Тесное объединение ремесленника и теоретика

Именно потому, что техники и художники играли существенную роль как в добывании, так и в расходовании денег, ониуже не были теперь столь прези­раемы, как это было в древнеклассическую или средневековую эпоху. Худо­жественное мастерство (arts)—украшения и расцвечивания, живопись, скульп­тура и архитектура процветали и развивались с меньшим размахом, но зато имели значительно более оригинальный характер, чем в древнеклассические времена. Действительно новым было, однако, то уважение, каким стало поль­зоваться теперь практическое мастерство (art)—прядение, ткачество, гончарное дело, стеклошлифовка и, в особенности то мастерство, которое обеспечивало потребности и накопления богатства и ведения войны, а именно мастерство шахтеров и металлистов. Технические приемы мастеровых (artists) имели в эпоху Возрождения большее значение, чем в древнеклассические времена, ибо они находились уже в руках не рабов, а свободных людей, причем послед­ние в общественном и экономическом отношении уже были не столь далеки от правителей, как это было в средние века. В средневековой Флоренции, напри­мер, мастеровые-художники были подчиненными членами важного цеха врачей иторговцев пряностями «Medici e Specialb; скульпторы стояли ниже, находясь в менее важном цеху строителей и каменщиков. Однако к началу XVI века отдельные живописцы и скульпторы смогли воспользоваться благосклонностью пап и королей, хотя весьма часто им лишь с большим трудом удавалось добиться оплаты за свою работу.

Улучшение положения ремесленников позволило возобновить связь между их традициями и традициями теоретиков, которая была разорвана чуть ли не с начала ранних цивилизаций. И тем и другим предстояло внести важнейший вклад в науку: ремесленники могли дополнить старые технические приемы классической античности новыми изобретениями, появившимися в средние века; теоретики могли сделать свой вклад в области мировоззрения, идей и, быть может больше всего, логических методов доказательства, заимствованных у гре­ков через арабскую и схоластическую философию, а также в разработке новых методов вычисления. Такое соединение этих двух подходов заняло некоторое время и постепенно распространялось, охватывая сначала различные области познания и деятельности. Однако стоило только этим двум составляющим объединиться, как ничто уже не могло бы больше разъединить их. Основная

 

С. 211.

интеллектуальная задача Возрождения состояла в новом открытии и овла­дении миром созданного (art) и естественного.

(…)

С. 219.

(…)

Путешествия и открытия

Технические усовершенствования в горном деле, в металлургии и обра­ботке металлов были мало чем обязаны науке, хотя со своей стороны они дали ей очень много. Иначе обстояло дело, когда великие путешествия открыли для европейского капиталистического предпринимательства целый мир. Эти путе­шествия явились плодом первой сознательной постановки астрономической и географической наук на службу славе и выгоде. Естественно, что города Италии и Германии—Венеция, Генуя и даже такие континентальные города, как Флоренция и Нюрнберг с их обширной торговлей,—взяли на себя ведущую роль в теоретическом отношении. В этот период возрождается и расширяется греческая география, модернизированная отчетами старых путешественников, таких, как Марко Поло и Рубрук (Рубруквис) в XIII веке, а также результа­тами позднейших океанских плаваний. В то же время итальянцы и немцы усовершенствовали методы применения астрономии в мореходстве и начали кампанию за создание астрономических таблиц, достаточно точных и простых, чтобы ими могли пользоваться мореплаватели, и карт, по которым могли бы прокладываться курсы кораблей.

(…)

 

С. 221.

(…)

Экономические результаты великих морских путешествии были и непосред­ственными и устойчивыми. Открытие нового морского пути явилось тяжелым ударом по традиционной сухопутной и транзитной торговле арабов, столь выгодной для них и для турок, и тем самым принесло огромные доходы порту­гальцам, одновременно разорив венецианцев. Позднее эксплуатация рудников, сахарных и табачных плантаций Америки, основанная на широком применении труда рабов, захваченных вАфрике, должна была обеспечить Испании и дру­гим колониальным державам еще более высокие и устойчивые доходы. Однако вследствие отсталости экономической системы Испании богатства эти не сохра­нились в стране, ибо как эксплуатация рудников, так и торговля находились в руках иностранцев и получаемые отсюда средства шли на обеспечение капи­талами промышленности Голландии и Англии.

