Лейтенант, младший штурман минного заградителя «Марти»

Тяжелый месяц сентябрь

 

Сентябрь 1941 года был, наверное, самым трудным месяцем для Ленинграда, для флота и для Кронштадта. Тяжелым он был и для нашего корабля – минного заградителя «Марти».

С 21 по 23 сентября на Кронштадт и корабли налетали сотни самолетов. С южного берега залива – от Лигова, Стрельны – била вражеская артиллерия. Уклоняться от бомбежек и обстрела возможности не было. Этому мешали узкие фарватеры, малые глубины, тесные гавани.

Разрывами бомб у «Марти» был разворочен борт в носовой оконечности. В корпусе мы насчитали до 300 пробоин. Погибли наши боевые товарищи – зенитчик Михаил Меньшов, трюмный машинист Махмуд Хусаинов, командир группы минеров лейтенант Николай Горячев, командир дивизиона движения старший инженер‑лейтенант Владимир Дзюбачук, старшина команды минеров Георгий Веревкин. Многие были ранены.

Через пробоины в корпус корабля проникала вода. Обмотка размагничивающего устройства оказалась поврежденной в нескольких местах. Требовался заводской ремонт. И тут как раз пришел приказ выйти на минную постановку к острову Гогланд.

Мещерский хорошо знал и понимал обстановку, сложившуюся на фронте и на флоте, но не торопился с докладом начальству. Николай Иосифович вызвал командира БЧ‑5 инженер‑капитана 3‑го ранга Губанкова и командира трюмной группы старшего инженер‑лейтенанта Бориса Лунина. Втроем они прошли по отсекам. Впереди высокий сухопарый Мещерский, за ним низенький Губанков. Его усы обвисли, что означало крайнюю степень озабоченности. Последним шагал Лунин.

Они осмотрели каждую пробоину, каждый механизм, каждый кабель, поврежденный в бою, и пришли к выводу, что «Марти» находится в крайне тяжелом состоянии. Но все же, когда обход закончился, Мещерский для себя сделал вывод: приказ будет выполнен! Командир видел, как упорно работают люди, какую находчивость и смекалку проявляют они, стремясь побыстрее устранить боевые повреждения своими силами, сделать все, чтобы минзаг был готов к бою и походу.

Двое суток непрерывно, без сна и отдыха, работал личный состав «Марти». В ночь на 26 сентября минный заградитель ушел в свой одиннадцатый боевой поход. Экипаж успешно выполнил задачу: около трех сотен мин образовали новое минное поле на морских путях, которыми могли воспользоваться вражеские надводные корабли. И подводные лодки тоже.

И вот минзаг снова в Кронштадте, у причала Усть‑Рогатки. Невдалеке с правого борта линейный корабль «Марат». Почти каждый день фашисты стреляли по линкору, а он, весь израненный, отвечал залпами башен главного калибра. Вражеские снаряды падали и у нашего борта. Как на ладони были видны фашистам от Петергофа кронштадтские гавани.

«Марти» готовился к очередному, двенадцатому боевому походу сорок первого года. Командование выделило время для ремонтных работ, которые следовало все же провести более детально и тщательно, чем те, которые пришлось выполнить перед последней минной постановкой.

Ремонтные работы начинались сразу после подъема флага и заканчивались перед вечерним чаем, – мы работали бы больше, но не разрешал командир.

– Корабль и экипаж должны быть готовы к выходу в море, товарищи, – говорил Николай Иосифович за чаем. – Работа на износ не повышает боевой готовности и производительности труда. Поэтому после чая вместо проветривания и приборки мы учиним только проветривание. Думаю, что старпом простит нам такую вольность. А потом организуем концерт художественной самодеятельности.

Секретарь комитета комсомола корабля старший политрук Владимир Сапожников, жизнерадостный человек и страшный придумщик, сразу же вскакивал с места.

– Разрешите выйти, товарищ командир?

– Какой же моряк бросает вечерний чай?

– Время не ждет, товарищ командир!..

Через десяток минут в корабельном клубе набивалось столько народу, что, как говорится, яблоку упасть было негде. На своих любимых местах устраивались командир, военком Коваль.

 

На рейде большом легла тишина,

А мор‑ре окутал туман… –

 

выводил тенором лучший солист нашего самодеятельного хора.

Плыла мелодия – баяны, гитары, мандолины… Мелодия вырывалась из тесного клуба в иллюминаторы, отдраенные, но прикрытые для светомаскировки шторами. На соседних кораблях удивлялись: на «Марти» снова концерт, но артисты‑то вроде не приезжали!

Песню «Вечер на рейде» мы считали своей и полагали, что поэт Чуркин и композитор Соловьев‑Седой написали ее специально для экипажа «Марти».

