эпохи, предвещавшим начало новой и лучшей эры в истории человечества. Но разум склонен верить в воздаяние и отказывается принимать безразличие судьбы к нашим воображаемым заслугам и достоинствам. Послевоенные предрассудки чрезвычайно медленно стушевывались в умах людей; лишь теперь мы начинаем понимать, что этот всемирный конфликт (при всей его катастрофичности) ничего не разрешил и ничему начало не положил. Погибли миллионы, мир разорен и ввергнут в бедствия и лишения. В лучшем случае война явилась острым и устрашающим напоминанием о неразумности и беспорядочности нашей жизни, где почти нет места планированию и предусмотрительности. Организованные эгоисты, наделенные национальными и имперскими вожделениями, ввергли человечество в катастрофу, а вышли из нее почти неослабшими, и опасность нового катаклизма никуда не исчезла. Войны и революции ничего не дают, их единственная польза – в том, что своими грубыми средствами они устраняют все лишнее и устаревшее. Первая мировая война уничтожила несколько монархий, но над Европой по‑прежнему реяло множество флагов, сохранились мешающие всем границы, а огромные армии продолжали накапливать колоссальные арсеналы оружия.

Мирная Версальская конференция не была способна на что‑то большее, чем объявить об окончании войны. Туда не были допущены немцы, австрийцы, турки и болгары, которые вынуждены были принять продиктованные им решения. Это было собрание победителей. Даже выбор места оказался неудачным: в 1871 году в Версале со всеми атрибутами торжествующей вульгарности была провозглашена новая Германская империя. Мелодраматическое зеркальное повторение этой сцены в зале Зеркал Версальского дворца являлось не чем иным, как нарочитой демонстрацией силы.

Народы‑победители остро ощущали свои потери и страдания и совершенно не обращали внимания на то, что побежденные находились точно в таком же положении. Война возникла как неизбежное и естественное следствие соперничающих национализмов при полном отсутствии объединительных устремлений. Суверенные нации оказались замкнутыми на слишком малых пространствах при наличии мощного оружия. Организованные для войн государства будут воевать с той же неизбежностью, с какой несутся куры на птицефабрике, но эмоции искалеченных войной народов отказывались принимать эту очевидную истину, и потому вся ответственность возлагалась на побежденных. Впрочем, то же самое случилось бы и при ином исходе войны. Французы и англичане обвиняли немцев, немцы – русских, французов и англичан, и только интеллектуалы понимали, что все дело в раздробленности политического устройства Европы. Версальский договор предназначался быть актом показательного возмездия, в нем содержались колоссальные санкции в виде огромных репараций, налагаемых на побежденные государства. А политика победителей по восстановлению международных отношений посредством создания Лиги наций оказалась неискренней и совершенно недостаточной.

Что касается Европы, то весьма сомнительно ее желание организовать международные отношения с целью поддержания мира. Идея Лиги наций была предложена американским президентом Вильсоном и поддерживалась в первую очередь Соединенными Штатами, которые так и не выработали никаких отчетливых идей в международных делах, не считая доктрины Монро, защищавшей Новый Свет от европейского вмешательства. И вдруг эту страну призвали к решению огромных проблем современности, несмотря на ее полную к этому неспособность. Американцы по своей природе – сторонники прочного мира во всем мире, однако с этим связано традиционное недоверие к европейской политике и привычка не ввязываться в дела Старого Света. Америка только‑только начала вырабатывать свое собственное понимание мировых проблем, когда подводная война немцев втянула ее в конфликт на стороне Антанты. План президента Вильсона по созданию Лиги наций был попыткой чисто американского решения, опасного и поверхностного. Но в Европе его приняли как вполне зрелое понимание международной ситуации. В 1918–1919 гг. человечество настолько устало от войны, что было готово на все, лишь бы воспрепятствовать ее повторению, но ни одно правительство не хотело ради этого хотя бы на йоту поступиться своим суверенитетом. Публичные речи президента Вильсона, предлагавшего создать Всемирную Лигу наций, какое‑то время казались призывом к народам через головы правительств и принимались с колоссальным энтузиазмом. К несчастью, Вильсону приходилось иметь дело не с народами, а с правительствами; он был человеком, способным на потрясающие прозрения, но в практической политике оставался ограниченным и эгоистичным, и поднятая им волна всеобщего воодушевления бесследно рассеялась.