Столь же решающее значение имели новые открытия также и для науки. Успех первых путешествий значительно повысил требования к кораблестрое­нию и навигации. Он вызвал к жизни новый класс интеллигенции, искушенных в математике, подготовленных мастеров по производству компасов, карт и дру­гих инструментов.

Это положило начало созданию слоя людей, занимающихся наукой, обеспечило основы для профессиональной подготовки и предоставило средства на жизнь способной молодежи из всех классов общества. В Португалии, Испании, Англии, Голландии и Франции были основаны мореходные школы. Изучение движения звезд приобрело теперь практическую ценность (стр. 232), и астрономии уже больше не угрожало забвение, даже после того, как астроло­гия вышла из моды.

С другой стороны, одновременное открытие как старых, богатых цивили­заций Азии, так и Нового Света—Америки, со всеми их странными обычаями и продуктами, привело к тому, что древнеклассический мир стал казаться провинциальным, и воодушевило людей сознанием достижения ими чего-то нового, о чем древние не могли даже мечтать. Новые области, ныне откры­тые для наблюдений и описания, требовали новых методов анализа. Морские путешествия поистине произвели столь же важный переворот в сфере интел­лектуальной деятельности человечества, как и в сфере представлений о земле. Родоначальники Возрождения надеялись на новый век и трудились ради него. К середине XVI века они уже могли ощутить, что достигли этого века.

(…)

 

С. 222.

(…)

Коперник внес в астрономию новый критический дух, правильную оценку эстетической формы и вдохновение заново отредактированных текстов антич­ных авторов, которые могли быть использованы и для сопоставления взглядов древних авторитетов. Ибо, как мы уже видели, идея вращения Земли была отнюдь не новой. Она восходит к самому зарождению греческой астрономии и была сформулирована Аристархом в III веке до н. э. (стр. 128). Эта идея всегда существовала как альтернатива, хотя и парадоксально абсурдная, взгляда на движения звезд, ибо само собой разумелось, что Земля неподвижна, тогда как движение Солнца, Луны и звезд можно было видеть. Необходимы были мужество и наука, чтобы опрокинуть эту точку зрения здравого смысла. Человек, на долю которого выпало дерзнуть это сделать, при всей своей при­родной застенчивости обладал незаурядным мужеством и, как гуманист эпохи Возрождения, имел все основания желать осуществить этот решительный раз­рыв с прошлым.

(…)

 

С. 223.

(…)

В области идей первая фаза научной революции явилась главным образом фазой разрушения, хотя она и была озарена сиянием одной конструктивной гипотезы—блестящей гипотезы Коперника. Не только в астрономии, но и в дру­гих сферах научного интереса—в анатомии и химии—старые методы мышления оказались уже непригодными и неудовлетворительными. Хотя люди эпохи Воз­рождения сумели решить лишь немногие из поднятых ими проблем, они, по крайней мере, расчистили почву для разрешения также и всех остальных проблем в период великой борьбы идей последующего столетия.

В области же применения научных достижений на практике эпоха Возрож­дения, напротив того, ознаменовала период решающего прогресса. Как уже указывалось выше, усилия деятелей науки раннего средневековья постепенно выдохлись главным образом потому,чтоне могли найти для себя практического

 

С. 224.

применения. Успехи мореплавателей эпохи Возрождения обеспечили как раз то, что было необходимо—надежную и все возраставшую сферу практического применения научных открытий,—а наибольшая потребность ощущалась в астрономии и навигации, как раз в тех отраслях науки, которые лучше всего сохранились с классических времен и наиболее активно использовались для целей астрологии и составления календарей. Следующим шагом было обеспе­чение прогресса механики—создание новых машин, динамики и развитие артил­лерийского дела. С этого момента будущее науки было гарантировано; она стала необходимостью для осуществления наиболее жизненно важных, активных и выгодных предприятий—торговли и войн. Позднее она смогла распространить сферу своего воздействия на мануфактурную промышленность, земледелие и даже медицину. Всеобъемлющее значение эпохи Возрождения заключалось в том, что она означала первоначальный разрыв с экономикой, политикой и идеями феодального средневековья. Большая часть конструктивной работы была еще впереди, однако возврата назад уже не было. Наука начинала накла­дывать свой отпечаток на историю…

