Таланты, которых я не имею, толкают меня вперед

 

Ах, эти проклятые слезы!

 

Утром я сбежал из Института по развитию талантов и отправился в дом, где мы когда‑то жили с отцом. После обеда я уже сидел в нашей маленькой комнате с окнами на запад. Сквозь стекло, через которое в помещение лился солнечный свет, я смотрел на крышу из шифера, убеленную выпавшим в прошлую ночь снегом, и плакал. Я начинал думать, что слезы, омывавшие мои щеки, текли не оттого, что мне было грустно или больно, а оттого, что они были наследством отца. Он оставил мне мягкие брови и глаза; жесткие волосы, торчащие, словно заостренные железные провода; рот, который кривился, стоило мне натянуть на лицо серьезное выражение; и слезы, чертовы слезы, которые лились по пустякам и которые не получалось сдержать, как бы ни было стыдно. У меня вообще не было мысли плакать. Сначала я просто громко распевал:

 

Когда в ясный весенний день

Дядя Слон на сухом листе

Пересекал Тихий океан.

Девушка‑кит, увидев его,

Сразу влюбилась в него

И тихо просвистела ему:

– Ты красавец земли,

А я – красавица морей…

 

В это время кто‑то открыл большие ворота. Я подумал: «Неужели это отец?» – но это был хозяин дома в нижнем белье.

– Это ты, Чжонхун? Почему ты поешь? Ты что, выпил с утра?

Не обращая никакого внимания на его слова, глядя на небо, я упрямо допел: «Давайте поженимся, заключив наш брак на небесах». Однако стоило ему сказать: «Твой отец умер. Ты это знаешь и так ведешь себя?» – и я уже не смог пропеть: «Ра‑ра‑ра‑ра‑ра‑ра». Вместо этого я начал громко плакать. Черт, слезы, эти… проклятые слезы, которые оставил мне отец! Черт, эти проклятые слезы!

 

Прошлой ночью я шагал по дороге, на которую падал снег. Время от времени я останавливался и, поднимая взгляд к небу, думал: «Действительно ли это падает снег?» Я протягивал руки, ловил и гладил падающие снежинки, которые, едва коснувшись моей ладони, тут же таяли. Это успокаивало меня, и я продолжал идти, но сомнение в том, действительно ли падает снег, не покидало меня. Поэтому через какое‑то время я снова останавливался и опять смотрел на небо.

Как долго я так шагал? Я дошел до улицы без названия. Небольшие здания одинаковой высоты выстроились в ряд на невысоком холме. Одолев довольно большое расстояние, я обнаружил трехэтажный дом, в окнах которого жалюзи не были опущены вниз до конца. Когда я поднял их, мне открылась деревянная лестница, ведущая в кафе на втором этаже. Я вошел в здание и, опустив жалюзи, уселся на лестнице, съежился и вскоре заснул.

Пока я шел, в мою голову приходили мысли только о воображаемых вещах, но, уснув, я был вынужден снова переживать реальные события. Во сне я несколько раз терял отца и даже там плакал. Когда я открыл глаза, кто‑то рассматривал меня. Это была девушка, работавшая в кафе. Она сказала, что даст мне поесть, и попросила следовать за ней. Я ответил ей, что не голоден, но она схватила мою руку и потащила за собой. Пока я ел, она стояла рядом и, глядя на меня, лишь тяжело вздыхала. Наевшись, я проспал до полудня в маленьком чулане, который находился позади большой комнаты, но в этот раз мне ничего не снилось.

Во сне меня не преследовали никакие мысли. Это был очень хороший, даже прекрасный сон. Отлично выспавшись, я вышел из кафе и сразу понял, где нахожусь. Этот район называли Долгочжи. Я сел в автобус и, сделав две пересадки, приехал к дому, где когда‑то мы жили с отцом. Разглядывая прохожих, быстро идущих по укутанной снегом улице, я представлял, что сейчас войду в дом и увижу такую радостную картину: отец, прождавший меня всю ночь, поднимет на меня глаза и начнет ругаться, спрашивая, где я был. Это была такая волнующая, такая чудесная мысль, что я не собирался отказываться от нее просто так, но, в конце концов, меня ждали только слезы, черт, эти проклятые слезы… такие горячие слезы, они лились беспрерывно, и нельзя было даже узнать – отчего…

«Несчастный мальчик, теперь он стал сиротой, даже если заплачет, нет никого, кто утешил бы его», – прозвучал в моей голове голос хозяина дома. Войдя во двор через главные ворота, я зашагал в сторону своей комнаты. Увидев это, хозяин предупредил, что теперь там живет семья из пяти человек, приехавшая из провинции Чхунчхондо, и с раздражением добавил:

– Когда мать с отцом уходят на работу, трое детей, оставшись дома на целый день, так громко ссорятся, дерутся, смеются и плачут, что от их шума можно сойти с ума.

