Творцы промышленной революции

Сама промышленная революция в начальных стадиях своего развития не являлась плодом каких-либо достижений науки; творцами ее были ремеслен­ники-изобретатели, чей успех обусловливался исключительно благоприятными экономическими условиями. Фактически главные события в развитии текстиль­ной промышленности произошли без применения каких-либо радикально новых

 

С. 292.

научных положений. Подлинное значение этих событий заключалось в том, что они свидетельствовали о вступлении в действие нового фактора. Рабочий с его небольшим накопленным или полученным в долг капиталом впервые предъ­являл свои права на преобразование и направление процессов производства в «подлинно революционном духе», как говорил Маркс, в противополож­ность простому господству купца над производством мелких ремесленников посредством постепенного их вытеснения (putting-out system).

Энергия пара

Тем не менее без паровой машины и буквально безграничных возможностей даваемой ею энергии революция, быть может, ограничилась бы ускорением перемещения текстильной промышленности в такие хорошо обводненные райо­ны» как Ланкашир и Вест-Райдинг в Йоркшире, и достижения ее не пошли бы далее аналогичных технических достижений Китая за много столетий до этого. Именно использование паровой машины в качестве источника энергии для тек­стильной промышленности объединило две вначале изолированно развивавшие­ся отрасли—тяжелую и легкую промышленность—и создало тот современный промышленный комплекс, который должен был распространиться из места своего зарождения, Англии, по всему миру. Сейчас паровая машина, как будет показано ниже (стр. 322 и далее), представляет собой по преимуществу созна­тельное применение научной мысли на практике, и в этом смысле наука сыгра­ла в этой революции важную роль.

В свою очередь сама промышленная революция должна была дать стимул и оказать поддержку новому подъему научной деятельности. Такой подъем был даже еще теснее связан с проблемами, поднятыми промышленностью, чем это имело место в XVII веке. Не только в Англии, Шотландии и Франции, но, по мере приближения к концу XVII века, также и в России, Италии и Германии движение за сознательное использование науки «для улучшения ремесел и ма­нуфактур» распространилось среди только что поднявшейся буржуазии и поль­зовалось благосклонностью даже в среде аристократии и просвещенных деспо­тов, подобных Екатерине Великой и австрийскому императору Иосифу II. Однако в XVIII веке интерес к науке имел иной характер, чем в предшествовав­шем веке; он был более тесно связан с достижениями в области производства и имел революционную окраску.

(…)

 

С. 301.

(…)

Семьдесят лет—с 1760 по1830 год, и в особенности тридцать лет—с 1770 по 1800 год, явились периодом решающего поворота в мировой истории. Они знаменуют первую практическую реализацию новых возможностей машин в рамках новой, капиталистической производительной промышленности. Сто­ило только стать на этот путь, как огромный размах прогресса промышленности и науки XIX столетия стал неизбежным. Новая система была настолько дей­ственнее и настолько дешевле старой, что никакая серьезная конкуренция с ней была уже невозможна. Не могло быть также и никакого поворота назад. Рано или поздно должен был измениться весь уклад, жизни каждого человека во всем мире. Этот критический переход явился кульминационным пунктом тех преобразований в технике и экономике, которые, как это было показано, достигли наивысшей точки в Англии, в области техники, около 1760 года, а во Франции, в области экономики и политики,—тридцатью годами позже. Осуществить эти преобразования было нелегко; и не случайно, что период этот был эпохой беспримерных в истории революций и войн.

В науке преобразования XVIII века носили также революционный харак­тер, причем выражение «революция в пневматике» относится только к одно­му из аспектов этих преобразований. Хотя в традиционных трудах по истории науки они и трактуются только как придаток к отказу Коперника—Галилея— Ньютона от античной науки, это критерий лишь того, до какой степени сами историки все еще находятся под гипнозом классической традиции. XVII век разрешил поставленные древнегреческой наукой проблемы с помощью новых математических и экспериментальных методов. Ученые XVIII века должны были

 

С. 302.

