Из английских народных баллад

 

 

Робин Гуд спасает трех стрелков

 

Двенадцать месяцев в году,

Не веришь – посчитай.

Но всех двенадцати милей

Веселый месяц май.

 

Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм, –

Весел люд, весел гусь, весел пес…

Стоит старуха на пути,

Вся сморщилась от слез.

 

«Что нового, старуха?» – «Сэр,

Злы новости у нас!

Сегодня трем младым стрелкам

Объявлен смертный час».

 

«Как видно, резали святых

Отцов и церкви жгли?

Прельщали дев? Иль с пьяных глаз

С чужой женой легли?»

 

«Не резали они отцов

Святых, не жгли церквей,

Не крали девушек, и спать

Шел каждый со своей».

 

«За что, за что же злой шериф

Их на смерть осудил?»

– «С оленем встретились в лесу…

Лес королевский был».

 

«Однажды я в твоем дому

Поел, как сам король.

Не плачь, старуха! Дорогá

Мне старая хлеб‑соль».

 

Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм, –

Зелен клен, зелен дуб, зелен вяз…

Глядит: в мешках и в узелках

Паломник седовлас.

 

«Какие новости, старик?»

– «О сэр, грустнее нет:

Сегодня трех младых стрелков

Казнят во цвете лет».

 

«Старик, сымай‑ка свой наряд,

А сам пойдешь в моем.

Вот сорок шиллингов в ладонь

Чеканным серебром».

 

«Ваш – мая месяца новей,

Сему же много зим…

О сэр! Нигде и никогда

Не смейтесь над седым!»

 

«Коли не хочешь серебром,

Я золотом готов.

Вот золота тебе кошель,

Чтоб выпить за стрелков!»

 

Надел он шляпу старика, –

Чуть‑чуть пониже крыш.

«Хоть ты и выше головы,

А первая слетишь!»

 

И стариков он плащ надел –

Хвосты да лоскуты.

Видать, его владелец гнал

Советы суеты!

 

Влез в стариковы он штаны.

«Ну, дед, шутить здоров!

Клянусь душой, что не штаны

На мне, а тень штанов!»

 

Влез в стариковы он чулки.

«Признайся, пилигрим,

Что деды‑прадеды твои

В них шли в Иерусалим!»

 

Два башмака надел: один –

Чуть жив, другой – дыряв.

«„Одежда делает господ“.

Готов. Неплох я – граф!

 

Марш, Робин Гуд! Марш в Ноттингэм!

Робин, гип! Робин, гэп! Робин, гоп!»

Вдоль городской стены шериф

Прогуливает зоб.

 

«О, снизойдите, добрый сэр,

До просьбы уст моих!

Что мне дадите, добрый сэр,

Коль вздерну всех троих?»

 

«Во‑первых, три обновки дам

С удалого плеча,

Еще – тринадцать пенсов дам

И званье палача».

 

Робин, шерифа обежав,

Скок! и на камень – прыг!

«Записывайся в палачи!

Прешустрый ты старик!»

 

«Я век свой не был палачом;

Мечта моих ночей:

Сто виселиц в моем саду –

И все для палачей!

 

Четыре у меня мешка:

В том солод, в том зерно

Ношу, в том – мясо, в том – муку, –

И все пусты равно.

 

Но есть еще один мешок:

Гляди – горой раздут!

В нем рог лежит, и этот рог

Вручил мне Робин Гуд».

 

«Труби, труби, Робинов друг,

Труби в Робинов рог!

Да так, чтоб очи вон из ям,

Чтоб скулы вон из щек!»

 

Был рога первый зов как гром!

И – молнией к нему –

Сто Робингудовых людей

Предстало на холму.

 

Был следующий зов – то рать

Сзывает Робин Гуд.

Со всех сторон, во весь опор

Мчит Робингудов люд.

 

«Но кто же вы? – спросил шериф,

Чуть жив. – Отколь взялись?»

– «Они – мои, а я Робин,

А ты, шериф, молись!»

 

На виселице злой шериф

Висит. Пенька крепка.

Под виселицей, на лужку,

Танцуют три стрелка.

 

1940

 

Федерико Гарсиа Лорка

 

 

Пейзаж

 

Масличная равнина

распахивает веер,

запахивает веер.

Над порослью масличной

склонилось небо низко,

и льются темным ливнем

холодные светила.

На берегу канала

дрожит тростник и сумрак,

а третий – серый ветер.

Полным‑полны маслины

тоскливых птичьих криков.

О, бедных пленниц стая!

