Двадцать минут из жизни командира МО

 

Старший лейтенант Туморин лежал на койке. Как всегда, он был в капковом бушлате, сапогах и кожаном шлеме с широким капюшоном, как у всех катерников истребительного отряда и моряков торпедных катеров. Он спал. Сон его был глубоким.

Из крохотной каюты дверь ведет в такой же коридор. Напротив – каюта помощника, который сейчас наверху, на мостике. Он совсем недавно прибыл с курсов младших лейтенантов. В кормовой стороне коридорчика – кают‑компания. Она так же невелика, как и остальные помещения. Но помимо своего основного назначения служит еще к жильем для боцмана, двух радистов и вестового. В промежутке между помещениями, в подволоке коридора, квадратный люк – входная дверь в отсек.

Старший лейтенант очнулся от сна, высунулся в люк и прислушался. Откуда‑то тонко, но отчетливо доносились характерные вибрирующие завывания «юнкерса», которые и разбудили командира… Но самолет был еще далеко, где‑то у самого горизонта.

На мостике помощник о чем‑то переговаривался с сигнальщиком. «Охотник» лежал в дрейфе на линии дозора невдалеке от Деманстейнских банок в Финском заливе. Стоял июль 1942 года. Была штилевая и солнечная погода. Уже довольно сильно цвела вода и, насколько она просматривалась вглубь, была темно‑зеленой.

– Сигнальщик, докладывайте о самолете противника!

– Есть докладывать о самолете противника, товарищ старший лейтенант! – автоматически ответил сигнальщик краснофлотец Иван Зеленский. Был он мал ростом, круглолиц, курнос, черен, почти как эфиоп, и от постоянного сидения на мостике производил впечатление встроенной детали. – А где он, самолет, товарищ командир? – спросил он, повертевшись по сторонам.

– Не знаю, это я у вас спросить должен.

– Вижу! – И через несколько секунд последовал четкий доклад: – «Юнкерс‑88», курсовой двадцать пять градусов правого борта, дистанция – семь миль!

– Играть боевую тревогу! – приказал старший лейтенант и, опершись руками о край люка, выпрыгнул на палубу.

В тот же момент, прорезая тишину, залились звонки колоколов громкого боя. На палубу выскочили комендоры и пулеметчики. Пушки и ДШК пришли в движение. Заурчали, прогреваясь на подводных выхлопах, моторы: катер медленно пополз вперед, оставляя за собой полосу пены…

С самого начала летней кампании, после страшной голодовки первой блокадной зимы, старший лейтенант привык постоянно думать и заботиться о харчах. Думалось, что если катер разбомбят, то харчи пропадут. А если после этого останешься жив, то в воде лучше сидеть сытому, чем голодному. Есть же хотелось постоянно. Поэтому, как всегда в таких случаях, он спустился в кают‑компанию, соорудил себе бутерброд из хлеба, корейки и масла. С ним он потом стоял на мостике, облокотясь одной рукой о походный столик, а другой придерживая будто бы сам собой уменьшающийся бутерброд.

Была тут еще одна сторона: на него смотрел экипаж и усматривал в этом сверхспокойствие командира, отчего неизмеримо возрастала уверенность краснофлотцев и старшин в благополучном исходе дела.

Вражеский самолет, заметив катер, как правило, шел по кругу и, набрав высоту, атаковал со стороны солнца. На это требовалось около десяти минут. Старший лейтенант и немецкий летчик решали одну и ту же задачу – о маневрировании в бою. Немцу, конечно же, лучше всего было зайти с кормы, чтобы определить исходные данные для атаки. Командир МО давал ему такую возможность, но ставил свой корабль так, что солнце было не с кормы, а с борта. Он вел свой корабль на прямом курсе и на подводных выхлопах, но без работы винтов. При этом за кормой оставался пенистый след, и летчик, видя его, делал вывод, что корабль идет если не полным, то вполне приличным ходом. А этого ему было вполне достаточно для принятия окончательного решения. Пока шла дуэль двух командиров без выстрелов. Но она давала шанс на победу тому, кто мыслит тактически лучше.

Самолет уже высоко, но достаточно близко от корабля, если считать по вертикали. Он в зоне поражения наших пушек и пулеметов. Старший лейтенант дает команду на открытие огня. Сразу же начинают стрелять сорокапятки и ДШК. Огненные трассы тянутся к самому брюху самолета, который вдруг сваливается на крыло и устремляется в пике.

