Более 2000 иллюстраций и полный перечень оных

 

 

Путешествия наши, верно, и были такими:

Серьезными, глубоко впечатляющими.

Семь чудес света всемирно засмотрены и устали от

поклоненья.

Но осталось еще бесконечное множество видов –

Тоже, правда, безмолвных, печальных,

Но зато не слишком известных: араб на корточках

Или группа арабов, как будто замысливших

Что‑то во вред христианской нашей империи,

Тогда как один, поодаль, смуглой рукой указует

На усыпальницу, или надгробие, или просто раскоп.

Пальмы, отягченные финиками,

Дворик, вымощенный узорно, пустынный колодец –

Сухой, словно схема; кирпичные акведуки, огромные

И достоверные… Фигуры людей, что далеко забрели

В теологию или историю с верблюдом или верным конем.

Всюду безмолвие жеста, и всегда – в глубине пейзажа

Крапинки птиц на невидимых нитях небесных… Или дым…

Он струится торжественно ввысь тоже по воле невидимых нитей.

Пейзажи бывают на целый лист… Нередко страница

Объединяет несколько видов одновременно – в витиеватых

Прямоугольниках или кругах на заштрихованном сером фоне…

Порой можно высмотреть мрачный тимпан

В лабиринтах заглавной буквы. –

Если вглядеться попристальней, все его очертанья

проступят.

Взгляд, утомленный обилием видов, движется дальше

По строкам, рожденным резцом гравера…

И наплывает строка за строкой – рябью на светлом песке,

Повествуя о бурях и провидении божьем,

И, преломляясь в прибое, пенисто‑голубом,

Вспыхивает нестерпимо…

Когда наш корабль причалил к острову Святого Иоанна,

Мы услыхали милое сердцу мирное блеянье коз

и разглядели,

Как рыжеватые козы взбирались по скалам

В сырой от морского тумана траве, средь горных

нарциссов…

Возле собора Святого Петра было ветрено,

А солнце сводило с ума.

Учащиеся колледжа, в черном, как муравьи,

целенаправленно‑быстро

Пересекали крест‑накрест огромную площадь…

В Мексике, в голубой галерее, лежал мертвец,

Кратеры мертвых вулканов сверкали,

Словно пасхальные лилии,

А механическая пианола продолжала наигрывать

«Ау, Jalisco».

У Волубилиса качались прекрасные маки… Они проросли

Сквозь мозаику… Старый и толстый гид строил нам

глазки.

В гавани порта Дингл сгущался вечер, медлительно‑золотой…

Из воды выступали останки замшелых, сочащихся морем

судов.

Нам разливала чай англичанка,

Она и поведала нам, что герцогиня беременна.

А в публичных домах Марракеша юные проститутки

Свиного рынка – с чайным подносом на голове –

Демонстрировали танец живота и, голые, хохоча,

Кидались ко всем на колени,

Выпрашивая сигареты…

Здесь я увидела то,

Что меня испугало больше всего:

Гробницу святого… По виду не слишком священную,

Под каменной аркой, рядом с другими,

Открытую всем ветрам из розово‑дымной пустыни…

Мрамор ее, изъеденный временем, однако еще украшенный

сплошь

Резною вязью пророчеств, давно пожелтел,

Как зубы домашних животных, истлевших в земле.

Гробница была наполнена прахом дорог,

Но не прахом языческого пророка, который когда‑то

покоился здесь.

Марокканец в нарядном бурнусе выглядел позабавленным.

Все описанья пестрели союзом «и», «и», «и»…

…Откройте книгу (пыльца золотого обреза пачкает

пальцы),

Откройте тяжелую книгу…

Как получилось, что мы не сумели увидеть

Ранних веков Рождество, а были когда‑то так близко

к нему…

…Тьма распахнута. С утренним светом врывается стая

грачей…

И неподвижное пламя – бесцветное, неискрящееся,

Чистое, ровное пламя соломы…

И, убаюканное тишиной, милое детство в кругу семьи…

Но мы отводили, мы все отводили наш младенческий взор

поскорей.

