XlIV. Век политических экспериментов. Великая монархия, парламенты и республиканизм в Европе

 

Католическая церковь была сломлена, Священная Римская империя разлагалась. История Европы с начала XVI века – это история поисков, в темноте и на ощупь, какой‑то новой системы, лучше приспособленной к зарождающимся новым условиям. В Древнем мире через длительные периоды происходили смены династий и даже господствующих рас, но форма власти, основанная на монархе и храме, оставалась неизменной, как оставалась неизменной повседневная жизнь. Но в новой Европе начиная с XVI века династические перемены оказались несущественными; главное – разнообразные эксперименты над политической и социальной системами.

Как мы уже сказали, политическая история мира с XVI века состояла по преимуществу из неосознанных попыток приспособить политические методы к неким новым условиям. Все осложнялось тем, что сами условия менялись с нарастающей быстротой. Указанная адаптация почти не осознавалась, не была желанной (люди обычно не любят что‑то менять) и все больше отставала от происходящих перемен. Политические и социальные институты становились все более неприспособленными, неудобными и инертными. Приходит медленное, неохотное понимание необходимости переустроить всю систему человеческих сообществ перед лицом новых нужд и новых возможностей.

В чем же заключались перемены условий жизни, которые нарушали баланс, определенный ритм отношений между государством, священником, крестьянином и купцом, устоявшийся на протяжении ста веков, несмотря на периодические и освежающие завоевания варваров?

Эти перемены многочисленны, сложны и разнообразны, как и сами дела человеческие, но в основном сводятся к одному – к росту и расширению знаний о природе вещей, которые, зародившись среди небольших групп образованных людей, стали распространяться, поначалу медленно, а в последние пятьсот лет с нарастающей быстротой, на все новые и новые части населения.

Наряду с расширением знаний и в связи с ним происходили и заметные перемены в условиях жизни. Ширилось неприятие существования, основанного на удовлетворении элементарных потребностей, возникло стремление к более объемному миропониманию, что присуще всем великим религиям, распространившимся за последние двадцать с лишним столетий, – буддизму, христианству, исламу. Им пришлось вступить в совершенно новые отношения с человеческой душой, поскольку они радикально отличались от традиционных фетишистских религий, с храмами, жрецами и кровавыми жертвоприношениями. Постепенно развилось самоуважение личности, чувство ответственности и соучастия в жизни всего человечества, чего в прежних цивилизациях не было.

В древности первой значительной переменой в политической и общественной жизни было упрощение и широкое применение письменности, что сделало возможным существование больших империй. Затем появились лошадь, верблюд и повозка, сеть дорог, было открыто самородное железо, значительно усовершенствовавшее орудия войны. Изобретение монет привело к глубоким, хотя и опасным изменениям в понятиях о собственности и торговле. Империи росли, а вместе с ними расширялись и представления людей. Стали исчезать местные боги, наступила эпоха теократии и новых великих религий. Возникли зачатки письменной истории и географии, первое осознание человеком своего глубокого невежества и первые систематические исследования.

Однако блистательное развитие науки, начавшееся в Греции и Александрии, было на некоторое время прервано. Набеги тевтонских варваров, натиск монгольских народов, конвульсии религиозной мысли и обширные эпидемии чрезмерно напрягали политическую и социальную систему. Когда после эпохи конфликтов и смут цивилизация возродилась, рабство перестало быть основой экономики, а первые бумажные мельницы создали новое средство для массовой передачи сведений посредством книгопечатания. Постепенно воссоздавался систематический научный процесс.

Как побочный результат такого развития стало появляться все больше и больше изобретений, помогавших взаимодействию людей. Но люди не были готовы ко всему этому; до тех пор пока великая катастрофа в начале XX века не обострила восприятие человечества, мы почти не замечаем разумно спланированных попыток соответствовать новым условиям, порожденным нарастающим потоком изобретений. Человечество в последние четыре столетия напоминает крепко спящего в горящей тюрьме узника, который не просыпается и воспринимает потрескивание и жар огня как сновидение, а вовсе не как реальную опасность и необходимость бегства.

Поскольку история изучает не отдельные личности, а целые сообщества, ее в первую очередь интересуют те изобретения, которые влияют на связи людей. В XVI веке главными новшествами были бумага для печатания книг и океанские корабли с компасом. Первое способствовало удешевлению и широкому распространению учебников, общеполезных сведений и дискуссий, а также сообщений о главных политических событиях. Второе сделало мир единым. Но не менее значительным было употребление и усовершенствование пороха и огнестрельного оружия, которое в XIII веке принесли на Запад монголы. Благодаря пороху замки баронов и крепостные стены городов лишились былой неприступности. Пушки смяли не только Константинополь, но и феодализм как таковой. Мексика и Перу в ужасе пали перед испанскими орудиями, извергающими огонь.

