На бычьем поле, за кронштадтом

 

31 мая 1942 года меня вызвал командир ОВРа Кронштадтской военно‑морской базы Юрий Викторович Ладинский.

– Вчера немцы опять сбрасывали с самолетов магнитные мины, – сказал он. – Бросали по фарватерам, но две упали на сушу, на Бычье поле, за Кронштадтом. И не взорвались. Враг дает нам шанс раскрыть секрет его оружия. Собирай группу – и за дело. Кстати, вот документы, можешь ознакомиться.

Я присел к столу. Информация из Москвы. В ней говорилось, что мины эти магнитно‑акустические, враг применяет в них «ловушки» от разоружения, механические и неконтактные. «Какие это «ловушки?» – думалось мне. – В принципе, конечно, понятно. Но устройство?» Мне было известно, что «ловушки» эти могут быть самыми разными. В бюллетенях, которые я читал ранее, говорилось, что в июле 1941 года инженер‑капитан 3‑го ранга М. И. Иванов разоружил в районе Очакова первую мину типа «Д», имевшую заряд 300 килограммов. 13 сентября прошлого года инженер‑электрик Б. Лишневский и старший лейтенант Б. Богачик разоружили еще одну мину типа «Д» под Новороссийском. 20 сентября им удалось разобрать мину типа «С» с зарядом 700 килограммов. А неделю спустя, когда минеры разоружали вторую мину типа «С», сработала «ловушка», Лишневский и Богачик погибли. Уже в мае 1942 года младший флагманский минер Черноморского флота Григорий Охрименко вместе с водолазом главным старшиной Леонидом Викуловым разобрали магнитно‑акустическую мину врага прямо на дне Севастопольской бухты.

Казалось бы, секреты магнитно‑акустических мин раскрыты. Но… до нас они не дошли, мы не знали ничего конкретного ни об их устройстве, ни о том, что может нас подстерегать во время работы.

В общем, приходилось начинать с абсолютного нуля. Но с минами надо было бороться. В Кронштадтской военно‑морской базе организовали службу противоминного наблюдения – береговые посты, катера и шлюпки, которые выходили в строго определенные точки. С постов и плавсредств брали пеленги и замеряли расстояние до точек приводнения мин, сброшенных вражескими самолетами. Первые из них были выставлены 28 мая. И вот сегодня, 31 мая, мне приказано разоружить две мины, упавшие на Бычьем поле, за Кронштадтом.

 

В состав нашей группы я привлек интенданта 2‑го ранга Федора Ивановича Тепина и капитана 2‑го ранга Михаила Яковлевича Миронова. Третьим был я сам.

Утро первого летнего дня 1942 года выдалось прохладным и хмурым. Поэтому, наверное, нам показались такими же хмурыми две мины, лежавшие невдалеке. Одна – на поле, другая – в болоте. Они имели форму торпед, только короче и будто больше диаметром. Хвост представлял собой острый конус и имел кольцо, за него цеплялся парашют. На корпусе мы увидели три горловины, неизвестно для чего предназначенные. И вообще, твердо нам было ясно лишь одно: мины требуют «корректного» к себе подхода, с ними нужно работать только немагнитным инструментом, которого у нас пока не было. Единственно, что можно было предпринять сейчас, это снять слепки с пробок, с горловин и гаек. На этот случай мы предусмотрительно захватили мягкий воск.

Второго июня, уложив в парусиновые мешки изготовленные в мастерских минно‑торпедного отдела бронзовые ключи и отвертки, мы снова направились на Бычье поле.

– С чего начнем? – спросил Тепин, едва мы подошли к мине.

– Давайте вскроем ближнюю от головы горловину, – предложил Миронов.

Она была похожа на круглую заплатку диаметром сантиметров десять – двенадцать, придавленную нажимным кольцом. Из середины ее торчал металлический штырек. Тогда мы еще не знали, что это был шток гидростатического прибора, который взрывает мину, если ее вытаскивают из воды.

– Можно и ближнюю, она мне нравится, – заключил я.

– Ну раз есть еще порох на шутки, – улыбнулся Федор Иванович, – то с ближней и начнем. Но вот что за ней?

– Тайна, покрытая мраком! – в тон сказал Миронов.