 

 

АРМАДИЛЛ

 

 

И в этом году мы дождались поры,

Когда в темноте, по ночам

В небе таинственно теплятся, хрупко мерцая, шары,

Они проплывают, сродни разноцветным огням,

В дальние горы, к святому,

Которого в наших краях все еще почитают.

Их легкая плоть из бумаги фарфорово вспыхивает

по временам.

Так наши сердца – озаряются и угасают.

Порой их колеблемый сумраком свет

Можно принять за свеченье

Подцвеченных звезд и планет – Венеры

И Марса, к примеру,

Или прозрачно‑зеленой звезды на ветру.

Вспыхнув, шары замирают, снова колышутся, кружат

окрест,

Реют безветренной ночью в зоне созвездия Южный Крест,

Словно среди перепонок бумажного змея.

Они уплывают все дальше и дальше от нас,

Безоглядно, торжественно, каждый раз даруя прощенье.

Подчас их относит с вершины холодным теченьем…

Их возвращенье опасно…

Прошлой ночью еще один огромный светящийся шар

Разбился о скалы, прямо за нашей террасой,

Словно яйцо, начиненное дымом и пламенем.

Пламя металось по склону… И мы разглядели

Пару испуганных сов… Их черно‑белые крылья,

Огненно‑розовые изнутри,

Казалось, клубились и тлели…

С пронзительным криком они пропали в ущелье.

Древние гнезда сов, должно быть, сгорели.

Вскоре сверкающий армадилл пробежал торопливо,

Как будто по сцене, глядя в землю и пряча хвост,

Один‑Одинешенек и в розовых блестках.

Следом выскочил из темноты крольчонок –

Лопоухий на удивленье,

Неуловимо‑пушистая горсточка пепла,

В бусинках глаз огней отраженье, –

Слишком прелестная и фантастическая мимикрия…

Вспышки пламени, паника, крики лесные…

Армадилл как бронированный хрупкий кулак,

Неосознанно сжатый навстречу звездной стихии.

 

ГВЕНДОЛИН БРУКС

 

ЕДОКИ БОБОВ

© Перевод В. Британишский

 

 

Эти двое, старик со старухой, обычно бобы едят.

Одно только блюдо, обед у них бедноват.

Простая посуда, и мебель у них проста.

Стол расшатался, и стулья давно скрипят.

 

Эти двое, старик со старухой, добры, сама доброта.

Эти двое, старик со старухой, у которых жизнь прожита,

Еще продолжают по привычке вставать с постели

И ставить вещи на старые их места.

 

Еще вспоминают…

Вспоминают, сидят старики,

Склонясь над миской с бобами в дешевой

своей комнатушке,

где скопились рецепты, квитанции, куклы и тряпки,

табачные крошки, цветочные горшки.

 

 

«ЧИКАГО ДИФЕНДЕР» ПОСЫЛАЕТ СВОЕГО ЧЕЛОВЕКА В ЛИТЛ‑РОК

© Перевод В. Британишский

 

 

Народ в Литл‑Роке детей рожает,

Ищет работы, соображает,

Чем крышу покрыть бы, цветы сажает,

Покуда хозяйка цветы польет,

Обед подгорает. Так и идет.

 

Вечный будничный круговорот

Мелких, назойливых, злых забот.

В воскресные дни в Литл‑Роке поют

Воскресные гимны и дань отдают

Воскресным обычаям и просто приличиям.

А выслушав проповедь, выслушав пенье,

Вернутся домой завершить воскресенье:

К семейному чаю – семейное чтенье.

 

Когда рождество

Переступит порог,

Конечно же, встретит его Литл‑Рок,

Еловую хвою и смех с мишурою

Смешает в веселый блестящий клубок.

 

Есть в Литл‑Роке спортсмены, любители сцены.

В июле жара… Полисмены –

Неумолимые,

Неинтеллектуальные –

Палками лупят жару и топчут пыль сапогами.