 

 

Когда президент явился в Европу, она была подобна мягкой глине, ждущей руки мастера. Никогда прежде народы не были так готовы следовать за новым Моисеем к земле обетованной, где запрещены войны. Именно Вильсон представлялся великим вождем. Во Франции перед ним преклонялись с благоговением и любовью. Руководители парижских рабочих говорили мне, что, увидев его, проливали слезы, а их товарищи готовы были пройти огонь и воду ради осуществления его благородных замыслов. Для трудящихся Италии имя Вильсона было гласом небесным, призывающим к обновлению мира. Немцам он казался единственным якорем спасения. <…> Не только в Германии, но и в Австрии Вильсон прославился как спаситель, и одно упоминание его имени было бальзамом для страждущих…

(3.‑Дж. Диллон. Мирная конференция. 1919).

 

Президент Вильсон всюду пробудил великие надежды. И вот результат: мучительная и прискорбная история разочарования в нем и в Лиге наций, оказавшейся слабой и никчемной. Вильсон был велик в своих мечтах и беспомощен в делах. Америка отреклась от деяний своего президента и не вступила в Лигу, созданную им для европейцев. Американский народ осознал излишнюю поспешность ее появления на совершенно неподготовленной почве. Да и в самой Европе понимали, что Америка ничем не способна помочь Старому Свету в его бедственном положении. Родившаяся раньше срока и искалеченная при родах, Лига наций, с ее громоздким и недееспособным устройством и слабыми силами, стала серьезным препятствием на пути эффективной реорганизации международных отношений. Все было бы проще, если бы она вообще не существовала. Однако вспышка энтузиазма во всем мире в ответ на план Вильсона, готовность людей всей земли (в отличие от правительств) предотвратить новые войны – все это должно остаться в истории как выдающееся явление. За близорукими правительствами, которые лишь разделяют страны и плохо управляют ими, существует и растет реальная сила, стремящаяся к единству человечества.

Версальский мир был чисто политическим договором, а Лига наций – политической организацией, попыткой как‑то залатать проблемы, сохраняя существующие правительства и существующие концепции государства. В этом‑то и заключается ее главная ошибка. Правительства и государства суть временные явления.

Они могут и должны меняться в соответствии с меняющимися потребностями человека. Но еще важнее экономические факторы, которые зависят от понимания сущности собственности и человеческих отношений, что, в свою очередь, определяется уровнем образования. С 1918 года и по 1933‑й мир вступил в период конференций, медленных и неуклюжих попыток хоть как‑то улучшить существующее положение. Тем не менее в деле объединения мировых финансов и мировой экономики стая намечаться определенный прогресс. Но общество, политики и пресса учатся медленно и неохотно, а наряду с этим беспорядочность экономических отношений привела к такой безработице и бедности, каких мир не знал уже в течение ста лет. Жизненные силы человечества вырождались, что приводило к ухудшению общественного порядка и угрожало личной безопасности граждан. Возросла преступность, политика утратила свою стабильность. Трудно сейчас оценить, способно ли еще человечество воспитать в себе нравственную силу и самоотверженность, необходимые для того движения вперед, которое сделало XIX век выдающейся главой мировой истории.

 

LX. КРАХ ЛИГИ НАЦИЙ

 

С самого начала Лига наций была объединением стран‑победительниц, и заявленная ею цель заключалась в сохранении границ, установленных Версальским договором при полном пренебрежении экономическими последствиями. Были наложены огромные репарации, а всегдашняя корысть французского и английского министерств иностранных дел едва скрывалась за изящной дипломатической фразеологией. Заморские территории Германской империи и многие области Турции, хотя и не подверглись аннексии в ее традиционных формах, но передавались «по мандату» победителям согласно решению Лиги наций. Но и среди победителей в отношениях между собой особого благородства не наблюдалось. Львиная доля досталась Франции и Англии. Амбиции Италии, Греции и Японии были далеко не удовлетворены. Неспособность либерального и социалистического движения в Англии и других странах честно взглянуть на реальное положение парализовала всю мировую прогрессивную политику на десять лет вперед.

