Член литературного объединения «Нарвская застава»

«Ночные очки» адмирала

 

В конце лета 1943 года младший лейтенант Попов получил приказ свернуть теплопеленгаторную станцию и приготовиться к погрузке на баржу. Однажды он уже грузился. Тогда капитан 1‑го ранга Богданович не позабыл своего обещания дать им настоящую работу. Дело прошлое, но из Лисьего Носа они выбрались с приключениями: из‑за обстрела пришлось прятать станцию в лесу, пробыть там целый день. В Кронштадт прибыли только с вечерними сумерками…

Все это вспоминалось Михаилу Михайловичу в тот момент, когда получили приказ на новое перебазирование. И стало ему грустно – все‑таки целый год пробыли на одном месте. Обжились, кое‑каким хозяйством обзавелись. Но главное, воевали, делали свое дело, и теперь уже никто не говорил, что станция – это такой пеленгатор, которому доверять не приходится.

«Куда дальше? – думал Михаил Михайлович. – Где‑то теперь назначат позицию?» А на память приходили события минувшего года.

Однажды затрещал телефон. Попов взял трубку.

– Товарищ младший лейтенант, обнаружены скоростные цели! – докладывал старший краснофлотец Евгений Сарычев.

На небольшом самодельном планшете, орудуя транспортиром, штурманской линейкой и измерителем, Попов прикинул маневрирование. Выходило, что это торпедные катера или самолеты. Вдруг с шумом отворилась дверь, в помещение буквально влетел недавно приписанный из морской пехоты краснофлотец Егор Гладков.

– Товарищ командир, воздушный десант! – крикнул он.

– Сарычев, продолжать наблюдение, – приказал Попов в телефонную трубку. – Самченко, доложить оперативному ОВРа, остальным – в ружье! – Схватил свой ППД и выбежал наверх. И без бинокля было видно: с шедших высоко над морем самолетов к воде спускались парашютисты, ветер тянул их к берегу.

– Приготовиться к бою! – приказал Попов. – Укрыться за камнями! – А сам невольно думал о том, сколь четко сегодня сработала станция, если даже самолет обнаружила.

Кто‑то из моряков подал Попову бинокль, и он разглядел, что несколько парашютов плавает на воде, а три, которые еще в воздухе, прижимаются к берегу. Попову показались странными десантники под парашютами. Однако рассуждать не было времени, следовало действовать, и он крикнул: «Вперед!» – рассчитывая перехватить врага еще до приземления. Но едва первый парашют плюхнулся на песчаную отмель, как раздался огромной силы взрыв.

– Ложись! – крикнул Попов. А следом прогремело еще два взрыва и потянуло сладковатым запахом тротил‑гесоген‑алюминия. – Лежать! – повторил Попов, увидев, как поднимается Николай Егоров. – Это не десант. Просто немцы мины на фарватер ставили, а три отнесло к нам…

 

Буксир втягивал баржу со станцией в Кронштадтскую гавань. Короткая летняя ночь кончалась. Над морем редел туман и вставало солнце.

Отдохнуть в Кронштадте не пришлось. Прибыло командование, поинтересовалось их нуждами. Запасные части, с которыми было очень туго, доставили тотчас. Сделали это по приказанию командира ОВРа Главной базы КМОР Ладинского. Кроме запчастей погрузили запас бензина, машинного масла. Свежие продукты приняли. На Лавенсари уходили с конвоем, – ночь стояла как на заказ: густой туман и легкий ветерок, достигавший не более трех баллов, и дул он от зюйд‑оста.

Но море есть море. На дальних подходах к Сескару вдруг задуло по‑настоящему и закачало. Попов вместе со своей командой принялся заводить дополнительные концы – все‑таки на шесть метров над палубой возвышалась станция! И приказал всем надеть капковые бушлаты.

А с рассветом уже швартовались на Лавенсари.