На высоте около четырехсот метров фашист отдал ручку бомбосбрасывателя, и четыре бомбы одна за другой пошли вниз. Двух‑трех секунд было достаточно командиру для определения вертикальной плоскости их полета.

– Право на борт! – приказал он рулевому, а руки уже послали все три ручки машинного телеграфа на «вперед, самый полный».

Катер вздрогнул и, подняв нос, круто рванулся вправо, набирая скорость. Когда позади встала черная стена воды и раздался грохот взрывов, катер был от них далеко. Фашистский самолет, сопровождаемый огнем пушек и ДШК, уходил к горизонту.

– Дробь, не стрелять! – приказал старший лейтенант. Он снял шлем и бросил его на походный столик. Потом поставил ручки машинных телеграфов на «стоп» и развернул катер на обратный курс. К линии дозора.

– Отбой боевой тревоги, готовность помер два! – сказал командир. – Сигнальщик, внимательнее следить за горизонтом!

В каюте старший лейтенант достал из стола журнал боевых действий и сделал в нем запись, уже ставшую стереотипной:

«12 июля 1942 года в 13 часов 12 минут, находясь на линии ДОЗК №…, был атакован пикирующим бомбардировщиком «Ю‑88», который сбросил 4 бомбы. Атака отбита. Потерь и повреждений нет. Продолжаем нести дозор».

Окончив писать, не раздеваясь, в шлеме, в капковом бушлате, он лег на койку и мгновенно заснул. Сон его, глубокий и без сновидений, представлял собой просто выключенное сознание, поскольку сделать это позволяла обстановка.

 

С. ТУМОРИН,

старший лейтенант, командир МО‑209

Блины

 

Сегодня линия дозора проходит к зюйду от занятого врагом острова Бьёрке. Погода стоит прекрасная. Солнце и полный штиль. Вдали, у самого горизонта, плывет в жарком мареве лесистый остров. Мы его видим, наш МО наверняка едва различим с берега. С рассветом прилетают пары самолетов «Хейнкель‑111», идут на малых высотах, но вне досягаемости наших пушек и ДШК, Генеральный курс «хейнкелей» ясен – на Кронштадт, на форты. Как только сигнальщики Иван Зеленский или Виктор Шмелев обнаружат «супостата», на катере играется боевая тревога и тут же командир отделения радистов старший краснофлотец Алексей Сорокин передает радиодонесение.

Когда самолеты уходили, объявлялась готовность‑два. Я спускался с ходового мостика. У кормового орудия, как всегда, свободные от вахты мотористы, минеры и комендоры. Народ здесь опытный. Любят поговорить о положении на фронтах. Но на этот раз не удалось…

– Два самолета «хейнкель», правый борт сто! – послышался с мостика громкий доклад Ивана Зеленского.

Тревога! Взревели моторы. Все бегут на боевые посты. И вдруг новый доклад:

– Наши истребители! Курсовой восемьдесят пять, дистанция тридцать три, высота две тысячи!

Наши и фашисты почти в створе, но друг друга не видят.

– Сигнальщики, серию красных ракет в сторону «хейнкелей»!

В руках Зеленского дергается ракетница. И не успела первая ракета упасть в воду, наши «яки» развернулись и, резко снижаясь, пошли в атаку. Немцы, уходя от истребителей, тоже развернулись и разделились. Один – на бреющем к берегу, второй – в противоположную сторону, в залив. Он‑то и был в один миг сбит нашими «яками».

Крикнули «ура», помахали летчикам. Отбой. Одна смена остается у оружия, другая – отдыхает. Так проходит часа два.

– Два самолета «Хейнкель‑111», правый борт…

Опять тревога. Ставлю машинные телеграфы на «товсь».

– Группа истребителей ЯК‑3,– докладывает сигнальщик.

– Серию ракет!

Все повторяется. Один «хейнкель» – к берегу, второй – в море. Атака «яков» – и он сбит.

Обед. Я наблюдаю, как кок Кузьма Никитин вылезает из камбуза какой‑то хмурый, глядит на меня исподлобья. Сейчас он отнесет харч в корму – в машину и к орудию минерам. Сигнальщики обедают на мостике. По их виду вижу, что со щами все в порядке. Но вот Зеленский взялся за красивый и аппетитный блин. Откусил и поморщился. Вздохнул, оглянулся на меня. Затем взял еще один. Понюхал. Чертыхнулся. Еще раз понюхал.

– Ничего не понимаю! Что произошло, Зеленский? Ты на себя не похож. Аппетит пропал?

– Аппетит, товарищ командир? – сигнальщик едва миску не выронил. – Вы лучше спросите Никитина, что он нам сварганил!

