Мастера русского стихотворного перевода. В 2-х томах – 2

 

 

Мастера русского стихотворного перевода

Книга вторая

 

СТИХОТВОРЕНИЯ

 

Д. Л. Михаловский

 

Генри Лонгфелло

 

 

Сон невольника

 

У нивы рисовой он спал,

С серпом своим в руке;

Раскрыта грудь его была,

И волосы в песке;

И видел, сквозь неясный сон,

Родную землю он.

 

Привольно там свои валы

Могучий Нигр катил,

А он, по‑прежнему, царем

Под пальмами ходил.

И караваны по горам,

Звеня, спускались там.

 

И видел он свою жену,

Своих детей опять:

Они бросалися к нему,

Чтобы его обнять;

И слезы у него со щек

Скатились на песок.

 

А вот – он мчится на коне,

Там, у реки родной,

И повод сделан у него

Из цепи золотой,

PI меч его стучит, звеня,

О бок его коня.

Вот гуси красные летят:

Следит он их полет

С утра до ночи, средь равнин,

Где тамаринд растет,

До хижин кафров и до стран,

Где виден океан.

 

Он слышал ночью вой гиен

И льва могучий рев,

В глухой реке гиппопотам

Шумел меж тростников;

Всё это в грезах пронеслось

И в чудный гул слилось.

 

Свободе пели гимн леса

Его родимых стран,

И резво мчался и шумел

Пустынный ураган.

И, вздрогнув, улыбнулся он

При звуках тех, сквозь сон.

 

Его уже не мучил зной,

Хлыста он не слыхал:

Навеки дух его свои

Оковы разорвал,

И умер он средь сладких грез,

Без ропота и слез.

 

<1861>

 

Фрэнсис Брет Гарт

 

 

Рейнские легенды

 

Место: замок на вершине,

Обвиваемый плющом,

Стен громадная твердыня,

Из камней, покрытых мхом;

Флаг над башнею с зубцами,

И темница с вышины

Смотрит в бездну, над струями

Мрачно блещущей волны, –

Терем нежного созданья

И разбойничий приют,

Где любовь, и злодеянье,

И насилие живут.

 

Лица: смелый кровопийца,

Презирающий закон,

Бигамист, отцеубийца,

В сталь закованный барон;

И томимая тоскою

Соблазненная краса,

Устремившая с мольбою

Слезный взор свой в небеса;

Воин, в битвах закаленный,

Менестрель, монах, солдат,

И пустынник изнуренный,

И откормленный аббат.

 

Факты: буйные потехи,

Безобразные пиры,

И тяжелые доспехи,

Пытки, плахи и костры;

И предсмертные мученья,

И секиры палачей,

Подземелья, привиденья

И зловещий звук цепей;

Клещи, дыбы и распятья,

В полночь колокола звон,

И молитвы, и проклятья,

И несчастной жертвы стон;

И глухой вассалов ропот,

Сёла в пламени, в крови,

И под липой страстный шепот,

Клятвы нежные любви;

Придорожные герои,

Ограбление купцов,

И убийства, и разбои

Благородных удальцов.

 

Вот вам рейнские сказанья!

Вы найдете в них всегда

Все возможные деянья,

Кроме честного труда.

Провиденье охраняет

Знатных рыцарей и дам,

А холопов присуждает

К скорби, гнету и слезам.

Сильным – блеск и ликованье,

Слабым – бедность и печаль:

Вот вам рейнские сказанья,

Их всегдашняя мораль!

 

<1896>

 

Шарль Бодлер

 

 

Сумерки

 

О скорбь моя, уймись, – не будь такой безумной;

Ты вечера ждала – смотри, он настает,

И, сумраком своим окутав город шумный,

Одним приносит мир, другим же тьму забот.

 

Безумные спешат на голос наслажденья:

Пусть этот злой палач их мучит без конца

И сеет семена для жатвы угрызенья,

Вливая сладкий яд в их слабые сердца.

 

Но ты уйди от них в спокойствие природы;

Смотри на небеса, в немую эту даль:

Оттоль глядят на нас исчезнувшие годы

И улыбается минувшая печаль.

 

Взгляни, как солнца луч под аркой догорает;

В последний раз сверкнул он искрой золотой,

И звездный свой покров по небу расстилает

Ночь тихая, идя неслышною стопой…

 

<1896>

 

 

Н. А. Добролюбов

 

Генрих Гейне

 

 

417.

