Из шотландских народных баллад

 

 

Эдвард

 

«Как грустно ты главу склонил,

Эдвард! Эдвард!

Как грустно ты главу склонил,

И как твой меч красён! – О!»

– «Я сокола мечом убил,

Матерь! матерь!

Я сокола мечом убил;

Такого нет, как он! – О!»

 

«Не сокол меч окровенил,

Эдвард! Эдвард!

Не сокол меч окровенил,

Не тем ты сокрушен. – О!»

– «Коня я своего убил,

Матерь! матерь!

Коня я своего убил,

А верный конь был он! – О!»

 

«Твой конь уже был стар и хил,

Эдвард! Эдвард!

Твой конь уже был стар и хил,

О чем бы так тужить? – О!»

– «Отца я своего убил,

Матерь! матерь!

Отца я своего убил:

Мне горько, горько жить! – О!»

 

«И чем теперь, скажи же мне,

Эдвард! Эдвард!

И чем теперь, скажи же мне,

Искупишь грех ты свой? – О!»

– «Скитаться буду по земле.

Матерь! матерь!

Скитаться буду по земле,

Покину край родной! – О!»

 

«И кем же будет сохранен,

Эдвард! Эдвард!

И кем же будет сохранен

Здесь твой богатый дом? – О!»

– «Опустевай и рушись он,

Матерь! матерь!

Опустевай и рушись он!

Уж не бывать мне в нем. – О!»

 

«И с кем же ты оставишь тут,

Эдвард! Эдвард!

И с кем же ты оставишь тут

Жену, детей своих? – О!»

– «Пусть пó миру они пойдут,

Матерь! матерь!

Пусть пó миру они пойдут;

Навек покину их. – О!»

 

«А мне, в замену всех утрат,

Эдвард! Эдвард!

А мне, в замену всех утрат,

Что даст любовь твоя? – О!»

– «Проклятие тебе и ад,

Матерь! матерь!

Проклятие тебе и ад!

Тебя послушал я! – О!»

 

<1839>

 

Вальтер Скотт

 

 

Песня

 

Красив Бригнала брег крутой,

И зелен лес кругом;

Цветы над быстрою рекой

Раскинуты ковром.

 

Вдоль замка Дальтон на коне

Я ехал не спеша;

Навстречу пела с башни мне

Красавица‑душа:

 

«Красив Бригнала брег крутой,

И зелен лес кругом;

Мне с другом там приют лесной

Милей, чем царский дом».

 

«Ты хочешь, дева, быть моей,

Забыть свой род и сан;

Но прежде разгадать сумей,

Какой мне жребий дан.

 

И если скажешь мне, любя,

Загадки слово ты, –

Приму в дубраве я тебя

Царицей красоты».

 

Она поет: «Свеж брег крутой,

И зелен лес кругом;

Мне с другом там приют лесной

Милей, чем царский дом.

 

Со звонким рогом в кушаке

Ты скачешь чрез поля;

Ты, знать, в дубраве на реке

Лесничий короля?»

 

«Лесничий зоркий короля

В свой рог трубит с утра;

Но как покрыта мглой земля,

То мнé трубить пора».

 

Она поет: «Свеж брег крутой,

И зелен лес кругом,

Хочу царицею лесной

Жить с другом там вдвоем.

 

На быстроногом рысаке,

Как ратник, ты готов,

С мечом в ножнах, с ружьем в руке,

На барабанный зов».

 

«Нейду на барабанный зов,

Нейду на трубный звук;

Но как зовут нас крики сов,

Мы все готовы вдруг.

 

И свеж Бригнала брег крутой,

И зелен лес кругом,

Но деве смелой лишь со мной

Царить в лесу моем.

 

О дева! друг недобрый я!

Глухих пустынь жилец;

Безвестна будет жизнь моя,

Безвестен мой конец!

 

Как мы сойдемся, гости тьмы,

То должно нам, поверь,

Забыть, чтó прежде были мы,

Забыть, чтó мы теперь».

 

Но свеж Бригнала брег крутой,

И зелен лес кругом,

И пышно блещут над рекой

Цветы живым ковром.

 

<1840>

 

Фридрих Рюккерт

 

 

Пойми любовь

 

Пойми любовь! Ищи во взорах милой

Небесных благ, а не земных страстей,

Чтобы святой душа окрепла силой

И не погас бы луч звезды твоей!

 

Пойми любовь! Найди в очах прекрасной

Не огнь пылающий, но мирный свет,

Чтоб он тебе служил лампадой ясной,

А не спалил бы жизнь твою, поэт.

 

Пойми любовь! Восторгами любезной

Ты не окуй себя, но окрыли,

Чтоб гостем был обители надзвездной,

А не рабом обманчивой земли.