 

От острова на север выдается мыс. На нем маяк Норе‑Копелахт. Под маяком коса, на ней огромные валуны – не пройти, не подъехать. Но зато обзор на три с половиной части света, последнюю сам остров загораживает. Долго искали именно такое местечко начальник штаба Островной базы капитан 2‑го ранга Наум Теумин и Михаил Попов. Нашли. Нашли и путь к этой косе берегом залива. Для этого пришлось дождаться отжимного ветерка. Пока ждали, саперы сделали мостик. Прикатили станцию, осмотрелись: низковато, прожектор упирается в горизонт. Пришлось саперам еще потрудиться, построить высокий помост. На него‑то и вкатили станцию, колодки под колеса подставили. Затем колья в грунт забили, чтобы раскрепить ее по‑штормовому. В тот же день обнаружили первый объект.

…Своей чередой бежали дни и ночи. Станция работала, и теперь сомнений в эффективности пеленгатора не было ни у кого: на Островной военно‑морской базе все верили в него и звали уважительно «ночными очками адмирала Жукова».

 

Г. МИХАЙЛОВ,

Член Союза журналистов СССР

Высадка в Пейпию

 

Есть на южном берегу Финского залива, в Копорской губе, поселок Пейпия. Гавань здесь небольшая, от штормов защищенная разве что брекватером‑волнорезом, отгораживающим деревянный пирс от морской стихии, но никак не от ветров. До войны, пока флот наш не выходил на просторы Балтики, когда каждая бухта и гавань играли важную роль в обороне подступов к Кронштадту и самому Ленинграду, в Пейпии располагалась одна из передовых баз наших торпедных катеров.

В 1941 году врагу удалось захватить Пейпию, в 1943 году здесь базировались его катера…

Стоял сентябрь. Ленфронт и Балтфлот готовились к операциям следующего года. Готовились в обстановке и условиях строжайшей секретности. И поэтому всем, кто принимал участие в этой подготовке, ставились лишь частные задачи, которые они должны были выполнять и выполняли, как должно. Одной из таких задач стала высадка разведгруппы в Пейпию.

 

Бухта Пейпии и порт прикрыты с востока мысом Дубовским. Перед брекватером отмель с каменной грядой выдается в губу примерно на милю. Справа и слева от пирса – огневые точки с «эрликонами» и крупнокалиберными пулеметами, с прожекторными установками – система обороны, в которой следовало не просто разобраться, которую надо было хорошо знать, ибо все это находилось как раз против переднего края Ораниенбаумского плацдарма.

Разведчиков в Пейпию посылал разведотдел КБФ. Обеспечить их высадку было приказано 10‑му ДСК, прикрывать операцию – 3‑му дивизиону сторожевых катеров – «малых охотников».

У командира 10‑го ДСК капитана 3‑го ранга Амелько и его заместителя по политической части капитан‑лейтенанта Евстафьева сомнений не имелось: тем единственным катером, который приказано послать, будет катер главного старшины Василия Бережного. Человек он в подобных делах понимающий толк, на его счету не одна высадка разведгрупп. Смел. Сообразителен. Прекрасный моряк. И подчиненные ему под стать.

В разработке операции комдиву и его замполиту помог майор Алексей Потехин из разведотдела флота. Он должен был обеспечивать и высадку непосредственно на месте. И, конечно, заботился о том, чтобы все было подготовлено и проведено наилучшим образом.

– По нашим данным, в Копорской губе постоянно ходят немецкие катера, – говорил Потехин. – На подходе к гавани они обмениваются позывными с пирсом – там часовой. Есть два варианта подхода к пирсу, – говорил Потехин. – Прямо к пирсу, ибо нам нужен «язык». Ну, тот самый часовой, который гуляет по пирсу в полной уверенности, что находится в полной безопасности.