Тут возвращается сам Никитин.

– Что случилось, почему команда недовольна обедом?

– Упали. – А сам тяжело вздыхает. – Но я не виноват. Готовые блины я оставил на сковороде, чтобы не остыли. А тут вы, товарищ командир: «Вперед полный!» и «Лево на борт!» Щи‑то я поймал, а вот блины не успел. Проехались они немного по палубе, протертой керосином…

Я понял, отчего нюхал блины Зеленский, почему ругался Деревяшкин и ворчал радист Алексей Сорокин. Понял, что блины с керосином придется есть и мне самому.

 

И. КЛИМЧИНСКИЙ,

лейтенант, флагманский физрук ОВРа Ленинградской военно‑морской базы

Четвертое поколение

 

В ОВРе я был флагманским специалистом по физической культуре и спорту. Скажу прямо, должность эта повсеместно считается самой спокойной.

И хотя, с одной стороны, флагманский физрук отвечает за физическую подготовку краснофлотцев, старшин и командиров, с другой – он не имеет подчиненных. А с третьей – согласно Корабельному уставу РКВМФ за организацию физической подготовки отвечает помощник командира корабля. Так вот и выходит, по представлениям некоторых, что должность флагфизрука вовсе не должность, а просто синекура.

Для меня все началось с советско‑финляндской войны. Тогда меня зачислили бойцом краснофлотского лыжного отряда. Уходили мы на лед Финского залива. Не стану рассказывать, как все это было. Писатель Леонид Соболев поведал о морской лыжной эпопее более чем подробно в рассказе «Третье поколение».

В 1941 году меня назначили командиром группы разведчиков в Отряде зимней обороны. Но вот пришло лето. Оно принесло новые заботы. Самым сложным для ОВРа Ленинградской военно‑морской базы в лето 1942 года было обеспечение прохода конвоев из Ленинграда в Кронштадт и обратно. Конвоев таких прошло немало, и каждый имел свои трудности. Сперва нам казалось, что самые сложные приходятся на июнь – июль, время белых ночей. Но выходило, что и в августе ничуть не легче, хотя стояли темные ночи.

Конвои, как правило, назначались в безлунные ночи. Одной из них в Кронштадт уходили эсминец и сторожевой корабль. Совпало, что на обеспечение именно этого конвоя прибыл командир ОВРа капитан 2‑го ранга Богданович. Его любимым местом в таких случаях был дальномерный пост батареи 45‑миллиметровых морских пушек на конце Северной дамбы Морского канала.

Вместе с ним на дамбу прибыло несколько человек из штаба ОВРа, в том числе и я.

Как все организовалось? На постановку дымовых завес, которые должны были прикрыть корабли от взоров вражеских наблюдателей с южного берега залива, назначались различные катера. В ту ночь – катер МО и три бронекатера из дивизиона старшего лейтенанта Вадима Чудова. Изготавливались к бою батареи береговой обороны – в Кронштадте, на фортах, на дамбе Морского капала. Приводились в боевую готовность корабли. Проверялись линии связи, чтобы можно было сразу, без промедления задействовать всю артиллерию.

Все приведено в готовность. В том числе и катер типа ВИС, самый малый из наших боевых кораблей. За штурвалом его находился старшина 1‑й статьи Борис Орешкин, адъютант командира ОВРа и рулевой‑моторист по флотской специальности, а еще – известный в довоенные годы на всю страну футболист ленинградского «Динамо», участник блокадной встречи футболистов флота с командой мастеров.

Миновала полночь. Катера вышли на свои позиции. Одно волновало – ветер от берега, занятого противником. Но дымзавесу поставили согласно плану. Точно в назначенное время мы услыхали шум вентиляторов и гудение турбин. Шел эсминец, сторожевик за ним, в кильватер.

Все нормально. Фашисты постреливают изредка и лениво, снаряды взрываются, и отблески разрывов мелькают за Северной дамбой Морского канала и перед Южной. Иногда совсем неподалеку, и тогда над нашими головами свистят осколки.

Вдруг вспыхнул огонь на воде, и стрельба с вражеской стороны усилилась. Мы увидали, что она сосредоточена по этому костру.

– Лейтенант! – крикнул Богданович. – Быстро в катер и разобраться, в чем дело!

Спрыгнуть в катер дело привычное. Орешкин уже запустил двигатель. Я оттолкнулся ногами от берега.