Заканчивался такой день поздно. Но назавтра, в восемь часов десять минут, сразу после подъема флага, начинался новый трудовой день. Мы готовились к выходу в море, в боевой поход…

 

Положение под Ленинградом становилось все сложнее. Бои шли у Пулковских высот. Город оказался в блокаде. Фашисты наступали на Тихвин, стараясь обойти Ладожское озеро.

Военно‑морская база Ханко обеспечивала северный фланг минно‑артиллерийской позиции. Защитники красного Гангута, которыми руководили генерал‑лейтенант С. И. Кабанов и дивизионный комиссар А. Л. Раскин, своими действиями, даже одним своим присутствием на Ханко сковывали значительную часть армии и флота Финляндии, снижая тем самым их активность на северных подступах к городу Ленина.

В первых числах сентября, когда гитлеровцы предприняли штурм Ленинграда, на гарнизон Ханко была возложена задача не допустить прорыв фашистских кораблей через минно‑артиллерийскую позицию в Финский залив. Укрепленный остров Осмуссар перешел в подчинение командиру гарнизона Ханко. Так что теперь ханковцы обеспечивали артиллерийской поддержкой всю центральную минно‑артиллерийскую позицию. И ни один крупный вражеский корабль не смог преодолеть эту позицию в море, прикрытую артиллерией на Ханко и Осмуссаре.

Однако обеспечивать сражающийся гарнизон всем необходимым становилось все труднее. Вот почему Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение об эвакуации защитников Ханко. Эвакуация гарнизона началась 26 октября 1941 года.

 

31 октября отряд кораблей, в составе минзага «Марти», эсминцев «Стойкий» и «Славный», БТЩ Т‑207, Т‑210, Т‑215 и Т‑217, пяти катеров МО, вышел на Ханко для эвакуации артполка. 240 миль – через минные поля, мимо берегов, на которых фашисты расположили своих наблюдателей и батареи.

Холодный ветер гнал по морю студеную крутую волну. Вода перекатывалась через корабли, застывала льдом. Краснофлотцы и старшины едва успевали скалывать лед с орудий и пулеметов, с кранцев первых выстрелов…

Ночью в правом параван‑охранителе «Марти» взорвалась мина. Страшной силы удар обрушился на корабль. Нас, находившихся в это время в штурманской рубке, отбросило в угол. Включилось аварийное освещение.

– Гирокомпас стал! – сказал, поднявшись, Кононов. – И все электронавигационные приборы.

С ходового мостика доложили, что поврежден электропривод руля.

– А ведь корабль водит. Он вышел из протраленной полосы, – забеспокоился Кононов и крикнул в раструб переговорной трубы: – Перейти на ручное управление рулем, держать по магнитному компасу!

Через некоторое время, когда была введена в строй корабельная трансляция, прозвучала информация. Выяснилось, что от взрыва мины сместились и дали течь котлы, получила повреждение машина, и «Марти» потерял от этого почти треть мощности главных машин. Командир БЧ‑5 Губанков руководил всеми работами в машине: нужно было дать ход в 14 узлов. Только в этом случае можно было прийти на Ханко еще затемно.

И вот Ханко, гавань. Мы принимаем артиллеристов, их орудия, боезапас и продовольствие. Всего свыше 300 тонн.

Мещерский вызывает на ходовой мостик командира БЧ‑2 Линдермана, назначает его командиром посадки – это означает, что командиру БЧ‑2 надо распределить людей на поход.

Почти сразу же за боновыми заграждениями, прикрывающими вход в гавань Ханко, в параване БТЩ, который шел впереди нас, взорвалась мина. Капитан 1‑го ранга Мещерский приказал выставить по бортам наблюдателей с длинными шестами.

То и дело с палубы слышались их громкие доклады:

– Плавучая мина, правый борт – десять метров!

– Мина прошла правый шкафут!

– Мина проходит хорошо! Мина за кормой!

Но только мы вздохнули облегченно, как снова:

– Плавучая мина, левый борт – пять метров!

Минзаг идет вперед. Мина, которую моряки поддерживают шестами, проплывает вдоль борта. Я подошел к репитеру гирокомпаса, но вместо того, чтобы попытаться взять пеленг по какому‑то береговому ориентиру, вытягиваю шею и пытаюсь разглядеть «рогатую смерть», которая проходит рядом.

– Мина за кормой!

И снова взрыв в параване БТЩ.

Беснуется холодный ветер, гонит волну. Летят водяные брызги, они достают и сюда, на крыло ходового мостика, где расположен репитер. Я все еще стою тут и не чувствую холода, как, наверное, не чувствуют его десятки краснофлотцев, старшин, командиров, которые несут вахту у орудий, пулеметов, дальномеров, по противоминной обороне.