 

Бог весть, где она сокрылась,

Сумасбродная моя!

С сердцем рыскал, в дождь и слякоть,

Всюду пó городу я.

 

Все трактиры я обегал

За беглянкою моей

И расспрашивал напрасно

Грубых кельнеров о ней.

 

Вдруг я вижу – мне кивает

С звонким смехом из окна.

Мог ли знать я, что попала

Во дворец такой она!..

 

1857

 

418.

 

От нас выступают гусары,

Я слышу их музыки звук,

И с розовым пышным букетом

К тебе прихожу я, мой друг.

 

Тут дикое было хозяйство, –

Толпа и погром боевой…

И даже, мой друг, в твоем сердце

Большой был военный постой.

 

<1857>

 

419.

 

Пусть на землю снег валится,

Вихрь крутит и буря злится,

Пусть стучит ко мне в окно…

Нужды нет… мне всё равно:

Образ милой надо мною

Веет тихою весною…

 

1857

 

420.

 

Поутру встаю я с мыслью:

Если б милая пришла!

Ввечеру ложусь с досадой:

Нет, и нынче не была!

 

И в ночи с моей тоскою

Я без сна лежу,

И в мечтах, как полусонный.

Целый день брожу.

 

1857

 

421.

 

Ночь глухая была холодна и страшна,

Я по лесу бродил всё с тоской и проклятьем;

И деревья в лесу пробудил я от сна,

И они головой покачали с участьем…

 

1857

 

 

И. И. Гольц‑Миллер

 

Джордж Гордон Байрон

 

 

422. Euthanasia [1]

 

Когда, свершив свое земное назначенье,

Скажу себе: «Пора почить безгрезным сном!» –

Ты осенú в тот час, о сладкое забвенье,

Мой смертный одр твоим ласкающим крылом!

 

Не надо мне ни тех, кому с моим наследством,

Ни даже тех, кому со мной расстаться жаль,

Ни дев с распущенной косою – жалким средством

Изображать свою обычную печаль.

 

Нет! пусть сольюся я в тиши с земной скуделью,

Без общепринятых стенаний над собой,

Не став помехою чьему‑нибудь веселью

И дружбы не смутив нежданною слезой.

 

Но если бы любовь в подобный час остаться

Могла покойною и вздох унять в груди –

В последний раз вся власть ее могла б сказаться

В той, что живет, и в том, кто должен отойти.

 

Как сладко было б видеть мне, моя Психея,

Что смотришь до конца ты ясно и светло!

Само страдание забылось бы и, млея,

С улыбкой счастия в мир лучший отошло.

Но тщетно! красота уходит поневоле,

По мере как бежит дыхание от нас,

И слезы женщины, текущие по воле,

Лгут в жизни и дарят бессильем в смертный час.

 

Да будет же мое последнее дыханье

Не остановлено присутствием людским!

Для нас, людей, ведь смерть не есть уж ожиданье,

И скорбь земли давно неведома уж им…

 

Да! умереть, уйти навек и без возврата

Туда, куда уйдет и каждый из людей,

Стать снова тем «ничто», которым был когда‑то,

Пред тем как в мир пришел для жизни и скорбей.

 

Сочти все радости, что на житейском пире

Из чаши счастия пришлось тебе испить,

И убедись, что, чем бы ни был ты в сем мире, –

Есть нечто более отрадное: не быть!

 

<1871>

 

 

Б. Н. Алмазов

 

Фридрих Шиллер

 

 

Одиссей

 

Долго отчизны искал сын хитроумный Лаэрта;

Много земель обошел, много морей переплыл,

Много трудов перенес, много опасностей встретил;

Сцилле ревущей внимал, пасти Харибды прошел;

К темени гор восходил, в мрак преисподний спускался;

Тщетно! Нигде не обрел к родине милой пути.

Что же? когда у кормы сном опочил он глубоким, –

В пристань Итаки святой кормчий направил корабль;

Бросили якорь пловцы; царственный странник проснулся,

Вежды открыл, но в тот миг родины он не узнал!

 

1861

 

Колумб

 

С богом, отважный пловец! Пусть раздаются насмешки!

Пусть из усталой руки руль непокорный скользит!

Смело на запад плыви: берег там ýзришь желанный…

Ты уж завидел его разумом вещим своим!

