XIX. Музей и библиотека в Александрии

 

Еще до эпохи Александра греки появились в большинстве персидских владений в качестве торговцев, художников, чиновников и наемных воинов. Десятитысячный греческий отряд под предводительством Ксенофонта участвовал в династических распрях после смерти Ксеркса. Его возвращение из Вавилона в малоазийскую Грецию описано самим Ксенофонтом в книге «Отступление десяти тысяч» – одной из первых военных повестей, написанной самим полководцем. Завоевания Александра и раздел его недолговечной империи между греческими военачальниками способствовали проникновению греков, их языка, обычаев и культуры в другие страны Древнего мира. Следы этого проникновения находятся в таких отдаленных местах, как Центральная Азия и северо‑запад Индии. Греки оказали глубокое влияние на развитие индийского искусства.

На протяжении многих веков Афины сохраняли свой престиж как центр искусств и культуры; в афинских школах обучали вплоть до 529 г. н. э., то есть почти тысячу лет. Однако первенство в интеллектуальной деятельности перешло все‑таки к новому торговому городу – Александрии, основанной Александром. Македонский военачальник Птолемей стал фараоном, но его двор говорил на греческом языке. Птолемей был очень близок с Александром, глубоко проникся идеями Аристотеля и с большой энергией способствовал развитию образования и науки. Он описал походы Александра, но это сочинение было, к сожалению, утрачено.

Сам Александр тратил немалые деньги на исследования Аристотеля, но Птолемей первым стал постоянно жертвовать на науку. Он основал в Александрии научное учреждение, посвященное музам, – Музей, в котором на протяжении двух‑трех поколений велись чрезвычайно важные исследования. Эвклид и Эратосфен измерили диаметр Земли с точностью до 50 миль, Аполлоний занимался коническими сечениями, Гиппарх вычертил первую карту звездного неба, Герон изобрел первую паровую машину. Архимед приезжал из Сиракуз в Александрию и вел постоянную переписку с Музеем. Герофил, великий греческий анатом, практиковал там вивисекцию.

В царствование Птолемея I и Птолемея II Александрия переживала блестящую эпоху расцвета наук, повторения которой пришлось ждать вплоть до XVI века нашей эры. Возможно, для ее упадка было несколько причин, и главная, как предложил профессор Мегаффи, заключалась в том, что Музей был своего рода «королевским» обществом, и все его члены назначались и содержались за счет фараона. Пока фараоном был ученик и друг Аристотеля Птолемей I, все шло хорошо. Но по мере того, как династия египтизировалась, Птолемиды все больше попадали под влияние египетских жрецов. Они более не поддерживали деятельность Музея, а их вмешательство окончательно удушило свободные исследования. Через сто лет после возникновения Музея ему уже почти нечем было похвастаться.

Птолемей I не только организовал исследования на самом современном научном уровне, он хотел собрать и сохранить в Александрийской библиотеке все накопленные знания. Книги не только переписывались там, но и продавались.

В Александрии мы впервые в истории сталкиваемся с интеллектуальной деятельностью в том виде, в каком она существует среди нас, то есть в виде систематического сбора и распространения знаний. Основание Музея и Библиотеки явилось величайшим событием в жизни человечества – оно положило начало современной истории.

На пути накопления и распространения знаний встречались серьезные препятствий, например, огромная разница в общественном положении, отделявшая философов от торговцев и ремесленников. Вместе с тем имелось уже немало мастеров, создававших изделия из стекла и металла: яркие красочные бусинки, чаши и т. п. Но они не делали ни флаконов (как впоследствии во Флоренции), ни линз, как будто прозрачное стекло их совершенно не интересовало. Ремесленники, работавшие с металлом, изготавливали оружие и ювелирные украшения, но не употребляли сплавов. Философы парили в рассуждениях об атомах и природе вещей, но не имели практических сведений о красителях и эмалях. Их не интересовали конкретные вещества, поэтому за недолгую эпоху процветания Александрии здесь и не создали ни микроскопа, ни химии. И хотя Герон изобрел паровую машину, ее не приспособили ни качать воду, ни двигать лодки, ни для какого‑нибудь другого полезного применения. Практические приложения науки касались только медицины, в остальном их не поддерживали и не поощряли. Когда исчезли умственные запросы Птолемея I и Птолемея II, уже ничто не способствовало проведению научных исследований. Открытия, совершенные в Музее, сохранялись в записях и стали известны лишь с возрождением наук в эпоху Ренессанса.