В Англии, например, школьников учили тому, что Лига наций – это воплощение международного права и надежная гарантия всеобщего мира. С этой целью издавалось бесчисленное множество учебников. Но в странах, которые не удовлетворились той долей, что досталась им в Версале, детей кормили не столь сладкой умственной пищей. Уже через десять лет в немецких, венгерских, итальянских и японских школах внушалась необходимость силового пересмотра Женевских соглашений[77]. Поток ожесточения, обрушившийся со всей энергией легковерной молодости, год от года набирал силу, и уже никто, кроме дипломатов, не сомневался в неизбежности нового взрыва. Но министры иностранных дел с упорством держались за преимущества, полученные после Первой мировой войны.

Греческие вторжения в Турцию закончились разгромом (сентябрь 1922 г.), и греки были изгнаны Кемаль‑пашой из Малой Азии и Фракии; Смирна сожжена и разграблена; тысячи людей убиты. Во время войны царская Россия сражалась за Константинополь, однако Советы не захотели ввязываться в этот конфликт. Древняя столица Византийской империи была оккупирована в 1921 г. войсками Антанты под командованием английского генерала Милна, но после изгнания греков и продолжительных переговоров ее возвратили туркам по Лозаннскому договору 1923 года. Под руководством Кемаля в Турции началась быстрая вестернизация. Султан, фески и затворничество женщин были отменены как символы старого порядка; Турция стала республикой; столицей, несмотря на возвращение Константинополя, осталась Анкара.

Годы, последовавшие за подписанием Версальского договора, для Германии были временем страшных бедствий. Побежденных принудили признать свою «вину» и выплачивать победителям огромные репарации. Получилось так, что весь народ осуждался на экономическое рабство ради того, чтобы победители воспользовались плодами его труда. Однако здесь скрывалась некая ловушка: огромное возмещение могло быть произведено только за счет экспорта; но поток экспортных товаров привел бы в полное расстройство промышленность стран‑победительниц, которые во избежание этого установили заградительные тарифы. Поэтому, даже если бы немцы и согласились на непрестанный труд для выполнения навязанных им обязательств, они напрасно бились бы о тарифные барьеры.

20‑е и 30‑е годы были периодом тяжких усилий Германии и Австрии добиться сносного существования. Англия и Франция категорически не соглашались принимать во внимание эти непреодолимые трудности, а тем временем подрастало новое поколение немцев, накопивших огромный заряд ожесточения. Династия Гогенцоллернов[78] завершилась бегством последнего кайзера в Голландию в ноябре 1918 года, после чего последовали попытки республиканского устройства. В этой главе невозможно подробно изобразить конвульсии и неизбежное банкротство Германии и непоколебимую решимость Франции применять самые жестокие санкции, предусмотренные мирным договором. Немцев надо держать под каблуком – такой была идея президента Пуанкаре. Последовала карательная оккупация германской территории, и в Рур были введены сенегальцы. Под эгидой Франции пытались даже создать Рейнскую Республику. Кроме того, происходили коммунистические мятежи, а в Мюнхене на день‑два установилась монархическая диктатура генерала Людендорфа. В столь напряженных условиях премьер‑министр Штреземан (при президенте Эберте) пытался всеми силами удержать единство квазилиберального рейха.

Посреди смуты германских дел неожиданно послышался новый голос, пронзительный и рассерженный, который затронул чувства миллионов смятенных немцев и в первую очередь массы послевоенной молодежи. Германию обманули и предали; высшим напряжением сил, ценой любых жертв необходимо вернуть себе то достойное место, которое она занимала до войны, и даже более того. Германия не побеждена, потому что победить ее невозможно; ее предали изнутри, и в этом повинны евреи, интеллигенты и Коммунистический интернационал. Германия должна вернуться к своей расовой чистоте и суровой дисциплине предков, арийских тевтонских воинов. Голос австрийского художника Адольфа Гитлера обладал неотразимой привлекательностью для широких слоев молодежи, лишенной каких‑либо надежд на будущее. Гитлер создал быстро растущую организацию – воинствующую политическую партию национал‑социалистов.

Экономическая и социальная конкуренция со стороны космополитических евреев и их претензия на роль «избранного народа» выделяли этих людей не только как объект мести, но и как жертву для грабежа. Патологический тоталитаризм всегда начинает с нападения на евреев и коммунистов. В 1932 г. Гитлер стал рейхс‑канцлером и вступил на порог высшей власти.