Вверься деснице творца, в путь тебя мощно подвигшей, –

Гений с природой, поверь, будут всегда заодно:

Всё, что предрек он толпе, строго исполнит природа.

Выдать дерзнет ли она черни любимца небес:

Ежели берега нет – там, где обещан он миру,

Чудом воспрянет он сам вдруг из пучины морской.

 

1861

 

Иоганн Вольфганг Гёте

 

 

Восток

 

Запад, Юг в крови дымятся,

Троны зыблются, валятся;

Я стремлюсь душой к Востоку;

Там в степях раздолье оку,

Там дышать вольнее груди,

Там любить умеют люди.

 

Там постиг бы я то время –

Век, когда людское племя

Первой жизнию дышало

И из уст творца вселенной

Чистым сердцем принимало

Тайны жизни сокровенной –

Веры чистое ученье,

Не томясь тоской сомненья.

Там бы ум мой освежился

Духом жизни первобытной

И тревожно не томился

Жаждой знанья ненасытной.

И жилось бы мне, как жили

Древле пастыри‑народы:

Им шатром роскошным были

Лишь небес лазурных своды.

И холодного рассудка

Я смирил бы скучный ропот,

И внимал бы сердцем чутко

Я природы тайный шепот…

 

1870

 

Альфред Мюссе

 

 

Страданье

 

Нет, не вотще благое провиденье

На землю к нам беду и горе шлет…

Страданье!.. В нем есть сила откровенья;

Лишь тот себя оценит и поймет,

Поймет свой долг и жизни назначенье,

Кто скорбный путь страдания пройдет:

Тогда лишь в нас не суетны желанья,

И мысль ясна, и воли власть сильна,

Когда душа в святом огне страданья –

В горниле бед и мук – закалена.

 

<1857>

 

Андре Шенье

 

 

Ребенок

 

Я был дитя; она уж в цвете лет была

И часто на руки к себе меня брала.

Я шел к ней весело, резвился и ласкался –

Вкруг стана стройного руками обвивался,

Иль складками одежд задумчиво играл,

Иль серьги вынимал и косу расплетал;

То, тихим притворясь и будто успокоясь,

Вдруг с звонким хохотом срывал с нее я пояс…

Всё с кротостью она сносила… Но порой,

Когда невинною, но дерзкою рукой

Я груди девственной в неведеньи касался, –

Мгновенно взор ее досадой разгорался:

Краснея и смеясь, она, полушутя,

Толкала от себя несносное дитя;

Когда ж ее толпа влюбленных окружала,

С какою нежностью она меня ласкала,

И часто (но увы, что ценят в те лета!)

Дарили поцелуй мне жаркие уста, –

И ропот слышался вокруг меня ревнивый:

«Несносный баловень, не по летам счастливый!»

 

<1874>

 

 

В. С. Курочкин

 

Пьер‑Жан Беранже

 

 

Как яблочко румян

 

Как яблочко румян,

Одет весьма беспечно,

Не то чтоб очень пьян –

А весел бесконечно.

Есть деньги – прокутит;

Нет денег – обойдется,

Да как еще смеется!

«Да ну их!..» – говорит,

«Да ну их!..» – говорит,

«Вот, говорит, потеха!

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру от смеха!»

 

Шатаясь по ночам

Да тратясь на девчонок,

Он, кажется, к долгам

Привык еще с пеленок.

Полиция грозит,

В тюрьму упрятать хочет –

А он‑то всё хохочет…

«Да ну их!..» – говорит,

«Да ну их!..» – говорит,

«Вот, говорит, потеха!

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру от смеха!»

 

Забился на чердак,

Меж небом и землею;

Свистит себе в кулак

Да ежится зимою.

Его не огорчит,

Что дождь сквозь крышу льется:

Измокнет весь, трясется…

«Да ну их!..» – говорит,

«Да ну их!..» – говорит,

«Вот, говорит, потеха!

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру от смеха!»

 

У молодой жены

Богатые наряды;

На них устремлены

Двусмысленные взгляды.

Злословье не щадит,

От сплетен нет отбою…

А он – махнул рукою…

«Да ну их!..» – говорит,

«Да ну их!..» – говорит,

«Вот, говорит, потеха!

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру от смеха!»