– Тренога нужна? – поинтересовался я.

Тепин ответил, что нужна, и мы тут же поставили ее и пропустили конец троса через блок. Затем потихонечку начали отдавать нажимное кольцо горловины. Привязали конец троса к устройству на самой мине и стали отходить к укрытию, расположенному метров за 250. Потянули. Затем мы с Мироновым тянули, а Тепин через бинокль наблюдал за миной.

– Прибор какой‑то выползает. Еще… Еще…

Тут я поднялся, посмотрел в сторону мины. Над ней поднимался небольшой дымок. Потом слабый взрыв. Решили еще немного потянуть за трос, а затем пошли разбираться, что же взорвалось. Оказалось, вытащенный прибор упал на землю и сработал первичный детонатор. Прибор мы тут же разобрали. Это был инерционный взрыватель. Он должен был подорвать мину, если бы она упала на землю, через 22 секунды после удара. Потом мы поняли, отчего инерционник не сработал. Удара, как такового, о землю не было. Мина шла по касательной, скользя по мягкому грунту Бычьего поля.

Мы снова ушли в укрытие, где разобрали взрыватель, набросали его схему. После короткого отдыха снова направились к мине. Я взялся выворачивать нажимное кольцо второй горловины (как выяснится позже, горловины вторичного детонатора). Виток за витком выходило кольцо, и вот оно уже у меня в руках. Я посмотрел на Миронова, собираясь что‑то спросить. Но в это мгновение раздались мелодичные звуки, словно кто‑то взял аккорд на рояле. Лицо Миронова стало белее бумаги, а мои ноги приросли к земле. Простояли без движений секунд сорок, пока не сообразили, что звук издал воздух, который вышел из мины.

Мы открыли и третью горловину. И там – только детонаторы, ни одного прибора. Значит, все они в хвостовой части, работа с которой нам еще предстояла. Мы решили отделить хвост мины от боевой части. Конечно, понимали, что и здесь может быть «ловушка», а потому действовали осторожно. Веревкой стянули корпус мины и хвостовую часть, веревку закрутили палкой и только потом стали отворачивать гайки. Отвернули. Затем облили бензином веревку, подожгли ее – и бегом в укрытие! Веревка перегорела. Наблюдая в бинокль, потянули за фал. Увидели черную полоску. Снова подошли к мине. Оказалось, половинки ее разошлись на 10–15 миллиметров. Зазор был совсем мал, однако вполне достаточен для того, чтобы мы могли увидеть небольшую медную тягу внутри.

– Вот она, «ловушка», – показал я Миронову. – Как только раздернем мину на две части, так и замкнутся ее контакты.

– Не допустим, – ответил Миронов и лезвием ножа отвел тягу глубже.

Ну, а потом пришлось рискнуть и еще немного раздвинуть половинки мины. Когда их окончательно разъединили, то смогли убедиться, что слово «везение» отнюдь не абстрактное понятие: тягу‑то заметили вовремя – «ловушка» была абсолютно исправна! Мы вытащили все оставшиеся детонаторы, забрали находившиеся внутри приборы и устройства. Остаток дня и вся ночь ушли на их изучение.

…На следующий день мы занялись другой миной, той, которая упала в болото. Работал с ней я один. Первая горловина оказалась сбоку, и мне пришлось присесть, чтобы иметь возможность отвернуть нажимное кольцо, державшее крышку инерционного взрывателя. Только повернул нажимное кольцо, как тут же услышал мерное тиканье часового механизма. Это могло означать, что через. 22 секунды произойдет взрыв.

– Ложись! – крикнул я не своим голосом.

Не помню каким образом, но очутился я метрах в пятнадцати от мины, в глубокой канаве. Здесь запустил секундомер и стал ждать взрыва. Но так и не дождался.

После мы стали обсуждать, что же произошло с миной. Пришли к выводу, что от прикосновения к нажимному кольцу сработал часовой механизм, а вот почему боек инерционного взрывателя не сработал – непонятно. А что, если теперь шевельнем мину и она взорвется? Положение было серьезным: невдалеке располагались оборонительные сооружения, от взрыва мины там мог сдетонировать боеприпас.