На ГКП, главном командном пункте, темно. Только светятся шкалы на тахометрах, на счетчиках лага, на машинных телеграфах. Тихо. Лишь изредка Мещерский подает команды вахтенному командиру или рулевому. И бросает короткое «есть!» в ответ на доклады о взрывах мин в стороне от нашего корабля, о том, что рядом с нами они «проходят хорошо». На крыло мостика выходит старший штурман Константин Кононов и что‑то говорит командиру. Потом поворачивается ко мне, интересуется, не укачался ли я, часом, что так долго торчу здесь.

– Вспышки выстрелов, правый борт семьдесят градусов! – докладывает сигнальщик.

– Это батареи мыса Юминданина, – громко, чтобы все слышали, говорит Мещерский.

Тяжелые снаряды не долетают до нас. Всплески видны по правому борту.

4 ноября 1941 года, пробивая путь уже во льдах, «Марти» и другие корабли пришли в Кронштадт, а затем проследовали по Морскому каналу в Ленинград.

Мы выгрузили на набережную у Масляного буяна более двух тысяч бойцов и командиров, шесть десятков орудий, много винтовок и пулеметов, артиллерийского и винтовочного боезапаса, продовольствие.

Для минного заградителя «Марти» этот поход стал последним в 1941 году. Корабль поставили к причалам одного из ленинградских заводов, на ремонт.

 

П. ИВАНУШКИН,

старший лейтенант, дивштурман 2‑го ДБТЩ

Через минное поле

 

С Ханко возвращаемся на головном БТЩ. Здесь и командир 2‑го ДБТЩ капитан‑лейтенант Михаил Годяцкий и я, дивштурман. Видимость на редкость хорошая. Охраняющие конвой катера МО сильно заливает, однако они уверенно держатся на назначенных местах. После взрывов нескольких мин в тралах командир Т‑218 старший лейтенант Александр Цыбин доложил, что перебит последний трал и корабль идет без трала. Годяцкий тут же приказал Цыбину быть готовым к постановке дымзавесы, к ведению спасательных работ.

Около часа пополуночи открыла огонь вражеская батарея с мыса Юминданина. Снаряды падали далеко за кормой тральщиков, рядом с кораблями, которые мы вели. Тральщик стал ставить дымзавесу, но ее снесло ветром в сторону. Но все же на какое‑то время обстрел прекратился. А велся он в течение 43 минут. Долго!

Т‑218 миновал корпус погибшего корабля, известного морякам под названием «Танкер № 11». Это значит, что скоро граница минного поля. Но едва я об этом подумал, как прозвучал сильный взрыв. Корабль подбросило, смолкли дизеля. Мина взорвалась у кормы. Командир приказал осмотреться по отсекам и доложить о повреждениях, а комдив отдал приказ остальным БТЩ продолжать движение. Теперь место головного занял Т‑207.

На Т‑218 в его кубриках и каютах, находилось около двухсот командиров и бойцов Ханко. Выход на верхнюю палубу им запрещен, но я представляю себе состояние наших боевых товарищей после того, как от взрыва мины корпус корабля получил повреждение. Причем, как оказалось, серьезное. Из докладов помощника командира корабля старшего лейтенанта Михаила Скороходова и командира БЧ‑5 старшего инженер‑лейтенанта Владимира Гейко мы узнали, что у корабля деформирована корма, заклинены валы гребных винтов, хотя течи в корпусе нет. Т‑218 был взят на буксир.

Вскоре конвой достиг острова Гогланд. Тут нам сообщили, что у Гогланда в это время формируется другой конвой на Ханко, состоящий из эсминцев «Суровый» и «Сметливый», а также трех БТЩ, прибывших из Кронштадта, – Т‑205, Т‑206 и Т‑211.

Я получил приказ перейти на Т‑207, который должен был стать в голову трального ордера для проводки эсминцев на Ханко.

 

Л. ЛИНДЕРМАН,

капитан‑лейтенант, командир БЧ‑2 минного заградителя «Марти»

Всего две ночи

 

Навсегда запомнился мне тот трудный поход, когда наш заградитель вез в Ленинград эвакуированные с полуострова Ханко сухопутные войска. По указанию Николая Иосифовича Мещерского, при устройстве их на корабле мы придерживались следующего принципа: командный состав – в каюты нашего комсостава, старшин – в старшинские, личный состав – по кубрикам.

– Если места не хватит, – сказал Мещерский, – устройте их, пожалуйста, на минной палубе. – Вдруг улыбка мелькнула в краешках его глаз: – Ну а командира полка можно поместить в каюту… командира артиллерии нашего корабля. А обедать, конечно, за мой стол.

Все было ясно, и все было исполнено. И вот на причале остались полковник и я.