 

Собрался умирать,

Параличом разбитый;

На ветхую кровать

Садится поп маститый

И бедному сулит

Чертей и ад кромешный…

А он‑то, многогрешный,

«Да ну их!..» – говорит,

«Да ну их!..» – говорит,

«Вот, говорит, потеха!

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру…

Ей‑ей, умру от смеха!»

 

<1856>

 

Знатный приятель

 

Я всей душой к жене привязан;

Я в люди вышел… Да чего!

Я дружбой графа ей обязан.

Легко ли! Графа самого!

Делами царства управляя,

Он к нам заходит как к родным.

Какое счастье! Честь какая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

Прошедшей, например, зимою,

Назначен у министра бал;

Граф приезжает за женою –

Как муж, и я туда попал.

Там, руку мне при всех сжимая,

Назвал приятелем своим!..

Какое счастье! Честь какая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

Жена случайно захворает –

Ведь он, голубчик, сам не свой:

Со мною в преферанс играет,

А ночью ходит за больной.

Приехал, весь в звездах сияя,

Поздравить с ангелом моим…

Какое счастье! Честь какая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

А что за тонкость обращенья!

Приедет вечером, сидит…

«Что вы всё дома… без движенья?..

Вам нужен воздух…» – говорит.

«Погода, граф, весьма дурная…»

– «Да мы карету вам дадим!»

Предупредительность какая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

Зазвал к себе в свой дом боярский;

Шампанское лилось рекой…

Жена уснула в спальне дамской…

Я в лучшей комнате мужской.

На мягком ложе засыпая,

Под одеялом парчевым,

Я думал, нежась: честь какая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

Крестить назвался непременно,

Когда господь мне сына дал,

И улыбался умиленно,

Когда младенца восприял.

Теперь умру я, уповая,

Что крестник взыскан будет им…

А счастье‑то, а честь какая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

А как он мил, когда он в духе!

Ведь я за рюмкою вина

Хватил однажды: ходят слухи…

Что будто, граф… моя жена…

Граф, говорю, приобретая…

Трудясь… я должен быть слепым…

Да ослепит и честь такая!

Ведь я червяк в сравненьи с ним!

В сравненьи с ним,

С лицом таким –

С его сиятельством самим!

 

<1856>

 

Бабушка

 

Старушка под хмельком призналась,

Качая дряхлой головой:

«Как молодежь‑то увивалась

В былые дни за мной!

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая?

Ножка моя стройная!»

 

«Как, бабушка, ты позволяла?»

– «Э, детки! Красоте своей

В пятнадцать лет я цену знала –

И не спала ночей…

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«Ты, бабушка, сама влюблялась?»

– «На что же бог мне сердце дал?

Я скоро милого дождалась,

И он недолго ждал…

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«Ты нежно, бабушка, любила?»

– «Уж как нежна бывала с ним,

Но чаще время проводила –

Еще нежней – с другим…

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«С другим, родная, не краснея?»

– «Из них был каждый не дурак,

Но я, я их была умнее,

Вступив в законный брак.

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«А страшно мужа было встретить?»

– «Уж больно был в меня влюблен.

Ведь мог бы многое заметить –

Да не заметил он.

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«А мужу вы не изменяли?»

– «Ну, как подчас не быть греху!

Но я и батюшке едва ли

Откроюсь на духу.

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«Вы мужа наконец лишились?»

– «Да, хоть не нов уже был храм,

Кумиру жертвы приносились

Еще усердней там.

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

«Нам жить ли так, как вы прожили?»

– «Э, детки, женский наш удел!..

Уж если бабушки шалили –

Так вам и бог велел.

 

Уж пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая!

Ножка моя стройная!»

 

<1857>

 

Положительный человек

 

«Проживешься, смотри!» – старый дядя

Повторять мне готов целый век.

Как смеюсь я, на дядюшку глядя!

Положительный я человек.

Я истратить всего

Не сумею –

Так как я ничего

Не имею.

 

«Проложи себе в свете дорогу…»

Думал то же – да вышло не впрок;

Чище совесть, зато, слава богу,

Чище совести мой кошелек.

Я истратить всего

Не сумею –

Так как я ничего

Не имею.

 

Ведь в тарелке одной гастронома

Капитал его предков сидит;

Мне – прислуга в трактире знакома:

Сыт и пьян постоянно в кредит.