Точно так же и Библиотека не внесла улучшений в процесс изготовления книг. Древний мир не знал выделки листов бумаги из тряпичной массы. Бумагу изобрели китайцы, и она появилась на Западе только в IX веке нашей эры. Материалом для письма был пергамент или папирусные полосы, которые сворачивали в свитки, очень неудобные для чтения. Процесс печатания был известен еще с Древнего Каменного века; так, уже в Шумере употреблялись печати, но за отсутствием большого количества бумаги книгопечатание было невыгодным; к тому же оно противоречило корпоративным интересам переписчиков. В Александрии имелось немало книг, но они были дорогими и, естественно, не способствовали распространению знаний за пределы богатых и влиятельных классов общества.

Таким образом, эта вспышка интеллектуальной активности не покинула пределы узкого круга, соприкасавшегося с приближенными к первым двум Птолемеям философами. Она напоминала затемненный фонарь, внутри которого горит ослепительный свет, но этот свет снаружи никто не видит. Весь мир продолжал жить по‑старому, не подозревая, что уже посеяны семена научного знания, которое в будущем его перевернет. Пока же мрак предрассудков и фанатизма окутал даже Александрию. Зерно, посеянное Аристотелем, тысячу лет скрывалось во тьме. Но все‑таки оно проросло и всего за несколько столетий из него выросло обширное знание, изменившее жизнь всего человечества.

Александрия была не единственным центром греческой мысли в III веке до нашей эры. Многие города распадающейся империи Александра жили напряженной интеллектуальной жизнью. Так, в греческом городе Сиракузы на Сицилии еще двести лет процветали наука и философия. В Малой Азии Пергам гордился богатейшей библиотекой. Однако на этот блестящий эллинистический мир обрушились удары с севера. Новые варвары – галлы – вторглись сюда теми же путями, по которым шли когда‑то предки греков, фригийцев и македонян. Они все разрушали и уничтожали. Вслед за галлами из Италии явились новые завоеватели – римляне, постепенно покорившие западную половину обширной империи Дария и Александра. Они были способным, но не творческим народом, больше ценившим закон и прибыль, чем науку и искусство. Еще одни завоеватели из Центральной Азии потрясали и покоряли империю Селевкидов, снова отрезая Западный мир от Индии. Это были парфяне – орды наездников с луками, которые сделали с греко‑персидской империей в III веке до нашей эры то же самое, что мидяне и персы с Вавилонским царством в VII и VI веке. А с северо‑востока подступали новые кочевые народы – уже не белокурые нордические арийцы, а желтокожие и темноволосые монголы.

 

XX. ЖИЗНЬ ГАУТАМЫ БУДДЫ

 

Теперь вернемся на три века назад и расскажем о великом учителе, совершившем революцию в религиозной жизни Азии. Это был Гаутама Будда, проповедовавший жителям индийского города Бенареса примерно в то самое время, когда Исаия пророчествовал в Вавилоне, а Гераклит размышлял о природе вещей в Эфесе. Все они жили в VI веке до н. э., но не знали друг о друге.

VI век до н. э. – один из самых замечательных в истории человечества. Повсюду – в том числе и в Китае – человеческий ум исполнился новым дерзанием, пробудился от традиций древних царств, жреческих культов, кровавых жертвоприношений и задался глубинными вопросами жизни. После двадцати тысяч лет детства человечество вступило в эпоху созревания.

Древнейшая история Индии до сих пор почти неизвестна. Около 2000 лет до н. э. где‑то на северо‑востоке арийские народы спустились с гор и как завоеватели принесли свой язык и традиции. Они говорили на санскрите, разновидности арийского языка. У покоренных народов была более развитая цивилизация, но им не удалось отстоять своих владений по Инду и Гангу. В отличие от греков и персов, завоеватели с ними почти не смешивались. Из далекого прошлого Индии туманно проступает общество, разделенное на части, не имевшие свободного общения между собой (совместная еда, браки, смешанные сообщества). Деление на касты продолжалось и во всей последующей истории Индии: в отличие от свободно смешивающихся европейских или монгольских общин Индия представляет собой сообщество сообществ.

