На волосокъ отъ обидной гибели.

 

Днемъ впереди меня развернулось широкое – въ полкилометра и длинное, безъ конца, болото. Дождь прекратился, проглянуло солнышко, и высокая зеленая трава болота заискрилась въ лучахъ солнца милліонами разноцвѣтныхъ капель. Отъ солнечной теплоты дали стали закрываться бѣлой дымкой испареній, и я смѣло, не боясь быть увидѣннымъ, сталъ пересѣкать это болото.

Ноги увязали чуть ли не по колѣно. При ихъ вытаскиваніи болото фыркало, чавкало и свистѣло, словно смѣялось надъ моими усиліями. Идти было очень трудно. Потъ градомъ катился съ лица и заливалъ очки. Платье все давно было мокро, и мускулы ногъ начинали тупо ныть отъ усталости.

Скоро появились кочки – идти стало легче. Кочки пружинили подъ ногами, но все‑таки давали какую‑то опору. Скоро глаза научились по цвѣту узнавать наиболѣе прочныя кочки и, только изрѣдка спотыкаясь, я успѣшно шелъ впередъ.

Уже болѣе половины болота было пройдено, когда почва приняла другой характеръ. Заблестѣли небольшія водныя пространства, окруженныя желтыми болотными цвѣтами, и зеленый коверъ подъ моими ногами сталъ колебаться. Болото превращалось въ трясину. Стараясь нащупать палкой наиболѣе твердыя мѣста съ болѣе темнымъ цвѣтомъ травы, я пытался продолжать продвигаться впередъ, какъ вдругъ моя лѣвая нога, прорвавъ верхнюю растительную пленку болота, сразу ушла въ трясину выше колѣна. Я пошатнулся и – о, ужасъ! – и другая нога стала уходить въ глубину болота... Подъ обѣими ногами перестала ощущаться сколько‑нибудь твердая почва. Онѣ были схвачены словно какимъ‑то невидимымъ мягкимъ капканомъ, и непонятная зловѣщая сила потянула меня вглубь медленно и неумолимо...

Я сразу понялъ трагичность своего положенія. Конечно, звать на помощь въ этомъ безлюдномъ болотѣ было безполезно. Да и помощь все равно не успѣла‑бы: болото вѣдь не ждетъ, а торжествующе засасываетъ свою жертву...

Боже мой! Но неужели гибнуть такъ безславно, такъ тоскливо? Неужели сіяющее солнце и искрящіеся зеленые луга будутъ равнодушно смотрѣть на то, какъ коричневая жижа болота поднимется до груди, до лица, зальетъ глаза... Б‑рррръ... Почему‑то не такъ страшно, какъ безмѣрно обидно стало при мысли о такой смерти...

Эти мысли мелькнули въ головѣ съ быстротой электрической искры. Не успѣла моя правая нога уйти въ болото до средины бедра, какъ я рванулся впередъ, распласталъ руки и легъ всѣмъ туловищемъ на поверхность болота... Струйки холодной зеленой воды потекли за ухо, за воротникъ, въ рукава.

Спинная сумка была приторочена со всей скаутской опытностью, и, отстегнувъ только одинъ крючокъ, я черезъ голову сбросилъ впередъ эту лишнюю тяжесть.

Распредѣливъ вѣсъ тѣла на большую поверхность, я этимъ облегчилъ давленіе своей тяжести на ноги и черезъ полъ минуты съ облегченіемъ почувствовалъ, что дальнѣйшее засасываніе прекратилось. Упоръ всего тѣла и рукъ на травянистую поверхность болота преодолѣлъ силу засасыванія, но отъ этой неустойчивой стабильности до спасенія было еще далеко. Удержитъ ли коверъ изъ корней растеній давленіе моего туловища, когда я буду вытаскивать ноги, или оборвется вмѣстѣ съ послѣдними надеждами на спасеніе?..

Зная, что чѣмъ отчаяннѣй будутъ рывки и движенія – тѣмъ ближе будетъ гибель, я медленно и постепенно, анализируя каждый трепетъ и колебаніе спасительной корочки, отдѣлявшей меня отъ жадной болотной массы, сталъ выручать ноги изъ капкана. Сантиметръ за сантиметромъ, осторожно и плавно я вытаскивалъ свои ноги изъ трясины, и минутъ черезъ десять, показавшихся мнѣ цѣлымъ столѣтіемъ, я могъ, наконецъ, распластать ихъ, какъ и руки, въ стороны. Изъ окна, продѣланнаго моими ногами въ зеленомъ коврѣ болота, широкой струей съ противнымъ фырканьемъ и пузырьками выливалась на зеленую траву коричневая жижа трясины, словно стараясь не выпустить меня изъ своей власти.