Играет тьма ночная

их длинными хвостами.

 

1941

 

Гитара

 

Начинается

плач гитары.

Разбивается

чаша утра.

Начинается

плач гитары.

О, не жди от нее

молчанья,

не проси у нее

молчанья!

Неустанно

гитара плачет,

как вода по наклонам – плачет,

как ветра над снегами – плачет,

не моли ее

о молчаньи!

 

Так плачет закат о рассвете,

так плачет стрела без цели,

так песок раскаленный плачет

о прохладной красе камелий,

так прощается с жизнью птица

под угрозой змеиного жала.

О гитара,

бедная жертва

пяти проворных кинжалов!

 

1941

 

651. А потом…

 

Прорытые временем

лабиринты –

исчезли.

Пустыня –

осталась.

 

Немолчное сердце –

источник желаний –

иссякло.

Пустыня –

осталась.

 

Защитное марево

и поцелуи –

пропали.

Пустыня –

осталась.

 

Умолкло, заглохло,

остыло, иссякло,

исчезло.

Пустыня –

осталась.

 

1941

 

 

О. Э. Мандельштам

 

Жан Расин

 

 

Начало «Федры»

 

– Решенье принято, час перемены пробил!

Узор Трезенских стен всегда меня коробил,

В смертельной праздности на медленном огне

Я до корней волос краснею в тишине:

Шесть месяцев терплю отцовское безвестье,

И дальше для меня тревога и бесчестье

Не знать урочища, где он окончил путь.

 

– Куда же, государь, намерены взглянуть?

Я первый поспешил унять ваш страх законный

И переплыл залив, Коринфом рассеченный.

Тезея требовал у жителей холмов,

Где глохнет Ахерон в жилище мертвецов.

Элиду посетил, не мешкал на Тенаре,

Мне рассказала зыбь о рухнувшем Икаре.

Надежды ль новой луч укажет нам тропы

В блаженный край, куда направил он стопы?

Быть может, государь свое решенье взвесил

И с умыслом уход свой тайной занавесил,

И между тем как мы следим его побег,

Сей хладнокровный муж, искатель новых нег,

Ждет лишь любовницы, что, та я и робея…

 

– Довольно, Терамен, не оскорбляй Тезея…

 

<1923>

 

Огюст Барбье

 

 

Мятеж

 

Как будто ураган верхи дерев нагнул,

Летит предместьями глухой и низкий гул:

Дверные молотки бьют в бронзовые доски.

Страх бьет без промаху. И женщин, и детей

Простоволосый плач до старческих ушей

Добрался. Все дрожат. Еще одна минута,

И каждый добежит до своего закута.

Попрятались, и вдруг колючая метла

Весь многолюдный сор на улице смела.

Тогда мятеж, мятеж на каблуках дерзанья

Народный гонит вал, в ладоши бьет восстанье.

В щетине криков весь, сам тысяча голов,

Сверяет мощь своих набухнувших рядов

И набережных вдоль, на каменной постели,

Кричит, как женщина, тяжелая от хмеля.

 

1924

 

Франческо Петрарка

 

 

Сонеты

 

* * *

Река, разбухшая от слез соленых,

Лесные птахи рассказать могли бы,

Чуткие звери и немые рыбы,

В двух берегах зажатые зеленых…

 

Дол, полный клятв и шепотов каленых,

Тропинок промуравленных изгибы,

Силой любви затверженные глыбы

И трещины земли на трудных склонах.

 

Незыблемое зыблется на месте,

И зыблюсь я. Как бы внутри гранита,

Зернится скорбь в гнезде былых веселий,

 

Где я ищу следов красы и чести,

Исчезнувшей, как сокол после мыта,

Оставив тело в земляной постели.

 

* * *

Как соловей сиротствующий славит

Своих пернатых близких ночью синей

И деревенское молчанье плавит

По‑над холмами или в котловине,

 

И всю‑то ночь щекочет и муравит,

И провожает он один отныне –

Меня, меня – силки и сети ставит

И нудит помнить смертный пот богини.

 

О, радужная оболочка страха!

Эфир очей, глядевших в глубь эфира,

Взяла земля в слепую люльку праха –

 

Исполнилось твое желанье, пряха!

И, плачучи, твержу: вся прелесть мира

Ресничного не долговечней взмаха.