(…)

Период примерно с 1540 по 1650 год не получил в истории соответствующего наименования. Он был назван периодом контрренессанса, однако такое назва­ние указывает на значительно большую степень реакционности по отношению к предыдущей фазе, чем это действительно имело место. В эту фазу входят контрреформация, наглядным выражением которой явился стиль барокко, религиозные войны, свирепствовавшие последовательно во Франции (1560-1598), Нидерландах (1572-1609) и в Германии (1618-1648), создание Гене­ральных Штатов в Голландии (1576) и Британского содружества наций (1649). Из всех этих событий последние два должны были иметь в конечном счете вели­чайшее значение. Они свидетельствуют о политическом торжестве нового класса—буржуазии в двух странах, где сконцентрировалась большая часть мировой торговли и мануфактурной промышленности.

В области науки этот период ознаменовался первым значительным торже­ством нового опытного, экспериментального подхода к явлениям. Непосред­ственным началом этого периода следует считать впервые сформулированное Коперником разъяснение солнечной системы, концом же его—утверждение этой системы, невзирая на осуждение церквиблагодаря трудам Галилея. К этому же периоду относится данное Гильбертом в 1600 году определение Земли как магнита и открытие в 1628 году Гарвеем кровообращения. В это же время были впервые применены два величайших изобретения, расширивших возмож­ности наблюдения природы,—телескоп и микроскоп.

(…)

 

С. 226.

(…)

Нив отношении введенных в этот периодтехнических новшеств, ни в исполь­зовании науки, промышленный подъем конца XVI и начала XVII веков, полу­чивший название первой промышленной революции, не может сравниться с великой промышленной революцией XVII века. И тем не менее сейчас мы видим, что первая революция была необходимым вступлением к революции XVII века. Прежде чем переход от техники, опирающейся на использование дерева и гидроэнергии, к технике железа и энергии угля стал мыслимым и возможным, переход этот должен был показать свою необходимость. Именно требования, предъявленные первой промышленной революцией к ограничен­ным ресурсам, которые удовлетворяли феодальную экономику средневековья, форсировали поиски новых ресурсов и новых технических приемов. (…)

И именно эти самые требования в конечном счете изменили отношение к новому. Раз прибыль была узаконена и новые методы сулили богатство, но­визны теперь уже не боялись, ее приветствовали. Это было лавочкой, продавав­шей, так сказать, «новые образчики мысли», которым профессор Баттерфилд приписал рождение современной науки. Конец XVI и начало XVII века видели первых представителей из рода прожектеров, позднее названных изобретателями. Они не только говорили, как это делал Роджер Бэкон, о чудес­ных новых машинах, но и предлагали сами сделать их за известное вознагражде­ние, а иногда даже действительно делали.

(…)

 

С. 229.

(…)

Новые философы-экспериментаторы, или ученые, как мы назвали бы их сейчас (стр. 19), больше не были выходцами из самой гущи городского населе­ния эпохи Возрождения; теперь это были скорее отдельные представители новой буржуазии—главным образом адвокаты, подобно Виету, Ферма, Бэкону; доктора—как Коперник, Гильберт, Гарвей; некоторые из них принадлежали к мелкому дворянству—Тихо Браге, Декарт, фон Герике и Ван-Гельмонт; к духовенству—Мерсенн и Гассеиди; а один-два среди них, подобно Кеплеру, были даже блестящими представителями низшего сословия. В истории их изобра­жают изолированными фигурами, однако в действительности ввиду своей край­ней малочисленности они всегда гораздо легче и быстрее вступали в общение друг с другом, чем это имеет место среди ученых в наши дни в силу их много­численности, а также в силу того давления, задержек в издании их работ и все растущих военных и политических ограничений, которым они подвергаются.

(…)

 

С. 230.