Как и в первом случае, привязали к парашютному кольцу мины фал, ушли в укрытие и… дернули. Все было тихо. Когда я снова подошел к мине, то оказалось, что дернули мы ее прилично, даже развернули горловиной вверх.

Напряжение было настолько сильным, что вначале я лишь смотрел на мину. Пот стекал со лба, застилал глаза. Словно кто‑то поливал меня водой из кружки. Но надо было приступать к работе. Быстро отвернул нажимное кольцо, вытащил взрыватель, поднял его. В такой позе я стоял до тех пор, пока Тепин не забрал у меня устройство и не отвернул от него первичный детонатор. Основная опасность была позади. Теперь нужно достать второй детонатор и разъединить мину на части. Работа пошла достаточно быстро и, главное, без всяких осложнений.

 

В 3 часа ночи 5 июня меня разбудил рассыльный оперативного дежурного штаба ОВРа.

– Собирай свою группу – и в Ленинград!

Дело оказывалось в том, что фашисты выставили магнитно‑акустические мины не только в Финском заливе, но и в Неве. И вот одна такая оказалась не в воде, а на крыше дома по 17‑й линии Васильевского острова. Ее парашют зацепился за трубу.

– А дом‑то высокий? – поинтересовался я.

– Да нет. Два этажа.

Поднял я с постели Миронова и Тепина, разбудил четырех краснофлотцев, из числа тех, кто помогал нам на Бычьем поле. Собрали необходимое снаряжение и пошли на Ленинградскую пристань. Отсюда катер «каэмка» доставила в Лисий Нос, где нас уже поджидала полуторка. В кузове ее разместились мы с Мироновым и краснофлотцы, Федор Иванович сел в кабину.

Автомобиль доставил нас прямо к дому. Малочисленные его жители были эвакуированы. Меня и Миронова пропустили через оцепление. Мы поднялись по лестнице и через чердачное окно попали на крышу. Мина лежала горловиной инерционного взрывателя вверх, что в какой‑то мере облегчало пашу задачу. Мы сняли нажимное кольцо, открыли горловину и вынули из нее сам взрыватель. Полдела было сделано. Затем Тепин со своими краснофлотцами спустили мину на землю. Здесь ее окончательно и разоружили.

 

М. ЛИФШИЦ,

старший лейтенант, дивизионный минер 5‑го ДТЩ

На Кронштадтских створах

 

Мы тралили фарватер по Кронштадтским створам. Мины взрывались под воздействием магнитного поля ПТ‑31 и ее отбойных молотков. Взрывались на разных расстояниях. Иногда очень близко, и тогда тральщик и баржу подбрасывало особенно сильно. Рвались швартовые, на корабль летели осколки, потоки воды и ила. Тральщик «Сиг» и БТ‑31 получали повреждения, но жертв не было.

После каждой мины мы внимательно осматривали «Сиг» и тралбаржу, а затем шли в базу, в Морской завод. Здесь «Сигу» и БТ‑31 было отведено место, назначены рабочие и мастера. Ремонт нам делали вне всякой очереди. Так приказал контр‑адмирал Ралль. Работы было немало: от взрывов ломались стеллажи, на которые укладывался кабель, нарушалась изоляция. Хуже всего было с отбойными молотками. После каждого взрыва они то ломались, то подмокали, а запасных частей к ним не имелось. Но к следующему вечеру оба должны исправно стучать, иначе наш выход на работу терял смысл!

У пирса Морского завода нас всегда встречал инженер‑майор И. Абелев, начальник склада трального оружия. Он лично осматривал капризные молотки и тут же давал распоряжения относительно их ремонта. Подчиненных своих, их способности и возможности, майор знал и тут же определял, кому и что делать. Самую сложную часть работы Абелев, как правило, оставлял себе.

Он часто говорил, что руки его скучают по тонкой работе, а мозг – по теоретизированию. Экипаж БТ‑31 майор знал хорошо и считал своим долгом консультировать меня, учить мичмана Горшкова и минеров.