– Ну что ж, пирс так пирс, – заметил Амелько, еще раз посмотрев на карту. – Пожалуй, товарищи, следует начинать с разведки на море, а потом уже высаживать группу на берег. И скорее всего надо определить подход к пирсу справа, с веста.

– Но это же дальше и дольше! – возразил Евстафьев.

– Только в евклидовой геометрии прямая – самое короткое расстояние между двумя точками, – спокойно возразил Амелько и спросил: – А что полагает майор?

– Вы правы, товарищ комдив. Но полностью ли, покажет разведка на театре.

– Хорошо, – подвел итог Николай Николаевич. – Окончательную разработку мы, связавшись с комдивом‑три Бочановым, запланируем начать именно с этого.

В управлении дивизиона шла тщательная разработка, ставились задачи Бережному. В общем, готовились основательно. Первая декада сентября под Ленинградом – не всегда «бабье лето». И в тот год часто налетали холодные ветры, Финский залив вздыбливался волнами, особенно опасными на отмелях. Ночи были темными, порой черными…

Катер Бережного ходил в разведку уже трижды, но безуспешно. Стоило лишь приблизиться к мысу Дубовскому, как на берегу вспыхивал прожектор. Луч его шарил по воде, и Бережному приходилось прятаться за дым‑завесу, глушить двигатели и ждать. Прожектор гас, но, едва моторы начинали работать, вспыхивал вновь.

– Не иначе, у них там какие‑то звукоулавливатели, – докладывал комдиву Бережной после очередной неудачи. – Вот если бы иметь подводный выхлоп, как на МО, тогда…

– А ты его придумай, Василий Кириллович!

– Правильно, – поддержал комдива Евстафьев.

И Бережной придумал: на выхлопные патрубки, выходящие в борта от каждого из двух двигателей, он решил пристроить по резиновому шлангу. Но первый опыт не удался: шланги почти тут же были выбиты мощным потоком выхлопных газов.

– Что станем делать, командир? – спросил старшина 2‑й статьи Алексей Буров.

– Достать бы гофрированный шланг! Мы бы его к борту приколотили, гвоздями. Но где его взять? – вздохнул Бережной.

– Видел я такой на Шепелевском маяке. Только дадут ли, он у них к пожарной помпе прилажен.

Два куска шланга морякам все же дали. Они тут же приколотили их к бортам. Запустили моторы на полные обороты. Шланги держались отлично! Но подводного выхлопа не получалось: на ходу катера шланги хлопали по воде, выхлопы от этого грохотали пуще прежнего.

– Не получается, значит быть! – с горечью обронил Буров.

– Думать будем, как приказано. Слушай, а если к шлангам по железке подходящей привязать, а?

– Где возьмем? Не ДШК же разбирать! А может, кирпич с дырками попробуем?

Сделали. Получилось. Той же ночью катер снова ушел в разведку в Копорскую губу. Немецкие прожектора не загорались, и катерники увидели все, что требовалось: как по губе ходят вражеские катера, как они обмениваются позывными с пирсом.

Катер Бережного еще дважды ходил к Пейпии. Картина более‑менее вырисовывалась. Можно было браться и за операцию.

 

Разведчиков, восьмерых, разместили в носовом кубрике. Это были здоровые, крепкие ребята, не в первый раз идущие на такое дело. Как вспоминал Бережной позже, двоих из этой восьмерки он уже высаживал в районе башни Дибича.

Майор Потехин стоял на мостике рядом с Бережным и молчал. Бережной знал: в море майор всегда молчит. Ночь выдалась темная. Тучи низко стлались над морем, сильный ветер гнал волну, и катер качало основательно. Перед мысом Дубовским перешли на подводный выхлоп. Бережной больше всего страшился, чтобы не оторвались кирпичи и не застучали выхлопами моторы, – это провал. Где‑то справа, мористее, держался катер МО.

– Подходите к «охотнику», – сказал, посмотрев на часы со светящимся циферблатом, майор Потехин. – Возьмем у них «тузик».