 

<1839>

 

Генрих Гейне

 

 

Лорелея

 

И горюя, и тоскуя,

Чем мечты мои полны?

Позабыть всё не могу я

Небылицу старины.

 

Тихо Реин протекает,

Вечер светел и без туч,

И блестит, и догорает

На утесах солнца луч.

 

Села на скалу крутую

Дева, вся облита им;

Чешет косу золотую,

Чешет гребнем золотым.

 

Чешет косу золотую

И поет при блеске вод

Песню, словно неземную,

Песню дивную поет.

 

И пловец, тоскою страстной

Поражен и упоен,

Не глядит на путь опасный:

Только деву видит он.

 

Скоро волны, свирепея,

Разобьют челнок с пловцом;

И певица Лорелея

Виновата будет в том.

 

<1839>

 

Фердинанд Фрейлиграт

 

 

Гробовщики

 

«Прискорбное дело ведется к концу,

На этой постеле лежать мертвецу!»

– «Эх, брат, а тебе что? Твоя ли беда?

Дешевая, знать, твои слезы вода».

– «Нет! право, берет поневоле озноб:

Приходится первый ведь делать мне гроб!»

– «Последний ли, первый ли, – равны они;

На, выпей‑ка чарку да песнь затяни.

Да доски сюда принеси ты в сарай,

Пилой распили их, рубанком строгай;

Прилаживай доску к доске ты живей,

Да черным суконцем, как должно, обей.

Да стружки потом подбери ты с земли,

Да ими сосновое дно устели,

Чтоб в гробе – такое поверье у нас –

На стружках отжившая плоть улеглась.

Внесешь гроб ты завтра к покойнику в дом;

Положат, накроют – и дело с концом».

– «Готовлю я доски, и мерю я их,

Но дум не могу пересилить своих;

Строгает рубанок, и ходит пила,

Но мутны глаза, и рука тяжела.

Смотрю, чтоб к доске приходилась доска,

Но в сердце томление, в сердце тоска.

Прискорбное дело ведется к концу,

На этой постеле лежать мертвецу!»

 

1855

 

Виктор Гюго

 

 

Видение

 

Увидел ангела в стемневшей я лазури:

Смирял его полет тревогу волн и бури.

«Что ищешь, ангел, ты в безрадостном краю?»

Он отвечал: «Иду я душу взять твою».

И грустно на меня смотрел он женским ликом.

И страшно стало мне; я вскрикнул слабым криком:

«Какой настал мне час? что станется со мной?»

Безмолвный он стоял. Сгущался мрак ночной.

«Скажи, – дрожащее я выговорил слово,–

Взяв душу, с ней куда, средь мира ты какого

Отсюда улетишь?» Он продолжал молчать.

«Пришлец неведомый! – воскликнул я опять, –

Ты смерть ли, или жизнь? Конец или начало?»

И ночи всё темней спускалось покрывало,

И ангел мрачен стал и молвил: «Я любовь!»

И краше радости на сумрачную бровь

Печать тоски легла – и тихого всесилья,

И звезд я видел блеск сквозь трепетные крылья.

 

<1858>

 

 

С. Ф. Дуров

 

Огюст Барбье

 

 

Дант

 

О старый гибеллин! когда передо мной

Случайно вижу я холодный образ твой,

Ваятеля рукой иссеченный искусно, –

Как на сердце моем и сладостно и грустно…

Поэт! В твоих чертах заметен явный след

Святого гения и многолетних бед!..

Под узкой шапочкой, скрывающей седины,

Не горе ль провело на лбу твоем морщины?

Скажи, не оттого ль ты губы крепко сжал,

Что граждан бичевать проклятых ты устал?

А эта горькая в устах твоих усмешка

Не над людьми ли, Дант? Презренье и насмешка

Тебе идут к лицу. Ты родился, певец,

В стране несчастливой. Терновый свой венец

Еще на утре дней, в начале славной жизни,

На долю принял ты из рук своей отчизны.

Ты видел, как и мы, на отческих полях

Людей, погрязнувших в кровавых мятежах;

Ты был свидетелем, как гибнули семейства

Игралищем судьбы и жертвами злодейства;

Ты с ужасом взирал, как честный гражданин

На плахе погибал. Печальный ряд картин

В теченье многих лет вился перед тобою.

Ты слышал, как народ, увлекшися мечтою,

Кидал на ветер всё, что в нас святого есть, –

Любовь к отечеству, свободу, веру, честь.