 

1934

 

 

Б. Л. Пастернак

 

Рафаэль Альберти

 

 

656. Эль‑Пардо

 

Столько солнца на фронте; в контрасте

С синевой тишина так резка;

Так надменно небес безучастье,

Снисходящее так свысока;

 

Так полянам до смерти нет дела;

Ход часов так собой поглощен;

Снег такою горячкою белой

Смотрит с гор вне пространств и времен, –

 

Что от боли валюсь я и слепну,

И лазурь, превратясь в динамит,

Темнотой осыпается склепной

И расколотой тишью гремит.

 

<1938>

 

Поль Верлен

 

 

Ночное зрелище

 

Ночь. Дождь. Вдали неясный очерк выбит:

В дождливом небе старый город зыбит

Разводы крыш и башенных зубцов.

Пустырь. Костыль с телами мертвецов,

Без угомону пляшущих чакону,

Когда с налету их клюют вороны,

Меж тем как волки пятки им грызут.

Кой‑где терновый куст, и там и тут

На черном поле измороси мглистой –

Колючие отливы остролиста.

И шествие: три узника по ней

Под пешей стражей в двести бердышей,

Смыкающей еще лишь неизбывней

Железо пик в железной сетке ливня.

 

<1938>

 

Искусство поэзии

 

За музыкою только дело.

Итак, не размеряй пути.

Почти бесплотность предпочти

Всему, что слишком плоть и тело.

 

Не церемонься с языком,

Но отбирай слова с оплошкой.

Всех лучше песни, где немножко

И точность точно под хмельком.

 

Так смотрят из‑за покрывала.

Так зыблет полдни южный зной.

Так осень небосвод ночной

Вызвежживает как попало.

 

Всего милее полутон.

Не полный тон, но лишь полтона.

Лишь он венчает по закону

Мечту с мечтою, альт, басон.

 

Нет ничего острот коварней

И смеха ради шутовства:

Слезами плачет синева

От чесноку такой поварни.

 

Хребет риторике сверни.

О, если б в бунте против правил

Ты рифмам совести прибавил!

Не ты – куда зайдут они?

 

Кто смерит вред от их подрыва?

Какой глухой или дикарь

Всучил нам побрякушек ларь

И весь их пустозвон фальшивый?

 

Так музыки же вновь и вновь!

Пускай в твоем стихе с разгону

Блеснут в дали преображенной

Другое небо и любовь.

 

Пускай он выболтает сдуру

Всё, что впотьмах, чудотворя,

Наворожит ему заря…

Всё прочее – литература.

 

<1938>

 

Томленье

 

Я – римский мир периода упадка,

Когда, встречая варваров рои,

Акростихи слагают в забытьи

Уже, как вечер, сдавшего порядка.

 

Душе со скуки нестерпимо гадко,

А говорят, на рубежах бои.

О, не уметь сломить лета свои!

О, не хотеть прожечь их без остатка!

 

О, не хотеть, о, не уметь уйти!

Всё выпито! Что тут, Батилл, смешного?

Всё выпито, всё съедено! Ни слова!

 

Лишь стих смешной, уже в огне почти,

Лишь раб дрянной, уже почти без дела,

Лишь грусть без объясненья и предела.

 

<1940>

 

Хандра

 

И в сердце растрава,

И дождик с утра.

Откуда бы, право,

Такая хандра?

 

О дождик желанный,

Твой шорох – предлог

Душе бесталанной

Всплакнуть под шумок.

 

Откуда ж кручина

И сердца вдовство?

Хандра без причины

И ни от чего.

 

Хандра ниоткуда,

Но та и хандра,

Когда не от худа

И не от добра.

 

<1940>

 

Джордж Гордон Байрон

 

 

Стансы к августе

 

Когда время мое миновало

И звезда закатилась моя,

Недочетов лишь ты не искала

И ошибкам моим не судья.

Не пугают тебя передряги,

И любовью, которой черты

Столько раз доверял я бумаге,

Остаешься мне в жизни лишь ты.

 

Оттого‑то, когда мне в дорогу

Шлет природа улыбку свою,

Я в привете не чаю подлога

И в улыбке тебя узнаю.

Когда ж вихри с пучиной воюют,

Точно души в изгнаньи скорбя,

Тем‑то волны меня и волнуют,

Что несут меня прочь от тебя.

 

И хоть рухнула счастья твердыня

И обломки надежды на дне,

Всё равно, и в тоске и уныньи,

Не бывать их невольником мне.

Сколько б бед ни нашло отовсюду,

Растеряюсь – найдусь через миг,

Истомлюсь – но себя не забуду,

Потому что я твой, а не их.

 

Ты из смертных, и ты не лукава,

Ты из женщин, но им не чета,

Ты любви не считаешь забавой,

И тебя не страшит клевета.