Бережной что‑то сказал сигнальщику, и тот, развернув прожектор, застучал клавишей условный сигнал. Вскоре «тузик», самая малая из военно‑морских шлюпок‑ялов, уже шел за «каэмкой», которая огибала отмель.

– Два немецких катера, правый борт сорок градусов, дистанция пять кабельтовых, – доложил сигнальщик.

Бережной перевел ручки машинных телеграфов на «самый малый». Все обошлось. Немецкие катера уходили из Пейпии в сторону мыса Кольгомпя.

– Вовремя они ушли! – сказал Бережной.

Катер снова дал ход и повернул к берегу. До брекватера, до пирса, оставалось совсем немного.

– Командуй – «тузик» к борту, – приказал Потехин.

Бережной шепнул пару слов сигнальщику, тот спрыгнул с мостика и вскоре «тузик» был ошвартован у правого борта. В него тут же прыгнули двое разведчиков. И в этот момент Бережной увидел, что с пирса мигают точки и тире: немцы их обнаружили и требовали позывной! Что ответить? А что, если попробовать абракадаброй, бессмысленным набором знаков азбуки Морзе? Немец не успокаивался, вторично запросил позывной. Бережной повторил абракадабру.

И тогда над пирсом взметнулась к низким тучам красная ракета, следом от Дубовского вспыхнул луч прожектора – тревога! Но уже шел к пирсу «тузик» с двумя разведчиками. Уже нырнули в ночь две резиновые надувные лодки, в которых тоже сидели моряки. Ни «тузика», ни лодок враг не увидел. По «каэмке» же ударили пушки, «эрликоны» и крупнокалиберные пулеметы.

– Дымшашку на воду! – приказал Бережной.

Уходить возможности не имелось никакой, надлежало дождаться возвращения тузика. Дымзавеса прикрыла катер, отходивший на самом малом ходу. Дымшашка горела на воде, чадила дымом. Прожекторный луч наткнулся на дым и огонь, и противник тут же перенес туда стрельбу, полагая, что это горит катер.

– Эй, на катере! Принимай гостинец!

«Тузик» был уже у борта, и с него подавали на катер что‑то тяжелое, завернутое в мешок.

– Живой? – безразличным топом, как будто он просто при сем присутствовал и его это не касается, спросил Потехин.

– Так точно, живой!

– Вторую дымшашку на воду! – приказал Бережной.

Теперь противник понял, что поддался на обман, – луч его прожектора снова начал шарить по воде.

С Ораниенбаумского плацдарма ударили наши пушки.

Прошло около двух недель, и капитан 3‑го ранга Амелько вновь получил приказ направить катер в район Пейпии. Теперь уже для того, чтобы спять разведчиков.

– Сигнал, куда следует подходить, дадут с берега аккумуляторным фонариком, – объяснял комдиву и Ивану Егоровичу Евстафьеву майор Потехин.

Конечно, выбор снова пал на катер Бережного. Но на этот раз счастье и удача отвернулась от катерников. Несколько раз ходил Бережной в Копорскую губу, к тому самому месту, где предполагался выход разведчиков. Но что‑то было не предусмотрено. И это поняли позднее. За береговой чертой начинался лес, за ним пролегала шоссейная дорога. По ней всю ночь не прекращалось интенсивное движение автомашин и мотоциклов с включенными фарами. С моря все это просматривалось сквозь деревья и воспринималось как непрерывная сигнализация.

Это были трудные ночи. Шквалистый ветер и крутая волна бросали катер со страшной силой, выматывали экипаж. Но более всего утомляли неопределенность и невозможность уйти, не выполнив приказа. И невозможность выполнить приказ…

Через четыре дня после последнего выхода штормовая волна выбросила на берег невдалеке от Шепелевского маяка две надувные резиновые лодки. В них были те, кого все это время пытался встретить Бережной. Но они были мертвы. В этот день комдив Амелько впервые за всю войну увидел, как плачут краснофлотцы.