– Прошу, – пригласил я и пошел, показывая дорогу.

Надо заметить, что каюты на минзаге были отличные. От императорской яхты «Штандарт» остались отделка красным деревом и блестящие медные части. Удобные койки с ограждением – на случай качки. Шкафы и письменные столы красного дерева. Кресла, обтянутые кожей. Ковры на палубе. Я понял, что на полковника произвели впечатление и белые простыни, и истинно морская чернильница на столе – с маяками, с рогатыми минами…

А потом я пригласил его в кают‑компанию. Яркий свет, крахмальные скатерти, столы, сервированные как в хорошем ресторане…

– Ну, ребята, – не выдержал полковник, едва сев за стол, – в раю живете, ей‑богу! Даже лучше: там пианино нет и картин по стенкам.

А тут еще вестовой подскочил, в белоснежной форменке и таких же брюках, в до блеска начищенных ботинках, и спрашивает:

– Товарищ полковник, разрешите узнать: вам чай погорячее и покрепче, или как?

– Да‑а, капитан‑лейтенант… Так воевать можно!

Говоря откровенно, я растерялся, не зная, что ответить боевому командиру из героического экипажа красного Гангута. Человеку уже немолодому, с обветренным лицом, усталыми глазами, одетому в потертую и вылинявшую гимнастерку. Выручил сигнал боевой тревоги. Я распорядился вестовому накормить полковника, показать, где находятся душ и все прочие места, и убежал на командный пункт. «Марти» снимался со швартовов, мы уходили в ночь.

Потом я на время забыл о ханковцах, находившихся в каютах и кубриках. Команда корабля вела напряженную борьбу с плавучими минами, грозившими в любую минуту потопить «Марти» и всех, кто на нем находился. Мины то и дело взрывались впереди нас и в стороне. Где‑то недалеко поднимались всплески от снарядов береговых вражеских батарей. Конечно, об этих опасностях не могли не знать и наши пассажиры.

И вот закончился поход. На набережной Невы я прощался с командиром полка. Как и другие ханковцы, во время плавания он был только наблюдателем и не мог принимать каких‑либо решений. Но перипетии нашей борьбы не оставили его равнодушным.

– Уж ты извини меня, моряк, за тот разговор о райской жизни, – сказал мне полковник. – Скажу откровенно: лучше два года в окопах, чем две ночи такого похода. – И он пожал мне руку.

 

П. КАПИЦА,

старший политрук, редактор газеты ОВРа «Балтиец» (запись рассказа старшего лейтенанта Н. Г. Антипина)

«Ханковский линкор»

 

Сам я пскович. Начал плавать с 16 лет. Был матросом, плотником, освоил многие корабельные специальности. Затем окончил морской техникум, побывал почти во всех европейских портах.

На «Гангут» попал за четыре дня до войны. Корабль был неплохой, его построили перед первой империалистической войной. Он был задуман как «матка» подводных лодок, но почему‑то не был использован по назначению, а выполнял совсем иную роль: конвоировал и ходил в дозоры.

Во время гражданской войны корабль застрял в финском порту Або и там же получил новое название – «Лайне», что в переводе с финского означает «Волна». Ход у него был маловат, всего девять узлов. Правда, наши механики при желании выжимали из него и одиннадцать. Получил я корабль в июне. Сперва меня приписали с ним к ОВРу Палдиски. Там мы несли дозоры и сопровождали транспорты на остров Осмуссар. Ханковцами стали в конце августа, когда вместе с транспортом «Вахур» ночью эвакуировали из Палдиски окруженный гарнизон.

«Вахур» и «Лайне» взяли на борт противотанковые пушки, боезапас к ним и 1200 человек. Перегрузка большая, комендант порта волнуется:

– Как бы не перевернулся!

– С такой осадкой ничего не случится. Дойдем.

Уже стало светать. Первым ушел «Вахур». Я тоже собрался было, да вдруг увидел, как из дыма и огня выбежали пехотинцы, машут руками и кричат, что они последние. И их надо взять.

– Сколько вас?

– Два взвода.

Как выяснилось из разговора, красноармейцы несколько ночей не спали. И вопрос у них один:

– Где тут прилечь можно?

Уложили на верхней палубе, укрыли брезентом. Так под ним матушка‑пехота и спала до самого Ханко.

На подходе к Ханко нас встретили два гидрографических судна. Они ожидали «Лайне», чтобы провести к полуострову через минные поля.

Корабли быстро обнаружил противник и принялся обстреливать из дальнобойных пушек. На наше счастье, подоспел катер МО, поставил дымзавесу, и в ее белой пелене мы проскочили на ханковский рейд. А там, укрывшись за скалами, высадили на берег людей, выгрузили технику.