Вечером в парке концерты, сумрак ложится…

 

Людвиг Бетховен – то грубый, то женственно‑нежный.

Бах втолковать свою музыку публике тщится –

Серьезные лица…

Есть и любовь в Литл‑Роке. Мягкие женщины мягко,

Умиляясь своей доброте,

Удивляясь мужской слепоте,

Приближают мгновенья

Наслажденья,

Будто розы, раскрыв свою розовую глубину…

Чтобы все неудачи былые покрыло забвенье,

Воскрешают лишь пурпур и небесную голубизну.

И самым смутным полуобладаньям

Даруют несомненность бытия.

 

В Литл‑Роке знают,

Что, когда телефон беспокоит вас,

Ваш долг ответить несколько вежливых фраз

Лгущим, любящим, просто лепечущим что‑то,

Надоедливым, нудным ответить ваша забота.

 

Скребу затылок: где гнев мой прежний?

Блокнот листаю все безнадежней.

Того, за чем я послана, нету.

Как телеграмму я дам в газету?

Как объяснять события буду?

Как сообщу им я новость эту:

«Люди такие же здесь, как всюду»?

Редактор в ответ обрушил бы тьму

Сердитых, настойчивых «почему».

 

И верно, ведь вот же он, Литл‑Рок:

Ругательства, камни, плевок, пинок,

И ярость на лицах местных матрон,

И здешних самцов озверевших гон

За школьницами‑негритянками вслед.

(Девичьих нарядов веселый цвет

Как будто выцвел.) Лови! Трави!

 

У юноши‑негра лицо в крови…

 

Петля взметнулась, взведен курок.

 

Линчует Го́спода Литл‑Рок.

 

 

МЫ В ДРУЖБЕ СО ЗЛОМ

© Перевод В. Васильев

 

 

Посетители игорного дома «Семеро в „Золотой Черпалке“»

 

 

Мы в дружбе со злом. Мы

Плюем на диплом. Мы

 

Взалкали вина. Мы

Без сна допоздна. Мы

 

Залезем к вам в дом. Мы

Без жалости бьем. Мы

 

Нервируем джаз. Мы

Все сдохнем зараз.

 

 

ПЕСЕНКА ВОСПИТАННОЙ ДЕВОЧКИ

© Перевод Р. Дубровкин

 

 

Сижу перед домом я вечно одна,

На заднем дворе побывать я хочу,

Где грязный пустырь сорняками зарос:

Мне скучно от разных фиалок и роз.

 

На заднем дворе побывать я хочу,

В соседний квартал заглянуть,

Где стены чернее трубы дымовой,

Где можно играть прямо на мостовой.

 

Там дети живут как в раю,

И я буду жить как в раю!

Ну разве не здорово, что к девяти

Домой никогда им не надо идти?

Но мама сказала о Сьюзи Блэк:

«Порядочной леди не стать ей вовек,

А Джон, этот кончит, конечно, тюрьмой

Ты помнишь, ворота украл он зимой?»

 

«Так что же такого? – я маме кричу, –

Я тоже порядочной быть не хочу.

Уж лучше я тушью глаза подведу

И в черных чулках по бульвару пойду!»

 

 

СЕЙДИ И МОД

© Перевод В. Минушин

 

 

Мод ходила в колледж.

Сейди без наук

Жизнь частым гребнем чесала

И не знала мук.

 

Все сложности, все проблемы

Сводил ее гребень на нет.

Бойчее Сейди девчонки

Не видел свет.

 

Она родила двух малюток,

Не побывав под венцом.

Чуть со стыда не сгорели

Мод и мать с отцом.

 

А как Сейди с жизнью простилась,

Ее дочек след простыл.

(Ведь им ее славный гребень

Завещан был.)

 

Теперь старушонкой ветхой

В колледж ходившая Мод

Одна‑одинешенька в старом

Доме живет.