В XVII веке началась систематическая публикация научных книг. Здесь особенно заметен сэр Фрэнсис Бэкон (1561–1626 гг.), лорд Веруламский, канцлер Англии. Он был учеником сторонника опытной философии из Колчестера доктора Гильберта (1540–1603 гг.) и выразил свои мечты о великой пользе науки в утопии «Новая Атлантида».

Возникли Лондонское Королевское общество, Флорентийское общество и другие национальные организации для поощрения научных экспериментов и обмена знаниями. Эти общества стали рассадником не только бесчисленных изобретений, но и уничтожающей критики той гротескной истории, что затемняла человеческий разум на протяжении многих веков.

Ни в XVII, ни в XVIII веках не было изобретено ничего столь же революционного, как книгопечатание и океанское мореплавание, зато продолжалось неуклонное накопление знаний и научного потенциала, что и принесло в XIX веке свои плоды. Были открыты новые земли, на картах появились Австралия, Тасмания и Новая Зеландия. В Англии для выплавки металлов вместо древесного угля стали употреблять кокс, что значительно удешевило железо и сделало возможным крупногабаритное литье. Зарождались современные машины и механизмы.

Подобно деревьям небесного сада, наука непрестанно приносит цветы и плоды. Теперь научно‑техническому прогрессу не видно конца, а развернулся он по‑настоящему лишь в XIX веке. Появились сталь и паровая машина, железные дороги, большие мосты и высокие здания; машины почти беспредельной мощности; возможность удовлетворения любых материальных потребностей; человек добился еще больших чудес, открыв таинственные сокровища науки об электричестве…

Мы уподобили общественно‑политическую жизнь XVI века положению спящего узника в горящей тюрьме. В XVI веке европейские умы соблазнились миражами Священной Римской империи под эгидой Католической церкви, хотя английский король Генрих VIII и Мартин Лютер уже в клочья разрывали ткань католицизма.

В XVII и XVIII веках эти миражи превратились в мечту об абсолютной монархии. История Европы того времени с некоторыми вариациями повествует о стремлении консолидировать монархии, сделать их самодержавными и распространить их власть на более слабых соседей. Эта мечта вызвала упорное сопротивление сначала землевладельцев, а с развитием торговли и ремесел – торговых и состоятельных слоев. Ни одна из сторон не получила решающего перевеса – короли то побеждали, то шли на уступки. В одном случае мы видим монарха, ставшего солнцем и центром своего национального мира, и совсем рядом с ним – крепкий торговый народ, установивший республиканское правление[42].

Обычный герой в этих национальных драмах – королевский министр (в католических странах – он еще и прелат), который не только служит королю, но и подавляет его волю своей незаменимостью.

Размеры нашей книги не позволяют подробно пересказать все перипетии этой драмы. Торговый народ Голландии создал протестантскую республику и сверг власть Филиппа Испанского, сына императора Карла V. В Англии Генрих VIII и его министр Вольсей, а также Елизавета I и ее министр Берли закладывали основы абсолютизма, которые были подорваны неблагоразумным правлением Якова I и Карла I. Обвиненный в государственной измене, Карл погиб на эшафоте (1649 г.) – абсолютное новшество в политической жизни Европы. Двенадцать лет Британия оставалась республикой, а потом возродившаяся, но неустойчивая королевская власть во многом зависела от парламента, пока Георгу III (1760–1820 гг.) не удалось возобновить влияние короны. Успешнее всех оказались французские короли. Два великих министра, Ришелье (1585–1642 гг.) и Мазарини (1602–1661 гг.), выпестовали абсолютизм, чему способствовало продолжительное правление одаренного немалыми способностями «великого монарха» – короля Людовика XIV (1634–1715 гг.).

Его можно считать образцовым европейским государем. Это был исключительно талантливый король; амбиции преобладали у него над низменными вожделениями, и его энергичная внешняя политика вела страну к банкротству, хотя он неизменно сохранял при этом величественность, до сих пор вызывающую восхищение. Его ближайшими целями было укрепление единства Франции, распространение ее границ до Рейна и Пиренеев и поглощении Испанских Нидерландов. В дальней перспективе он видел французских королей во главе преображенной Священной Римской империи в роли преемников Карла Великого. Он сделал подкуп методом государственной политики, едва ли не более важным, чем война. На содержании у него находились английский король Карл II и большая часть польской аристократии. Деньги его подданных разлетались по всему свету. Но главным «призванием» короля было великолепие и величие. Весь мир восхищался его помпезным Версальским дворцом со множеством зал, галерей, террас, фонтанов, парков и аллей…