На Ханко наш корабль оказался самым крупным. И прозвали его «Ханковский линкор». И вооружили соответствующим образом. Установили одну 76‑миллиметровую пушку, две сорокапятки, крупнокалиберные пулеметы и счетверенную зенитную установку.

Теперь, став канонерской лодкой, мы могли сражаться с любым шхерным кораблем. Зенитную мощь «Лайне» мы проверили в первые же дни. Дело в том, что на рейд повадился летать финский гидросамолет. Он охотился за «Вахуром». Один раз даже сбросил бомбы на него, да не попал. Прилетел в другой раз, но мы уже стояли рядом с транспортом и встретили его таким огнем, что он едва унес свои поплавки.

На другой день гидросамолет опять прилетел. Мои зенитчики народ глазастый, издали его приметили и открыли заградительный огонь, который явно не понравился летчику. Тогда он решил отыграться на нас. Ему удалось сбросить две «двухсотки», но они упали вдали от нас. Зенитчики же своего шанса не упустили. Они снарядом прошили мотор гидросамолета, который задымил и, теряя высоту, упал в море. С того времени гидросамолеты больше на рейд не показывались.

Время бежало. Мы выходили в дозоры за наши минные поля и охраняли полуостров с моря. Правда, с крупными кораблями нам сразиться не пришлось, но вражеских торпедных катеров покалечили немало. Однажды вышли в дозор. Навстречу пять катеров. Сперва решили, что это наши моторные боты. Но присмотрелись, а скорость‑то большая, с бурунами катятся. Сыграли тревогу, ждем. Катерники, видно, нашу канлодку за свою приняли, стали сигналить. Что им ответить? Я приказал сигнальщикам отщелкать какую‑нибудь бессмыслицу, пусть разбираются.

Они, видимо, что‑то заподозрили, стали уклоняться от встречи, а мы по ним залп из трех пушек. И сразу – накрытие. Заметались торпедные катера, дымовой завесой прикрылись. Ничего, размышляю, кто первым оттуда выскочит, по тому и огонь открою. Так оно и получилось. Из дыма два катера показались, их наблюдатели еще ничего разглядеть не успели, а мы их – из пулеметов. Они разворачиваются и опять в дым спрятались. Отошли в сторону, ждем.

Когда дым развеялся, мы увидали на горизонте не пять катеров, а четыре.

После того как наш флот покинул Таллин, жизнь на островах усложнилась. Особенно на Осмуссаре. Остров плоский, мелким щебнем покрыт, насквозь просматривается. И от материка до него рукой подать. Хорошо еще, что перед самой войной здесь успели вырыть глубокие котлованы в известняках, забетонировать их и поставить доты с казематами: пушки уже во время боев монтировали, отбиваясь от самолетов.

Не смог враг островок взять. Решил его измором, обстрелами докопать. Только начнется движение на острове, немцы сразу огонь открывают.

Мы, как могли, поддерживали гарнизон Осмуссара.

Уже Эзель и Даго пали, а осмуссаровцы все держались и оставались грозной силой у входа в Финский залив. 14 ноября гитлеровская артиллерия вновь обрушила тысячи снарядов на непокоренный гарнизон. Сгорели в огне все строения. Казалось, на Осмуссаре живой души не осталось.

На восемнадцати катерах двинулись вражеские десантники для захвата изувеченного пятачка. Но не тут‑то было! Катера и половины пути не прошли, как осмуссаровцы точными залпами накрыли их. Шесть сразу пошли на дно, а остальные выбросились на мель у мыса Шпитхамн. Гитлеровцы не знали, сколько на острове людей, и на время оставили их в покое.

А тут эвакуация Ханко началась. Мне, как знавшему подходы к Осмуссару, приказали в ночное время снять гарнизон. А он оказался немаленьким, более тысячи человек. Вечером мы пересекали залив, подходили к Осмуссару с остовой или зюйдовой стороны и высылали свои шлюпки. На них перевозили людей на корабль. Делали все быстро и бесшумно, потому что к пяти часам утра надо было вернуться на место дозора, встретить корабли, идущие от Гогланда, и привести их на Ханко.

Всего мы провели на Ханко и вывели оттуда 64 корабля. С Осмуссара сняли с оружием, боеприпасами и продовольствием 649 человек. Там оставалось человек 350, их сняли после того, как подрывники уничтожили все пушки и укрытия.

Эвакуация гарнизона закончилась в начале декабря, когда последние бойцы покинули остров Осмуссар и укрепления полуострова Ханко.