Инженер‑майор Абелев был хорошо знаком с работами по исследованию аппаратуры немецких мин, обезвреженных на Бычьем поле, аналогов тех мин, которые мы тралили. Да мы теперь и сами четко знали принципы работы приборов срочности, кратности, которыми эти мины были оснащены. Абелев несколько раз выходил с нами в море. Ощутил все – обстрелы, бомбежку, жестокую качку. Но главное – взрывы неконтактных мин.

Командование постоянно держало БТ‑31 и ее экипаж в поле зрения. Через несколько дней после первого выхода к нам прибыл контр‑адмирал Ралль. Он спустился в кубрик, сел к столу. Немного смущенные, мы молчали.

– Значит, так гостей встречаете? Может, чаю предложите?

– Это мы мигом, товарищ адмирал.

Через минуту наша буржуйка уже гудела, а через десять на столе стоял чайник с нашими традиционными вечерними хлебом и сахаром.

– Маслица бы, а, моряки?

Мы переглянулись. Масло выдавалось только к завтраку.

– Значит, при такой работе и без бортового пайка? Непорядок. В чем дело, товарищ старший лейтенант?

Адмирал пил с нами чай, слушал мои объяснения по поводу службы и ремонта БТ‑31.

– Сознайтесь, хочется уйти куда поспокойней?

Все промолчали. Ралль сказал, что такой перевод вполне обоснован, оправдан, а потому и возможен. И хотя от мичмана Горшкова я не раз слышал, что при включенной обмотке у него болит голова, но ни он, ни кто‑либо другой не ушел с тральщика.

Так продолжалось недели три. Почти каждую ночь «Сиг» и БТ‑31 уходили на траление. Но двадцать вторая уничтоженная мина была для тралбаржи последней. Она получила настолько тяжелые повреждения, да и тральщик тоже, что их надо было срочно ставить в ремонт.

 

Теперь мне предстояло идти в море на другой связке – немагнитный тральщик «Поводец» и БТ‑32. И тут следует заметить, что новая тралбаржа по своим качествам уступала своей предшественнице. Соленоид на БТ‑32 был изготовлен из голого, неизолированного провода. Это усложняло его укладку. Магнитное поле второго баржевого трала было значительно слабее. По той поре это определилось очень просто. Как‑то к нам в гости зашел мичман Горшков.

– Обмотка включена? – спросил он.

– А ты откуда знаешь? – удивился командир БТ‑32 мичман Иван Бодяго.

– А у меня голова – что индикатор: сразу болеть начинает. Но здесь меньше и, стало быть, поле у БТ‑32 слабее, раз не так давит.

Мы с мичманом Бодяго засмеялись. Но тут же был краснофлотец Макогон. Он высказался в том плане, что мичману Горшкову вполне можно верить, и предложил провести эксперимент.

– Какой еще эксперимент? – спросил Бодяго.

– А вот такой. – Макогон вытащил из кармана минерский нож. – У нас, на БТ‑31, его как на палец поставишь – не падает.

Здесь нож звонко грохнулся на палубу.

– Это он нарочно! – нахмурился мичман Бодяго.

– Зря ты так‑то, – сказал Горшков. – Этот парень не таков. Но можно еще попробовать: мы ставили лом на палубу, не падал. Сохранял направление составляющих магнитного поля.

Я тихонько ахнул… Вот она, школа майора Абелева!

Ну а потом специалисты станции размагничивания произвели соответствующие замеры. Они выдали нам по этому поводу официальный документ, подтверждавший то, что полагали мичман Горшков от своей головы и краснофлотец Макогон от своего минерского ножа.

 

И вот 22 июня, в первую годовщину войны, мы выходим на боевую работу с новым тральным караваном. С противоминной обмоткой у «Поводца» все в порядке, его не надо прикрывать полем тралбаржи. Решено – идем на буксире. Сегодня испытания, и поэтому я решаю, что всем надо идти на самой БТ‑32.

В тот день была на редкость хорошая погода – безоблачное голубое небо и почти полный штиль на море. В 12 часов мы были на подходе к району траления. Я сидел на люке и думал о том, что БТ‑32 имеет слабое поле, а с выходом на боевой курс мы обязательно должны подорвать мину – ее засекли здесь посты наблюдения. И взрыв этот будет на близком расстоянии, и, стало быть, неизвестно, чем дело закончится. Краснофлотцам я о своих сомнениях не говорил, – они спокойно занимались своими делами и готовили обед…

– Товарищ старший лейтенант! – Из люка кубрика выглядывал мичман Бодяго. – Приглашаем к столу!