Версаль вызвал повсеместные подражания. Все короли и государи Европы, вплоть до мельчайших князьков, принялись строить собственные версали, стараясь растратить как можно больше денег своих подданных, а дворянство – перестраивать и расширять свои замки по новому образцу. Развилось обширное производство роскошных тканей и стильной мебели. Расцвели искусства и ремесла, связанные с предметами роскоши: гипсовая скульптура, фаянс, золотильное дело, тисненая кожа, драгоценные картины, изящные книги… Среди зеркал и роскошной мебели обитали какие‑то небывалые мужчины, в пудреных париках, в шелках и кружевах, на высоких каблуках, и еще более поразительные дамы с прическами в виде башен, в каких‑то невероятных сооружениях из шелка и атласа на проволочных каркасах. А в центре – великий Людовик‑Солнце, не замечавший угрюмых глаз, смотревших на него из темных низов, куда не достигали лучи королевского сияния.

Все это время немецкий народ оставался политически разъединенным, а множество герцогских и княжеских дворов из последних сил подражало версальскому великолепию. Тридцатилетняя война (1618–1648 гг.) – опустошительная схватка шведов, немцев и чехов за колеблющиеся политические преимущества – на целое столетие подорвала жизненные силы Германии. После Вестфальского мира 1648 г. в центре Европы появилось замысловатое «лоскутное одеяло» из княжеств, герцогств, свободных городов и т. п.; одни из которых входили в империю, другие оставались сами по себе. Шведская рука протянулась в глубь Германии, но Франции до Рейна было еще далеко. Среди всей этой чересполосицы, выиграв несколько войн, набирала силу Пруссия (королевство с 1701 г.). У Фридриха Великого (1740–1786 гг.) был свой Версаль в Потсдаме, где говорили и читали только по‑французски и вообще старались превзойти самого французского короля.

В 1714 г. курфюрст Ганноверский получил в наследство английский престол, и еще одно государство прибавилось к списку тех, кто входил в империю только наполовину.

Австрийская ветвь потомков Карла V сохраняла императорский титул, однако тем временем на Востоке тоже появился император. После падения Константинополя (1453 г.) великий князь Московский Иван III (1462–1505 гг.) объявил себя наследником византийского трона и взял гербом византийского двуглавого орла. Его внук Иван IV Грозный (1533–1584 гг.) принял титул цезаря (царя). Но лишь во второй половине XVII века Россия перестала казаться европейцам чем‑то далеким и азиатским – царь Петр Великий (1682–1725 гг.) вывел ее на европейскую сцену. Он основал в устье Невы новую столицу – Петербург – как окно между Россией и Европой, а в восемнадцати милях от него устроил свой Версаль – Петергоф. Был приглашен французский архитектор[43], возведший там террасу, фонтаны, каскады, картинную галерею, парк и прочие атрибуты великой монархии. Как и в Пруссии, придворным языком в России стал французский.

Крайне невыгодное положение между Австрией, Пруссией и Россией занимало Королевство Польское, очень плохо организованное государство крупных землевладельцев, которые слишком ревниво относились к своему значению и потому вручали королю (к тому же избираемому ими) лишь номинальную власть. Польше суждено было стать жертвой раздела между тремя соседями, несмотря на все старания Франции сохранить ее в качестве независимого союзника. Швейцария являлась конфедерацией нескольких кантонов‑республик; Венеция также была республикой; Италия, подобно Германии, оставалась разделенной на мелкие герцогства и княжества. Папа правил в своих владениях как светский государь, старавшийся сохранить поддержку католических королей, и уже не вмешивался в их дела с назидательными напоминаниями об интересах христианского сообщества. Уделом Европы, лишившейся общей политической идеи, стало разделение и разнородность.

Все эти суверенные государства и республики вынашивали планы расширения за счет своих соседей, каждое проводило «международную» политику агрессии и захватнических союзов. Сегодня мы, европейцы, живем в последнем периоде эпохи разношерстных независимых государств и страдаем от их взаимной вражды и подозрительности. История былых времен становилась все более бессмысленной и удручающей. Нам рассказывают, что такая‑то война произошла по проискам любовницы такого‑то короля, а такая‑то была спровоцирована соперничеством двух министров. Сплетни о подкупах и интригах вызывают только отвращение, но куда важнее то, что, несмотря на множество границ, книги и идеи продолжали распространяться, а число изобретений неуклонно расти. В XVIII веке возникла литература, глубоко критически и даже скептически относившаяся к монархии и вообще к политике. Такая книга, как вольтеровский «Кандид», уже полностью отвергала бессмысленность европейского мира.