Сиддхартха Гаутама происходил из аристократического рода, который правил небольшим княжеством в отрогах Гималайских гор. В девятнадцать лет он женился на своей красавице кузине. Жизнь его протекала в развлечениях среди солнечных садов, рощ и рисовых полей. И вдруг на него напало какое‑то беспокойство и неудовлетворение – тревога высокого ума, ищущего для себя достойной деятельности. Он почувствовал, что вовсе не живет настоящей жизнью, а лишь пребывает на затянувшемся празднике.

И вошло в него понимание смерти и болезней, бренности всякого земного счастья. Он встретил одного бродячего аскета, которых уже тогда в Индии было много. Эти люди вели суровую жизнь, предаваясь созерцанию и религиозным спорам. Считалось, что они ищут глубинного понимания действительности, и Гаутамой овладело страстное желание последовать за ними.

По преданию, он обдумывал это желание, когда его известили о том, что жена родила ему сына‑первенца. «Вот еще один узел, который придется разорвать!» – сказал Гаутама.

Он возвратился в свою деревню, где его встретили радостные сородичи и устроили большой праздник с танцами в честь нового узла для Гаутамы. Ночью он проснулся от страшной тяжести на сердце, «как человек, у которого загорелся дом». Гаутама решил оставить свою счастливую, но бессмысленную жизнь. Неслышно войдя в комнату жены, он увидел при свете лампы, что она сладко спит среди цветов с младенцем на руках. Его охватило страстное желание в первый и последний раз обнять сына, но страх разбудить жену удержал его. Он повернулся, вышел из дома в яркий лунный свет, сел на лошадь и отправился в бескрайний мир.

Долго ехал он этой ночью, а утром был уже за пределами земель своего рода. Остановившись у песчаной реки, Гаутама срезал ниспадавшие ему до плеч волосы, снял украшения и вместе с мечом и лошадью отослал их домой. Ему встретился человек в лохмотьях, и Гаутама поменялся с ним одеждой. Теперь, освободившись от мирских связей, можно было продолжить поиски мудрости. Гаутама направился на юг, к отрогам гор Виндхья, где в пещерах обитали отшельники и учителя, которые ходили в город за своим скудным пропитанием и возвещали людям слово истины. Гаутама изучил всю философию своего века, но его проницательный ум не удовлетворился ее ответами.

Индийское миросозерцание склонялось к тому, что силу и знание можно достичь лишь через крайний аскетизм: постами, отказом от сна, причинением себе боли. Гаутама решил испытать все это. Вместе с пятью учениками он удалился в джунгли, где предался голоду и самоистязаниям. Слава его распространилась, «подобно рокоту огромного колокола под небесным сводом», но это не принесло ему чувства обретенной истины. Однажды во время прогулки, стараясь сосредоточиться, несмотря на одолевавшую его слабость, он впал в бессознательное состояние, а когда очнулся, вдруг ясно понял полную абсурдность подобных способов.

Он попросил обычной еды и отказался продолжать умерщвление плоти, отчего все его ученики пришли в ужас. Гаутама понял, что истина постигается нормальным мозгом и здоровым телом. Подобные идеи были совершенно чужды стране и эпохе. Опечаленные ученики ушли в Бенарес, оставив его скитаться в одиночестве.

Когда ум бьется над разрешением какой‑нибудь сложной и запутанной проблемы, он, сам того не замечая, шаг за шагом движется вперед. А потом внезапно приходит просветление и чувство победы. Так случилось и с Гаутамой. Однажды он сел под большим деревом у реки, чтобы поесть, и вдруг у него возникло ясное понимание смысла жизни. Как говорят, он просидел весь день и всю ночь, погруженный в глубокую задумчивость. Потом поднялся, чтобы поведать о своем просветлении всему миру.