Я истратить всего

Не сумею –

Так как я ничего

Не имею.

 

Как подумаешь – золота сколько

Оставляет на карте игрок!

Я играю не хуже – да только

Там, где можно играть на мелок.

Я истратить всего

Не сумею –

Так как я ничего

Не имею.

 

На красавиц с искусственным жаром

Богачи разоряются в прах;

Лиза даром счастливит – и даром

Оставляет меня в дураках.

Я истратить всего

Не сумею –

Так как я ничего

Не имею.

 

<1858>

 

Господин Искариотов

 

Господин Искариотов –

Добродушнейший чудак:

Патриот из патриотов,

Добрый малый, весельчак,

Расстилается, как кошка,

Выгибается, как змей…

Отчего ж таких людей

Мы чуждаемся немножко?

И коробит нас, чуть‑чуть

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов –

Подвернется где‑нибудь?

 

Чтец усердный всех журналов,

Он способен и готов

Самых рьяных либералов

Напугать потоком слов.

Вскрикнет громко: «Гласность! Гласность!

Проводник святых идей!»

Но кто ведает людей,

Шепчет, чувствуя опасность:

Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов –

Приближается сюда.

 

Без порывистых ухваток,

Без сжиманья кулаков

О всеобщем зле от взяток

Он не вымолвит двух слов.

Но с подобными речами

Чуть он в комнату ногой –

Разговор друзей прямой

Прекращается словами:

Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов –

Приближается сюда.

 

Он поборник просвещенья,

Он бы, кажется, пошел

Слушать лекции и чтенья

Всех возможных видов школ:

«Хлеб, мол, нужен нам духовный!»

Но заметим мы его –

Тотчас все до одного,

Сговорившиеся ровно:

Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов –

Приближается сюда.

 

Чуть с женой у вас неладно,

Чуть с детьми у вас разлад –

Он уж слушает вас жадно,

Замечает каждый взгляд.

Очень милым в нашем быте

Он является лицом,

Но едва вошел в ваш дом,

Вы невольно говорите:

Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов –

Приближается сюда.

 

<1861>

 

Фридрих Шиллер

 

 

Начало нового века

 

Где приют для мира уготован?

Где найдет свободу человек?

Старый век грозой ознаменован,

И в крови родился новый век.

 

Сокрушились старых форм основы,

Связь племен разорвалась; бог Нил,

Старый Рейн и океан суровый –

Кто из них войне преградой был?

 

Два народа, молнии бросая

И трезубцем двигая, шумят

И, дележ всемирный совершая,

Над свободой страшный суд творят.

 

Злато им, как дань, несут народы,

И, в слепой гордыне буйных сил,

Франк свой меч, как Бренн в былые годы,

На весы закона положил.

 

Как полип тысячерукий, бритты

Цепкий флот раскинули кругом

И владенья вольной Амфитриты

Запереть мечтают, как свой дом.

 

След до звезд полярных пролагая,

Захватили, смелые, везде

Острова и берега; но рая

Не нашли и не найдут нигде.

 

Нет на карте той страны счастливой,

Где цветет златой свободы век,

Зим не зная, зеленеют нивы,

Вечно свеж и молод человек.

 

Пред тобою мир необозримый!

Мореходу не объехать свет;

Но на всей земле неизмеримой

Десяти счастливцам места нет.

 

Заключись в святом уединеньи,

В мире сердца, чуждом суеты!

Красота цветет лишь в песнопеньи,

А свобода – в области мечты.

 

<1857>

 

 

П. И. Вейнберг

 

Генрих Гейне

 

 

Лирическое интермеццо

 

* * *

Из слез моих выходит много

Благоухающих цветов,

И стоны сердца переходят

В хор сладкозвучных соловьев.

Люби меня, и подарю я,

Дитя, тебе цветы мои,

И под окошками твоими

Зальются звонко соловьи.

 

* * *

Неподвижные от века,

Звезды на небе стоят

И с любовною тоскою

Друг на друга всё глядят.

Говорят они прекрасным

И богатым языком,

Но язык их никакому

Филолóгу незнаком.

Я же тот язык прекрасный

В совершенстве изучил:

Дорогой подруги образ

Мне грамматикой служил.

 

* * *

Когда ты в суровой могиле,

В могиле уснешь навсегда,

Сойду я, моя дорогая,

Сойду за тобою туда.