– Что‑то неохота, – ответил я. – Обедайте – и наверх.

Вскоре вся команда была на палубе. Я сразу же приказал надеть капковые бушлаты, а противогазы повесить на вентиляционные раструбы. Одного краснофлотца назначил впередсмотрящим, а всем остальным приказал лечь на лючины, закрывающие трюм.

Жара давила. Солнце старалось вовсю, баржа раскалилась. Под капкой, под парусиной бушлатов мы прели и истекали потом. Краснофлотцы и сам мичман уговаривали меня, чтобы я и сам снял капковый бушлат и встал с лючины, и им разрешил это сделать. Но я был неумолим: 15 августа 1941 года после взрыва мины меня выбросило за борт, и тогда бушлат спас мне жизнь. Ну, а во‑вторых, я рассчитывал – будет взрыв, нас, лежащих, выбросит за борт… Так оно и вышло: взрыв подбросил и встряхнул баржу, но лишь впередсмотрящий после этого упал на палубу и повредил себе ноги. Нас же выбросило за борт, откуда меня и всю команду вытащили на «малый охотник», который, как обычно, обеспечивал нашу работу. От взрыва пострадала и сама трал‑баржа: во многих местах обмотку вырвало из крепящих планок, сорвало лючины, и трюм оказался наполовину заполненным водой и илом… Конечно, одним днем ремонта дело тут не обошлось. Но на Морском заводе постарались, делу помог инженер‑майор Абелев. Вскоре мы снова вышли на траление.

 

Лето 1942 года было самым напряженным периодом в тралении неконтактных мин: надо было открыть дорогу эшелонам наших подводных лодок в Балтику, держать открытыми морские дороги на Ленинград, на Ораниенбаум, на Лисий Нос… Несмотря на невероятные трудности, краснофлотцы, старшины и командиры магнитных тральщиков с поставленной задачей справились.

 

В. ЛЯХОВСКИЙ,

старшина 1‑й статьи, командир отделения электриков ТЩ‑58

В праздники и в будни

 

Танцы бывали в клубе Морского завода. Но не в том, что на улице Ленина, – тот был закрыт. А в том, что размещался в актовом зале завода и работал исправно.

Наш ТЩ‑58 стоял на Усть‑Рогатке, не так уж далеко от проходной Морского завода, – минут пятнадцать пешком, нормальным шагом. Остановка была за малым – официально увольнения в Кронштадте не было. Официальную увольнительную имели содержатель и санитар: один ходил за продовольствием и разным имуществом, другой – за медикаментами или для сопровождения кого‑то в госпиталь.

Но все же с танцами получалось: командир и комиссар подписывали список личного состава, идущего на завод, в нем назначался старший. Ставилась гербовая печать и… мы стоим в строю на корме: брюки наглажены, три полоски тельняшки – более просто неприлично, по нашим понятиям, – выглядывают из выреза идеально отутюженных суконок. Стоит ли говорить, что ботинки наши сверкают, бляхи на ремнях сверкают, пуговицы на рукавах суконок сверкают. Все сверкает! На берег сходят моряки с боевых кораблей, с тральщиков. Точнее, с нашего ТЩ‑58, который только недавно вернулся в Кронштадт с острова Лавенсари. Вернулся, выполнив задание, хотя его и обстреливали, и бомбили, и подвергали другим нелегким испытаниям. И конечно, после этого твердая почва под ногами – счастье…

Мы идем на танцы сегодня, в наш праздник, День Военно‑Морского Флота, семь человек – командир отделения сигнальщиков, уже начинающий лысеть старшина 1‑й статьи Яша Ковалев, машинист Коля Московцев, командир орудия старшина 1‑й статьи Вася Хохлов, девушек не признающий, влюбленный в свою маму и только ей пишущий письма, рулевой краснофлотец Иван Светлов, старшина 2‑й статьи Леня Сергеев, исконный моряк (он был машинистом на «Ермаке» и ходил на нем в Арктику выручать «Седова», «Садко» и «Малыгина»), еще – кочегар Тима Горягин и я.