 

И. СТАРОСТИН,

старший лейтенант, командир БМО‑509 [7]

У Большого Тютерса

 

Трудно в октябре на Балтике: темнеет рано, светает поздно. Холодный и сырой ветер носится над волнами, над кораблями, забирается под реглан, под китель. И не то чтобы замерзаешь – не зима, но зябко и противно. Зимой и то, кажется, лучше. В октябре у нас дозоры: к норду от Лавенсари, к осту, весту, зюйду, у Деманстейнских банок, у острова Сескар, у Соммерса, Тютерсов – Малого и Большого. Парный дозор – БМО и торпедный катер. Лежим в дрейфе, несет ветром, качает волной. Через часок запустили двигатель экономичного хода – надо свое место поточнее удерживать.

Вот так же было однажды ночью у Соммерса, в дозоре. Помощник отдыхает, вахта моя. Сижу в рубке, зябну. И вдруг вахтенный сигнальщик краснофлотец Сергей Грибков докладывает, что по правому борту непонятный шорох.

– Непонятных шорохов, как и привидений, в море не бывает.

– Но шорох‑то налицо, товарищ командир!

– Осмотреться за бортами!

Команда эта касается всех, кто песет боевую вахту, – комендоров, пулеметчиков, минеров. И хотя привидений на море действительно нет, неопознанных предметов по нему плавает достаточно.

– Плавучая мина в районе кормового кубрика по правому борту!

Вот тебе и «неопознанный»! Это, прямо скажем, не «предмет», а сама смерть к нам подгребает. Рука автоматически нажала педали колоколов громкого боя: тревога! Через полминуты все по местам и мой помощник уже в рубке.

– Что будем делать, командир? – спрашивает.

– Отходить! На одной машине, левой. А пока ты бегом туда, к мине – чтобы ее попридержали от борта!

– Ясно!

– По пути вызови Мохина в рубку.

Старшина 1‑й статьи Павел Мохин, старшина команды мотористов, – коренастый, с уверенной твердой походкой, немногословный и решительный моряк – прибежал быстро.

– Мина, знаешь?

– Так точно.

– Готовь левый двигатель, будем огибать на «самом малом».

– Может, расстреляем ее?

– Надо бы, но сколько шума будет!

Секунд через сорок двигатель уже слегка погромыхивал на малых оборотах, руль положен на борт, а сигнальщик отстучал «ратьером» на торпедный катер про мину. Я высунулся в рубочный люк, крикнул помощнику Панфилову в мегафон:

– Пошли, не зевайте! – спрыгнул на палубу рубки и двинул на «вперед, самый малый» ручку левого машинного телеграфа.

– Мина прошла за корму! – доложил Панфилов, и все вздохнули с облегчением.

Снова дозор в той же точке – только сегодня ночь штормовая, никому отдыха нет – мотает крепко, разве тут улежишь? И на верхней палубе покоя нет – волны бьют в борт, веером поднимаются над палубой, над пушками, над надстройкой. Холодная соленая вода проникает повсюду, она плещется под ногами в рубке, не успевает убежать за борт. Но ничего, скоро рассвет, вернемся на базу и там отогреемся, обсушимся, отдохнем, поедим.

– Разрешите? – Из люка снизу в рубку выглядывает командир отделения радистов, наш комсорг, старшина 2‑й статьи Яков Филиппович. – Вам радиограмма.

Над штурманским столом светильник – узкий луч вниз, прямо на карту. Разложил бланк: «Выполнить вариант…» Ну вот и все: отдохнули, пообедали спокойно! Идем обеспечивать катера‑тральщики – сейчас в базу, но только пополнить запасы. На все – два часа. Выход в шесть ноль‑ноль, до базы полчаса.