(…)

Потребовалось известное время для полного осмысления всего внутреннего значения произведенной Коперником революции в науке. Специалисты-астро­номы наиболее склонны были приветствовать теорию Коперника за ее простоту и как средство, хотя и далеко еще не точное, улучшения астрономических таб­лиц. К ним присоединились те, кто нашел в этой теории убедительную иллю­страцию нелепости старого, средневекового аристотелевского мировоззрения, или те, кто был воодушевлен образом бесконечной вселенной, который она рас­крыла перед ними. Наиболее выдающимся из этих ученых был Джордано Бруно (1548—1600). Родившись в Ноле, близ Неаполя, наделенный пылким темпе­раментом и проницательным воображением, Бруно вскоре поссорился с доми­никанским орденом, в который некогда вступил, и, покинув его, стал на путь скитальческой жизни, странствуя по всей Европе, дискутируя и публикуя книги и памфлеты, где мистицизм Луллия смешивался с идеей множественности миров. Его способности производили огромное впечатление как на магнатов, так и на ученых, однако его острый язык создавал ему больше врагов, чем дру­зей, и он был вынужден непрестанно скитаться. Наконец, в 1592 году, неосто­рожно рискнув появиться в Венеции, он был предан и отдан в руки римской инквизиции, которая восемь лет спустя сожгла его на костре как еретика. Бруно был мучеником не столько за науку, сколько за свободу мысли, ибо он не занимался ни экспериментами, ни наблюдениями, но до самого конца настаи­вал на своем праве делать из научных фактов любые выводы, которые сочтет нужным.

Бруно заставил людей думать и спорить о теории Коперника. На каждого католика, напуганного его казнью, приходилось, по-видимому, столько же про­тестантов, вдохновленных его подвигом. Однако для того, чтобы теория Копер­ника могла упрочиться и найти себе полезное применение, потребовались более солидные аргументы. Этой теории в ее первоначальном виде недоставало точного описания орбит планет—что еще предстояло сделать астрономам,— а также убедительных аргументов для объяснения невоспринимаемости движе­ния Земли—задача, которая предполагала создание новой науки—динамики.

Ураниборг и Тихо Браге

Первая из этих задач была осуществлена двумя замечательными людьми— Тихо Браге (1546-1601) и его помощником Иоганном Кеплером (1571-1630). Тихо Браге, будучи сам по происхождению датским дворянином, сумел доста­точно использовать влияние короля Фридриха II, чтобы построить в 1576 году первый подлинно научный институт того времени—Ураниборг—на острове Веп вЗундском проливе, собиравшем богатые сборы за проход судов и служив­шем основным источником богатства этой страны. Здесь с помощью специально изготовленных приборов он подобрал ряд точных наблюдений о положении звезд и планет, что превзошло все сделанное до сих пор в данной области. (…)

Результаты работы Тихо Браге получили несравненно большее значение для прогресса науки после разработки их Кеплером. (…)

Гипотеза эллиптических орбит и оба других закона, с помощью которых Кеплер объяснил скорость движения планеты, обращающейся по своей орбите, не только устранили главное возражение астрономов против гипотезы Копер­ника, но и нанесли смертельный удар по взглядам Пифагора-Платона, счи­тавших что небесные светила могли совершать только идеальные, то есть круго­вые, движения,—взглядам, которых придерживался даже Коперник. Однако эти чисто астрономические расчеты Кеплера не были решающим элементом, произведшим великую революцию в умах людей, которая привела к совер­шенно новому взгляду на вселенную, хотя им и суждено было стать основой наблюдений количественного динамического объяснения, разработанного позд­нее Ньютоном (стр. 262 и далее).

(…)

 

С. 232.

(…)

Решающим фактором, обусловившим признание нового взгляда на строе­ние неба, оказалось не какое-нибудь дальнейшее расширение астрономических вычислений, оценить которые могли лишь специалисты, но доступное всем пря­мое физическое средство, позволяющее приблизить небеса к земле настолько, что можно было более тщательно изучать Солнце, Луну и звезды; иными сло­вами, речь идет о телескопе, или подзорной трубе.