Гаутама отправился в Бенарес, где разыскал своих учеников и обратил их на путь обретенной им истины. В Оленьем парке они сделали себе хижины и устроили нечто вроде школы, куда приходили многие ищущие мудрости.

Исходная точка нового учения заключалась в том самом вопросе, который возник у Гаутамы в дни мирского благополучия: «Почему во мне нет полного счастья?» Вопрос этот направлен внутрь себя и коренным образом отличается и от направленного вовне стремления Фалеса или Гераклита познать Вселенную, и от тех нравственных обязательств, которые пророки налагали на миропонимание иудеев. Индийский учитель хотел познать внутренний мир и разрушить собственное «я» человека. По его словам, страдание происходит от желаний, и пока не победишь их, жизнь будет мятущейся, а конец печальным. Есть три разновидности желаний, и все они суть зло. Первое – желания чревоугодия и чувственности, второе – стремление к личному эгоистическому бессмертию, третье – желания успеха и признания, жадность и тому подобное. Чтобы избежать бед и страданий, все желания необходимо преодолеть. Когда «я» исчезнет, придет безмятежность души – Нирвана, величайшее из возможных благ.

Таково его учение, изощренное и метафизическое по своей сути и куда более трудное для понимания по сравнению со стремлением греков видеть все ясно и правильно или еврейскими заповедями страшиться Бога и идти праведным путем. Это учение оказалось недоступным даже для учеников Гаутамы, и неудивительно, что как только исчезло влияние его личности, оно было извращено и огрублено. В Индии широко распространилась вера в то, что через определенные промежутки времени на землю нисходит сама Мудрость и воплощается в каком‑то избранном человеке, которого называют Буддой. Ученики Гаутамы провозгласили его последним из Будд, хотя неизвестно, принял ли он это имя. Вскоре после смерти Гаутамы вокруг него стали слагаться фантастические легенды. Человеческому сердцу чудо ближе, чем нравственный подвиг, и поэтому Гаутама Будда превратился в великого чудотворца

И все‑таки он принес людям великую пользу. Для большинства Нирвана была слишком возвышенна и утонченна, а их стремление к мифотворчеству оказалось притягательнее простых фактов жизни Гаутамы, но они смогли уловить хотя бы немногое из того, что Гаутама называл восьмеричным путем, Благородной дорогой жизни. Главным были правильное мышление, правильные цели, правильные слова и правильная жизнь. Это пробуждало самосознание, призывало к великодушию и самоотречению.

 

XXI. ЦАРЬ АШОКА

 

На протяжении нескольких поколений после смерти Гаутамы его возвышенное и благородное учение о преодолении себя привлекало к себе лишь немногих. Зато поразило воображение одного из величайших монархов мира.

Уже упоминалось о походе Александра Великого в Индию и его войне с Пором на берегах Инда. Греческие историки рассказывают, что некто Шандрагупта Маурья пришел к Александру, чтобы убедить его двинуться на Ганг и завоевать всю Индию. Но македонцы не захотели идти дальше. Через некоторое время (321 г. до н. э.) Шандрагупта сумел заручиться поддержкой горных племен и осуществил свои замыслы без помощи греков. Он создал на севере Индии империю, напал в Пенджабе на Селевка I (303 г. до н. э.) и уничтожил последние остатки греческого влияния. Его сын расширил новое царство, и внук Ашока в 264 г. до н. э. стал править землями от Афганистана до Мадраса.

Сначала Ашока собирался последовать примеру отца и деда и завершить завоевание полуострова Индостан. Он вторгся в Калингу, к востоку от Мадраса, и вел там успешную войну (225 г. до н. э.). Но – единственному среди завоевателей – ему стали вдруг отвратительны ужасы войны. Он прекратил ее и с тех пор никогда больше не воевал. Ашока воспринял миротворческое учение буддизма и провозгласил, что отныне будет сражаться только мечом веры.

Правление Ашока в течение двадцати восьми лет было одним из самых светлых периодов в мучительной истории человечества Он повелел рыть по всей Индии колодцы и высаживать деревья; устраивал больницы и общественные сады, где выращивали целебные травы. Он назначил чиновников для помощи покоренным народам. Он заботился об образовании женщин и широко благотворил буддийским монахам, которых побуждал заботиться о своих священных книгах, ибо извращения и наслоения очень скоро стали портить простое и чистое учение великого Гаутамы. Ашока отправлял миссионеров в Кашмир, Персию, Цейлон и Александрию.