Пошли прямо на огонь, на разрывы снарядов. И чем ближе подходили к горящему бронекатеру (теперь мы ясно видели, что пылает именно он), тем больше удивлялись. Корабль на вполне приличном ходу описывал циркуляцию, что спасало его от прицельного артогня фашистов.

– Боря, подходи с правого борта, в район боевой рубки!

Орешкин нацелился подойти. Я выскочил на носовой пастил ЗИСа. Прыгнул и оказался прямо против двери рубки. Щелкнул замком‑задрайкой. В это время бронекатер качнулся на волне, дверь отворилась. При тусклом свете карманного фонаря, лучом которого я обшарил рубку, увидел командира катера. Убит или ранен? Разбираться было некогда. Надо тушить пожар, от него может произойти взрыв. Выскочил из рубки на палубу, и тут же с левого борта, рядом, поднялся всплеск. Осколки ударили по корпусу, по башням. Побежал в корму. К счастью, на палубе валялся кусок ветоши, и я, обжигая руку, вращал маховики клапанов дымаппаратуры. Рядом горели дымшашки. Надо было сбросить их за борт. На правом борту повезло. У всех дымшашек прогорели крепления. Тут же столкнул их за борт. Потом подбежал к стеллажам левого борта. С помощью ломика сбросил дымшашки в воду. Огонь погас, и стрельба прекратилась. Покончив с пожаром, подбежал к машинному люку, отдраил его. В проеме появился старшина 1‑й статьи.

– А вы, товарищ лейтенант, откуда здесь взялись?

Объяснил ему ситуацию. Подошел второй бронекатер. На него сняли убитых и раненых. Потом взяли поврежденный корабль на буксир и повели его в базу. Мы с Орешкиным на ЗИСе поспешили на дамбу Морского канала. Надо было доложить капитану 2‑го ранга Богдановичу о том, что произошло на море.

– Ну вот и все, физрук, – сказал он, выслушав этот доклад. – Можешь идти и заниматься своими непосредственными делами. Кажется, завтра соревнования по волейболу?

– Не завтра, товарищ капитан второго ранга, а уже сегодня. Времени‑то – четыре десять. Разрешите вопрос?

– Давай!

– Конвой как, товарищ капитан второго ранга?

– Пока немцы стреляли по блуждающему бронекатеру, конвой прошел.

Через три дня снова конвой. Опять мы, – старший лейтенант Чудов, Борис Орешкин, кто‑то из флагманских специалистов ОВРа – в голове Северной дамбы Морского капала.

Немцы ведут огонь. Наши корабли идут. Мы ждем. Снаряды с воем перелетают через наши головы и с грохотом плюхаются в воду. Ну и что? Идет война, а у меня здесь самая спокойная должность. Не должность, а прямо синекура.

 

С. ТУМОРИН,

старший лейтенант, командир МО‑209

На минном поле

 

Солнечным августовским днем 1942 года наш МО‑209 нес брандвахту у Лавенсари. Это было тем же дозором, только при входе на рейд. Как выяснилось, у Соммерса при разведывательном тралении подорвались три катера. Наши корабли возвратились в базу, буксируя катер МО и катер‑тральщик типа «Рыбинец». Другой «Рыбинец», Р‑806, остался на минном поле.

И вот мы получаем приказ: идти к Соммерсу, найти Р‑806, а далее действовать по обстановке. То есть либо привести его в базу, либо уничтожить. Опасное задание: МО‑209 предстояло вступить на роковое минное заграждение противника, не рассчитывая ни на чью помощь.

От Лавенсари до Соммерса миль двенадцать. Минут тридцать полного хода. А до минного поля и вовсе минут двадцать.

Я стоял на мостике, наблюдал за своим помощником. По его виду я понял, что даже он, человек, который у нас на корабле олицетворял само спокойствие, как говорится, чувствовал себя не в своей тарелке.

– Саша, останься на ходовом.

Панфилов ответил «есть», а я, спрыгнув на палубу, пошел в корму, – к сорокапятке, к комендорам. У пушки кроме ее расчета стоял самый старший на МО‑209 по возрасту – минер краснофлотец Михаил Кольцов. Был он любителем рассказать историю‑другую про места, где ему приходилось жить. Сейчас он молчал, внимательно всматриваясь в отведенный ему расписанием сектор по наблюдению за водой.

«Восемьсот шестой» мы обнаружили с расстояния мили в три. Катер покачивался на легкой зыби, плавая носом кверху, как огромный поплавок. Мы приблизились к нему, и нервное напряжение усилилось еще больше. Мы ожидали взрыва мины… Наконец, Р‑806 рядом. На «самом малом» МО‑209 подошел к его левому борту. Главный старшина Деревяшкин первым шагнул к леерам, обернулся ко мне, ожидая приказа, и предложил:

– Постучим, может, кто остался в отсеках?