Ты от слова не ступишь ни шагу,

Ты в отъезде – разлуки как нет,

Ты на страже, но дружбе во благо,

Ты беспечна, но свету во вред.

 

Я ничуть его низко не ставлю,

Но в борьбе одного против всех

Навлекать на себя его травлю

Так же глупо, как верить в успех.

Слишком поздно узнав ему цену,

Излечился я от слепоты:

Мало даже утраты вселенной,

Если в горе наградою – ты.

 

Гибель прошлого, всё уничтожа,

Кое в чем принесла торжество:

То, что было всего мне дороже,

По заслугам дороже всего.

Есть в пустыне родник, чтоб напиться,

Деревцо есть на лысом горбе,

В одиночестве певчая птица

Целый день мне поет о тебе.

 

<1938>

 

Джон Китс

 

 

Кузнечик и сверчок

 

В свой час своя поэзия в природе:

Когда в зените день и жар томит

Притихших птиц, чей голосок звенит

Вдоль изгородей скошенных угодий?

Кузнечик, вот виновник тех мелодий,

Певун и лодырь, потерявший стыд,

Пока и сам, по горло пеньем сыт,

Не свалится последним в хороводе.

В свой час во всем поэзия своя:

Зимой, морозной ночью молчаливой

Пронзительны за печкой переливы

Сверчка во славу теплого жилья.

И словно летом, кажется сквозь дрему,

Что слышишь треск кузнечика знакомый.

 

<1938>

 

Ода к осени

 

Пора плодоношенья и дождей!

Ты вместе с солнцем огибаешь мызу,

Советуясь, во сколько штук гроздей

Одеть лозу, обвившую карнизы;

Как яблоками отягченный ствол

У входа к дому опереть на колья,

И вспучить тыкву, и напыжить шейки

Лесных орехов, и как можно доле

Растить последние цветы для пчел,

Чтоб думали, что час их не прошел

И ломится в их клейкие ячейки.

 

Кто не видал тебя в воротах риг?

Забравшись на задворки экономий,

На сквозняке, раскинув воротник,

Ты, сидя, отдыхаешь на соломе;

Или, лицом упавши наперед

И бросив серп средь маков недожатых,

На полосе храпишь, подобно жнице;

Иль со снопом одоньев от богатых,

Подняв охапку, переходишь брод;

Или тисков подвертываешь гнет

И смотришь, как из яблок сидр сочится.

 

Где песни дней весенних, где они?

Не вспоминай, твои ничуть не хуже,

Когда зарею облака в тени

И пламенеет жнивий полукружье,

Звеня, роятся мошки у прудов,

Вытягиваясь в воздухе бессонном

То веретенами, то вереницей;

Как вдруг заблеют овцы по загонам;

Засвиристит кузнечик; из садов

Ударит крупной трелью реполов;

И ласточка с чириканьем промчится.

 

<1939>

 

Вильям Шекспир

 

 

Сонет 66

 

Измучась всем, я умереть хочу.

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли заткнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И прямодушье простотой слывет,

И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу трудно будет без меня.

 

<1940>

 

Шандор Петефи

 

 

Кабаки не редкость

 

Кабаки не редкость здесь в стране,

Но из множества известных мне

Свет того не видел искони,

Что под вывескою: «Заверни».

Раскачнувшись, чтобы сделать шаг,

Как гуляка, падает кабак,

Точно сползший на ухо картуз,

Съехал набок потолочный брус.

 

<1940>

 

Иоганн Вольфганг Гёте

 

 

Миньона

 

* * *

Ты знаешь край лимонных рощ в цвету,

Где пурпур королька прильнул к листу,

Где негой Юга дышит небосклон,

Где дремлет мирт, где лавр заворожен?

Ты там бывал?

Туда, туда,

Возлюбленный, нам скрыться б навсегда.

 

Ты видел дом? Великолепный фриз

С высот колонн у входа смотрит вниз,

И изваянья задают вопрос:

Кто эту боль, дитя, тебе нанес?

Ты там бывал?

Туда, туда

Уйти б, мой покровитель, навсегда.

 

Ты с гор на облака у ног взглянул?

Взбирается сквозь них с усильем мул,

Драконы в глубине пещер шипят,

Гремит обвал, и плещет водопад.

Ты там бывал?

Туда, туда

Давай уйдем, отец мой, навсегда!

 

* * *

Сдержись, я тайны не нарушу,

Молчанье в долг мне вменено.

Я б всю тебе открыла душу,

Будь это роком суждено.