О Дант, кто жизнь твою умел прочесть, как повесть,

Тот может понимать твою святую горесть,

Тот может разгадать и видеть – отчего

Лицо твое, певец, бесцветно и мертво,

Зачем глаза твои исполнены презреньем,

Зачем твои стихи, блистая вдохновеньем,

Богатые умом, и чувством, и мечтой,

Таят во глубине какой‑то яд живой.

Художник! ты писал историю отчизны;

Ты людям выставлял картину буйной жизни

С такою силою и верностью такой,

Что дети, встретившись на улице с тобой,

Не смея на тебя поднять, бывало, взгляда,

Шептали: «Это Дант, вернувшийся из ада!..»

 

1843

 

264.

 

Как больно видеть мне повсюду свою горесть,

Читать, всегда читать одну и ту же повесть,

Глядеть на небеса и видеть тучи в них,

Морщины замечать на лицах молодых.

Блажен, кому дано на часть другое чувство,

Кто с лучшей стороны взирает на искусство!

Увы, я знаю сам, что если б на пути

Я музу светлую случайно мог найти –

Дитя в шестнадцать лет, с кудрями золотыми,

С очами влажными и ярко‑голубыми, –

Тогда бы я любил цветущие долины,

Кудрявые леса, высоких гор вершины;

Тогда бы, кажется, живая песнь моя

Была светла, как день, игрива, как струя.

Но каждому своя назначена дорога,

Различные дары приемлем мы от бога:

Один несет цветы, другой несет ярмо.

На всяком существе лежит свое клеймо.

Покорность – наш удел. Неволей или волей,

Должны мы следовать за тайной нашей долей,

Должны, склонясь во прах, покорствовать во всем,

Чего преодолеть не станет сил ни в ком.

От детства мой удел был горек. В вихре света

Я, словно врач, хожу по койкам лазарета,

Снимая с раненых покровы их долой,

Чтоб язвы гнойные ощупывать рукой…

 

1844

 

Смех

 

       1           

 

Мы всё утратили, всё, даже смех радушный

С его веселостью и лаской простодушной, –

Тот смех, который встарь, бывало, у отцов,

Из сердца вырвавшись, гремел среди пиров.

Его уж нет теперь, веселого собрата:

Он скрылся от людей, и скрылся без возврата…

А был он, этот смех, когда‑то добрый кум!

Наш смех теперешний – не более как шум,

Как вопль, исторгнутый знобящей лихорадкой,

Рот искажающий язвительною складкой.

Прощайте ж навсегда, и песни, и любовь,

Вино и громкий смех, – вы не вернетесь вновь!

В наш век нет юношей румяных и веселых,

Во славу красоте дурачиться готовых;

Нет откровенности, бывалой в старину, –

При всех поцеловать не смеет муж жену;

Шутливому словцу дивятся, словно чуду;

Зато цинизм теперь господствует повсюду,

Желчь льется с языка обильною струей,

Насмешка подлая шипит над нищетой,

Повсюду, как в аду, у нас зубовный скрежет:

Смех не смешит людей – нет, он теперь их режет…

 

       2           

 

О смех! Чтоб к нам прийти с наморщенным челом,

Каким доселе ты кровавым шел путем?

Твой голос издавна там слышался, бывало,

Где всё в развалинах дымилось и пылало…

Он резко пробегал над нивой золотой,

Когда по ней толпу водили на разбой;

На стенах городских, нежданно, без причины,

Он слышался сквозь стук ударов гильотины;

Он часто заглушал и стон и громкий плач,

Когда за клок волос тряс голову палач…

Вольтер, едва живой, но полный страшной силы,

Прощаясь с жизнию, смеялся у могилы, –

И этот смех его, как молот роковой,

В основах потрясал общественный наш строй.

С тех пор под тяжестью язвительного смеха

Ничто прекрасное не жди у нас успеха!

 

       3           

 

Увы! беда тому, в ком есть святой огонь,

Кто душу положить хотел бы на ладонь!

Беда, сто раз беда той музе благородной,

Которая, избрав от детства путь свободный,

Слепая к призракам мишурной суеты,

Полюбит идеал добра и красоты!

Смех, безобразный смех, людской руководитель,

Всего прекрасного завистливый гонитель,

Как язва кинется внезапно на нее,

Запутает в сетях, столкнет с пути ее…

И тщетно, бедная, сбирала бы усилья

Широко развернуть израненные крылья

И песнью в небесах подслушанной своей

Затронуть заживо больную грудь людей, –

Увы, на полпути, лишенная надежды,

Поникнув головой, сомкнув печально вежды,

Она падет с небес… А там, на краткий срок

Забившись где‑нибудь в безвестный уголок,

Оплакивая жизнь, но с жизнию не споря, –

Умрет до времени, с душою, полной горя…

 

1864

 

Андре Шенье

 

 

Неэра

 

Любовью страстною горит во мне душа.