Сам телескоп не был, вероятно, научным изобретением: согласно довольно туманным сведениям, он появился в Голландии как побочный продукт произ­водства очков. Легенда гласит, что это произошло около 1600 года, когда какой-то ребенок в мастерской Липпершея посмотрел через две линзы в окно и заметил, что находящиеся снаружи предметы стали казаться ближе. Тот факт, что для изобретения телескопа не понадобилось никакого научного гения, показывает, что к тому времени оно уже давно назрело. Нужда в теле­скопе существовала всегда, по ничего вэтом направлении не делалось, поскольку это казалось несбыточной мечтой. Между тем средства создания телескопа суще­ствовали в действительности чуть ли не триста лет. Однако для случайного открытия телескопа нужна была, по-видимому, только простая количественная концентрация производства оптики, сопутствовавшая большему накоплениюбогатства в XVI веке.

Галилео Галилей

Телескопу суждено было стать величайшим научным прибором этого периода. Едва новость о телескопе дошла до профессора физики и военно-инженерного дела в Падуе Галилео Галилея (1564-1642), как он решил сде­лать себе такой же прибор, чтобы направить его на небо. Галилео уже в то время был убежденным последователем Коперника, причем он одновременно глубоко интересовался движениями маятника и связанной с этим проблемой свободного падения тел. За несколько первых ночей наблюдения неба он увидел достаточно для того, чтобы разгромить всю аристотелевскую картину этой безмолвной стихии. Ибо Луна оказалась несовершенной сферой, а покрытой морями и го­рами; планета Венера, так же как и Луна, имела фазы, в то время как планета Сатурн казалась разделенной на три планеты. И, что важнее всего, Галилей заметил, что вокруг Юпитера вращаются три звезды или луны—миниатюрная модель системы Коперника, которую каждый смотрящий в телескоп мог уви­деть собственными глазами.

(…)

 

С. 233.

(…)

Галилею удалось то, что безуспешно пытались сделать другие, а именно— сформулировать математическое описание движения тел. Эта задача должна была стать главным делом его жизни, нашедшим свое полное выражение только в опубликованных уже после его осуждения «Диалогах о двух новых науках», но намечающимся в «Диалоге о двух главнейших системах мира», кото­рому суждено было стать непосредственной причиной его столкновения с цер­ковью.

Галилео начал подвергать сомнению все общепринятые воззрения, обратившись для этого к помощи нового метода—метода эксперимента. Бросал ли он фактически тяжести с верхушки Пизанской башни или нет, неважно; мы знаем, что для проведения точных измерений падения тел он использовал в своих опытах как маятник, так и наклонную плоскость.

Это были чуть ли не самые первые эксперименты в новой науке. Они отли­чались от экспериментов схоластов XIII столетия главным образом тем, что были скорее исследовательскими, чем иллюстративными, и в еще большей степени—своим количественным характером, позволившим связать их с математической теорией. Сам Галилей занял в отношении своих собственных опы­тов какую-то промежуточную позицию. Он однажды заявил, что проводит их не для того, чтобы убедиться самому, но чтобы убедить других. Галилей был непоколебимо убежден в том, что может объяснить природу с помощью разума. В этом смысле его опыты были скорее демонстрацией, чем экспериментами. Тем не менее он проводил их в действительности, в отличие от идеальных бумажных экспериментов, затуманивающих современную физику. И, что еще важнее

 

С. 235.

получая неожиданные для себя результаты, он не отвергал их, но возвращался к исходному положению, подвергая сомнению свои собственные доказатель­ства и тем самым проявляя насущно необходимое уважение к факту, являю­щееся отличительным признаком экспериментальной науки.

Математическое объяснение экспериментов Галилея над падающими телами оказалось значительно труднее самих опытов. Нужно было уяснить, как это тело, постоянно меняющее свою скорость, может иметь в данный момент опре­деленную скорость. И действительно, Галилей начал с ошибки, предположив, что скорость падающего тела возрастает пропорционально пройденному им рас­стоянию, в то время как в действительности она зависит—позднее он сам пришел к этому выводу—непосредственно от времени, в течение которого данное тело падает. (…)

…Соединяя точный экспе­римент с математическим анализом, он решил сравнительно простую задачу свободного падения тел, показав, что в безвоздушном пространстве они описа­ли бы параболическую траекторию.