решать этими методами такие проблемы, о которых древние греки никогда даже и не задумывались. Но они должны были сделать больше того; им пред­стояло прочно ввести науку в производственный механизм в качестве его нераз­дельной составной части. Применение силовых установок, химии и электричест­ва отныне должно было сделать науку совершенно необходимой для промышлен­ности. Первый шаг к этому был сделан в XVII веке, когда достижения в области астрономии поставили науку па службу мореплаванию. И все же она в значи­тельной степени продолжала оставаться тем, чем стала в классические време­на,—некоей скрытой частью системы верований, воздвигнутой в интересах пра­вящих классов. Иными словами, это была часть идеологической надстройки. По сути дела, наука ничего не дала промышленности. На заре же XIX века она должна была, не теряя своего академического характера, стать одним из глав­ных элементов производительных сил человечества. Это, как мы увидим далее, должно было стать постоянной и неизменно растущей в своем значении харак­терной ее чертой, которой суждено было пережить социальные формы капи­тализма, содействовавшего ее зарождению.

В области идей век революций дал очень мало такого, что можно было бы сравнить с научными открытиями или техническими изобретениями этого пе­риода. Для того чтобы переварить в голове события и преобразования, быстро следовавшие одни за другими на протяжении периода с 1760 по 1830 год, тре­бовалось время. В области мышления эпоха эта находится на грани двух пе­риодов Идеи, вдохновившие революцию, были идеями французских философов— Вольтера и Руссо. Они были наследием Ньютона и Локка, основанным на эмо­циональной вере в человека и в возможность его совершенствования посред­ством свободных учреждений и просвещения, стоит только порвать те узы, которыми связали его церковь и корона. Отзвук этих идей в Германии можно было найти в глубокомысленных размышлениях Канта (1724-1804), пытавшегося объединить в единую систему достижения науки и внутренний свет разума.

Идеи, которые должны были зародиться в XIX веке, были основаны на тяжком опыте промышленной революции и отказе людей, которым принадлежа­ла культура и собственность, слишком буквально применять лозунги свободы, равенства и братства. Попытка применить социальную философию Просвеще­ния во французской революции обнаружила ее серьезные недостатки. В частности, она показала, как мало новые идеи касались жизни крестьян и бедных рабочих, составлявших основную массу населения. Именно они— народ —придали революции ее силу, однако, когда ее непосредственная цель— ликвидация ограничений, налагавшихся феодализмом на частное предприни­мательство,—была достигнута, тот же самый народ стал чернью, угрозой, постоянно висевшей над обладателями собственности, столпами общества. Наука, просвещение, либеральная теология, некогда бывшие в моде, стали те­перь считаться опасными мыслями. Непосредственный переход этот можно на­глядно увидеть, сравнив оптимизм Годвина (1756-1836) с суровой и безнадеж­ной картиной человеческого существования, нарисованной Мальтусом (1766-1834) (стр. 553).

Значительный прогресс идей явился прямым следствием великих преобра­зований этого времени. Это было признание наличия исторического и непрелож­ного элемента в человеческих делах. В соответствии с официальной—ньютонов­ской—либеральной точкой зрения считалось, что естественные законы, которые были перенесены с солнечной системы на жизнь человека и на человеческое общество, установлены на вечные времена. Нужно было лишь открыть, что представляли собой эти законы, и раз навсегда привести промышленность, сельское хозяйство и общество в соответствие с ними. (…)

 

С. 303.

(…)

Если в XVIII веке любознательные и дальновидные люди стали осознавать приближение машинной промышленности, то в середине XIX века последствия ее введения не могли пройти незамеченными для большинства даже ненаблю­дательных людей во всех уголках земного шара. Посредством простого увели­чения размаха и расширения сферы применения более ранних изобретений было осуществлено полное преобразование жизни десятков миллионов людей, жив­ших в новых промышленных странах. Быстро вырастали новые крупные горо­да, заселенные столь же быстро растущим населением. Наряду с ростом про­мышленности развивались и совершенно новые средства транспорта: железные дороги, связавшие между собой промышленные центры, и пароходы, собирав­шие и доставлявшие им сырье и развозившие во все концы земли их продукцию. Поистине, там, где XVIII век нашел ключ к производству, XIX веку суждено было дать ключ к средствам связи. Никогда еще ни одно подобное изменение в жизни людей не происходило с такой основательностью и быстротой. Повсю­ду, куда распространился индустриализм, уничтожались старые феодальные общественные отношения. Основная масса населения превратилась в наемных рабочих. Вся экономическая и политическая инициатива принадлежала ново­му классу капиталистических предпринимателей. Даже в области государ­ственного устройства остатки феодальной реакции были легко сметены успехом революции 1830 года во Франции и реформой избирательной системы 1832 года в Англии, и государство, по выражению Маркса, стало представлять собой «... только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии». Не было больше такой необходимости в охране привилегии с помощью законо­дательства; с того момента, как собственность была ограждена, сама экономи­ческая система должна была позаботиться о том, чтобы каждый получил ров­но столько, сколько он стоил.