 

Расходится ночная мгла

При виде солнца у порога,

И размыкается скала,

Чтоб дать источнику дорогу.

 

Но есть у любящих предлог

Всю душу изливать в признаньи,

А я молчу, и только бог

Разжать уста мне в состояньи.

 

* * *

Кто знал тоску, поймет

Мои страданья!

Гляжу на небосвод,

И душу ранит.

В той стороне живет,

Кто всех желанней:

Ушел за поворот

По той поляне.

Шалею от невзгод,

Глаза туманит…

Кто знал тоску, поймет

Мои страданья.

 

* * *

Я покрасуюсь в платье белом,

Покамест сроки не пришли,

Покамест я к другим пределам

Под землю не ушла с земли.

 

Свою недолгую отсрочку

Я там спокойно пролежу

И сброшу эту оболочку,

Венок и пояс развяжу.

 

И, встав, глазами мир окину,

Где силам неба всё равно,

Ты женщина или мужчина,

Но тело всё просветлено.

 

Беспечно дни мои бежали,

Но оставлял следы их бег.

Теперь, состарясь от печали,

Хочу помолодеть навек.

 

<1950>

 

Арфист

 

* * *

Кто одинок, того звезда

Горит особняком.

Все любят жизнь, кому нужда

Общаться с чудаком?

Оставьте боль мучений мне.

С тоской наедине

Я одинок, но не один

В кругу своих кручин.

 

Как любящий исподтишка

К любимой входит в дом,

Так крадется ко мне тоска

Днем и при свете ночника,

При свете ночника и днем,

На цыпочках, тайком.

И лишь в могиле под землей

Она мне даст покой.

 

<1950>

 

* * *

Подойду к дверям с котомкой,

Кротко всякий дар приму,

Поблагодарю негромко,

Вскину на плечи суму.

В сердце каждого – заноза

Молчаливый мой приход:

С силой сдерживает слезы

Всякий, кто мне подает.

 

<1950>

 

Райнер Мария Рильке

 

 

За книгой

 

Я зачитался. Я читал давно.

С тех пор как дождь пошел хлестать в окно.

Весь с головою в чтение уйдя,

Не слышал я дождя.

 

Я вглядывался в строки, как в морщины

Задумчивости, и часы подряд

Стояло время или шло назад.

Как вдруг я вижу, краскою карминной

В них набрано: закат, закат, закат.

 

Как нитки ожерелья, строки рвутся,

И буквы катятся, куда хотят.

Я знаю, солнце, покидая сад,

Должно еще раз было оглянуться

Из‑за охваченных зарей оград.

 

А вот как будто ночь по всем приметам.

Деревья жмутся по краям дорог,

И люди собираются в кружок

И тихо рассуждают, каждый слог

Дороже золота ценя при этом.

И если я от книги подыму

Глаза и за окно уставлюсь взглядом,

Как будет близко всё, как станет рядом,

Сродни и впору сердцу моему!

Но надо глубже вжиться в полутьму

И глаз приноровить к ночным громадам,

И я увижу, что земле мала

Околица, она переросла

Себя и стала больше небосвода,

И крайняя звезда в конце села

Как свет в последнем домике прихода.

 

1958

 

Созерцание

 

Деревья складками коры

Мне говорят об ураганах,

И я их сообщений странных

Не в силах слышать средь нежданных

Невзгод, в скитаньях постоянных,

Один, без друга и сестры.

 

Сквозь рощу рвется непогода,

Сквозь изгороди и дома,

И вновь без возраста природа,

И дни, и вещи обихода,

И даль пространств – как стих псалма.

 

Как мелки с жизнью наши споры,

Как крупно то, что против нас!

Когда б мы поддались напору

Стихии, ищущей простора,

Мы выросли бы во сто раз.

 

Всё, что мы побеждаем, – малость,

Нас унижает наш успех.

Необычайность, небывалость

Зовет борцов совсем не тех.

 

Так ангел Ветхого Завета

Нашел соперника под стать.

Как арфу он сжимал атлета,

Которого любая жила

Струною ангелу служила,

Чтоб схваткой гимн на нем сыграть.

 

Кого тот ангел победил,

Тот правым, не гордясь собою,

Выходит из такого боя

В сознаньи и расцвете сил.

Не станет он искать побед.

Он ждет, чтоб высшее начало

Его всё чаще побеждало,

Чтобы расти ему в ответ.

 

1958

 

Юлиуш Словацкий

 

 

Кулиг

 

Праздничный поезд мчится стрелою.

В вооружении, вереницей

Мчатся на место жаркого боя

Радостнее, чем в отпуск с позиций.