Шагаем строем, командует Ковалев. Мы спешим и благополучно пыряем в проходную Морского завода, а потом тихонечко входим в клуб. И вышло, что немного мы припозднились: танцы уже вовсю, и вовсю старается молоденькая певица, выводя слова модного фокстрота. Девушек маловато, но и моряков негусто – каждому из нас достается партнерша. Жарко, душно. Но все равно, сколько удовольствия!

В 22.30 танцы кончаются: через 30 минут – комендантский час, штатские должны успеть домой.

По пути Вася Хохлов признается:

– Знаешь, меня одна в гости пригласила! И поблизости – улица Ленина, дом двадцать.

Я смеюсь, Вася смотрит на меня сердито.

– Дружок, это же обычная шутка кронштадтских красавиц. По этому адресу находится отнюдь не жилой дом.

– А что же?

– Отделение милиции.

Хохлов с досады плюет.

…В понедельник принимаем на борт топливо, пополняемся боезапасом. Во вторник 28 июля в составе конвоя мы ушли на Лавенсари. Нашему ТЩ‑58 на первом этапе задача несложная. Надо взять на буксир сетевой заградитель СЗ‑1 и довести его до острова. Потом совместно с другими тральщиками будем выводить на Гогландский плес три подводные лодки. Тут будет потруднее.

Темнота накрыла конвой за Толбухиным маяком. Я прошел по палубе и надстройкам, проверил, не просвечивает ли где иллюминатор, хорошо ли срабатывают «концевики» (так мы называли автоматические выключатели, которые гасят свет в помещениях, когда открывается дверь на верхнюю палубу.) Все оказалось в порядке. Доложил об этом командиру БЧ‑5 старшему технику‑лейтенанту Гопановичу.

– Хорошо, – сказал механик. – Проверь‑ка еще разок все оборудование.

С командиром боевой части нас связывает давняя дружба. Мы вместе учились в Ленинградском морском техникуме. Гопанович, правда, был на два выпуска старше и закончил паросиловой факультет, а я – электротехнический. Вместе плавали на судах Балтийского пароходства. В конце 1941 года встретились на ТЩ‑58.

Мое хозяйство на тральщике несложное: главный щит, генератор, система размагничивания, станция сигнальных огней, освещение и аккумуляторы. По штатному расписанию я числился командиром отделения электриков, хотя на самом деле все «отделение» был я сам, в единственном числе. Так что и контролировать, и проверять, и работать приходилось мне одному. Получив приказание, я спустился в машинное отделение, где располагалась основа всех электроустройств. Все работало отлично. На корме, на решетчатом люке, по обе стороны толстого буксирного троса, на котором наш ТЩ‑58 тянул сетевик, сидели ребята.

– Давай сюда, – потеснился Вася Хохлов. – Говорят, у тебя «Беломор» завелся?

– Прошу! – За плетеный шнурок я вытащил из кармана брюк кисет, подарок незнакомой девушки с Урала. – Только извини, мой «Беломор» в газету завернут.

– Можно и такой, – согласился Вася. – Мы люди не гордые.

– Глядите‑ка, прожектор с форта Ино! – Голос старшины 1‑й статьи Ивана Лукина был тревожным.

Все повернули головы в сторону луча света, который подбирался к кораблям с правого борта.

– Сейчас нащупает, – спокойно сказал Вася Хохлов.

– Типун тебе на язык! – сердито бросил боцман.

Но прожекторный луч все‑таки лизнул ТЩ‑58, высветив еще какие‑то корабли. И почти тотчас на северном берегу залива сверкнули три вспышки. Надо ли говорить, что ожидание выпущенных снарядов не из приятных. Не успел я и подумать об этом, как у правого борта взметнулись три водяных столба, подсвеченных огнем. Потянуло запахом взрывчатки. Прожекторный луч все еще упирался в корабли конвоя. На полных ходах неслись катера МО, оставляя за собой пелену дымовой завесы. Но фарватер хорошо пристрелян врагом. За первым залпом последовал второй, третий… Перелет. Недолет.

– Вот тебе, боцман, и вилка! – заметил Вася Хохлов.