Отплюнувшись отъ этой жижицы, залившей мнѣ лицо, я поползъ обратно, не рѣшаясь сразу встать на ноги. Бросивъ впередъ палку и зацѣпивъ зубами сумку, мнѣ удалось удачно проползти метровъ 20 къ первымъ кочкамъ и, нащупавъ тамъ самую прочную, встать. Инстинктивное стремленіе уйти подальше отъ этого "гиблаго мѣста" не позволило мнѣ даже передохнуть, и по своимъ старымъ слѣдамъ я быстро пошелъ обратно, съ замираніемъ сердца ощущая подъ ногами каждое колебаніе почвы... На второе спасеніе уже не хватило бы силъ...

Все ближе и ближе зеленая полоса лѣса. Ноги заплетаются отъ усталости, сердце бьется въ груди, какъ молотъ, потъ течетъ, смѣшиваясь съ зелеными струйками болотной воды, мозгъ еще не можетъ осознать всей глубины пережитой опасности, и только инстинктъ жизни поетъ торжествующую пѣсню бытія...

Вотъ, наконецъ, и край лѣса. Еще нѣсколько десятковъ шаговъ, и я валюсь въ полуобморокѣ къ стволу сосны, на желтый слой хвои, на настоящую твердую землю...

 

ВЪ ТУПИКѢ

 

Къ концу дня утомительной развѣдки я пришелъ къ печальному выводу: путь на сѣверъ былъ прегражденъ длинными полосами непроходимыхъ болотъ... Только теперь я понялъ, почему охрана лагеря не боялась побѣговъ на сѣверъ: болота ловили бѣглецовъ не хуже, чѣмъ солдаты...

Боясь заблудиться и потерять много времени на отыскиваніе обходныхъ путей, на слѣдующій день я еще разъ пытался форсировать переходъ черезъ трясину и едва унесъ ноги, оставивъ въ даръ болотнымъ чертямъ длинную жердь, спасшую меня при очередномъ погруженіи.

Выбора не было. Мнѣ приходилось двигаться на западъ, рискуя выйти къ городу Олонцу или къ совѣтскому берегу Ладожскаго озера. И болѣе двухъ сутокъ я лавировалъ въ лабиринтѣ болотъ, пользуясь всякой возможностью продвинуться на сѣверъ, но уже не рѣшаясь пересѣкать широкія предательски пространства топей.

Во время этихъ моихъ странствованій какъ‑то днемъ вѣтеръ донесъ до меня какіе‑то тарахтящіе звуки. Странное дѣло! Эти звуки напоминали грохотъ колесъ по мостовой. Но откуда здѣсь взяться мостовой? Что это – галлюцинація... Осторожно пройдя впередъ, я съ удивленіемъ и радостью увидѣлъ, что поперекъ болотистаго района на сѣверъ ведетъ деревянная дорога изъ круглыхъ короткихъ бревенъ, уложенныхъ въ видѣ своеобразной насыпи, возвышавшейся на метръ надъ поверхностью болота. Такъ вотъ откуда звуки колесъ по мостовой!

Въ моемъ положеніи всякіе признаки человѣческой жизни были не слишкомъ пріятны, но эта дорога – была спасительницей для бѣглеца, застрявшаго среди непроходимыхъ топей.

Остатокъ дня я провелъ въ глухомъ уголкѣ лѣса, наслаждаясь отдыхомъ и покоемъ, и поздно ночью вышелъ на дорогу.

 

НОЧЬЮ

 

Рискъ былъ великъ. Любая встрѣча на этой узкой дорогѣ среди болотъ могла бы окончиться моей поимкой и гибелью. Трудно было представить, чтобы такая дорога не охранялась. Разумѣется, встрѣчи съ крестьянами я не боялся, но кто изъ крестьянъ ночью ходитъ по такимъ дорогамъ?...