К безмолвной, холодной и бледной

Я, пылко целуя, прижмусь,

Дрожа, и ликуя, и плача,

Я сам в мертвеца обращусь.

Встают мертвецы, кличет полночь,

И пляшет воздушный их рой,

Мы оба – недвижны в могиле,

Лежу я, обнявшись с тобой.

И мертвых день судный сзывает

К блаженству, к мучениям злым;

А мы, ни о чем не горюя,

С тобою обнявшись лежим.

 

* * *

Филистеры, в праздничных платьях,

Гуляют в долинах, в лесу,

И прыгают, точно козлята,

И славят природы красу.

И смотрят, прищурив глазенки,

Как пышно природа цветет,

И слушают, вытянув уши,

Как птица на ветке поет.

В моем же покое все окна

Задернуты черным сукном,

Ночные мои привиденья

Меня посещают и днем.

Былая любовь, появляясь,

Из царства умерших встает,

Садится со мною, и плачет,

И сердце томительно жмет.

 

<1860>

 

Генри Лонгфелло

 

 

Ключ и волна

 

Из родного утеса источник

Выбивается, тихо журча,

И бегут по песку золотому

Серебристые ножки ключа.

 

Далеко от него, в океане,

На просторе несется волна –

То вздымается с воем сердитым,

То печально ложится она.

 

Но, вперед и вперед подвигаясь,

Ключ сошелся с волною – и в ней

Успокоил мятежное сердце

Безмятежной прохладой своей!

 

<1874>

 

Эмануэль Гейбель

 

 

Данте

 

По улицам тихой Вероны, печально чуждаясь людей,

Шел Данте, поэт флорентинский, изгнанник отчизны своей.

 

Две девушки робко вперили в сурового странника взор;

Проходит он тихо и слышит таинственный их разговор:

 

«Сестра, это Данте, тот самый… ты знаешь… спускавшийся в ад…

Смотри, как печалью и гневом его омрачается взгляд!

 

Как видно, он вещи такие увидел в тех страшных местах,

Что больше не может улыбка играть у него на устах».

 

Но Данте ее прерывает: «Чтоб смех позабыть навсегда,

Дитя мое, вовсе не нужно за этим спускаться туда.

 

Всё горе, воспетое мною, все муки, все язвы страстей

Давно уж нашел на земле я, нашел я в отчизне моей!»

 

<1877>

 

Из немецких народных баллад

 

 

Рыцарь Олоф

 

Рыцарь Олоф едет поздно по стране своей,

Едет он к себе на свадьбу приглашать гостей.

На лугу танцуют эльфы: между них одна –

Дочь царя лесного. Руку Олофу она

Протянула и сказала: «Здравствуй, не спеши!

Лучше слезь с коня и вместе с нами попляши».

 

«Я плясать не смею с вами, не могу плясать:

Завтра утром буду свадьбу я мою справлять».

– «Попляши со мною, Олоф, снова говорю!

Я за это золотые шпоры подарю

И шелковую рубашку чудной белизны:

Мать моя ее белила серебром луны».

 

«Я плясать с тобой не смею, не могу плясать:

Завтра утром буду свадьбу я мою справлять».

– «Попляши со мною, Олоф, снова говорю!

Кучу золота за это другу подарю».

– «Кучу золота охотно принимаю, но

Танцевать с тобой не смею – не разрешено».

 

«Ну, коли со мной не пляшешь – с этих пор всегда

За тобой пусть ходят следом немочь и беда».

И удар наносит в сердце белою рукой…

«Ах, как грудь моя заныла болью и тоской!»

Изнемогшего сажает эльфа на коня:

«Добрый путь! поклон невесте милой от меня!»

 

И домой вернулся Олоф, едет к воротам,

А уж мать‑старушка сына ожидает там:

«Слушай, сын мой, что с тобою? отвечай скорей,

Что с тобою? отчего ты мертвеца бледней?»

– «Ах, родная, я заехал в царство дев лесных:

Оттого такая бледность на щеках моих!»

 

«Слушай, сын мой ненаглядный: что ж отвечу я,

Как придет сюда невеста милая твоя?»

– «Ты скажи ей, что поехал в лес ее жених –

Там испытывает лошадь и собак своих».

Застонал он и скончался. С наступленьем дня

Едут с песнями невеста и ее родня.