– Постучим. – Я тут же поставил телеграфы на «стоп».

Рокот двигателей смолк. Деревяшкин постучал. Все замерли в ожидании… Но лишь вода плескалась где‑то во чреве «восемьсот шестого».

– Еще раз! – приказал я, разорвав тишину.

Но и на второй сигнал, и на третий ответа не было.

– Никого, – пробасил Деревяшкин и посмотрел на меня еще раз. – Бинокль здесь висит, товарищ командир. Снять бы?

Бинокль действительно висел, покачиваясь на каком‑то болте, на который был наброшен его ремешок.

– Надо снять. И компас тоже.

– Надо – будет! – Как всегда из ничего, в руках Деревяшкина появилась отвертка. Он шагнул через леера… Через минуту‑две бинокль и компас были поданы на мостик нашего катера.

– Боцман! – позвал я старшину 2‑й статьи Николая Гаврикова. – Попробуй подать буксирный конец.

– Есть, товарищ командир. У них на вьюшке манильский трос. Может, его размотаем?

– Рискнем, – ответил я и послал на палубу Панфилова, для общего руководства.

Деревяшкин и Гавриков аккуратно размотали трос, закрепили его на Р‑806 и подали второй конец нам. Пока длилась вся эта работа, дрожь в коленках пропала.

– Для буксировки по местам! – приказал я.

Все разбежались быстро. «Вперед, малый!» Пошли. Посмотрел за корму. Трос натянулся – и сразу рывок, совсем легкий. И тут же Р‑806 резко пошел в глубину. Я и команды подать не успел, как боцман рубанул топором буксир, и наш МО‑209, освободившись от нагрузки, резко рванулся вперед. Я поставил телеграфы на «стоп». Минуту все мы стояли, приложив руку к головному убору, отдавая честь боевому кораблю.

К вечерним сумеркам МО‑209 вернулся на Лавенсари.

 

С. СОЛОВЬЕВ,

краснофлотец, моторист КМ‑28

Одна на всех война

 

Естественно, никто из нас, краснофлотцев, старшин, командиров и политработников, не знал планов нашего командования, не знал того, что в августе 1942 года Балтфлот получил приказ поддержать 55‑ю армию, которая должна была захватить узел сопротивления врага на левом берегу Невы, в районе Усть‑Тосно – Ивановское. Захват этого узла предопределил бы успех начала операции по освобождению Ленинграда от вражеской блокады. Поддержка Балтфлота 55‑й армии заключалась в том, что перед наступлением корабли должны высадить десант.

Десантирование поручили ОВРу Ленинградской военно‑морской базы. Командиром всех сил десанта был назначен капитан 2‑го ранга Абрам Михайлович Богданович, комиссаром – батальонный комиссар Анатолий Гаврилович Усанкин и начальником штаба – капитан 3‑го ранга Михаил Николаевич Карпов.

Это было наше высшее командование. Командиром группы высадочных средств стал начальник штаба ОХРа капитан лейтенант Николай Семенович Щавелев, человек авторитетный, известный своим умом и храбростью. Комиссаром группы высадки был назначен батальонный комиссар Александр Николаевич Федоров…

Опыт проведения таких операций у комиссара был. Осенью 1941 года в район Стрельны было высажено четыре морских десанта, они имели задачу прорвать оборону противника, захватить береговую полосу и выйти на соединение с частями 42‑й армии. Отрядом высадки во всех этих десантах командовал флагманский штурман ОВРа Ленинградской военно‑морской базы капитан‑лейтенант Иван Васильевич Крылов, военкомом был старший политрук Федоров. В двух наиболее важных десантах, в октябре сорок первого (для наиболее точного навигационного обеспечения), с десантом в точку высадки шел флагманский штурман ЛВМБ старший лейтенант Л. С. Вайсман.

Три десанта из четырех высаживались с боем, при ожесточенном противодействии врага… Моряки действовали решительно и бесстрашно. Среди отличившихся в этих операциях был и военком Федоров.

Настало утро очередного августовского дня. С рассветом – тревога и приказ: катерам следовать в район 5‑й ГЭС. Основная часть «малого десанта» – десантные катера ЗИС – вверх по Неве поднималась на буксире у наших «каэмок» и бронекатеров. Так убивалось, как говорится, два зайца: экономилось топливо и уменьшалась шумность… Прибыли на место. Я вышел на набережную. Сюда же выскочил инженер‑капитан‑лейтенант Ровенский, и почти тотчас к нему подошел командир ОХРа капитан 3‑го ранга Свирса.