Приди ко мне, Хромис, взгляни – я хороша:

И прелестью лица, и легкостию стана

Равняться я могу с воздушною Дианой.

Нередко селянин, вечернею порой,

Случайно где‑нибудь увидевшись со мной,

Бывает поражен какою‑то святыней,

И я ему кажусь не смертной, а богиней…

Он шепчет издали: «Неэра, подожди,

На взморье синее купаться не ходи:

Пловцы, увидевши твое чело и шею,

Сочтут, красавица, тебя за Галатею».

 

1844

 

Виктор Гюго

 

 

Метафора

 

Как на поверхности лазурного пруда,

В душевной глубине мы видим иногда

И небо, полное блистательных сокровищ,

И тинистое дно, где вьется рой чудовищ.

 

1845

 

Никола Жильбер

 

 

Отчаяние

 

Безжалостный отец, безжалостная мать!

Затем ли вы мое вскормили детство,

Чтоб сыну вашему по смерти передать

Один позор и нищету в наследство…

О, если б вы оставили мой ум

В невежестве коснеть, по крайней мере;

Но нет! легко, случайно, наобум

Вы дали ход своей безумной вере…

Вы сами мне открыли настежь дверь,

Толкнули в свет из мирной вашей кельи –

И умерли… вы счастливы теперь,

Вам, может быть, тепло на новосельи,

А я? – а я, подавленный судьбой,

Вотще зову на помощь – все безмолвны:

Нет отзыва в друзьях на голос мой,

Молчат поля, леса, холмы и волны.

 

1846

 

Проспер Мериме

 

 

Морлах в Венеции

 

Когда я последний цехин промотал

И мне изменила невеста, –

Лукавый далмат мне с усмешкой сказал:

«Пойдем‑ка в приморское место,

Там много красавиц в высоких стенах

И более денег, чем камней в горах.

 

Кафтан на солдате из бархата сшит;

Не жизнь там солдату, а чудо:

Поверь мне, товарищ, и весел и сыт

Вернешься ты в горы оттуда…

Долман на тебе серебром заблестит,

Кинжал на цепи золотой зазвенит.

 

Как только мы в город с тобою войдем,

Нас встретят приветные глазки,

А если под окнами песню споем,

От всех нам посыплются ласки…

Пойдем же скорее, товарищ, пойдем!

Мы с деньгами в горы оттуда придем».

 

И вот за безумцем безумец побрел

Под кров отдаленного неба;

Но воздух чужбины для сердца тяжел,

Но вчуже – нет вкусного хлеба;

В толпе незнакомцев я словно в степи –

И плачу и вою, как пес на цепи…

 

Тут не с кем размыкать печали своей

И некому в горе признаться;

Пришельцы из милой отчизны моей

Родимых привычек стыдятся;

И я, как былинка под небом чужим.

То холодом сдавлен, то зноем палим.

 

Ах, любо мне было средь отческих гор,

В кругу моих добрых собратий;

Там всюду встречал я приветливый взор

И дружеский жар рукожатий;

А здесь я как с ветки отпавший листок,

Заброшенный ветром в сердитый поток.

 

1846

 

Джордж Гордон Байрон

 

 

270. Мелодия («Да будет…»)

 

Да будет вечный мир с тобой!..

Еще в небесное жилище

Не возлетала над землей

Душа возвышенней и чище.

Существованья твоего

Ничто людское не смущало:

Бессмертья только одного

Тебе у нас недоставало.

 

Пускай же твой могильный холм

Не веет горькою утратой,

Да разрастаются на нем

Цветы грядою полосатой…

Не над тобою зеленеть

Ветвям плакучим грустной ивы:

Зачем, скажите, сожалеть

О тех, которые счастливы?..

 

1845

 

271. Мелодия («О, плачьте…»)

 

О, плачьте над судьбой отверженных племен,

Блуждающих в пустынях Вавилона:

Их храм лежит в пыли, их край порабощен,

Унижено величие Сиона:

Где бог присутствовал, там идол вознесен…

 

И где теперь Израиль злополучный

Омоет пот с лица и кровь с усталых ног?

Чем усладит часы неволи скучной?

В какой стране его опять допустит бог

Утешить слух Сиона песнью звучной?..

 

Народ затерянный, разбросанный судьбой,

Где ты найдешь надежное жилище?

У птицы есть гнездо, у зверя лес густой,

Тебе ж одно осталося кладбище

Прибежищем от бурь и горести земной…

 

1846

 

 

А. И Пальм

 

Андре Шенье

 

 

Элегия

 

Звезда вечерняя, люблю твой блеск печальный.