 

«Мать, ты плачешь! Что с тобою? Слезы отчего?

Где мой милый? – я не вижу здесь нигде его!»

– «Ах, дитя мое родное, в лесе твой жених –

Там испытывает лошадь и собак своих».

Тут она пурпурный полог быстро подняла

И желанного недвижным мертвецом нашла.

 

<1877>

 

 

Д. Д. Минаев

 

Огюст Барбье

 

 

Пролог

 

Пусть риторы кричат, что резкий стих мой зол,

Что желчь вскипает в нем и ненависти пена,

Что пред кумирами увенчанными шел

Я без смущения, с бесстыдством Диогена,

Не ползал нищенски у золотых тельцов

И грязь бросал к подножью истукана, –

Я в вакханалии предателей‑льстецов

Руки не оскверню трещоткой шарлатана.

Какое дело мне? Пусть, пафосом не раз

Торгуя по грошам, все плачут о разврате

И пляшут в мишуре, на поле звонких фраз,

В толпе, как гаеры на вздернутом канате…

Да, стих мой груб, и несдержим разбег

Слов проклинающих и слез негодованья, –

Но тем моим слезам рыданьем вторит век,

С моими воплями слились его страданья!..

Вот почему порой мутит так гнев и кровь

Мой желчный, резкий стих, все разорвавший узы.

А между тем – не злость, а кроткая любовь

Дрожит в рыданиях моей суровой Музы.

 

1861

 

Гюстав Надо

 

 

Полезные люди

 

Мой друг, жить скучно без труда.

Нельзя же, в самом деле,

Курить да песни петь всегда,

Не видя в жизни цели.

Труд нам девизом должен быть,

Чтоб лень нас не заела…

Чтоб людям пользу приносить,

Мой друг, возьмись за дело.

 

Трудись, и если мил обман,

Торгуй гнилым товаром,

Учись обмеривать граждан

По рынкам и базарам.

Умей повыгоднее сбыть

Романы и экспромты…

Ну, хочешь пользу приносить –

Так сделайся купцом ты.

 

Не то будь доктором, лечи:

Рецептов – тьма готовых;

Всех пациентов приучи

К визитам в пять целковых.

Пусть коновалом станут звать:

Больные все сердиты…

Ну, хочешь ближних исцелять –

Так поступай в врачи ты.

 

Не то – запутывай сирот,

Выигрывай процессы;

Кути, жуируя на счет

Беспечного повесы.

Тебя с поклоном будут звать

К наследникам богатым…

Ну, хочешь ближним помогать –

Так будь ты адвокатом.

 

Быть может, воина наряд

Тебя пленяет в мире;

Солдатам нашим, говорят,

Не жизнь, а рай в Алжире…

Людей колоть и убивать

Привыкнешь без труда ты…

Ну, хочешь край свой защищать –

Так поступай в солдаты.

 

Еще есть роль одна у нас –

И роль почетна эта:

Куплеты стряпать на заказ,

И в должности поэта

В ливрею музу наряжать,

Петь голосом продажным…

Ну, хочешь лавры пожинать –

Так будь певцом присяжным.

 

Но нет, не сладок труд такой.

Уж лучше будь лентяем,

Люби поэзию, покой…

Мы одного желаем:

Чтоб справедливая хула

Тебя смутить не смела…

Чтобы не делать в мире зла,

Мой друг, живи без дела.

 

1866

 

Альфред Мюссе

 

 

Бесполезные вопли

 

Я юн еще, но уж успел устать

И шаг за шагом молодость теряю,

А всё ж людей не в силах презирать,

Лишь самого себя я презираю.

Что сделал я? С чем выступил вперед?

А между тем летел за годом год…

Так мы детьми глядим на жизнь беспечно

И всё вдали, без темных, грозных туч,

Нам кажется светло и бесконечно, –

Но встретив на пути прозрачный ключ,

К нему нагнувшись, с видом отвращенья

Мы видим в нем свое изображенье –

Полуживой и старческий скелет…

Всё кончено!.. Назад возврата нет.

Кровь, в килах закипавшая когда‑то

Негодованьем в прошлые года,

Могильным холодом объята,

В нас застывает навсегда.

К чему ж твой опыт, старость? Для чего же

Ты нас гнетешь, даешь нам чахлый вид?