Никогда еще богатство не собиралось с такой легкостью; нищета никогда еще не была столь широко распространенной и неогражденной никакими со­циальными законами. Новые успехи техники несли с собой дым, копоть, неряш­ливость и уродство, какие не могла бы породить ни одна из прежних циви­лизаций. Именно в этой обстановке наука приближалась к своему нынешнему уровню активности и значимости. Действительно, как мы видели, она уже до начала XIX века была необходимым помощником в организации работы новых отраслей промышленности, и по мере того как этот век близился к концу, круг ее услуг промышленности непрестанно возрастал. Она значительно выросла и в процессе этого роста неизбежно начала испытывать прямое влияние господствующих социальных сил капитализма.

(…)

 

С. 304.

Появление инженеров

И железные дороги, и пароходы явились непосредственным продуктом дея­тельности новой профессии—инженеров-механиков и оказались возможными благодаря наличию дешевого железа, которое выплавлялось теперь с помощью каменного угля в масштабах, во много раз превышавших прежние. Возникно­вение нового типа инженера представляло собой новое социальное явление.

 

С. 305.

 

(…) Практическое применение науки в середине XIX века развивалось настолько быстрее, чем сама наука, что организация этого применения и его дальнейшее расширение стали делом практиков. Эти последние в большинстве своем (только самые выдающиеся из них, подобно Ричарду Тревитику (1771-1833), Джорджу Стефенсону и И. К. Брюнелю(1806-1859), представляли собой исключение) приступили к решению этой задачи так же, как это делали их предшественники,—путем проб и ошибок, и дополнили революционные новшества, непосредственно исходившие от науки, своими эво­люционными техническими усовершенствованиями. Таким образом, поршневая паровая машина, несмотря на почти 200-летний путь усовершенствований, является в принципе той же машиной, которая в 1785 году вышла из мастерских Болтона и Уатта.

Железные дороги и пароход

Первоначально железные дороги были продуктом каменноугольной про­мышленности. Попытка поставить машину на колеса, чтобы превратить ее в па­ровоз, представлявшая собой новшество величайшего значения, была предпри­нята также и на шахтах (стр. 325). В 30-х и40-х годах XIX века в Англии на­ступила эпоха железных дорог, которые покрыли страну своей сетью; на про­тяжении всего столетия это новшество распространялось на остальную часть мира, что привело к огромному расширению старого, гражданского машино­строения, продолжившего традиции таких строителей каналов, дорог и мостов XVIII века, как Макадам и Рении. (…)

Телеграф

Усовершенствования в области транспорта, как результат изобретения железных дорог и парохода, явились стимулом для поисков возможностей быстрой связи. Потребность в быстрой передаче известий, как об этом свидетель­ствует множество сигнальных вышек, была стара как мир; однако, если не считать магии или телепатии, было очень мало средств для ее осуществления, и исключение представляли лишь сигналы тревоги. Даже потребности войны не породили чего-нибудь более искусного, чем релейный семафорный телеграф. И тем не менее такие средства имелись под рукой уже в течение некоторого времени. Уже в 1737 году электричество применялось для передачи сообщений на расстояние в несколько миль, однако использование статического элек­тричества было и затруднительным и ненадежным. Именно совпадение появле­ния железных дорог с открытием Эрстедом влияния электрических токов на компас дало искомый дешевый и верный метод как раз тогда, когда потреб­ность в нем достигла максимума, и обеспечило успешное изобретение электро­магнитного телеграфа.
(…)

 

С. 306.

(…)

К50-м годам XIX века наука уже приносила дивиденды. Развивалась но­вая химическая промышленность, основанная главным образом на потребности растущей текстильной промышленности в соде и серной кислоте, а открытие анилиновых красок обеспечило будущее органической химии. Были сделаны первые шаги в направлении использования науки, в частности химии, для усо­вершенствования сельского хозяйства путем применения искусственных удоб­рений (стр. 367).