Из бухты на Лавенсари четыре БМО – бортовые номера 318, 504, 508 и 509 – вышли вовремя. Каждый вел на буксире по торпедному катеру. Все вместе мы представляем собой боевое обеспечение: тральщикам – работать, нам – прикрывать их от врага. Курс к Большому Тютерсу. Идем. Немцы не стреляют, хотя должны нас видеть. Семь миль до острова… шесть… пять… четыре… Немцы не стреляют. Спокойно идут наши тральщики. Мы за ними, и у нас на буксире торпедные катера.

– На головном тральщике поднят сигнал. – Сергей Грибков, заглянув в «Свод флажных сигналов», докладывает: – Поворот вправо на курс сто сорок пять градусов, перестроение в ордер номер три.

В бинокль я посмотрел на остров – там сверкнули вспышки первых выстрелов.

– Началось, товарищ командир! Сигнал на флагмане: отдать торпедные катера!

– Боцман! – крикнул я в мегафон, повернувшись в рубочном люке к корме. – Приготовиться выбрать буксир!

Старшина 1‑й статьи Иван Васин жестом ответил, что задачу понял, и что‑то сказал своему другу, командиру отделения минеров старшине 2‑й статьи Павлу Анохину. Как раз тут катер резко тряхнуло. Я обернулся и увидел, что прямо по курсу встал разрыв снаряда и что точно на этот всплеск идет катер. Султаны разрывов вставали тут и там, но ближе к тральщикам, чем к нашим БМО.

– Товарищ командир, справа от острова тральщики противника типа М‑40, и тоже стреляют!

Я поднял бинокль. В серых сумерках из‑за Большого Тютерса в нашу сторону шли, нещадно дымя высокими трубами, тральщики‑угольщики и стреляли из своих 85‑миллиметровых пушек.

– Командир! – В рубку прибежал Панфилов. – Буксир на палубе, дымаппаратура и дымшашки изготовлены окончательно.

Этого доклада я ждал: сейчас с флагмана будет команда, мы дадим полный ход и начнем ставить завесу.

Наши катера разворачивались веером. Торпедные устремились в атаку на большие вражеские тральщики, мы готовились к своей работе.

Нашему БМО‑509 приказано подойти поближе к Большому Тютерсу, чтобы оказаться западнее катеров‑тральщиков. Пока этот маневр удавался: с острова стреляли по катерам‑тральщикам, но «М‑40» быстро разглядели опасность для себя и перенесли огонь на торпедные катера… Штормовое море мешало торпедным катерам выходить в атаку. И ветер был нашим противником в постановке дымзавесы, и следовало выбирать такой курс, чтобы помеха эта ощущалась как можно меньше. И вот четыре бронированных «малых охотника», идущие строем уступа, разворачиваются на минном поле – том самом, что тралят наши катера‑тральщики, ибо считается, что небольшая осадка позволяет БМО выполнять такой маневр. Я еще раз повернулся в рубочном люке в сторону кормы – на юте, возле дымшашек, на палубе, по которой перекатывалась холодная волна, стояли боцман Васин и старшина минеров Анохин. Васин – чуть выше ростом и сухощав, Анохин – плотный, коренастый крепыш, оба отличные моряки и мастера своего дела, сейчас они ждут команды.

– Товарищ командир, сигнал «дым»! – доложил Грибков.

– Флаг «дым» до места! – И не успел флажок распрямиться, как Васин и Анохин запустили в работу первые дымшашки… Белая завеса дыма стелилась между берегом и тральщиками, почти тотчас первые всплески вражеских снарядов поднялись у нашего борта.

– Панфилов, ответим из сорокапятки?

– Есть, товарищ командир. Разрешите на ют, к пушке?