Тем самым он создал первый определенный образец методов современной физики, которые должны были получить такое исключительно успешное развитие в последующие столетия. Действительно, до самого последнего времени введенный им точный физический метод принимался как определенный основной метод науки, такой, к которому в конце концов может быть сведена всякая другая наука.

Возрождение математики

Достижение Галилея и Кеплера стало возможным потому, что они в совер­шенстве владели новой математикой,расцветшей вместе с эпохой Возрожденния. Виет (1540—1603) сделал решающий шаг, введя символику во все алгебраиче­ские доказательства путем применения буквенных обозначений для выражения как известных, так и неизвестных величин не только в алгебре, но также и в тригонометрии. Этот чисто технический прием значительно ускорил вычисления и устранил путаницу, неизбежно вносимую словесными обозначениями. Благо­даря его работе, равно как и работе Кардано (1501-1576), а также Тартальи, можно было пользоваться алгебраическими методами для решения любой за­дачи, где величины могли быть выражены цифрами. (…) Для завершения цепи доказательств Галилею необходимо было связать математику с механикой. Решение этой задачи занимало его на протяжении всей научной деятельности. Леонардо искал способов количественного подхода к механике ощупью; Галилей, обладая преимуществом лучше поставленных экспериментов и более практически применимой математики, овладел им в пол­ной мере. Он стал одним из основоположников научной техники. Другим осно­воположником был тот же Симон Стевин из Брюгге, первый выдающийся инже­нер новой Голландии, принимавший активное участие в освободительной войне. |Ему принадлежит заслуга выведения законов сложения сил и создания коли­чественной гидравлики.

(…)

 

С. 240.

(…)

К 1642 году, году смерти Галилея и рождения Ньютона, оба великих и стоивших больших трудов открытия—открытие вращения планет и крово­обращения—прочно завоевали себе место в науке. Первая теоретическая задача научной революции была решена: классическая картина мира разру­шена, хотя место ее заняли пока еще только грубые наметки новой. При этом удалось найти новые средства для понимания и покорения природы, однако лишь очень немногое из достигнутого могло быть использовано для общих практических целей. Даже телескоп явился скорее техническим, нежели науч­ным изобретением. Прежде чем плоды революции в мышлении могли сказаться в практической жизни, необходимо было, чтобы таившиеся в новой науке воз­можности дошли до сознания не только ученых, но и нового класса пред­приимчивых людей, делавших свою собственную политическую революцию,— торговцев, мореплавателей, промышленников, государственных деятелей и ран­них прогрессивных капиталистов. (…)

Пророки.БэкониДекарт

Завершение выполнения этой задачи должны были взять на себя два человека, происходивших из менее развитых в культурном отношении, но зна­чительно более активных северных стран,—Бэкон и Декарт. Эти две крупные фигуры появились па стыке средневековой и современной наук. Оба были по самой сущности своей пророками и публицистами, людьми, которые уже видели возможности познания и поставили себе целью показать их миру. Оба они были по масштабам своих знаний универсалами, несмотря на все их раз­личие в подходе к проблемам познания.

(…)

 

С. 245.

(…)

Третьей и окончательной фазы своего становления новая наука достигла во второй половине XVII столетия. С точки зрения интеллектуальной, как мы уже видели, почва для этого была подготовлена низвержением феодально-классических теорий в течение предыдущих ста лет. Хотя низвержение это сделало возможным дальнейший прогресс и укрепление науки, однако оно было не единственной и не главной причиной той вспышки активности, кото­рая менее чем за пятьдесят лет фактически создала большинство отраслей сов­ременной науки. (…)

 

С. 247.

Третья фаза научной революции соответственно представляла собой период образования первых хорошо организованных научных обществ— Лондонского королевского общества и Французской Королевской академии, поставивших перед собой задачу сосредоточить свое внимание на главных технических проблемах того времени— накаливания и гидравлики, артиллерий­ского дела и мореплавания, одновременно чуть ли не нарочито избегая общих философских дискуссий. Прогресс науки особенно стимулировали проблемы мореплавания, ибо именно при нахождении их решений в замечательном синтезе Ньютона объединялись два элемента ранней науки—механика и астро­номия. (…)

 

С. 255.