Ведь смерть нема; мертвец в могильном ложе

Загадки смерти нам не разрешит…

О, если б тот, кто с жизнью кончил счеты,

В те дни, когда я в жизнь вступал,

Сказал бы мне: «Хлопочешь из чего ты?

Остановись – я проиграл!»

 

<1868>

 

Генрих Гейне

 

 

Германия. Зимняя сказка

Глава XII

 

Темной ночью тащился по лесу рыдван,

Вдруг повозка, треща, закачалась:

Колесо соскочило. Мы стали. Беда

Мне забавной совсем не казалась.

 

Почтальон убежал деревеньку искать,

И один я в лесу оставался, –

Отовсюду кругом в эту самую ночь

Несмолкаемый вой раздавался.

 

Изморенные голодом, пасти раскрыв,

Это волки в лесу завывали.

И во мраке ночном их глаза, как огни,

Меж деревьев, порою, сверкали.

 

Вероятно, они, о прибытьи моем

Услыхав, поднимают тревогу,

Заливаются хором и сотнями глаз

Освещают пришельцу дорогу.

 

Серенаду такую я понял: они

Торжество мне устроить желали.

Я в позицию стал и приветствовал их,

И слова мои чувством дрожали:

 

«Сотоварищи волки! Я счастлив – меж вас,

Где встречаю радушия знаки,

Где так много прямых, благородных сердец

Мне сочувственно воют во мраке.

 

Слов не знаю, чтоб выразить чувства мои,

Благодарность моя бесконечна.

Для меня, о друзья, эта дивная ночь

Незабвенной останется вечно.

 

Я сочувствие ваше, поверьте, ценю, –

Вы его мне давно доказали

В дни иные моих испытаний и бед

И в годину глубокой печали.

 

Сотоварищи волки! Во мне никогда

Не могли вы еще сомневаться,

И словам негодяев не верили вы –

Будто я стал с собаками знаться,

 

Будто я изменил, и в овчарню войду

Я надворным советником скоро…

Отвечать на подобную гнусную ложь

Я считал всегда верхом позора.

 

Прикрывался порою я шкурой овцы

Лишь затем, что она согревала,

Но о счастье овечьем мечтать я не мог:

Это счастье меня не пленяло.

 

Я не пес, не надворный советник пока,

И овцой никому не казался.

Это сердце и зубы – закала волков,

Я был волком, и волком остался.

 

Я был волком, – и им остаюсь навсегда,

Буду выть я по‑волчьи с волками.

Да, нам небо поможет! Лишь верьте в меня

Да себя защищайте клыками».

 

Так экспромтом с волками витийствовал я.

Эту речь, выражения эти

Озадаченный Кольб поспешил, не спросясь,

Напечатать в немецкой газете.

 

<1868>

 

Готфрид Август Бюргер

 

 

Труженику

 

Пока ты можешь день‑деньской

Трудиться ради пропитанья,

Стыдись с протянутой рукой

Просить, как нищий, подаянья.

 

Когда же будут от утрат,

От горя силы все убиты,

Тогда себя, мой гордый брат,

Голодной смертью умори ты.

 

<1877>

 

Генри Лонгфелло

 

 

Мост

 

В глубокую полночь я был на мосту

С своею тоскою всегдашней,

Над городом сонным всплывала луна

За темной церковною башней.

 

Луна отражалась внизу подо мной

В недвижимом водном просторе,

Как кубок червонный, который скользил

Ко дну темно‑синего моря.

 

И в эту июльскую дивную ночь

На западе, в дымках тумана,

Краснее луны золотая заря

Была и тепла и румяна.

 

Меж двух берегов по теченью воды

Широкая тень трепетала,

С приливом морским набегала волна

И словно ту тень отгоняла.

 

Над тенью неслась и скользила река,

Журчала, как ласка привета,

И травы морские влекла за собой

В сиянии лунного света.

 

Как этот прозрачный поток водяной

Кипел под моими ногами,

Так был я охвачен потоками дум,

И очи сверкнули слезами.

 

Как часто, как часто в минувшие дни,

В давно невозвратные годы,

В глубокую полночь я с моста глядел

На синее небо и воды.

 

Как часто, как часто тогда я желал,

Чтоб волны отлива морского

Меня унесли бы с собой в океан,

Подальше от мира людского.

 

Изнеженный жизнью, тогда я был юн,

Кровь быстро бежала по жилам,