Таков был Ашока, величайший из царей, далеко опередивший свое время. Он не оставил после себя ни наследника, ни организации, которые продолжили бы его дело. Через сто лет его славное царствование сохранилось только в памяти потрясенной и распадающейся Индии. Самая высшая и привилегированная каста брахманов противостояла учению Будды, они постепенно подорвали его влияние. Вновь вернулись прежние боги‑чудовища бесчисленных индуистских культов. Долгие столетия буддизм и брахманизм процветали, не мешая друг другу, но буддизм разлагался, и многоликий брахманизм занял его место. Зато за пределами Индии учение Будды распространилось в Китае, Таиланде, Бирме и Японии, где оно преобладает до сих пор.

 

XXII. КОНФУЦИЙ И ЛАО‑ЦЗЫ

 

Расскажем еще о двух великих людях – Конфуции и Лао‑цзы, которые жили все в том же удивительном VI веке до нашей эры, когда началось взросление человечества.

Мы еще почти ничего не сказали о первоначальной истории Китая, тем более что о ней мало что известно. Очень давно в долинах великих рек из гелиолитической культуры возникла первобытная китайская цивилизация. Как в Египте и Шумере, она была сосредоточена вокруг храмов, где жрецы и цари‑жрецы приносили богам ежегодные кровавые жертвы. Вероятно, жизнь в этих городах была очень похожа на жизнь египтян и шумеров 6–7 тысяч лет назад или племен майя в Центральной Америке за тысячу лет до нашей эры.

Но если в Китае и были человеческие жертвоприношения, то задолго до наступления исторических времен их сменили жертвоприношения животных. Гораздо раньше 1000 года до нашей эры в Китае появилось рисуночное письмо.

Подобно тому, как первобытные цивилизации Европы и Западной Азии враждовали с кочевниками пустынь и кочевниками севера, первобытные цивилизации Китая были окутаны облаком кочевых народов. Многие из них говорили на родственных языках и имели сходные обычаи и нравы. О них – гуннах, монголах, турках и татарах – на протяжении долгах времен не переставала твердить история. Они изменялись и разделялись, смешиваясь в разнообразных сочетаниях, как это было у северных народов и племен Центральной Азии, у которых зачастую менялись только названия, а не суть. Монгольские кочевники приручили лошадей раньше, чем северные народы, а где‑то в районе горного Алтая около 1000 г. до н. э. ими была изобретена выплавка железа. Как и на Западе, восточным кочевникам удалось объединиться, и они стали завоевателями оседлых и цивилизованных народов.

Вполне возможно, что древнейшая китайская цивилизация была немонгольской, как не была нордической или семитской древнейшая цивилизация в Европе, которую создали темноволосые племена родственные древним египтянам, шумерам и дравидам. К началу письменной истории Китая там уже могли произойти и завоевания, и смешение народов. Во всяком случае к 1750 г. до н. э. Китай представлял собой обширную систему мелких городов‑государств, признававших свою (не очень сильную) зависимость от великого жреца‑императора, Сына Неба. Династия Шан, прервавшаяся в 1125 г. до н. э., сменилась династией Чжоу, сохранявшей в Китае мирное единство до времен Ашоки в Индии и Птолемеев в Египте. Но постепенно страна распалась под ударами гуннов, которые разделили ее на независимые княжества. По китайским свидетельствам в VI веке до н. э. там насчитывалось пять‑шесть тысяч независимых государств. Этот период китайцы назвали «Веком Смуты».

Но век смуты вполне мог сочетаться с умственной деятельностью и существованием центров искусства и цивилизованной жизни. Когда мы лучше узнаем китайскую историю, то, несомненно, обнаружим там свой Милет и свои Афины, свой Пергам и свою Македонию. Но пока наши сведения об этом периоде разделенного Китая неясны и скудны.