Биология также начинала находить себе новое применение за пределами традиционной области сельского хозяйства. Химик Пастер (1822-1895) изыскивал способы усовершенствования производства пива и вина и пред­принял свое первое успешное наступление на болезни не человека, а, что было весьма характерным, на заболевание ценного в экономическом отношении шелковичного червя (стр. 363).

Здесь впервые появилась возможность осуществления научного, в отличие от традиционного, контроля над жизненными процессами. Даже медицина на­чинала идти в ногу со временем и вынуждена была, довольно неохотно, принять от новой химической промышленности такие ее дары, как анестезирующие сред­ства. Фактически из-за экономики нищеты, перенаселенности и политики Iaisser-faire вообще здоровье населения промышленных стран было сейчас, по-видимому, хуже, чем в любой другой период их истории. Катастрофические эпидемии восточной холеры, занесенной сюда в связи с новыми возможностями транспорта, не прекращались до тех пор, пока сама интенсивность этих эпи­демий и та угроза, которую они несли с собой средней буржуазии, не привели к осознанию необходимости оздоровительных мер и не ограничили до извест­ной степени произвола хозяев трущоб (стр. 365).

Организация науки

Возможности как для практики, так и для преподавания науки ни в коей степени не соответствовали той функции, которую она уже выполняла в эко­номической жизни. Это было особенно справедливо в отношении Англии, где наука находила себе наиболее широкое поле применения. К 1830 году груп­па молодых английских ученых под руководством Чарлза Бэббеджа (1792-1871) подняла голос протеста прежде всего против неспособности как прави­тельства, так и его представителя в науке—Королевского общества откликать­ся на новые запросы. (…)

 

С. 307.

Наука в университетах

Именно в этот период середины XIX века была сломлена оппозиция науке со стороны английских и французских университетов, существовавшая на протяжении свыше 200 лет. В Англии это произошло частично путем создания

 

С. 308.

новых колледжей, позднее превратившихся—в Лондоне и в промышленных городах—в университеты, частично же путем создания новых факультетов в уже существовавших университетах. Если в начале XIX века многие, «если не большинство, крупные ученые в Англии вырастали из среды любителей науки или же начинали свою деятельность в качестве учеников или подма­стерьев, как это было с Дэви и Фарадеем, к середине этого века тип универси­тетского профессора, уже хорошо известный на континенте,становится харак­терным типом ученого и в Англии. Знаменитая выставка 1851 года явилась символом единства науки, изобретательства и мануфактуры, причем известная доля полученных от нее доходов пошла на основание нового научно-педагогиче­ского центра—Королевского научного колледжа в Саут-Кенсингтоне. Во Фран­ции решающий шаг в этом направлении был сделан значительно раньше, когда были учреждены Политехническая и Высшая нормальная школы (стр. 288).

Руководящую роль во внедрении науки в повседневную жизнь универси­тетов взяла на себя в первую очередь Германия. Действительно, университеты Германии начали реорганизовываться еще в эпоху просвещения, в XVIII веке. Во главе этого движения встал Геттингенский университет, основанный в 1736 году Георгом II в своих ганноверских владениях. Начиная с 30-х годов XIX ве­ка университеты различных германских государств соперничали друг с другом в создании научных кафедр, а также, хотя и медленнее,—и учебных лаборато­рий, прототипом для которых служила лаборатория Либиха в Гессене. Герма­ния поздно присоединилась к научному движению; ее правящий класс отли­чался большей дисциплиной и меньшей самостоятельностью, чем это имело ме­сто во Франции и Англии. Однако он был в состоянии компенсировать в форме организации то, чего ему не хватало в смысле индивидуальной инициативы. К середине XIX века и во все возраставшей степени позднее Германия начала готовить опытных ученых, а также учебники и аппаратуру для удовлетворения потребностей, далеко выходивших за пределы ее границ.