В Италии также происходили сходные события, хотя и с некоторыми отличиями (например, сначала там не было антисемитизма). Начавшись совершенно самостоятельно, оба движения по мере своего развития все больше влияли друг на друга Поначалу Гитлер мало что знал об итальянском вожде Муссолини, а тот, в свою очередь, о Гитлере. Позднее они с удивлением обнаружили свое сходство: оба были естественными продуктами социальной эволюции эпохи – оба организовали и дали возможность для самовыражения и деятельности потерянному и бунтарски настроенному молодому поколению, неизбежно появившемуся во всех экономически неблагополучных странах.

В начале своей карьеры Муссолини был социалистом‑революционером и издателем социалистической газеты «Аванти». Он стал известен как смелый и энергичный лидер еще до войны. Разойдясь со своими «левыми» товарищами из‑за вступления Италии в войну на стороне Антанты, Муссолини основал собственную газету «Иль Пополо дель Италиа». После войны в стране, не стяжавшей себе громкой военной славы, началось социальное брожение, сопровождавшееся стихийными коммунистическими выступлениями. Правительство было слабым и нерешительным, поэтому многие считали весьма вероятным коммунистический путч. Муссолини испытывал такое же патриотическое унижение, как и Гитлер, и начал создавать национальное фашистское движение «чернорубашечников», требуя от правительства твердой руки не только для народа, но и для финансовой и деловой элиты. Он получил поддержку со стороны промышленников и банкиров, вероятнее всего потому, что у них было преувеличенное мнение о способности красных революционеров экспроприировать их богатства и прекраснодушное убеждение в возможности управлять этим авантюристом. Они слишком боялись красных и недооценивали черных. Но ни на одном этапе своей деятельности Муссолини не проявил признаков служения капиталу. Его теория корпоративного государства подразумевала жесткий контроль над частным предпринимательством.

Фашистское движение возникло за несколько лет до гитлеровского, возможно потому, что молодые итальянцы среднего класса не были уничтожены на войне, как их немецкие сверстники. Террористическая волна нападений, убийств и избиений, совершавшихся «чернорубашечниками», вполне уравновешивала террор фанатиков «классовой борьбы». В октябре 1922 г. произошел фашистский переворот – «Марш на Рим», после которого началось быстрое и беспрепятственное возвышение Муссолини. Он стал диктатором на десять лет раньше Гитлера.

По всей Европе, а также в Китае и Японии одинаковые причины вызывали одинаковые конфликты и сходные результаты. Повсюду левые догматики разрушали старый политический и социальный порядок, ссорились друг с другом и тем самым расчищали путь милитаристам и диктаторам, «сильным людям», создававшим режим личной власти и ожесточенно преследовавшим свободу слова и политической деятельности. Теория мало что для них значила, будь то коммунизм или корпоративное государство, практический результат был один и тот же: отход от творческих и космополитических идеалов и возвращение к воинствующему национализму. Русская диктатура более других была склонна к миру, довольствовалась существующими границами и стремилась сотрудничать с хрупким и ненадежным механизмом Лиги наций. Германия, Италия и Япония относились к этой злополучной организации со все нарастающим пренебрежением.

Япония, как и большинство победителей, не думала разоружаться и готовилась отвлечь беспокойную энергию молодежи на раздираемый острейшими конфликтами Китай. Германия и Италия серьезно взялись за улучшение здоровья и дисциплины нового поколения и приоритетное развитие военно‑воздушных сил. Немецкое вооружение противоречило Версальскому договору, но Италии это не касалось. В школах и в печати неустанно проповедовалась воинственная агрессивность.

В некоторых частях Европы определенные Лигой наций границы не соблюдались. Предназначенный Литве Вильно оспаривался русскими и поляками, которые не собирались его отдавать. В виде компенсации Литва захватила в 1923 г. занятый французским гарнизоном по мандату Лиги наций Мемель[79] и удержала его в своих руках.

Пренебрежение международными нормами проявилось и в убийстве итальянского генерала из пограничной комиссии на греко‑албанской границе. Италия, не дожидаясь санкций, бомбардировала остров Корфу и потребовала возмещения. Конфликт был исчерпан лишь после признания правомерности ее действий.