К дому лесному в чаще нагрянем,

Спящих без платья стащим с кроватей.

Поторопитесь с приодеваньем!

Едемте с нами, время не тратя!

Сядемте в сани в чем вас застали.

Топают кони, кличут возницы.

Это гулянье на карнавале.

Дальше и дальше, к самой границе!

 

Двор при дороге. Кóней заслыша,

Ночь отзывается тявканьем пёсьим.

Не нарушая сна и затишья,

Мигом в безмолвии ноги уносим.

 

Кони что птицы. В мыле подпруги.

Снежную кромку режут полозья.

В небе ни тучки. В призрачном круге

Месяц свечою стал на морозе.

Редкому спится. Встречные с нами.

Кто б ни попался, тот в хороводе.

Над ездовыми факелов пламя.

Кони что птицы. В мыле поводья.

Если ж нельзя вам за нездоровьем,

Да не смутит вас пенье петушье.

Мы полукровок не остановим.

Мимо промчимся, сна не наруша.

Нечего думать нам о привале.

Редко какому дома сидится.

Это гулянье на карнавале.

Мимо и мимо, к самой границе.

 

Стойте! Постройка. Отсвет кенкетов.

В воздух стреляю вместо пароля.

Тотчас ответный треск пистолетов.

Шляхта справляет свадьбу на воле.

Едемте с нами, шафер и сваты!

Где новобрачный? Кланяйся тестю.

Просим прощенья. Не виноваты.

Наше почтенье милой невесте.

Долгие сборы – лишние слезы.

Без разговоров разом в дорогу!

Ставь жениховы сани к обозу.

Вышли, махнули шапкой, и трогай!

Едемте с нами в чем вас застали.

Вихрем несутся кони, как птицы.

Это гулянье на карнавале.

Мимо и мимо, к самой границе.

 

Стойте тут, стойте! Снова именье.

Выстрелить, что ли? Тише. Отставить.

Лучше повергнем в недоуменье.

Всюду нахрапом тоже нельзя ведь.

Молча проходим мы по аллеям.

Дом. Занавески черного штофа.

Мы соболезнуем и сожалеем.

В доме какая‑то катастрофа.

Сборище в зале на панихиде.

Отрок у гроба. Зал в позолоте.

Ах, в опустевшей вотчине сидя,

Сударь бесценный, вы пропадете.

Мы вас увозим. Слушайте слепо.

Всех вас, собравшихся к отпеванью,

В траурных лентах черного крепа,

Просим покорно в парные сани.

Едемте с нами в чем вас застали.

Свищут полозья. Кони что птицы.

Это гулянье на карнавале.

Мимо и мимо, к самой границе!

 

Стойте. Усадьба. Память о предках,

Кажется, реет где‑то незримо.

Дверь кабинета. Свечи в розетках.

Ломберный столик. Облако дыма.

Карты! К лицу ль это, судари, шляхте

В час, когда зреют судьбы народа?

Цепью стрелковой в поле залягте!

К дьяволу карты! К черту колоды!

Вооружайтесь! Вон из трущобы!

Пусть в короли и валеты и дамы

Лишь коронованные особы

Мастью играют тою же самой.

Пусть венценосцы и фаворитки,

Лишь доверяя равным и близким,

Мечут упавшие вдвое кредитки

С Карлом Десятым, с беем тунисским.

Едемте с нами в чем вас застали.

К дьяволу карты! Кони что птицы.

Это гулянье на карнавале.

Мимо и мимо, к самой границе.

 

Стойте. Старинный замок вельможи.

Залпы в ответ на залпы отряда.

В окнах личины. Странные рожи.

Бальные платья. Шум маскарада.

Черти, монахи, рыцари, турки,

Старый бродяга с бурым медведем!

Не доплясавши первой мазурки,

К нам выходите, вместе поедем!

Едемте с нами в чем вас застали,

Мавры, испанцы и сицилийцы!

Это гулянье на карнавале.

Мимо и мимо, к самой границе.

 

Стойте тут, стойте! Новое зданье.

Света в окошках нет и в помине.

В воздух стреляю. Тихо. Молчанье.

Тьма и безмолвье сна и пустыни.

В двери стучитесь. Спать по‑мертвецки?!

Нет, не перечьте нашей забаве.

С лампой выходит старый дворецкий.

«Спит твой хозяин? Вот добронравье!»

– «Нет, он не спит. Господин мой и дети,

Только узнали о возмущенье

В ночь декабря со второго на третье,

Вышли с отрядом в вооруженье.