Результатом всех этих изменений явился огромный рост масштабов и пре­стижа научной работы. Работа эта постепенно приобретала все более официаль­ную организацию, и занятие ею превратилось в профессию, подобную более старым профессиям юриста и медика. В ходе такого процесса, однако, эта про­фессия в значительной степени потеряла свою прежнюю независимость, свой статус любительства. Не столько наука преобразовывала университеты, сколь­ко университеты преобразовывали науку. Ученый все меньше представлял собой борца против традиционного авторитета и мечтателя и все больше превра­щался в «мужа науки», передававшего великую традицию. В частности, ученые Германии, которые сначала присоединились к либеральному движению, стали после поражения 1848 года наиболее стойкими сторонниками официаль­ной государственной машины.

(…)

 

С. 309.

(…)

Прогресс науки в середине XIX столетия охватил столь широкий фронт, что на протяжении нескольких страниц можно осветить лишь главные ее дости­жения. Физика, химия и биология—всеэти науки развивались и разветвлялисьна отдельные отрасли. Проводилась огромная исследовательская работа вовсех областях естествознания и техники—такая, о которой мечтал, но которой не мог вести Бэкон. Работа эта осуществлялась людьми, уже овладевшими ис­кусством наблюдения, эксперимента и вычисления, завещанным человечеству XVII и XVIII столетиями. Все ранее развившиеся отрасли знания продолжали углублять свои исследования и находить новое применение в практике.

Триумф химии

Химию справедливо можно назвать наукой XIX столетия. Это положение объясняется в основном тем, что именно она была той наукой, которая сыграла столь важную вспомогательную роль в текстильной промышленности—про­мышленности, которой принадлежало ведущее место на протяжении всего столетия. Как будет сказано ниже (стр. 344 и далее), химия выросла на проч­ной основе революционного утверждения атомистической теории и быстро ока­залась способной заниматься всеми видами веществ. Здесь важно отметить, что с течением времени химия стала окрашивать, как в буквальном, так и в пе­реносном смысле, всю продукцию промышленности. Новые дешевые синтетиче­ские материалы—примеси, духи, краски, получаемые в большей своей части из каменноугольной смолы,—заменяли соответствующие естественные продукты, которые были слишком дорогими и редкими, чтобы удовлетворить спрос новых рынков. Именно в этот переходный период центр исследовательской работы в области химии переместился из места ее зарождения в XVIII веке—Англии через Францию, где она была кодифицирована и расширена, в Германию, явив­шуюся первой страной, осуществившей на практике все многообразие воз-

 

С. 310.

можности применения химии. Роковые последствия этого перехода должны были проявиться в следующем столетии.

Сохранение энергии

На фоне этого действенного прогресса науки, старой и новой, два крупных теоретических обобщения выступают как главный вклад XIX века в науку. Одним из них, в области физики, была теория сохранения энергии; другим, вобласти биологии,—теория эволюции. Первая, как мы увидим (стр. 328), является плодом осознания целой плеядой ученых, от Карно до Гельмгольца, всей важности взаимопревращаемости различных форм энергии как кос­мического закона. В действительности идея эта возникла как результат изуче­ния превращения энергии угля в силу, что нашло свое практическое воплоще­ние в паровой машине еще на заре промышленной революции. Постепенно эта мысль принимала все более отчетливо выраженную математическую форму и вы­росла в науку— термодинамику, первый закон которой—закон сохранения энер­гии—связан со вторым ее законом, определяющим ограниченность запасов энер­гии в природе. Характерно для того времени, что второй закон был открыт Сади Карно еще в 1824 году, ибо именно этот, а не первый закон определяет ко­личество работы, которая может быть получена машиной данного типа из каж­дой тонны угля. Этот коэффициент полезного действия машин редко превышал в то время пять процентов.

(…)

 

С. 312.

(…)

Уже к концу 60-х годов первая, простая и оптимистическая фаза развития раннего капитализма начинала приходить к концу. Глубокий кризис, начавший­ся в 70-х годах XIX века, ознаменовал переход от эпохи фритредерского капи­тализма, с Англией в качестве промышленной мастерской мира, к новому, имев­шему более широкий базис финансовому капиталу, когда Франция, Германия и Соединенные Штаты выдвинулись на передний план благодаря протектированным рынкам. Мощные производительные силы, высвобожденные промышленной революцией, начали к этому времени ставить перед владельцами предприятий проблему неизменно возраставших излишков продукции. В условиях капита­лизма излишки эти не могли быть возвращены тому, кто их произвел, то есть рабочим. Когда такие излишки накапливались внутри страны, это вело к еще большему перепроизводству и к лихорадочным поискам во всем мире новых рынков сбыта, которые скоро оказывались заполненными. Результатом такого положения явились колониальная экспансия, мелкие войны и подготовка к вой­нам больших масштабов, которые должны были произойти в следующем веке.