Подобно тому, как в раздробленной Греции процветали философы, а среди плененных и порабощенных евреев – пророки, так и в потрясенном Китае были свои учителя и мудрецы, как будто опасности и неуверенность в завтрашнем дне способствуют появлению выдающихся умов. Конфуций происходил из аристократического рода в небольшом государстве Лу и – в духе греков – создал здесь Академию для постижения мудрости. Его глубоко угнетали беззаконие и беспорядок, царившие в Китае. Конфуций выработал идеал идеального правления и идеальной жизни. Он перебирался из одного государства в другое в поисках правителя, который воплотил бы в жизнь его законодательные и просветительские идеи, но так его и не нашел. При дворе одного государя интриги фаворитов подорвали влияние Конфуция, и предлагавшиеся им реформы были отвергнуты. Интересно, что полтораста лет спустя греческий философ Платон также искал покровителя и какое‑то время был советником тирана Дионисия, правившего в Сиракузах на Сицилии.

К концу жизни у Конфуция остались только разочарования. «Для меня не нашлось просвещенного правителя, мне пора умирать», – говорил он. Но в его учении оказалось гораздо больше жизненной энергии, чем он полагал перед своей кончиной, оно послужило колоссальной созидательной силой для всего китайского народа и стало, по выражению самих китайцев, одним из Трех Учений (наряду с буддизмом и даосизмом).

Конфуцианство – путь благородного человека, для которого главное – личное поведение, как для Гаутамы – умиротворение и самоотверженность, для греков – познание внешнего мира, а для евреев – праведность. Среди великих учителей Конфуция более всего заботил дух общества. Его бесконечно угнетала всеобщая смута и страдания, он хотел сделать человека благороднее и тем самым облагородить окружающий мир. Он стремился упорядочить жизнь и создать здравые правила на все ее случаи. К этому времени в Северном Китае вырабатывался идеал воспитанного и благородного человека, проникнутого духом общественности, и Конфуций придал ему окончательную форму.

Учение Лао‑цзы, который долгое время был хранителем императорской библиотеки при династии Чжоу, гораздо мистичнее и неопределеннее, чем философия Конфуция. Он проповедовал стоическую отрешенность от мирских наслаждений и стремления к власти и возвращение к простой жизни. Оставшиеся от него тексты лаконичны, трудны для понимания и напоминают загадки. Учение Лао‑цзы после его смерти, как и учение Гаутамы, было искажено и подменено мифами и обрядами. Как и в Индии, в Китае первобытная магия и легенды детской эпохи человечества боролись с новым мышлением и опутывали его нелепыми и бессмысленными обрядами. В современном Китае буддизм и даосизм представляют собой религии монахов и священнослужителей. Если не по идеям, то по форме они повторяют древний тип жертвенного культа шумеров и египтян. С учением Конфуция, благодаря его простоте, ясности и неподверженности искажениям, этого не случилось.

Северный Китай в долине Хуанхэ воспринял дух и смысл конфуцианства, а в области Янцзы укоренился даосизм. С тех времен и прослеживается конфликт между ними во всей китайской жизни, конфликт официального и консервативного Севера и гибкого, скептичного Юга.

Разложение Китая достигло наихудшего состояния в VI веке до нашей эры. Династия Чжоу настолько ослабла и дискредитировала себя, что Лао‑цзы покинул императорский двор и удалился в частную жизнь.

Три силы определяли положение страны в эту эпоху: Ци и Цзин на севере и агрессивно‑воинственная власть Чу в долине Янцзы. В конце концов Ци и Цзин объединились, победили Чу, согласились о разоружении и установлении всеобщего мира. Преобладающей стала власть Цзин: во времена индийского царя Ашоки монарх этой династии захватил священные сосуды императоров Чжоу и присвоил себе их жреческие прерогативы. Его сын Ши‑хуанди (царь в 246 г. до н. э., император с 220 г.) назван в китайских хрониках «Первым Вселенским Императором».

Более удачливый, чем Александр, он царствовал тридцать шесть лет. Его деятельное правление положило начало новой эре единства и процветания китайского народа Он энергично сражался против вторгшихся с севера гуннов. Чтобы воспрепятствовать набегам кочевников, при нем было начато строительство Великой Китайской стены.