 

 

ПЕРВАЯ ЗИМА

 

У же в ноябре крепкий лед сковал Невскую губу. Наш тихоходный тральщик «Ульянов» 6 ноября 1941 года ушел в разведку под Петергоф. Во льду корабль потерял винты, и фашисты расстреляли его, неподвижного, на рассвете следующего дня. У экипажа оставался только один шанс на спасение – уйти по льду. Захватив документы, чтобы они не достались гитлеровцам, краснофлотцы, старшины и командный состав тральщика добрались‑таки по битому льду, под обстрелом до Северной дамбы Морского канала.

В эти дни появилась реальная опасность вторжения фашистов в Ленинград и Кронштадт с моря. В соответствии с приказом командующего Ленинградским фронтом была организована оборона города со стороны Финского залива. Практическую реализацию этой задачи командование Краснознаменного Балтийского флота и командир Ленинградской военно‑морской базы возложили на ОВР. В боевой обстановке личный состав охраны водного района взаимодействовал с войсками 42‑й армии и внутренней обороны города.

Катера, имевшие деревянные корпуса, упорно и настойчиво преодолевали тяжелые льды. Крошечные буксиры с маломощными машинами трудились как заправские ледоколы. Тральщики не только пробивали себе путь, но и тащили за собой баржи с людьми, военной техникой и боезапасом. Проводили их через минные поля и многометровые торосы, по мелководьям и заброшенным фарватерам. С возможностями техники считаться не приходилось, потому что люди делали, казалось бы, невозможное. Каждый готов был отдать Родине, флоту и Ленинграду свои знания, умение, опыт, кровь и саму жизнь, – враг стоял у ворот!

Зима доставалась тяжело: холод сковал не только Неву, а, казалось, все на свете. Скудный паек с каждым днем подтачивал силы краснофлотцев, старшин и командиров. Большая часть личного состава охраны рейдов ушла в Отряд зимней обороны. Оставшиеся стойко держались в эти труднейшие месяцы 1941 года, когда надо было, не считаясь ни с чем, остановить врага.

И вот он остановлен, наступила пора, когда надо было разворачивать судоремонт. Но тут вдруг случилось, что ртутный столбик замер на отметке минус 39 градусов, – далее можно было пользоваться лишь спиртовым термометром…

 

Э. РОВЕНСКИЙ,

инженер‑капитан‑лейтенант, старший инженер‑механик охраны рейдов ОВРа

Комиссар Александр Федоров

 

Рассыльный довел меня до дверей каюты. Постучал. Сразу два голоса ответили:

– Войдите!

– Инженер‑капитан‑лейтенант Ровенский прибыл для дальнейшего прохождения службы, – представился я капитану 3‑го ранга Григорию Ивановичу Свирсе.

– А это наш комиссар – старший политрук Александр Николаевич Федоров.

Комиссар поднялся, протянул мне руку.

Комдив и комиссар слушали мой рассказ о службе на тральщике. Когда я закончил, Свирса спросил:

– А свои новые обязанности вы себе четко представляете? Знаете, что такое ОХР?

Я ответил, что организацию охраны рейдов пока представляю в общих чертах. Но раз назначен старшим инженером‑механиком ОХРа, то обязан знать все.

Командир с комиссаром переглянулись. Федоров как бы подвел итог разговору:

– Правильно. И запомните одно – механики, мотористы, электрики, трюмные, машинисты у нас отличные. Только руководитель им толковый нужен. Вы обедали?

– Никак нет.

– Тогда приглашаем на обед.

 

ОХР должен был защищать рейды Ленинграда от прорыва вражеских торпедных катеров и от плавающих мин. Для выполнения этой задачи во всех протоках и каналах дельты Невы, Морского канала и в верхнем течении, у 5‑й ГЭС, были установлены боносетевые заграждения и при каждом из них – брандвахтенные корабли. ОХР отвечал за своевременное закрытие и открытие бона и соблюдение правил движения по рейду, за защиту и разводку мостов, а также за быстрое их восстановление в случае боевого повреждения.

Думается, что не стоит далее останавливаться на перечислении. Для выполнения этих и других задач ОХР имел в своем распоряжении 17‑й дивизион тихоходных тральщиков, дивизион десантных катеров типа ЗИС боносетевую партию и мостовую партию, пять брандвахтенных кораблей, буксиры и плавбазы, транспорт «Энгельс».

Моряки ОХРа имели зону ответственности от 5‑й ГЭС, расположенной в Уткиной заводи Невы, и до Северной дамбы Морского канала, со всеми Невами и Невками, с речушками и протоками, со всеми мостами и Канонерским островом.

 

Командир ОХРа капитан 3‑го ранга Свирса и комиссар старший политрук Федоров чем‑то были схожи. Возможно, причиной этого являлось то, что оба, в принципе, шли одной дорогой. Капитан 3‑го ранга Свирса закончил Военно‑политическое училище и лишь потом параллельные командирские классы Высшего военно‑морского училища имени М. В. Фрунзе. Федоров пришел в ОХР с «Авроры», после того как крейсер, на котором он был военкомом, вышел из строя, получив тяжелые повреждения.