Прибежал комиссар – старший политрук Евгений Семенович Корсуков.

– Хватит разговорами заниматься! Аварийной партии готовность номер один! Остальным в укрытие, на левый борт за надстройку!

Я в аварийной партии. Мне надо захватить пару клиньев и кусок кабеля – боевой сросток. Взял что полагается. Донести имущество мне помог Тима Горягин. На месте уже были Гопанович, комиссар Корсуков, Хохлов, машинист Леша Кряжев, еще кто‑то из моряков, в темноте не разобрать. Места было мало, и то, что принесли, пришлось под фальшборт положить. А там волна плещет. Правда, не сильно, лениво, но вполне достаточно, чтобы мое имущество намокло. Конечно, если бы я поторопился, вот тогда… О том, что было бы «тогда», додумать мне не пришлось: резкий удар в носу корабля, столб огня и дыма. Рядом со мной кто‑то упал. Потом еще кто‑то. Этот человек свалился сверху, с трапа…

– Пожар в артиллерийском погребе, аварийной партии в нос! – услыхал я голос командира – старшего лейтенанта Михаила Михайловича Геращенко.

Кто‑то сунул мне в руки огнетушитель. Обернувшись, я понял, что это был Тима Горягин. Бежать у нас не получилось – на палубе лежали наши товарищи. В свете пожара я разглядел старшину команды машинистов старшину 1‑й статьи Андрея Торговкина. Он стонал. Вася Хохлов лежал, уткнувшись лицом в ватервейс, и я понял – погиб. В неестественной позе лежал Леша Кряжев. На него навалился старший краснофлотец Петр Мишин.

Перебираясь через листы вздыбившейся палубы, я пробрался на бак. Слева зияла огромная дыра. Из нее рвался огонь.

– Ящики со снарядами горят! – крикнул старший краснофлотец Гена Баклицкий.

– Давай огнетушителем!

Проку от огнетушителей оказалось мало. Мы решили размотать пожарный шланг, уложенный в специальной корзине на баке. Нам с Геной помогал боцман Иван Лукин. Когда справились с ним, боцман подскочил к мостику и громко крикнул:

– Товарищ командир, прикажите в машину, чтобы воду дали!

Секунд через двадцать шланг зашевелился, но из ствола не пролилось ни капельки. Тугие струи ударили в разные стороны по всей длине шланга.

– Иван! Шланг осколками посечен! – крикнул я.

– Вижу! – ответил боцман, вытаскивая нож‑бебут.

Один удар – и шланг рассечен. Оставшейся части как раз хватило до отверстия, через которое мы и направили воду в погреб. Ящики зашипели, выбрасывая пламя и искры, огонь начал сдаваться. Вскоре погреб был наполовину затоплен, но из него продолжал валить черный дым. Как раз к этому времени на бак прибежал минер старшина 2‑й статьи Василий Смирнов. Он притащил второй шланг, и боцман приказал Василию направить струю воды на второй очаг пожара, который бушевал возле пулемета. На баке снова появился Гена Баклицкий, в каждой руке по огнетушителю.

– Прыгай в погреб, там огонь полыхает по правому борту, нам до него не добраться! – приказал боцман.

Гена спрыгнул прямо в воду. Через несколько минут с пожаром было покончено. Боцман Лукин доложил об этом на мостик, а я ушел исправлять электрооборудование. Освещения, считай, на всем корабле нет. Остальные моряки во главе с боцманом Лукиным трудились на палубе. Они разбирали вздыбленную палубу, помогали нашему доктору – лейтенанту медицинской службы Николаю Захаревичу. Как выяснилось позже, ранены были комиссар Корсуков, командир БЧ‑5 Гопанович, старшина команды машинистов Торговкин, командир отделения Кряжев. Погибли Василий Хохлов, рулевой Иван Светлов…

Рассвет встречали на подходе к Лавенсари. Мы подвели СЗ‑1 к причалу и сразу же заделали пластырем пробоину в борту. А вечером того же дня ТЩ‑58 совместно с другими тральщиками вывел подводные лодки к Гогландскому плесу, откуда они ушли на вражеские коммуникации. И эта часть работы, которая казалась нам наиболее сложной и трудной, прошла, как говорят, без сучка без задоринки.