Вот почему опустели аллеи».

– «Твой господин молодчина! А мы‑то!

Думали, дрыхнет, – вот дуралеи!

Больше таких бы Польше в защиту».

Едемте дальше, раз не застали.

Свищут полозья, кони что птицы.

Это гулянье на карнавале.

Мимо и мимо, к самой границе.

 

Месяц сияет. В мыле буланый.

Полоз дорогу санную режет.

Сыплются искры. Блещут поляны.

И постепенно утро уж брезжит.

Мы подъезжаем. Стало виднее.

Вот и граница. Мы на кургане.

Заговорили все батареи.

Это на масленой наше катанье.

 

<1942>

 

Николоз Бараташвили

 

 

675.

 

Что странного, что я пишу стихи?

Ведь в них и чувства не в обычном роде.

Я б солнцем быть хотел, чтоб на восходе

Увенчивать лучами гор верхи;

 

Чтоб мой приход сопровождали птицы

Безумным ликованьем вдалеке;

Чтоб ты была росой, моя царица,

И падала на розы в цветнике;

 

Чтобы тянулось, как жених к невесте,

К прохладе свежей светлое тепло;

Чтобы существованьем нашим вместе

Кругом всё зеленело и цвело.

 

Любви не понимаю я иначе.

А если ты нашла, что я не прост,

Пусть будет жизнь избитой и ходячей –

Без солнца, без цветов, без птиц и звезд.

 

Но с этим ты сама в противоречье,

И далеко не так уже проста

Твоя растущая от встречи к встрече

Нечеловеческая красота.

 

<1946>

 

Голубой цвет

 

Цвет небесный, синий цвет,

Полюбил я с малых лет.

С детства он мне означал

Синеву иных начал.

 

И теперь, когда достиг

Я вершины дней своих,

В жертву остальным цветам

Голубого не отдам.

 

Он прекрасен без прикрас.

Это цвет любимых глаз.

Это взгляд бездонный твой,

Напоенный синевой.

 

Это цвет моей мечты.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

 

Это легкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих.

 

Это синий, негустой

Иней над моей плитой.

Это сизый, зимний дым

Мглы над именем моим.

 

<1949>

 

 

С. Я. Маршак

 

Вильям Блейк

 

 

Тигр

 

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой?

 

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?

Где таился он века?

Чья нашла его рука?

 

Что за мастер, полный силы,

Свил твои тугие жилы

И почувствовал меж рук

Сердца первый тяжкий стук?

 

Что за горн пред ним пылал?

Что за млат тебя ковал?

Кто впервые сжал клещами

Гневный мозг, метавший пламя?

 

А когда весь купол звездный

Оросился влагой слезной, –

Улыбнулся ль наконец

Делу рук своих творец?

 

Неужели та же сила,

Та же мощная ладонь

И ягненка сотворила

И тебя, ночной огонь?

 

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Чьей бессмертною рукой

Создан грозный образ твой?

 

<1915>

 

678.

 

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность

И небо – в чашечке цветка.

 

<1943>

 

Редьярд Киплинг

 

 

679.

 

На далекой Амазонке

Не бывал я никогда.

Только «Дон» и «Магдалина» –

Быстроходные суда –

Только «Дон» и «Магдалина»

Ходят по морю туда.

 

Из Ливерпульской гавани

Всегда по четвергам

Суда уходят в плаванье

К далеким берегам.

 

Плывут они в Бразилию,

Бразилию,

Бразилию,

И я хочу в Бразилию –

К далеким берегам!

Никогда вы не найдете

В наших северных лесах

Длиннохвостых ягуаров,

Броненосных черепах.

 

Но в солнечной Бразилии,

Бразилии моей,

Такое изобилие

Невиданных зверей!

 

Увижу ли Бразилию,

Бразилию,

Бразилию,

Увижу ли Бразилию

До старости моей?

 

<1923>

 

680.

 

Горб

Верблюжий,

Такой неуклюжий,

Видал я в зверинце не раз.

Но горб

Еще хуже,

Еще неуклюжей

Растет у меня и у вас.

 

У всех,

Кто слоняется праздный,

Немытый, нечесаный, грязный,

Появится

Горб,

Невиданный горб,

Косматый, кривой, безобразный.

 

Мы спим до полудня

И в праздник и в будни,

Проснемся и смотрим уныло,

Мяукаем, лаем,

Вставать не желаем

И злимся на губку и мыло.