(…)

Отличительной чертой этого периода было экстенсивное исследование, охватывающее всю область природы и созданного человеком, и конструктив­ная теория в тех частях, где могли быть применены математические методы. Не было больше необходимости, как в предыдущий период, сосредоточивать все усилия на ниспровержении физики Аристотеля пли физиологии Галена. Теории Коперника, Галилея и Гарвея признавались новыми «виртуозами» почти единодушно. Однако в отличие от своих предшественников они пытались придать им более глубокий физический и философский смысл. Первой в этой области была система Декарта, подчеркивающая простое протяжение, полное и непрерывное заполнение вселенной тонкой материей, движущейся путем удара от одной частицы к другой. Это была теория о заполненности простран­ства.

(…)

 

С. 262.

(…)

Хотя все эти достижения свидетельствуют о значительном расцвете науч­ной деятельности во многих областях, основным вопросом и величайшим науч­ным триумфом XVII столетия, несомненно, явилось завершение общей си­стемы механики, способной объяснить движение звезд в рамках наблюдаемого поведения материи на земле. Здесь современники фактически раз и навсегда сводили свои счеты с древними греками. Как древние греки, так и люди XVII ве­ка придерживались одного мнения о важности изучения небес. Однако по­скольку интерес к этому вопросу со стороны последних носил скорее практи­ческий, чем философский характер, они нуждались в ответе совершенно иного порядка. Поисками такого полного и удовлетворительного по форме ответа занимался ряд математиков и-астрономов, в том числе почти все выдающиеся имена в науке того периода—Галилей, Кеплер, Декарт, Борелли, Гук, Гюй­генс, Галлей, Рен,—но все должно было привести к ясному объединению механики в «De Philosophiae natural is Principia Mathematical («Математи­ческие начала натуральной философии»— Перев.) Ньютона, где он изложил и обосновал свою теорию всемирного тяготения.

(…)

 

С. 268.

(…)

Хотя система всемирного тяготения казалась в то время, и продолжает оставаться сейчас, величайшей работой Ньютона, его влияние на науку и за ее пределами было даже еще более действенным благодаря тем методам, кото­рыми он пользовался для достижения своих результатов. Его исчисление бес­конечно малых дало универсальный способ перехода от определения изме­нений величии к определению самих величии, и наоборот. Ньютон дал мате­матический ключ, который был пригоден для решения физических проблем еще в течение 200 лет. Изложением своих законов движения, связывавших силу не с самим движением, но с изменением движения, он окончательно пор­вал со старым традиционным взглядом, утверждавшим, что для поддержания движения нужна сила, и отвел трению, делающему применение такой силы необходимым во всех действующих механизмах, лишь второстепенную роль, устранение которой было делом каждого хорошего инженера. Одним словом, Ньютон раз и навсегда установил динамический взгляд на вселенную вместо удовлетворявшего древних статического. Это преобразование, в соединении с его атомизмом, показало, что взгляды Ньютона, чего он сам не сознавал, полностью соответствовали экономическим и социальным условиям его вре­мени, когда индивидуальная инициатива, где каждый отвечает сам за себя, заменяла окостеневший иерархический порядок позднего классического и феодального периода, при котором каждый человек знал свое место.

Совершенно независимо от этих действительных достижений работа Ньютона, сама являвшаяся венцом достижений века эксперимента и вычисле­ния, создала надежный метод, который мог быть с успехом использован учеными последующих времен. В то же время она еще раз убедила как ученых, так и людей, не принадлежавших к миру науки, что вселенная управляется про­стыми математическими законами. Так, например, законы электричества и магнетизма, как мы увидим ниже (стр. 337), были построены по образцу законов Ньютона, а атомистическая теория химии явилась непосредственным продуктом его атомистических выводов.