– Прибыл? – спросил Ровенского Григорий Иванович. – Это хорошо. А теперь поворот на обратный курс… Надо срочно договориться о создании бригады для ремонта и восстановления катеров…

Я понял, что операция предстоит не из легких…

Начинался последний этап подготовки к операции: прибыли десантники – три сотни человек из состава 268‑й стрелковой дивизии, затем ударный взвод моряков. Сперва они отрабатывали посадку на катера ЗИС, по 25 человек с полной выкладкой и оружием на каждый. Отрабатывали – это значит, что десантники, едва заняв места на отведенных для каждой группы катерах, выскакивали на берег, с тем чтобы через пяток минут, получив замечания и едва передохнув, вновь начать посадку… По приказу командования мы помогали красноармейцам, показывая, как все это сделать половчее.

Когда стало ясно, что каждый свой маневр знает, корабли снялись со швартовов. Мы пошли к деревне Овцыно, к поселку Рыбацкое – здесь готовилась другая часть десантной операции: бойцов учили покидать катера. Прямо в воду. На берег.

Командир высадочных средств старший лейтенант Щавелев не уходил с катеров. Здесь же, рядом с командиром, комиссар Федоров – строгий, подтянутый. Как всегда в боевой операции, перепоясанный ремнем, на котором по‑морскому, на длинных ремнях, висел наган. В яловых сапогах… Только каска не надета да нет в руках автомата.

 

В. ЧУДОВ,

старший лейтенант, командир 7‑го ДСК

Впереди десанта

 

В ночь на среду 19 августа корабли нашего дивизиона шли к месту высадки. Для этого надо было подняться по Неве до Усть‑Тосна. Рядом – Ивановские пороги, где Нева убыстряет свой бег, вздувается к левому берегу бухтой. На самом кончике бухты – устье реки Тосны, а по всей бухте пороги, которые перекрывают проход, не дают идти к Тосне напрямую. Для нас это плохо, так как предстоит прикрывать высадку десанта и продвигаться по узкому фарватеру на глазах врага. А мне, командиру группы бронекатеров, приказано прикрытием руководить.

В сорок первом я командовал на Ладоге бронекатером, небольшим, но надежно защищенным кораблем, главным калибром которого были две 76‑миллиметровые танковые башни, а зенитным оружием – спаренный пулемет ДШК в турели на крыше боевой рубки.

Бои были жестокие. Фашисты особенно сильно нажимали на наши корабли с неба. Однажды отбиться не удалось. Новый бронекатер, опять дни и ночи в боях, и снова неудача. Тогда контр‑адмирал Челпанов сказал ладожскому командованию:

– Не давайте Чудову командовать кораблями. Для него у нас их просто не хватит.

С Ладоги меня откомандировали в Ленинград, в штаб МОЛиОР, где капитан 3‑го ранга Львович, начальник отдела кадров, разочаровал меня, заметив, что ладожское начальство поняло слова адмирала Челпанова в буквальном смысле и сделало соответствующую запись в моем личном деле.

– А поэтому, Чудов, двигай‑ка пока к флагманскому артиллеристу капитану второго ранга Слизскому. Ему нужны командиры на коррпост.

– Есть!

Что я еще мог ответить? Однако духу у меня на такую должность хватило всего на три дня: хотелось на передовую; но мне терпеливо объясняли, что передовая проходит сегодня через каждую ленинградскую улицу и квартиру, что на переднем крае мне пока делать нечего.

И вдруг прибыло начальство – командир отряда кораблей обороны реки Невы капитан 1‑го ранга Чероков. Я обратился к нему.

– Назначьте меня начальником разведки своего отряда! – попросил и удивился, сразу услышав утвердительный ответ.

– Людей сами себе наберете, – сказал Чероков.

Невдалеке от нас на Неве стоял старенький сторожевой корабль «Вирсайтис». На него, по указанию Черокова, я и направился. Командира «Вирсайтиса», капитан‑лейтенанта Григория Гогуа, я знал хорошо. Но представился ему и военкому по‑уставному, изложил суть дела.

– Построим экипаж. Кто первый выйдет из строя, тот твой.

И вот личный состав «Вирсайтиса» выстроен на верхней палубе. Командир объяснил, по какому случаю прибыл старший лейтенант Чудов, а затем подал команду:

– Желающие в разведку – шаг вперед марш!