Вот так, внезапно утратив место, куда можно было бы вернуться, я пошел в комнату хозяина дома, примыкавшую к кухне. Когда раздвижная дверь открылась, из помещения вырвался крепкий запах сигарет. Стены комнаты были пропитаны этим запахом. Под окном, выходящим во двор, стоял шкаф, инкрустированный перламутром. Хозяин дома, усевшись, тут же вытащил сигарету и прикурил ее. Голубоватый дым, словно скользящая лента, поднимался к потолку.

Слезы постепенно утихали, но, для того чтобы они полностью прекратились, понадобилось бы много времени. У меня тряслись плечи, началась икота. Вообще‑то она была сигналом того, что рыдания скоро затихнут. Но что толку от такого сигнала наследнику слез, если никогда не угадаешь, в какой момент все начнется по новой?

«Когда я окончил начальные классы, – снова услышал я голос хозяина дома, – то все мои слезы я оставил школе, поэтому теперь, даже если хочу заплакать, глаза остаются сухими».

Я хорошо помнил его выступление по телевизору в прошлом году. Он был выходцем из этих трущоб. Но я видел, как в той телепередаче все вопросы и ответы он согласовывал с диктором Бён Дэыном. Возможно, дело было в неопытности: ведь он впервые участвовал в такой программе. Но с другой стороны, в течение нескольких лет он только и делал, что сидел дома и смотрел телевизор, а потому мог обмануть черта, но не меня. «Раз ты осиротел, – прочитал я его мысли, – то теперь тебе осталось всю жизнь пить сочжу и давиться слезами».

– По телевизору, – начал хозяин дома вслух, выпуская изо рта сигаретный дым, – иногда показывают, как человека, лежащего в ящике, разрезают пилой. Я знаю, что это все обман, трюк, который выполняют с помощью ног манекена, вставленных в ящик.

– Конечно, таким фокусам верить не стоит, но сейчас я плачу не оттого, что сирота, – сказал я, намеренно позволяя ему узнать мой секрет.

Но он пропустил мой намек мимо ушей, так и не догадавшись, что я читаю все его мысли.

– Значит, ты плачешь из‑за награды? Конечно, я бы на твоем месте тоже громко рыдал.

– О чем вы говорите? Награда?

– Я говорю о награде, назначенной за поимку шпиона. Твой отец поймал шпиона, потеряв при этом свою жизнь, поэтому страна обязательно расщедрится на вознаграждение. Но, какие бы это ни были огромные деньги, тебе они не достанутся. Потому что ты сирота. Это ты понимаешь…

Не договорив, хозяин дома облизал сухие губы. Видимо, когда он думал о такой огромной сумме, его рот наполнялся слюной, как если бы он глядел на только что сваренное свиное ребрышко. «Награда составит сто миллионов вон», – прикинул он про себя, а вслух произнес:

– Сто миллионов вон.

Не успел я повторить это число – сто миллионов, как снова дало о себе знать отцовское наследство.

– Почему ты опять плачешь?

– Я пожалел отцов, живущих в других вселенных. Сто миллионов вон. Отец, бывало, напевал: «Сто миллионов вон», но вряд ли он знал, что в конце концов получит их таким образом.

– У тебя, кажется, много отцов, – осторожно заметил наш бывший арендатор, а сам подумал: «Этот мальчик совсем потерял разум от горя! Хотя с одним из отцов я, пожалуй что, тоже знаком». – Скажи‑ка, все эти разговоры о том, что тебя усыновили, – правда?

– Есть один человек, который назойливо ходит за мной, набиваясь в отцы, но откуда вы знаете о нем?