Авторитет и влияние Ньютона

Успехи Ньютона таили в себе и соответствующие опасности для будущего. Его дарования были так велики, система его казалась столь совершенной, что все это положительно обескуражило научный прогресс в следующем веке или допустило его только в тех областях, которых Ньютон не затронул. В Англии это обстоятельство сдерживало развитие математики вплоть до сере­дины XIX века. Влияние Ньютона пережило даже его систему, и весь тот тон, который он задал науке, принимался как нечто до такой степени само собой разумеющееся, что вызванные им жесткие ограничения, вытекавшие в значительной степени из его теологических предубеждений, не были осознаны до эпохи Эйнштейна, да даже и сейчас осознаны еще не полностью.

Как это ни парадоксально, но при всем его желании свести философию к ее математическому выражению наиболее непосредственное влияние идеи Ньютона оказали в области экономики и политики. Найдя свое преломление

 

С. 269.

в философии друга Ньютона—Локка и его последователя—Юма, они создали общее чувство скептицизма по отношению к авторитету и веру в laisser-faire, которые должны были ослабить престиж религии и уважение к божественно установленному общественному порядку. Непосредственно через Вольтера, который первым ознакомил французов с работой Ньютона, они должны были способствовать «просвещению» и тем самым—идеям французской революции. Они и поныне продолжают оставаться философской базой буржуазного либе­рализма.

(…)

Оглядываясь назад, на эпическое развитие новой науки в XV, XVI и XVII веках, нам с наших позиций сейчас легче увидеть, почему рождение науки произошло именно в данное время и именно в данном месте. Мы можем увидеть, как оно непосредственно шло за широким возрождением торговли и промышленности, знаменовавшим подъем буржуазии в XV и XVI веках и ее политическую победу в Англии и Голландии в XVII веке. Рождение науки следует сразу же за рождением капитализма. Тот самый дух, который разрушил застывшие формы феодализма и церкви, порвал также и с еще более старой, рабовладельческой, консервативной традицией классического мира. В науке, так же как и в политике, разрыв с традицией означал освобождение человече­ской изобретательности и проникновение ее в скрытые от нее до тех пор области. Ни одна часть вселенной не была слишком далекой, никакое ремесло не было слишком низким для интересов новых ученых.

Единство науки XVII века

И все же, несмотря на все разнообразие областей исследования, наука XVII века имела определяющее ее единство, опиравшееся на троякую основу: единство лиц, идей и применения. Прежде всего, ученый XVII столетия был в состоянии охватить все отрасли известной в то время науки и создать в них оригинальные труды. Ньютон был не только математиком, астрономом, опти­ком и механиком, но и в течение ряда лет занимался химией; хотя он опублико­вал лишь немного работ в этой области, однако, повидимому, понимал ее гораздо более глубоко, чем кто-либо другой из ученых того времени. Гук, не будучи выдающимся математиком, работал, однако, как мы уже видели, во всех этих областях, равно как и в области физиологии, и является одним из пионеров микроскопии. В самом центре научного движения находился и Рен, которого мы знаем как архитектора. В результате такой универсальности ученые или «виртуозы» XVII столетия могли составить значительно более единообразную картину областей науки, чем это удавалось сделать в последующие времена.

Математическая философия

Во-вторых, определяющее единство науки порождалось руководящей идеей и методом работы, который являлся, по существу, математическим и основывался на математике, выведенной непосредственно из греческой науки, но включавшей в себя также и достижения арабов, индийцев и, возможно, китайцев. Однако эта направленность имела и свои отрицательные стороны; следствием такого преобладающего влияния математики явилось существенное, хотя и неосознанное, ограничение сферы деятельности пауки XVII века. Воз­никла тенденция вообще обходить те области опыта, которые в то время не могли быть сведены к математике, и выражать математически, с несколько комичными результатами, даже те области, которые никакого отношения к математике не имели. Так, например, один из последователей Гарвея пытался объяснить действие различных желез тела относительной инерцией их частиц, зависевшей от того, под каким углом были направлены их протоки. Особенно

 

С. 270.

любопытный случай произошел в области общественных наук, когда Спиноза (1632-1677), самый замечательный из всех философов XVII века, попытался свести к математическим принципам этику. Именно в результате преимуще­ственного акцентирования математики ученые XVII века достигли больших успехов только в тех областях науки, которыми до них занимались уже гре­ки, таких, как механика и астрономия, и почти совсем не продвинули вперед химии и биологии.