Другой болевой точкой был город Фиуме[80], предназначенный для Хорватии. На него был совершен налет отрядом авантюристов под командованием итальянского поэта Д’Аннунцио (1919 г.). Город несколько раз переходил из рук в руки, но в 1924 г. окончательно стал итальянским. Эти сравнительно мелкие конфликты недвусмысленно предупреждали о недостаточном авторитете Лиги наций.

Вся нереальность осуществленного Лигой наций нового мироустройства особенно ярко проявилась на Дальнем Востоке. Никто из западных политиков и государственных деятелей, создавших Лигу наций, по‑видимому, не имел отчетливого представления о проблемах четырехсотмиллионного сообщества, чье древнее политическое, социальное и экономическое устройство развалилось на глазах одного поколения. Для них Китай был одним из тех воображаемых юридических организмов, подобно Англии, Франции и Германии, которые могут участвовать в судебных разбирательствах, принимать обязательства, отвечать по долгам и т. п. Среди всеобщего беспорядка в кругах китайской интеллигенции возникла концепция Нового Китая, и после 1912 г. политическая организация, называемая Гоминдан, старалась поддерживать обновленный китайский патриотизм. При этом неизбежны были расхождения между теорией и жизнью в провинциях, да и самый обычный бандитизм. Общая ситуация ухудшалась тем, что Лига наций в нарушение своих же принципов передала провинцию Шаньдун, занятую перед войной Германией, японцам. Повторимся еще раз: в этой краткой книге мы не можем проследить за деятельностью всех вождей: реформатора Сунь Ят‑сена, «христианского генерала» Фын Юй‑сяна, монгола Чжан Цзо‑лина, который нацеливался на императорский трон, равно как и за всеми перемещениями правительств между Пекином, Нанкином и Кантоном и попеременными интервенциями Советской России и Японии. Постепенно выяснилось, что главный агрессор в Китае – японцы, неуклонно стремящиеся к господству над всей Восточной Азией, следуя худшим традициям довоенного империализма. В 1932 г. Маньчжурия была отделена от Китая и фактически стала японским протекторатом.

Тем временем неуклонное развитие авиации заметно усиливало международную напряженность. Дипломаты старой школы не желали признавать, что характер войны принципиально изменился. Подводные лодки устаревали, уступая место скоростным бомбардировщикам. Теряли смысл и такие традиционные понятия, как «фронт» и «морские пути». Самым восприимчивым к этим переменам оказались реваншистские и агрессивные страны, которые скрытно и быстро наращивали военно‑воздушные силы. Англия и Франция, сохранявшие на протяжении этих «безмозглых двадцатых» безоговорочное военное превосходство, в «испуганных тридцатых» внезапно осознали, что отстают в развитии авиации. Германия Гитлера и Геринга и Италия Муссолини становились сильнее и смелее. Они смотрели на западные страны все с большей самоуверенностью. Милитаристская японская клика расширяла агрессию на территории Китая. Захватив Маньчжурию, японские армии оккупировали провинцию Жэхэ (1932 г.), а в 1933 г. вышли к Великой Китайской стене.

Ни Англия, ни Франция, ни Россия – войны не хотели. Они могли все потерять и ничего от нее не выигрывали. Все три страны каждая по‑своему были дезорганизованы финансово‑экономическими трудностями. Зато три агрессора, перемежая реальные угрозы блефом, принялись окончательно затаптывать Версальский договор и Лигу наций.

В конце 1934 г. возник острый конфликт между Италией и Абиссинией, и к осени 1935 г. Италия уже вела полномасштабную захватническую войну. Применяя зажигательные бомбы и химическое оружие, она победила (май 1936 г.), но Абиссиния оказалась для итальянцев трудной страной для колонизации.

Осенью того же года в Испании, где республиканцы были ослаблены долгой борьбой с каталонскими националистами и радикалами‑коммунистами, произошло восстание марокканских войск генерала Франко, тайно поддержанного Германией и Италией. Путч немедленным успехом не увенчался – испанцы сплотились вокруг правительства в Мадриде, и на полуострове целых два года бушевала варварская война, в которой все более открыто участвовали Германия и Италия[81]. Города подвергались беспощадным бомбардировкам, гибло огромное количество женщин и детей, хотя война так и не была объявлена. Германия и Италия оставались де‑юре в мирных отношениях с Испанией, так же как и Япония с Китаем.