В ту ночь, не прекращаясь, шел мартовский снег

 

– В прошлом я знал одного человека, который сказал мне, что слово «оранг» на малазийском означает «человек», а «утанг» – «лес», поэтому слово «орангутанг» переводится как «человек, живущий в лесу». Я сохранил заметку для того, чтобы не забыть его, – ответил отец.

– Значит, вы вырезали статью не из‑за орангутанга. Да, – заметил я шутливо, – лесные люди наверняка были огорчены. – Тот ваш знакомый, видимо, был очень хорошим человеком.

– Как ты это понял?

– Вы же как‑то сказали, что чужую доброту будете помнить даже после смерти. Значит, тот человек был действительно добрым, раз вы его не забываете. А что еще есть там, в вашей записной книжке?

– Еще я записал вещи, которые могут произойти со мной в Царстве Небесном.

– Например?

– Например, хм… что там я записал? – Отец улыбнулся. – Например, я хотел бы закрутить страстный роман с девушкой и умереть.

– Но ведь в Царстве Небесном невозможно умереть! – недоуменно возразил я.

– Что это за Царство Небесное, – все еще улыбаясь, сказал отец, – если в нем человек не может умереть, когда захочет?

– О чем это вы сейчас? Хотите поиграть со мной в игру желаний?

– Хорошо, назови свое желание.

– Тогда я тоже хочу завязать страстный роман с девушкой.

Отец фыркнул:

– Любая девушка, как бы молода она ни была, для тебя будет старовата. В таких отношениях ты только пострадаешь. – Он снова улыбнулся. – Как насчет школьницы?

– Какая разница? В любом случае вы и я говорим о событиях, которые никогда не произойдут.

– Почему ты так думаешь? Я же вдовец. Мое желание может осуществиться. Ладно, давай продолжим. Я хочу с той девушкой, о которой только что говорил, переплыть на яхте Тихий океан. – Сказав это, отец запел:

 

Когда в ясный весенний день

Дядя Слон на сухом листе

Пересекал Тихий океан…

 

В тот момент я ненавидел отца с его песней о девушке.

– Давайте в воскресенье сходим в Сеульский Гранд‑парк, – предложил я, пытаясь перебить его и заставить замолчать, – и посмотрим шоу дельфинов.

Отец, делая вид, что не слышал меня, не прекращал петь:

 

Девушка‑кит, увидев его,

Сразу влюбилась в него…

 

– Я хочу пойти туда вместе с вами и мамой, держа вас за руки, – сказал я, не поднимая головы и сфокусировав внимание на ложке.

Отец перестал петь. Стоило мне произнести эту фразу, как я тут же пожалел об этом. Я подумал, что не должен был так говорить, но слова уже вылетели изо рта. Ощущая раскаяние, я все равно продолжал старательно тереть ложку. Кожа на кончиках пальцев покраснела.

– Вот действительно желание, которое не исполнить… – растерянно пробормотал отец.

Это случилось в тот самый момент. Я начал чувствовать странное тепло в кончике указательного пальца. Перемычка ложки начала медленно изгибаться. Мои глаза широко раскрылись от удивления. Тогда я полностью сосредоточился на ощущении в пальце, поэтому до сих пор не уверен, что потом говорил отец. Он, кажется, сказал: «Твоя мама, понимаешь…» или «О, почему тот человек…». В любом случае точно помню я только то, что ложка, словно по волшебству, начала изгибаться. В тот миг сильнее волнения, охватившего меня от осознания, что я все‑таки согнул ложку силой мысли, было ощущение того, как по всему телу забегали мурашки.

– А‑а‑а!.. – завопил я изо всех сил. – Папа, на это… Папа! Папа! – громко звал я отца, глядя, как у меня на глазах ломается перемычка ложки. – Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай! Отец, не умирай!..

 

КОГДА НАСТАНЕТ НЕВОЗМОЖНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ…

 

На этот раз, потянувшись вперед, я все‑таки схватил правую руку отца, входившего в белую, сверкавшую солнечными лучами волну света. Я ощутил тепло его сильной ладони. Отец, улыбнувшись мне, осторожно высвободился из моей крепкой хватки. «Сейчас мы расстаемся, но обязательно снова встретимся», – пообещал он мысленно. Его лицо не выглядело преисполненным страдания или даже просто грустным, оно было таким спокойным, что у меня отлегло от сердца.

– Когда мы снова встретимся? – спросил его я.

– Когда твое желание исполнится, – ответил он.

– Мое желание? – переспросил я.

– Разве ты не говорил, что хочешь пойти гулять в Сеульский Гранд‑парк, взяв за руки мать и отца?

Да, я так говорил, но теперь это ведь стало невозможным.

Стоя в сиянии ослепительно‑белого света, отец едва заметно улыбнулся мне уголком рта и помахал рукой. Дав это странное обещание, отец начал постепенно отдаляться от меня. А затем, полностью отвернувшись, он зашагал по направлению к тому ослепительно‑яркому свету. «У тебя будет еще много воскресений, – раздался в голове его голос. – И однажды непременно настанет воскресенье, когда сбудется твое желание. Поэтому возвращайся в свою жизнь».

Тень отца всей длиной вытянулась в мою сторону. И до тех пор пока она не исчезла, я кричал:

– Папа, не уходи!

Я проснулся, напуганный собственным криком. Комната была залита неярким светом. Я слез с кровати и стал искать его источник. Оказалось, свет проникал через окно. На ночном небе, проглядывавшем сквозь железную решетку, виднелось много странных белых точек. Их было бесчисленное множество. Сначала я подумал, что это летают светлячки, но, когда я открыл окно и, вытянув руки, поймал несколько штук, я понял: это были снежинки.

Возможно, сейчас в небе всего мира замерли сотни миллионов, сотни миллиардов, а может, и больше снежинок. Подняв руку, я стал ловить снежинки. Когда они касались кожи, то тут же таяли. Там, где проходила моя ладонь, снежинок не оставалось вовсе, словно с деревянного пола смели толстый слой пыли. Так, медленно падая с неба и на миг застывая в воздухе, все эти снежинки – маленькие белые искры света – сияли для меня. Это была моя жизнь, куда я должен был вернуться.