Он чист, как огонек любви первоначальной.

Блести, красавица, блести еще, пока

Диана бледная в прозрачных облаках

Великолепною не явится царицей,

Дай взору путника тобою насладиться.

Под сенью темных лип у шумного ручья

Порою позднею иду задумчив я;

Свети же мне, звезда, приветливей, светлее:

Не с тайным замыслом полночного злодея

Украдкой я брожу; в груди не месть кипит,

И под полой кинжал кровавый не блестит;

Нет, я люблю, – и разделить хочу я

Мечты моей души и сладость поцелуя;

И всё я думаю: в вечерней тишине,

Как нимфа легкая, она придет ко мне;

Как хороша она, – и взор ее чудесный

Блестит, как ты, звезда, между подруг небесных!

 

1843

 

273.

 

Приди к ней поутру, когда, пробуждена,

Под легким пологом покоится она:

Ланиты жаркие играют алой кровью,

И грудь роскошная волнуется любовью,

А юное чело и полный неги взор

Еще ведут со сном неясный разговор…

 

1844

 

 

И. Я. Лебедев

 

Генрих Гейне

 

 

Чайльд Гарольд

 

Волны скачут, волны плачут,

Труп поэта в лодке мчат;

С ним безмолвны, грусти полны,

Маски черные сидят.

 

Как прекрасен, тих и ясен

Лик певца! На небеса,

Как живые, голубые

Смотрят чудные глаза.

 

Волны скачут, волны плачут…

Подле лодки под водой

Слышны стоны – похоронный

Плач наяды молодой.

 

<1859>

 

Русалки

 

Всё тихо, всё спит; с неба месяц глядит,

Песчаная отмель сияет,

На береге рыцарь прелестный лежит,

Лежит он и сладко мечтает.

 

Блестящи, воздушны, одна за другой

Из моря русалки выходят,

Несутся все к юноше резвой толпой

И глаз с него светлых не сводят.

 

И вот уже рядом одна с ним сидит,

Пером в его шляпе играя,

На поясе цепь от меча шевелит

И перевязь гладит другая.

 

А вот уж и третья, лукаво смеясь,

У юноши меч отнимает,

Одною рукою на меч оперлась,

Другой его кудри ласкает.

 

Четвертая пляшет, порхает пред ним,

Вздыхает и шепчет уныло:

О, если б любовником был ты моим,

Цвет юношей, рыцарь мой милый!

 

А пятая за руку нежно берет

И белую руку целует,

Шестая устами к устам его льнет,

И грудь ей желанье волнует.

 

Хитрец не шелохнется… Что их пугать?

И крепче смыкает он очи…

Ему тут с русалками любо лежать

В сияньи серебряной ночи.

 

<1859>

 

 

Л. А. Мей

 

Анакреон

 

 

Женщинам

 

Одарила природа

Твердым рогом – быков,

Коней – звонким копытом,

Зайцев – ног быстротою,

Страшной пастию – львов,

Рыб – способностью плавать,

Птиц – полетом воздушным,

Силой духа – мужчин,

А для жен не остался

Из даров ни один.

Что ж дала им природа?

Вместо броней и копий –

Красоту даровала,

Чтобы женщина ею

И огонь и железо

Всепобедно сражала.

 

 

277. Самому себе («Возлежа…»)

 

Возлежа на лúстве нежной

Мирт и лотосов зеленых,

Я желаю пить прилежно,

Пить подольше, но с опаской.

Сам Эрот мне кравчим служит

И, папирусной подвязкой

Подтянув хитон на плечи,

Влагой хмельной угощает.

Колесом от колесницы

Вкруг самой себя вращаясь,

Жизнь людская убегает,

А в могиле смертный кости

Горстью пепла оставляет…

Для чего ж кадить на камень?

Лить на землю возлиянья?

Лучше мне, Эрот, при жизни

Воскури благоуханья,

Увенчай меня цветами,

Приведи мою гетеру:

Прежде, нежели вмешаюсь

В хороводы с мертвецами,

Я хочу прогнать заботы.

 

 

К восковому Эроту

 

Раз юноша какой‑то

Отлитого из воска

Эрота продавал.

«Что просишь за работу?» –

Спросил я, подошедши,

А он мне отвечал

Дорическою речью:

«Купи за сколько хочешь,

Но должен ты узнать,

Что я не восколивец,

А только не желаю

С Эротом алчным спать».

– «Отдай же мне за драхму

Соложника‑красавца,

А ты, Эрот, во мне

Зажги любовный пламень,

Иль будешь сам тотчас же

Растоплен на огне».