– Он как‑то приходил сюда. Привел с собой подчиненных, которые принялись выносить вещи из твоей комнаты, а когда я спросил его: «Разве можно так, без спросу, увозить чужие вещи?» – он приподнял полу пиджака, демонстрируя кобуру с пистолетом, и сказал, что усыновил тебя. Может быть, он поступил так, потому что боялся, что ты станешь беспробудным пьяницей без будущего впереди? Надеюсь, то, что он показал, было не игрушечным пистолетом?

Я очень испугался и вместо ответа переспросил:

– Вы говорите, что полковник Квон увез все наши вещи?

– Тот тип всего лишь полковник, да? – разочарованно протянул хозяин дома. – Он был таким высокомерным, я даже подумал, что это он из‑за генеральских звезд так нос задирает. Он забрал все вещи, ничего не оставил. Черт, чего это так тщательно скрывает этот сукин сын, что и ночью носит солнцезащитные очки? Но, судя по тому, что он даже принес тебе костюм, ты и вправду стал его приемным сыном. Если это так, то самое лучшее, что ты можешь сделать, это как можно скорее превратить его в алкоголика.

– Он унес даже записные книжки отца? – спросил я.

– Он унес все. Я решил, что он усыновил тебя и поэтому захотел вернуть твои вещи тебе. Но он ведь тебя не усыновлял?

Я отрицательно покачал головой.

– Почему ты сейчас снова плачешь? Ты расстроен, что не стал его приемным сыном?

«Нет, конечно нет».

– Переживаешь, что остался сиротой?

«Нет, – подумал я. – Просто я не знаю, что мне теперь делать. Я теперь один, но я еще недостаточно взрослый. Осталась лишь одна надежда», но вслух сказал:

– Я не сирота.

«Да, это так, – решил я. – В первую очередь – я не сирота».

– Раз твой отец умер, значит, ты сирота, это уж точно, – возразил хозяин дома.

«Теперь я один, – пронеслось в голове. – Я еще недостаточно крепко стою на ногах, но прежде всего – я не сирота».

– Моя мать жива, поэтому я не сирота.

Хозяин дома, смутившись, посмотрел на меня и спросил:

– Сколько тебе лет исполнится в этом году?

– Шестнадцать.

– Значит, минуло уже пятнадцать лет, – задумчиво проговорил он, а про себя подумал: «Значит, столько лет прошло с тех пор, как твоя мать умерла».

– Нет, – я поспешил опровергнуть его мысли. – Я тоже так считал, но оказалось, что это не правда. Мистер Питер Джексон сказал, что между мной и ею существует сильная связь. Это означает, что она жива и думает обо мне.

Конечно, хозяин дома не мог залезть ко мне в голову и убедиться, что я не лгу.

«Несчастный мальчик», – услышал я его голос.

«Я не считаю себя несчастным».

«Сирота, как бы он ни был талантлив, несчастен. Потому что у него нет родителей».

«Я не сирота, – обратился я к нему мысленно. – У меня есть отец и мама. Они сейчас находятся далеко».

«Поэтому, даже если и дать тебе эту вещь, она все равно окажется абсолютно бесполезной», – продолжил свои размышления хозяина дома.

– Что это за вещь? – спросил я.

– А? Что? – испуганно глянув на меня, переспросил он. «Может быть, его послал этот новый отец, узнав, что забрал не все имущество?»

– Что это за вещь, которую вы не хотите мне отдавать?

Я сообразил, что надо быть решительным, и пристально посмотрел ему в глаза. Прошла одна минута, другая, третья. Наконец хозяин дома не выдержал и, избегая моего взгляда, пробормотал:

– Я хотел было сказать полковнику о задолженности по оплате комнаты за два месяца, но было ясно, что, заикнись я об этом, и в этой голове, – тут он указал на свою голову, – появилась бы дырка от пули. Ты ведь тоже хорошо знаешь, что, повредив поясницу, я пролежал несколько лет, не выходя на улицу и лишь таращась в телевизор? Возьми хотя бы то, что осталось из вещей твоего отца. Продашь их и погасишь задолженность. Если не сделаешь так, мне придется голодать.

Мои глаза, наверное, загорелись.

– Проклятье! В любом случае я хотел отдать его тебе, когда придешь. Забери его. Но ты должен помнить: даже если ты заберешь его и весь остальной мир в придачу, ты все равно обездоленный человек. Помни, что ты – сирота.

Тогда я впервые подумал, что мне надо стать сильным.