Панфилов убежал. Через несколько секунд кормовая пушка открыла огонь. Я снова обернулся в корму. Васин, как всегда оказавшийся в самом пушном месте, помогал комендорам, подавал снаряды заряжающему. А снаряды противника разрывались все ближе и ближе – всплеск с правого борта, с левого – метрах в двадцати. Затем – по корме, еще и еще. И тут я увидел, что Панфилов и Анохин упали…

– Товарищ командир, Анохина убило! – С юта прибежал второй минер. – Наповал, товарищ командир!

– На место! – прикрикнул я, а слова краснофлотца болью отдались в сердце: Анохина убило! Все что угодно мог я предположить, но чтобы вот так, вдруг, не стало этого жизнерадостного, цветущего молодого парня, комсомольца, такого веселого и остроумного… Панфилов стоял на юте, держась за кранец для первых выстрелов. – Помощник, дымзавесу! Васин!

Боцман рванулся от орудия, нагнулся к убитому другу, оттащил тело с того места, где его заливало водой. Дым стлался за катером. Надежно были прикрыты тральщики, вышедшие из атаки торпедные катера. Все шло хорошо в выполнении боевой задачи, но радости не было: мы потеряли боевого друга – старшину 2‑й статьи Павла Анохина.

И вдруг – страшной силы взрыв.

– БМО‑318 подорвался на мине! – крикнул сигнальщик Грибков. – Смотрите, товарищ командир, что творится!

С сумрачного неба валилась вода, и в этом водопаде крутились какие‑то предметы.

– Вижу, Сережа! – вырвалось у меня. – Вижу.

Я посмотрел за корму: за нами шел БМО‑504, которым командовал старший лейтенант Михаил Курапов, далее – БМО‑508. Стало чуть легче. Но там, где только что шел БМО‑318, уже осела волна, и мы увидели, что на воде люди. Все они плыли в одном направлении – к месту, где вверх килем держался их корабль.

Я поставил на телеграфах «вперед, самый малый». Надо было спасать тех, кто остался в живых после взрыва. Следом сбавил ход и катер Михаила Куранова. Мы развернулись и подошли к БМО‑318. Помощник и боцман Васин распоряжались на палубе, наши моряки вытаскивали из воды ребят с погибшего катера. И вдруг все мы увидели, что на киль перевернутого корабля взобрался краснофлотец!

– Так это же их кок! – удивился Грибков. – Федя Комиссаров это, товарищ командир!

– Сейчас мы этого Федю снимем. – Я приказал рулевому подойти вплотную, но Комиссаров понял наш маневр, закричал:

– Товарищ старший лейтенант, я тут надежно устроился. Спасайте тех, которые в воде, командира нашего ищите!

– Надежно? – переспросил я Комиссарова.

– Командира ищите, ранен он! – повторил краснофлотец.

Комиссарова мы подобрали последним. Но командира БМО‑318, моего хорошего друга старшего лейтенанта Федора Родионова, ни мы, ни экипаж БМО‑504 найти не смогли.

 

 

ЛЕНИНГРАДСКИЙ САЛЮТ

 

В октябре 1943 года командование войсками Ленфронта поставило перед флотом задачу: в кратчайший срок скрытно перебросить из Ленинграда на Ораниенбаумский плацдарм 2‑ю Ударную армию. Крупные морские перевозки – вообще задача трудная. А тут их предстояло осуществить в непосредственной близости от противника, который имел полную возможность обстреливать корабли и расположение наших войск.

Уже 19 октября началась переброска войск и техники 2‑й Ударной армии. Переброска была продолжена в декабре, когда на заливе стал лед. Все перевозки удалось провести четко, без потерь. Благодаря искусной маскировке наших войск гитлеровцы не заметили их сосредоточение в исходном районе. Сильный удар частей и соединений с Ораниенбаумского плацдарма, оказавшийся неожиданным для противника, сыграл важную роль в его разгроме в январе 1944 года. Корабли ОВРа, участвовавшие в морских перевозках наших войск, внесли свой вклад в подготовку крупной операции.

 

 

А. ЛЮБЧИНСКИЙ,