 

 

279. Самому себе («Мне говорят…»)

 

Мне говорят девицы:

«Ты стар, Анакреон!

На – зеркало: ты видишь –

Волос уж не осталось,

И лоб твой обнажен».

Есть волосы, иль нет их –

Не знаю; знаю только,

Что старцу и певцу

Тем более приличны

Веселье и забавы,

Чем ближе он к концу.

 

 

К девушке

 

Не беги моих волос,

Убеленных сединою,

И затем, что ярче роз

Расцвела своей весною,

Не отвергни в старике

Пламень страсти: не сама ли

Ты видала, как в венке

К розам лилии пристали?

 

 

Старцу

 

Мне мил и старец в пляске

И юноша плясун;

Но если старец пляшет –

В нем волосы лишь стары,

А мыслями он юн.

 

 

Пир

 

Дайте лиру мне Гомера

Без воинственной струны:

Я не чествую войны.

Из обрядного потира

Я желаю мирно пить

И водой напиток сладкий,

По закону, разводить.

Я напьюся в честь Лиэя,

Запляшу и запою,

Но рассудком я умерю

Песню буйную мою.

 

 

Фракийской кобылице

 

Кобылица‑фракиянка,

Что так косо ты глядишь?

Для чего, как от невежды,

От меня ты прочь бежишь?

Знай: легко тебе накину

Я узду и удила,

Чтоб меня по гипподрому

Ты послушно пронесла.

Ты теперь на пастве злачной

Скачешь – вольная, пока

Не нашлось тебе, дикарке,

Заклятóго ездока.

 

<1855>

 

Фридрих Шиллер

 

 

Прощание Гектора

 

           Андромаха               

Для чего стремится Гектор к бою,

Где Ахилл безжалостной рукою

За Патрокла грозно мстит врагам?

Если Орк угрюмый нас разлучит,

Кто малютку твоего научит

Дрот метать и угождать богам?

 

           Гектор               

Слез не лей, супруга дорогая!

В поле битвы пыл свой устремляя,

Этой дланью я храню Пергам.

За богов священную обитель

Я паду и – родины спаситель –

Отойду к стигийским берегам.

 

           Андромаха           

Не греметь твоим доспехам боле;

Ржавый меч твой пролежит в неволе,

И Приама оскудеет кровь;

В область мрака ты сойдешь отныне,

Где Коцит слезится по пустыне…

Канет в Лету Гектора любовь!

 

           Гектор               

Весь мой пыл, все мысли и стремленья

Я залью волной реки забвенья,

Но не чистый пламенник любви…

Чу, дикарь у стен уж кличет к бою.

Дай мне меч и не томись тоскою –

Леты нет для Гектора любви.

 

1854

 

Иоганн Вольфганг Гете

 

 

Песнь арфиста

 

Нет, только тот, кто знал

Свиданья жажду,

Поймет, как я страдал

И как я стражду.

 

Гляжу я вдаль… нет сил,

Тускнеет око…

Ах, кто меня любил

И знал – далёко!

 

Вся грудь горит… Кто знал

Свиданья жажду,

Поймет, как я страдал

И как я стражду.

 

1857

 

Генрих Гейне

 

 

286.

 

Ветер воет меж деревьев,

Мрак ночной вокруг меня;

Серой мантией окутан,

Я гоню в лесу коня.

 

Впереди меня порхают

Вереницы легких снов

И несут меня на крыльях

Под давно желанный кров.

 

Лают псы; встречают слуги

У крыльца с огнем меня;

Я по лестнице взбегаю,

Шумно шпорами звеня.

 

Освещен покой знакомый, –

Как уютен он и тих, –

И она, моя царица,

Уж в объятиях моих.

 

Ветер воет меж деревьев,

Шепчут вкруг меня листы:

«Сны твои, ездок безумный,

Так же глупы, как и ты».

 

1858

 

287.

 

Рано утром я гадаю:

Будешь ты иль нет?

Грустно голову склоняю

Вечером в ответ.

 

Ночью, слабый, изнуренный,

Я не сплю с тоской,

И в дремоте, полусонный,

Грежу день‑деньской.

 

1860

 

288.

 

Я сначала струсил, позже

Думал – этакий простак! –

«Не снести мне…» Вот и снес же –

Но не спрашивайте: как?

 

1860

 

Андре Шенье

 

 

Амимона

 

Привет тебе, привет, певучая волна!

Ты принесешь ко мне младую Амимону:

На легком челноке плывет ко мне она,

Вверяясь твоему изменчивому лону,

И ветерок над ней покров девичий вьет…

Не так ли некогда, в объятья бога вод,

Под неусыпною охраной Гименея,

Фетида мчалася к прибрежиям Пенея,

Держася за бразды и трепетно скользя

По влажному хребту проворного дельфина?..