Все моряки, как один, сделали шаг вперед.

 

…Линия фронта проходила в нескольких километрах от реки Тосны, и осенью 1941 года командование фронта и флота стремилось узнать, что за этой «линией» происходит. Вот и ходили по вражеским тылам разведчики. О немцах знали все: где у них траншеи, хода сообщения, огневые точки, кухни. Но главное, знали, что часов с десяти вечера и до семи утра фашисты находятся в окопах, ракет осветительных не жалеют и боезапаса тоже. А потом, после семи, идут пить свой эрзац‑кофе и есть японскую морскую капусту. Ну а днем поспокойнее, бдительность у врага пониже, особенно в обеденные часы. Вот в это время и начать!.. Обо всем этом я доложил капитану 2‑го ранга Богдановичу в присутствии контр‑адмирала Ильи Даниловича Кулишова.

19 августа в 13 часов корабли отходили от берега, строились на Неве в походный ордер. Впереди, строем клина, бронекатера прикрытия. Наша задача – прикрыть «каэмки» и ЗИСы от вражеских глаз и вражеского огня. Вот и мыс, за которым все начнется. Проходим его спокойно и видим, как разрываются снаряды нашей артиллерии на берегу, занятом противником. Идет артподготовка. Она была проведена в тех пределах, которые позволяли противнику не думать о десанте. Просто рядовой артналет, каких в течение последних дней было несколько. Немцев приучали к тому, что начался обстрел и надо в укрытие.

Я шел на головном бронекатере и посматривал на часы: сейчас из‑за леса, от нашего берега, должен был вынырнуть идущий на предельно малой высоте самолет П‑2, «пешка», как его зовут, и поставить дымовую завесу… Вот и самолет, а за ним спускалась вниз стена завесы, враг не мог видеть корабли, но и мы не видели берега.

– Ныряем в дым! – сказал я старшему лейтенанту Александру Потужному, командиру катера.

Мы стояли на палубе, возле рубки, и рядом с нами был еще капитан‑лейтенант Илья Хамов, из штаба ОВРа… Корабли следовали точно по оси фарватера и приближались к точке поворота… Катер выскочил из дымзавесы. Я поднял бинокль – все так же вставали разрывы наших снарядов на переднем крае врага, у левого берега Невы, и все так же не стреляли немцы: конечно, они не ждали атаки в ясный солнечный день. Я еще раз посмотрел в бинокль. И тут враг открыл огонь. Почти тотчас всплеск разрыва встал у борта, и я почувствовал, как обожгло шею.

Бронекатера подходили к устью реки Тосны. Теперь уже нам надо было начинать постановку дымзавесы, и я дал команду. Она тут же была исполнена… Бой разгорался. Берег бомбили наши летчики, из‑за Невы стреляла артиллерия. Сейчас должна была начаться высадка.

– Товарищ командир, от капитана второго ранга Богдановича семафор: «Подавить огневые точки врага», – доложил Потужный.

Цели на берегу были заранее распределены между катерами, каждый командир имел фотографии «своих» – об этом позаботился штаб ОВРа… Пушки бронекатеров дали первые залпы. Под их прикрытием десантники батальона старшего лейтенанта Александра Каструба высаживались на берег…

Как стало известно потом, десант, сломив сопротивление вражеских автоматчиков, в течение сорока минут продвинулся более чем на километр и оседлал обе дороги, идущие к мостам через реку Тосну. Десантники обнаружили, что мосты подготовлены к подрыву, и сумели их разминировать. Десант продвигался вперед.

Как это было, рассказывал старший лейтенант Щавелев, – он в бою был ближе к десантникам.

– Сперва все шло хорошо. Но затем немцам удалось оттеснить наших от берега Невы. Бойцы вели тяжелый бой, а нам пришлось начинать все сначала – высаживать людей на берег, контролируемый противником…

Разговор этот происходил поздно вечером в кают‑компании катера Потужного. Мы были здесь вчетвером – командир ОВРа Богданович, Николай Щавелев, комиссар Федоров и я. Богданович выслушал рассказ Щавелева, и мы увидели, как нахмурилось лицо командира. Затем он поднялся из‑за стола. Встали и мы.

– Сидите, – тихо сказал Абрам Михайлович. – Ну что ж, станем высаживаться еще раз. И снова днем. – Он посмотрел на меня: – Комфлотом в Больших порогах, на НП‑1. Попросим у него авиацию, а у армейских товарищей – пару залпов гвардейских минометов.

– Из «катюш»?