(…)

Мы также впервые видим массовое применение науки в целях войны:появляются подводные лодки, торпеды, бризантные взрывчатые вещества и крупнокалиберные орудия, знаменующие начало механизации военного дела. Важнейшими характерными событиями XIX века в промышленности явились создание дешевой стали и начало использования электрической энергии. Этот период ознаменовался также применением двигателя внутреннего сгорания, который должен был революционизировать транспорт следующего столетия. Не менее важными по своему конечному значению были первые успехи научной медицины в снижении нормы заболеваний инфекционными болезнями и в созда­нии средств, позволяющих человеку осваивать тропические районы.

(…)

 

С. 317.

(…)

Более широкое использование науки и ученых вызвало потребность в рас­ширении подготовки научных кадров и в дальнейшей организации науки. Един­ственным организационным новшеством явилось возникновение промышленной исследовательской лаборатории, которая почти незаметно выросла из мастер­ской или частной испытательской лаборатории изобретателя, превратившегося в дельца, подобно Сименсу или Эдисону. Однако одновременно росли также и университетские лаборатории благодаря именно тому факту, что новые воз­можности применения науки означали новые возможности заработка и привле­кали к себе все больше и больше студентов. Таким образом, несмотря на все уверения в бескорыстии, академическая наука этого периода в конечном счете зависела от успехов науки в промышленности. Тем не менее науке была в боль­шинстве случаев предоставлена возможность пользоваться значительной сво­бодой при условии уважения ею традиционных границ в области политики и религии.

(…)

 

С. 318.

(…)

Конец XIX века, как и его начало, ознаменовался реакцией в области фи­лософии, стремившейся строго ограничить поле деятельности и значение науки. Однако в то время как реакция ранних лет была направлена на противодействие влиянию французской революции, позднейшая реакция была продиктована тревожным осознанием неизбежности грядущей социалистической революция. Несмотря на огромные новые богатства, производившиеся промышленностью, деятельность которой принимала все более научный характер, создавалось впе­чатление, что напряжение в общественной жизни скорее усиливалось, чем уменьшалось; в рядах культурной интеллигенции, несомненно, наблюдалось чувство опустошенности и обреченности, своего рода чувство fin de siecle, только слишком хорошо обоснованное. Марксистский социализм, особенно в Европе, казалось, предлагал промышленным рабочим многообещающую альтернати­ву. Поэтому именно здесь развитие философии было наиболее непосредственно затронуто всеми этими проблемами, однако и Англия и Америка при всем их традиционном безразличии к философии не оставались в стороне от их влия­ния.

Наблюдался поворот назад от туманного и оптимистичного материализма середины века к неопозитивизму Маха (1838-1916) и Оствальда (1853-1932), которые под предлогом очистки науки от ненужных умственных построений устранили материю и заменили ее комплексами ощущений или удобных фикций. Это и другие подобные философские течения, такие, как «elan vital» Бергсона (1859-1941) и прагматизм Уильяма Джемса (1842-1910), были направлены на то, чтобы удалить из науки революционное жало, высмеять всякую мысль о том, что наука могла бы быть использована для достижения каких-либо серьезных улучшений в судьбе человека, и сделать ее приемлемой для официаль­ной религии и государства (стр. 569 и далее).

Эти философские течения, несомненно, были только симптомами поглоще­ния науки машиной капитализма, как следствие растущей ее технической необ­ходимости. Поворот ученых в сторону чистой науки и отход их от социальной ответственности был облегчен усилением притока пожертвований, позволявших большую специализацию, а также тонко продуманным распределением почестей и покровительства. Самый рост числа ученых также усиливал эту тенденцию приспособиться к обстановке и уклониться от ответственности. К концу века независимые ученые составляли незначительное меньшинство. Большинство-получало свое жалование от университетов или правительства и более чем ког­да-либо усвоило образ мыслей правящего класса.

Трудно сказать, насколько эти приспособленческие тенденции задержали развитие науки, так как в современной истории огромный рост масштабов самой науки перевесил их влияние. Однако тот факт, что такое тормозящее влияние действительно имело место, по-видимому, подтверждается всеми подробны-

 

С. 319.