Но если бы тебя, красавица моя,

Прияла невзначай кристальная пучина,

Поверь – твоя краса и твой невинный вид

Внезапным ужасом подводных дев смутили,

И вряд ли бы тебе на помощь поспешили

Чернокудрявые станицы нереид!..

Опида, Кимадос и белая Нерея

Глядели б на тебя, от зависти краснея,

Досадуя, что взор пытливый их не мог

Открыть в твоем лице какой‑нибудь порок,

И каждая из них любимого ей бога

Поспешно б увлекла из водного чертога,

Подальше от тебя, под сень прибрежных скал,

Где в гроты темные сплетается коралл,

И там бы слышал бог ревнивые укоры

За то, что на тебе остановил он взоры.

 

1855

 

Пьер‑Жан Беранже

 

 

290. Трын‑трава

 

Всё – обман, всё – мечты, всё на‑вын‑тараты

В современном мире;

Что ни женщина – ложь, что ни вывеска – тож,

И лишь избранным на грош

Верят в долг в трактире…

 

Нет игры, чтоб нас судьба

Не обыгрывала… Ба!

Что ж робеть в неравном споре?

Заложить вовсю сперва:

По колено будет море,

И весь проигрыш и горе –

Трын‑трава!

 

Вести грустные есть, а последняя весть –

Просто наказанье:

Все купцы говорят, что неслыханный град

Так и выбил виноград

В дорогой Шампанье!

 

Нет игры, чтоб нас судьба

Не обыгрывала… Ба!

Что ж робеть в неравном споре?

Заложить вовсю сперва:

По колено будет море,

И весь проигрыш и горе –

Трын‑трава!

 

Позабудьте про долг, он вас по боку – щелк,

В силу парагрáфа

Икс‑статьи, игрек‑том, – и в скорлупку весь дом!

Да сдерут еще потом

Кое‑что и штрафы…

 

Нет игры, чтоб нас судьба

Не обыгрывала… Ба!

Что ж робеть в неравном споре?

Заложить вовсю сперва:

По колено будет море,

И весь проигрыш и горе –

Трын‑трава!

 

Верно, создан так свет, что в нем верного нет…

Чинно и в покое

Сядешь пить вшестером, а глядишь, вечерком –

Уж заснули под столом

Двое или трое…

 

Нет игры, чтоб нас судьба

Не обыгрывала… Ба!

Что ж робеть в неравном споре?

Заложить вовсю сперва:

По колено будет море,

И весь проигрыш и горе –

Трын‑трава!

 

И с одной иногда даже Марсу беда

Под любовной сетью:

Стало быть, несчастлúв был я, двух полюбив,

И не знаю, как я жив,

Полюбивши третью…

 

Нет игры, чтоб нас судьба

Не обыгрывала… Ба!

Что ж робеть в неравном споре?

Заложить вовсю сперва:

По колено будет море,

И весь проигрыш и горе –

Трын‑трава!

 

Не судите, кляня, а простите меня…

Я хандрю немало –

Я боюсь типуна: отобьет от вина –

И не пить уж мне до дна,

Как я пил, бывало…

 

Нет игры, чтоб нас судьба

Не обыгрывала… Ба!

Что ж робеть в неравном споре?

Заложить вовсю сперва:

По колено будет море,

И весь проигрыш и горе –

Трын‑трава.

 

 

Простолюдин

 

Вот новость! Говорят мне, будто я из чванства

К моей фамилии частицу де придал, –

И говорят друзья! Я сам не раз слыхал:

«Не правда ли, ведь вы из старого дворянства?»

– Нет, нет и трижды нет! Какой я дворянин!

Люблю я родину, свободу,

Но и по племени, по роду –

Простолюдин, простолюдин!

 

Зачем с частицей де меня на свет рождали?

В моей крови звучит таинственный глагол,

Что пращуры мои за страшный произвол

Владыку гордого под пыткой укоряли.

Но сельским жерновом тогда был господин,

И под собою он упорно

Молол в муку людей, как зерна…

Нет! я – совсем простолюдин!

 

И пращуры мои, как жадные вампиры,

Не пили пот и кровь невольников своих,

И мирным гражданам, в дубровах вековых,

Не наводили страх их мирные секиры.

Ни одного из них не превратил Мерлин,

Волшебной силою дурмана,

В постельничьи у Карломана…

Нет! я – совсем простолюдин!

 

И пращуров моих честнáя алебарда

Не обагрялася в междоусобный бой;

И, Альбиону в честь, над городской стеной

Никто не водружал хоругви леопарда;

И избегали всех духовных паутин

Они, как тягостной вериги,

И не подписывали лиги …

Нет! я – совсем простолюдин.