В ОХРе Федоров знал всех. Абсолютно всех – в лицо и по фамилии. Знал, кто где родился, работал, служил, учился. Знал, женат или холост, живы ли родители и какие отношения с ними. Но главное, знал характер каждого подчиненного. Любимчиков у Александра Николаевича не имелось.

Служил у нас командиром буксирного парохода ОВР‑1 младший лейтенант Григорий Смелков, человек необычайной смекалки и смелости. Одним из первых в ОВРе он был награжден орденом Красного Знамени. Когда заходил разговор о том, что предстоящая операция будет крайне рискованной, можно было не сомневаться – пойдет Смелков. Его маленький буксирный пароходик по раз вытаскивал из‑под носа фашистов поврежденные или оказавшиеся на мели надводные корабли и подводные лодки. ОВР‑1 юрко проскальзывал между разрывами вражеских снарядов и бомб, возвращался с изрешеченными осколками и пулями надстройками и бортами, но всегда выполнив задание. Во многие такие операции ходил на ОВР‑1 комиссар Федоров.

Командиром брандвахтенного корабля «Сазан» был старший лейтенант Владимир Андреевич Сорокин. До войны он служил на эсминцах, был награжден орденом Ленина. Но потом он уволился в запас.

В начале войны Сорокина вновь призвали… Был он человеком знающим, смелым и моряком самоотверженным, умелым воспитателем. На «Сазане» командира любили и уважали. Но при всем этом имел Сорокин характер своенравный. Носил бородку «под норвежца», что в ту пору было признаком дурного тона.

Александр Николаевич к Сорокину относился с пристрастием, но не в злом понимании этого слова: Федоров к нему достаточно присмотрелся во время операций по уничтожению плавающих мин, в которых комиссар сам иногда принимал участие.

Попадало подчас Сорокину от комиссара изрядно, и шло это Владимиру Андреевичу на пользу. Забегая вперед, скажу, что ушел от нас старший лейтенант Сорокин на повышение – командиром дивизиона магнитных тральщиков.

Школа комиссара Федорова пошла ему на пользу!

 

Командиром бономостовой партии ОХРа служил коммунист лейтенант Минасий Свердлин, страстный яхтсмен, он добровольцем пришел на флот. Наш комиссар любил бывать в его подразделении. И каждый раз, когда Федоров приходил в бономостовую партию, лейтенант Свердлин не упускал случая собрать свой народ. Начинался разговор.

– Представляете, мина проскочит в Неву? А дальше? Плывет себе потихонечку. А на Неве корабли стоят, в «Охтинском море» наши подводные лодки задачи отрабатывают. – Улыбаясь, спрашивал: – А где оно, «Охтинское море»? Как раз против Смольного, на излучине Невы. У Охты. Глубина тут будет – двадцать три метра.

– Прилично! – удивится кто‑то.

– Вот именно. И как раз тут, в этом «приличном», как было сказано, месте, встретятся мина и лодка. Можем мы такое допустить?

Лейтенант Свердлин, сидя за столом, согласно кивает головой. Его моряки внимательно слушают комиссара.

– Товарищ старший политрук, расскажите о международном положении.

– Фронт второй союзнички когда открывать собираются?

– Товарищ комиссар, когда блокаду прорывать будем? Вопросов много, и на каждый Федоров давал обстоятельный ответ.

 

Во время обстрела тяжелый снаряд угодил в электромотор, передвигающий противовесы левого крыла Дворцового моста. Снаряд, к счастью, не взорвался. Но другого такого электродвигателя в Ленинграде не оказалось. Крутить рукоятки вручную приходилось морякам мостовой партии. Крутили рукоятки вручную и разводили мосты на Неве, на Большой и Малой Неве, на Невках, на каналах. Федоров приходил на нелегкую эту работу, смотрел, а потом сам вставал в общий ряд.

– Без вас обойдемся! – обижались моряки.

– При нынешнем‑то питании лишняя пара рук не повредит! – и не отходил.

Питание было, что говорить, совсем слабое. Но командир и комиссар ОХРа, коммунисты Свирса и Федоров, ели то же самое, что их подчиненные. Привилегий себе они не позволяли ни в чем.