ми исследованиями прогресса определенных научных отраслей. Дело заклю­чалось не столько в том,-что некоторые явления были оставлены без внимания, и не в том, что когда они наблюдались, то из них не делалось выводов, казавших­ся очевидными, хотя это, безусловно, случалось не раз и не два; скорее дело было в том, что в социальной системе конца XIX века не было подлинного чувства направлении или идеи о взаимозависимости различных областей дея­тельности. Если бы такое направление имелось, то многие из тех великих от­крытий, которые должны были быть сделаны в конце XIX века, могли бы про­изойти па два, если не больше десятка лет раньше. Усилий, растраченных на бесплодное рафинирование старых теорий, было более чем достаточно для соз­дания новых теорий. Можно сказать, что подобная идея была чуждой науке того времени,—некоторые говорят, что так это обстоит и сейчас,—однако не мо­жет быть сомнения в том, что всесторонний и организованный научный порыв великих периодов, таких, как середина XVII и конец XVIII веков и даже сере­дина XIX века, по-видимому, исчез. И только в беспокойный период XX века он снова должен был проявиться со всей силой.

 

 

ВОПРОСЫ

1. Назовите все факторы, влияющие на развитие науки (по Берналу).

2. Как повлиял экономический фактор на появление феномена научной революции?

3. Какие этапы научной и промышленной революции выделяет Бернал?

4. Как соотносятся промышленная и научная революция?

5. Эпоха Ренессанса стала одновременно и эпохой разрушения, и эпохой прогресса. Как это возможно?

6. Какое значение для науки имеет появление нового класса – буржуазии?

7. Перечислите все социальные институты, влияющие на науку (по Берналу).

8. Оцените значение следующих событий:

a. Изобретение телескопа;

b. Теория эволюции;

c. Математическая философия И. Ньютона.

9. Выделите основные закономерности развития науки по Берналу

10.  Дайте определение понятию «научно-техническая революция».

11.  В чем особенности методологического подхода Дж. Бернала к истории науки?

 

А. КОЙРЕ

ГИПОТЕЗА И ЭКСПЕРИМЕНТ

У НЬЮТОНА [i]

(Текст обработан кфн, доц. Кафедры онтологии и теории познания А.А. Карташевой)

КОЙРЕ Александр (фр. Koyré Alexandre) –один из крупнейших историков и философов науки. Родился 29 августа 1892 г. в Таганроге. Получал образование в Гёттингене, где слушал курс Э. Гуссерля по философии. Завершил свое образование в Париже. После Второй мировой войны возглавил французский Центр исследований по истории науки и техники.

С 30-х гг. XXв. Койре называют лидером интерналистского направления в истории науки.Возражая против позитивистского толкования истории науки, Койре полагал, что наука развивается с опорой на имманентные законы развития человеческого духа,а также на философские концепции. При этом Койре отбрасывает идею кумулятивного развития науки.

Так, с позиций интернализма, открытия Коперника в астрономии были вызваны стремлением упростить сложную теорию Птолемея. Кроме того, данные открытия были обусловлены культурным климатом эпохи.

Койре подчеркивает роль экспериментирования (как искусства задавать вопросы природе) в научной революции XVI-XVIIвв. Он полагает, что классическая наука стала возможна благодаря математизации физики и исчезновению античного представления о Космосе.

Койре умер 28 апреля 1964 г. в Париже. Его именем названа медаль «За выдающиеся научные работы по истории науки», которая ежегодно вручается Международной академией истории науки.

 

Избранные научные труды:

1. Койре А. Очерки истории философской мысли: О влиянии философских концепций на развитие научных теорий / пер. с фр. Я. А. Ляткера, общ. ред., авт. предисл. А. П. Юшкевич, авт. послесл. В. С. Черняк. М.: Прогресс, 1985. 286 с.

2. Койре А. От замкнутого мира к бесконечной вселенной / пер. с англ. К. Голубович, О. Зайцева, В. Стрелков. М.: Логос, 2001. 288 с.

3. Койре А. Философия и национальная проблема в России начала XIX века / пер. с фр. А. М. Руткевича. М.: Модест Колеров, 2003. 304 с.