 

Оставьте же меня при нашем сельском стяге…

Вам, господа, и крест, и ленты, и звезда,

А мне, убогому, позвольте, господа,

Вовек не изменять ни долгу, ни присяге!

И пусть останется навеки властелин

В своем углу, и пусть с участьем

Склоняет только пред несчастьем

Свой сельский стяг простолюдин!

 

1860

 

Джон Мильтон

 

 

Потерянный рай

        Из песни I      

 

И девять раз уже сменилось время,

Мерило дня и ночи для людей,

Как Сатана, со скопищем проклятым,

Лежал, в горящей пропасти вращаясь,

Разбитый, сокрушенный, хоть бессмертный.

Но вместе с тем ему иная кара –

И бóльшая – была присуждена:

Его с тех пор терзать долженствовали

Две мысли – об утраченном блаженстве

И муках, нескончаемых вовеки.

Уныло он вокруг бросает взоры,

Горящие и скорбию мятежной,

И гордой, закоснелою враждою.

И вдаль он смотрит – и везде, куда

Достигнуть может ангельское око,

Он видит лишь ужасную пустыню,

Обширную и дикую темницу,

Округлую со всех сторон, подобно

Горнилу распаленному; но пламя

Не изливает света в ней, а только –

Мрак видимый, способный озарить

Мерцанием ужасные предметы,

Страну печалей, горестные сени,

Где никогда не могут обитать

Ни тишина, ни мир; куда надежда,

Всем близкая, ни разу не достигла;

Где муки пытки длятся бесконечно;

Где жупел несгораемый питает

Всечасно прибывающий поток

Огня геенны. Такова обитель,

Назначенная вечным правосудьем

Мятежникам. Их мрачная темница

Удалена от бога и от света

На расстоянье, большее трикраты,

Чем от земного средоточья полюс.

 

О, как несхожа эта бездна с высью,

Откуда духи сверженные пали!

И вот своих сообщников в паденьи,

Затопленных горящими волнами,

Средь ярых вихрей бурного огня

Узрел он вскоре, и с собою рядом

Узрел в мученьях скорченного духа,

Совместника по силе и нечестью,

Того, к кому, чрез веки, Палестина,

Постыдно поклонялся, взывала:

«Веэльзевул!»…

 

<1858>

 

Моравские песни

 

 

Старый муж

 

У молодки Наны

Муж, как лунь, седой…

Старый муж не верит

Женке молодой:

 

Разом домекнулся,

Что не будет прок, –

Глаз с нее не спустит;

Двери на замок.

 

«Отвори каморку –

Я чуть‑чуть жива:

Что‑то разболелась

Сильно голова, –

 

Сильно разболелась,

Словно жар горит…

На дворе погодно:

Может, освежит».

 

«Что ж? открой окошко,

Прохладись, мой свет!»

Хороша прохлада,

Коли друга нет!

 

Нана замолчала,

А в глухой ночи

Унесла у мужа

Старого ключи.

 

«Спи, голубчик, с богом,

Спи да почивай!»

И ушла тихонько

В дровяной сарай.

 

«Ты куда ходила,

Нана, со двора?

Волосы – хоть выжми,

Шубка вся мокра…»

 

«А телята наши

Со двора ушли,

Да куда ж? – к соседке

В просо забрели.

 

Загнала насилу:

Разбежались все…

Я и перемокла,

Ходя по росе!»

 

Видно, лучше с милым

Хоть дрова щепать,

Чем со старым мужем

Золото считать.

 

Видно, лучше с милым

Голая доска,

Чем со старым мужем

Два пуховика…

 

1856

 

Лучше

 

Лучше куколя пшеница –

Лучше вдовушки девица;

Лучше золото свинца –

Лучше молодец вдовца.

 

1856

 

Смерть матери

 

«Тятенька‑голубчик, где моя родная?»

– «Померла, мой светик, дочка дорогая!»

 

Дочка побежала прямо на могилу,

Рухнулася наземь, молвит через силу:

 

«Матушка родная, вымолви словечко!»

– «Не могу: землею давит мне сердечко…»

 

«Я разрою землю, отвалю каменье…

Вымолви словечко, дай благословенье!»

 

«У тебя есть дома матушка другая».

– «Ох, она не мать мне – мачеха лихая!

 

Только зубы точит на чужую дочку:

Щиплет, коли станет надевать сорочку;

 

Чешет – так под гребнем кровь ручьем сочится;

Режет ломоть хлеба – ножиком грозится!»

 

1856

 

Волынские песни