 

Вместе с флагманским механиком ОВРа инженер‑капитаном 2‑го ранга Звездиным и дивизионными механиками ОХРа я осматривал боевые корабли и вспомогательные суда. Было отчего ужаснуться. Борта изрезаны и изодраны, на них наскоро приколочены или приварены заплаты, шпангоуты прогнуты, винты исковерканы, гребные валы болтаются. Двигатели внутреннего сгорания дымят, поршни и цилиндры изношены до предела. Весь предстоящий день мы вели речь о том, как побыстрее провести ремонт. На совещании присутствовали механики ОХРа, дивмех 17‑го дивизиона тральщиков инженер‑капитан‑лейтенант Михаил Акимов, старший техник‑лейтенант Леонид Затагин из дивизиона катеров ЗИС, старший инженер‑лейтенант Леонид Подсыпанин. Был здесь и военком Федоров.

Все было обговорено, оставалось решить кое‑какие частности с командиром ОХРа. И тут‑то капитан 3‑го ранга Свирса выразил сомнение о возможности осуществления предложенного мною варианта. Но батальонный комиссар Федоров мое предложение одобрил. Дело в том, что ОХРу нужен был док, а его нам дать не могли. Я предложил способ, при помощи которого можно было при ремонте гребных винтов, валов, рулей, используя ледовую обстановку на Неве, обойтись без дока. Надо было загрузить балластом нос корабля, и тогда корма выйдет из воды. Потом над ней нужно поставить козлы с 25‑тонными талями, конечно же на лед, и поднять корму еще выше. Но понемногу и каждый раз вымораживая лунки.

– Григорий Иванович, так уже работали, – настаивал Федоров.

– Кто так работал?

– Речники, причем частенько, – не отступал комиссар.

– А если что случится?

– Товарищ командир, – не выдержал я. – Если что случится, мне и отвечать.

– Считай, Григорий Иванович, и мне, – подвел итог разговора Федоров.

– Сговорились, – грустно улыбнулся Свирса. – Ладно, будь по‑вашему!

 

Корабли ремонтировались на разных заводах, в разных местах. Рабочих на заводах почти не было, к ремонтным работам привлекали личный состав кораблей, среди которого находилось немало краснофлотцев и старшин, про которых нередко говорили – мастера на все руки.

Например, старшина 1‑й статьи Сергей Дерюжинов. В мирные дни он работал мастером в крупном металлообрабатывающем цеху, знал разные технологические операции. Ему и доверялось выполнять наиболее ответственные токарные, фрезерные работы, производить рихтовку гребных валов, расточку и балансировку винтов.

Командир ОХРа Свирса и комиссар Федоров успевали бывать повсюду, на всех стоянках наших кораблей. Для ускорения ремонтных работ кто‑то предложил оборудовать собственные мастерские. Эту идею горячо поддержал Александр Николаевич, он во всем старался помогать нам, механикам. Однажды с Федоровым мы пошли на судоразделку и облазали с фонарем немало отсеков. В мастерских ОХРа появились токарный и фрезерный станки, сверлильный станочек и сварочный агрегат, тиски, труборезы и трубогибы. С судоразделки же мы приволокли небольшой, но вполне исправный дизель‑генератор. Благодаря этому ремонтные работы пошли быстрее.

Военком Федоров не был механиком, но мои доклады выслушивал всегда внимательно, был в курсе всех наших дел, знал беды и нужды.

Труднее всего было с транспортом. Детали, громоздкие и промерзшие, нашим морякам, совсем ослабевшим от скудного пайка, приходилось таскать на себе. Было это крайне тяжело, да и времени занимало много. Нужна была автомашина. По этому поводу имелась масса предложений. Одно из них выдал комиссар. Он где‑то узнал, что на острове Вольном немало автомашин, из которых можно что‑то подходящее выбрать, отремонтировать и использовать затем для перевозки грузов. Так и поступили. И в ОХРе появился грузовик! Шофером стал краснофлотец Евгений Курютин, до войны шофер такси в Ленинграде. Он отлично знал автомашины и город. На острове Вольном мы получили машину и прибуксировали ее к нашим мастерским. Стараниями Курютина она была пущена на ход. Сперва Женя ее отремонтировал, потом наладил газогенератор, наколол щепок, засыпал их куда надо и поехал…

Газогенераторный «самовар» ОХРа заковылял через снежные завалы. И сразу нам, механикам, стало легче. Мы увидели, что наши дела пошли быстрее. Александр Николаевич тоже извлек свою «выгоду». Опустив уши шапки, подняв воротник шинели, влезал вместе с краснофлотцами в кузов и ехал на корабль или на завод. Сидеть в штабе он не умел и не мог. Считал, что его место с личным составом.

 

Не только вопросы судоремонта волновали нашего комиссара – задачи перед ОХРом стояли немалые. Решались они и в Отряде зимней обороны, куда были откомандированы многие наши краснофлотцы, старшины, командиры.

Возможно, кто‑то другой мог при этом обрадоваться: откомандировали – и хорошо, там есть кому о них позаботиться. Александр Николаевич поступал по‑другому.