 

РОБЕРТ ХЕЙДЕН

 

ФРЕДЕРИК ДУГЛАС

© Перевод А. Ибрагимов

 

 

Когда наконец мы добудем свободу, эту прекрасную,

до жути прекрасную штуку, нужную всем, словно воздух,

полезную, как земля, когда наконец завоюем ее для

наших потомков,

когда свобода войдет в наш мозг, в наши нервы, в каждое

биение сердца,

превратится в инстинкт, в рефлекс, когда перестанет быть

раскрашенной пестро игрушкой в руках политиканов

этот человек, бывший раб, негр Дуглас,

избитый бичами и сосланный и все же мечтавший о мире,

где нет одиноких, где нет гонимых, затравленных,

этот человек с сердцем, полным любви, и острым умом

будет увековечен – о, не только риторикой статуй,

не только стихами, легендами и бронзовыми венками,

но жизнями, которые вырастут из его жизни, жизнями,

в которых найдут воплощенье его мечты

об этой прекрасной и необходимой штуке – свободе.

 

 

НЕГРИТЯНСКОЙ ПЕВИЦЕ

© Перевод А. Ибрагимов

 

 

Было время, встречалась с мужчиной

в полосатой рубашке,

Гибким и хищным, как ягуар, а расставшись,

тосковала о нем

В шестидесятиваттном сумраке, горько рыдала:

«О любовь!», «О томительная, о мучительная

любовь!», «О обманчивая, о приманчивая любовь!» –

и вот

         Вся в нитях жемчуга появилась на сцене,             

         к себе привлекая             

         Восхищенные взоры, блеснула золотыми             

         зубами – и запела…             

Было время, жила в комнатушке, где

на облупленных стенах

Висели дешевые литографии, голубевшие

кукольным небом,

А люди боялись не только восстаний,

не только данных статистики,

Но и просто тревожного шуршания снега

за дверью, мечтали забыться – и вот

         В расшитом бисером сатиновом платье,             

         в страусиных перьях она появилась на сцене,             

         Сверкнула улыбкой на нас и во тьме,             

         без огней запела…             

 

 

РЕЧЬ

© Перевод А. Ибрагимов

 

 

Белые братья, слушайте,

Слушайте, черные братья.

 

Я видел руку,

Подносящую паяльную лампу

К извивающемуся черному телу.

Я видел руку,

Подающую знак

Стрелять по пикетам белых.

Это была

Та же рука.

Вдумайтесь, братья,

Та же рука.

 

Черные братья, слушайте,

Слушайте, белые братья.

Я слышал слова,

Которыми, словно колючей проволокой,

Разгородили нас.

Я слышал эти слова:

         Грязный ниггер! Белое отребье!             

Их произнес

Тот же голос.

Вдумайтесь, братья,

Тот же голос.

 

 

ГЭБРИЭЛ

© Перевод А. Ибрагимов

 

(Казненному предводителю восстания рабов‑негров)

 

 

– Черный наш Гэбриэл!

Тверд как кремень,

Скажи, что ты видишь

В последний свой день?

 

         – Я вижу, как тысячи             

         Черных рабов             

         Встают             

          Из рассыпавшихся гробов;             

 

         Весь Юг сотрясают они             

         Кандалами,             

         Их кровь полыхает,             

         Как алое пламя.             

 

– Гэбриэл, Гэбриэл!

Смерть твоя близко уже.

Заветное самое

Желание выскажи.

 

         Пускай, как младенец,             

         Растет восстанье             

         Все неустанней             

         И неустанней,             

         Пока не обрушит             

         Рабства подпорки             

         Раб, проклинающий             

         Жребий свой горький.             

 

– Гэбриэл, Гэбриэл,

Наш предводитель!

Пусть душу твою

Успокоит Спаситель!

 

– Удары свои

          Я нанес недаром,             

         И вы наносите             

         Удар за ударом.             

 

Сверкает на солнце,

Как золотое,

Нашего Гэбриэла

Тело литое.

 

Висит оно, будто

К восстанью призыв,

И черные знают:

Гэбриэл жив.

 

Дух его гордый

Парит в поднебесье.

В руке его – меч,

На устах его – песня.