 

Скажите, куда

Бежать от стыда,

Где спрячете горб свой позорный,

Невиданный

Горб,

Неслыханный

Горб,

Косматый, мохнатый и черный?

 

Совет мой такой:

Забыть про покой

И бодро заняться работой.

Не киснуть, не спать,

А землю копать,

Копать до десятого пота.

 

И ветер, и зной,

И дождь проливной,

И голод, и труд благотворный

Разгладят ваш горб,

Невиданный горб,

Косматый, мохнатый и черный!

 

<1923>

 

О всаднике и коне

 

Ни шпорой, ни плетью коня не тронь,

Не надо вступать с ним в спор.

Но может в пути минута прийти –

И почувствует взнузданный конь

Хлыста остроту, и железо во рту,

И стальные колесики шпор.

 

<1946>

 

Роберт Бернс

 

 

Честная бедность

 

Кто честной бедности своей

Стыдится и всё прочее,

Тот самый жалкий из людей,

Трусливый раб и прочее.

 

При всем при том,

При всем при том,

Пускай бедны мы с вами,

Богатство –

Штамп на золотом,

А золотой –

Мы сами!

 

Мы хлеб едим и воду пьем,

Мы укрываемся тряпьем

И всё такое прочее,

А между тем дурак и плут

Одеты в шелк, и вина пьют,

И всё такое прочее.

 

При всем при том,

При всем при том,

Судите не по платью.

Кто честным кормится трудом –

Таких зову я знатью!

 

Вот этот шут – природный лорд,

Ему должны мы кланяться.

Но пусть он чопорен и горд,

Бревно бревном останется!

 

При всем при том,

При всем при том,

Хоть весь он в позументах, –

Бревно останется бревном

И в орденах и в лентах!

 

Король лакея своего

Назначит генералом,

Но он не может никого

Назначить честным малым.

 

При всем при том,

При всем при том,

Награды, лесть

И прочее

Не заменяют

Ум и честь

И всё такое прочее!

 

Настанет день, и час пробьет,

Когда уму и чести

На всей земле придет черед

Стоять на первом месте.

 

При всем при том,

При всем при том,

Могу вам предсказать я,

Что будет день,

Когда кругом

Все люди станут братья!

 

<1938>

 

Застольная

 

Забыть ли старую любовь

И не грустить о ней?

Забыть ли старую любовь

И дружбу прежних дней?

 

За дружбу старую –

До дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

За счастье прежних дней.

 

Побольше кружки приготовь

И доверху налей.

Мы пьем за старую любовь,

За дружбу прежних дней.

 

За дружбу старую –

До дна!

За счастье юных дней!

По кружке старого вина –

За счастье юных дней.

 

С тобой топтали мы вдвоем

Траву родных полей,

Но не один крутой подъем

Мы взяли с юных дней.

 

Переплывали мы не раз

С тобой через ручей.

Но море разделило нас,

Товарищ юных дней…

 

И вот с тобой сошлись мы вновь.

Твоя рука – в моей.

Я пью за старую любовь,

За дружбу прежних дней.

 

За дружбу старую –

До дна!

За счастье прежних дней!

С тобой мы выпьем, старина,

За счастье прежних дней.

 

<1938>

 

Финдлей

 

«Кто там стучится в поздний час?»

– «Конечно, я – Финдлей!»

– «Ступай домой. Все спят у нас!»

– «Не все!» – сказал Финдлей.

 

«Как ты прийти ко мне посмел?»

– «Посмел!» – сказал Финдлей.

«Небось наделаешь ты дел…»

– «Могу!» – сказал Финдлей.

 

«Тебе калитку отвори…»

– «А ну!» – сказал Финдлей.

«Ты спать не дашь мне до зари!»

– «Не дам!» – сказал Финдлей.

 

«Попробуй в дом тебя впустить…»

– «Впусти!» – сказал Финдлей.

«Всю ночь ты можешь прогостить».

– «Всю ночь!» – сказал Финдлей.

 

«С тобою ночь одну побудь…»

– «Побудь!» – сказал Финдлей.

«Ко мне опять найдешь ты путь».

– «Найду!» – сказал Финдлей.

 

«О том, что буду я с тобой…»

– «Со мной!» – сказал Финдлей.

«Молчи до крышки гробовой!»

– «Идет!» – сказал Финдлей.

 

<1939>

 

685.

 

Ты меня оставил, Джеми,

Ты меня оставил,

Навсегда оставил, Джеми,

Навсегда оставил.

Ты шутил со мною, милый,

Ты со мной лукавил, –

Клялся помнить до могилы,

А потом оставил, Джеми,