 

С. ТУМОРИН,

старший лейтенант, командир МО‑209

На чем Земля держится!

 

В старину люди полагали, что Земля держится на трех китах. Наш МО‑209 тоже держался на трех «китах».

Младшего лейтенанта Александра Петровича Панфилова на войну призвали из торгового флота. Свое штурманское дело он знал блестяще, как сказали бы сегодня – от и до. Но «военной косточки» у него не было. И все же в экипаже Панфилова считали первым «китом».

«Китом» № 2 являлся старшина группы мотористов главный старшина Андрей Михайлович Деревяшкин. Говорил он очень громко, слова у него набегали одно на другое, особенно если он волновался или сердился. Спорить с Деревяшкиным боялись. Но дело свое знал основательно. Когда случалось, что в машине что‑то выходило из строя, а у подчиненных не получалось с ремонтом, Деревяшкин приходил на помощь. Через минуту‑другую совершалось чудо: двигатель начинал нормально работать. Подчиненные глядели на старшину с почтением. Потом, выбрав свободное время, Деревяшкин собирал своих ребят, объяснял, в чем была причина неисправности, как он нашел ее и устранил.

«Китами» № 3 было два человека – мичман Василий Соснин и командир отделения рулевых старшина 2‑й статьи Анатолий Власов.

Соснин был мастером анализа. Допустим, сегодня что‑то было сказано по радио в двух словах и только завтра по этому поводу появятся комментарии в газетах. Они, как правило, совпадали по тону и настрою с тем, как сегодня охарактеризовал это событие Соснин. Что касается артиллерийских и пулеметных дел Соснина, то он понимал и разбирался в них настолько хорошо, что налаживал и ремонтировал пушки и пулеметы не только на своем корабле, но и на соседних.

Командир отделения рулевых Анатолий Власов был ростом невысок. Остренький носик. Посмотришь на старшину – и жди: сейчас «выдаст» в чей‑то адрес. И точно. Вот идет с бака наш кок Кузьма Никитин, несет на вытянутых руках лагун с компотом. Сейчас он его охлаждать поставит, за надстройку. Власов тут как тут:

– Кузьма, а ты Козьму Пруткова читал?

– Чего? – отдуваясь, переспрашивает кок.

– Следовательно, не читал, – резюмирует Власов. – Иначе бы знал, что сам Прутков заметил: «Новые сапоги всегда жмут».

– А у меня не новые, – отдувается Никитин. – Хотя жмут.

– Почему ж боцмана не попросишь сменить их на береговой базе? Тебе жизнь полегче, нам обед получше и повкуснее. Не только ты от сапог страдаешь!

Все кругом смеются. А я знаю: Власов при случае скажет боцману, и у кока будут сапоги, которые не жмут. На своем посту Анатолий Власов всегда в одной позе – правая рука на штурвале, левая обняла компас. Стоит вполоборота. Катер у него всегда точно на румбе. Даже если вокруг разрываются бомбы и снаряды.

«Три кита» – четыре человека. Они – мои первые помощники.

 

 

МОРСКОЙ ФРОНТ

 

В этой главе, как и во всей нашей книге, немало рассказов о дозорах, конвоях. Что это такое? Заглянем снова в Морской словарь:

«Дозор – вид охранения сил флота с целью предупреждения о внезапном нападении противника, организуемый при нахождении сил флота в базах, стоянках на рейдах и переходах морем… Дальние дозоры выставляются с задачей заблаговременного обнаружения противника и задержки на время, потребное для подхода «сил поддержки дозора» или до развертывания для боя охраняемых сил. Ближние дозоры выставляются с задачей обнаружения противника на ближних подступах к охраняемым объектам и для прикрытия важных объектов морского побережья… Линии (полосы), по которым располагаются дозоры, называются «дозорными»…

Конвой – временное соединение транспортов и вспомогательных судов, совершающих переход под непосредственной охраной боевых кораблей…

Конвойная служба – система мероприятий и боевых действий, проводимая на морском театре с целью обеспечения безопасности морских перевозок».

 

 

А. ПАНФИЛОВ,

младший лейтенант, помощник командира МО‑209