– Правильно, Вадим. Из «катюш». – Всегда строго уставной, Богданович в трудную минуту называл нас, своих молодых подчиненных, на «ты» и по имени. – Ну и из орудий, безусловно…

В дверь заглянул вестовой. Через минуту он внес в кают‑компанию чайные стаканы в подстаканниках и с мельхиоровыми ложками. Богданович удивленно поднял брови.

– Подарок… Недавно приходили с одной фабрики, – начал я объяснять. – Для установления шефских связей.

– И что же? В наше время эта фабрика позволяет себе делать подстаканники и ложки из мельхиора?

– Сейчас прессует корпуса противопехотных и противотанковых мин. А все прочее – из довоенных запасов, как объяснила начальник делегации.

 

20 августа в шестом часу вечера пять бронекатеров снова пошли к устью реки Тосны. Опять по главному фарватеру, под восточный берег «опухоли», которой вздувается Нева у Ивановских порогов. Под огонь орудий и пулеметов врага, его автоматов и винтовок. За нами шли «каэмки» и ЗИСы. Над нами кружили «мессершмитты», и катера стреляли по самолетам из пулеметов ДШК. Но «мессеры» держались на высоте, не уходили из района, и по радио были слышны голоса немецких летчиков: они корректировали огонь своих орудий по нашим кораблям.

Быть может, мы и сами могли бы дотянуться своими башнями до этих пушек, подавить их. Но наших самолетов не было, и никто не дал нам в этот ясный день целеуказания. Поэтому орудия бронекатеров стреляли по огневым точкам, расположенным у самого берега или вблизи от него. Вокруг наших катеров, прикрытых ими же самими выставленной дымзавесой, буквально кипела вода. Корабли шли сквозь грохот стрельбы и разрывов, сквозь дым и гарь, вздрагивали, как живые, получая удары сталью по стали. В один из моментов мне вдруг показалось, что я куда‑то проваливаюсь. Перед глазами повисла черная завеса. Не знаю, через сколько времени я очнулся. Надо мною, лежащим на палубе в рубке бронекатера, склонился старший лейтенант Потужный.

– Контузило вас, товарищ комдив, – сказал Саша. – И я принял решение вывезти вас из‑под огня.

– Отставить! – Мне показалось, что я крикнул, а Потужный спросил:

– Что вы говорите, товарищ комдив?

– Говорю, отставить. Разворачивайся и догоняй корабли. И помоги подняться. – Теперь мой голос, я это понимал, звучал увереннее.

Потужный ответил «есть» и дал команду рулевому.

Мы возвратились, лишь выполнив боевой приказ. На отходе «мессеры», те самые, которые корректировали огонь своих орудий, пошли на нас в атаку. Врагу не удалось уничтожить ни одного бронекатера, но убитые и раненые были на каждом.

Идти в госпиталь я отказался.

 

С. СОЛОВЬЕВ,

краснофлотец, моторист КМ‑28

Гибель комиссара

 

ЗИСы и наши «каэмки» шли за бронекатерами – через огонь и дым, через гейзеры разрывов снарядов и бомб. Как рассказывали потом, Федоров сидел рядом со старшиной катера ЗИС.

– Еще немного, и мы у берега, в мертвой зоне, – сказал он и встал, повернувшись лицом к бойцам. – Приготовиться! – Поднял руку и… упал навзничь.

Кто‑то подскочил к Федорову – из‑под пробитой пулей каски стекала струйка крови…

– Комиссара убило! – крикнул боец так громко, что казалось, перекричал он все шумы и грохот боя. – За комиссара Федорова, в атаку, вперед!

Страшен был удар балтийских моряков и красноармейцев десанта. Враг не выдержал, отступил…

Он любил жизнь, шахтер и простой рабочий, моряк и коммунист военком Александр Николаевич Федоров. Любил свою землю. Он никогда не думал о смерти и боялся лишь одного – стать калекой и выйти из великой битвы до срока, остаться пассивным наблюдателем… Он погиб в бою, и память о нем осталась в наших сердцах – сердцах его подчиненных, сослуживцев и товарищей – память о человеке мужественном и бесстрашном, верном сыне своей Родины и партии, которым он отдал всего себя, до конца, до последней секунды жизни в последнем для него бою.

Похоронили Александра Николаевича Федорова в братской могиле на левом берегу Невы, у Кривого колена. Собравшиеся у могилы моряки и десантники не сумели сдержать слез – они поклялись отомстить и клятву эту исполнили!

 

Г. КЕРИМОВ,