Но другого выхода не было, и съ напряженными нервами я вышелъ изъ темнаго лѣса на бревенчатую дорогу.

Туманная, лунная ночь, бѣлыя полосы болотныхъ испареній, угрюмый, молчаливый лѣсъ сзади, сѣро‑зеленыя пространства холоднаго болота, мокрая отъ росы и поблескивающая въ лунномъ свѣтѣ дорога – вся опасность этого похода со странной яркостью напомнила мнѣ исторію "Собаки Баскервилей" Конанъ‑Дойля и полныя жуткаго смысла слова:

– "Если вамъ дорога жизнь и разсудокъ, не ходите одинъ на пустошь, когда наступаетъ мракъ и властвуютъ злыя силы"...

Идя съ напряженнымъ до послѣдней степени зрѣніемъ и слухомъ по этой узкой дорогѣ, протянутой среди пустынныхъ топей и лѣсовъ, окруженный, словно привидѣніями, волнами тумана и почти беззвучныхъ шороховъ этого "великаго молчанія", я невольно вздрагивалъ, и мнѣ все чудилось, что вотъ‑вотъ – сзади раздастся вдругъ топотъ страшныхъ лапъ и огненная пасть дьявольской собаки вынырнетъ изъ призрачнаго мрака... И страшно было оглянуться...

И вдругъ... Чу... Гдѣ‑то сзади, еще далеко, далеко, раздался смутный шумъ. Неужели это галлюцинація? Я наклонился къ дорогѣ, прильнулъ ухомъ къ бревнамъ и ясно услышалъ шумъ ѣдущей телѣги... Опасность!..

Ужъ, конечно, не мирные крестьяне ночью ѣздятъ по такимъ пустыннымъ и гиблымъ мѣстамъ!..

Нужно было добраться до лѣса впереди – въ полукилометрѣ, и я бросился впередъ, стремясь спрятаться въ лѣсу до того, какъ меня замѣтятъ съ телѣги.

Задыхаясь и скользя по мокрымъ бревнамъ, я добѣжалъ со своимъ тяжелымъ грузомъ до опушки лѣса, соскочилъ съ дороги и, раза два провалившись въ какія‑то ямы, наполненныя водой, залегъ въ кусты.

Скоро телѣга, дребезжа, пронеслась мимо, и въ туманѣ надъ силуэтами нѣсколькихъ людей при свѣтѣ луны блеснули штыки винтовокъ...

Остатокъ моего пути прошелъ благополучно, и только при проблескахъ утра я съ сожалѣніемъ свернулъ въ лѣсъ, радуясь что пройденные 20 километровъ помогли мнѣ преодолѣть самую тяжелую часть пути.

Забравшись въ глушь лѣса, я разостлалъ плащъ и, не успѣвъ отъ усталости даже поѣсть, мгновенно уснулъ.

Проснулся я отъ странныхъ звуковъ и, открывъ глаза, увидѣлъ славную рыжую бѣлочку, прыгавшую въ 2‑3 метрахъ надъ моей головой. Ея забавная острая мордочка, ловкія движенія, блестящіе глазки, пушистый хвостикъ, комичная смѣсь страшнаго любопытства и боязливости заставили меня неожиданно для себя самого весело разсмѣяться. Испуганная бѣлочка съ тревожными чоканьемъ мгновенно взвилась кверху и тамъ, въ безопасной, по ея мнѣнію, вышинѣ, перепрыгивала съ вѣтки на вѣтку, поблескивая на солнышкѣ своей рыжей шерстью, ворча и наблюдая за незваннымъ гостемъ.

Почему‑то эта встрѣча съ бѣлочкой сильно ободрила меня и смягчила мою напряженность. "Вотъ живетъ же такая животина – и горюшка ей мало", подумалъ я, опять засмѣялся и почувствовалъ себя не загнаннымъ и затравленнымъ, а молодымъ, полнымъ жизни дикимъ звѣремъ, наслаждающимся чудеснымъ, опаснымъ спортомъ въ родномъ лѣсу, смѣясь надъ погоней охотниковъ.

И съ новымъ приливомъ бодрости я опять пошелъ впередъ... Когда‑нибудь, сидя въ своемъ cottage'ѣ при уютномъ свѣтѣ и теплѣ массивнаго камина, послѣ хорошаго ужина, я не безъ удовольствія разскажу парѣ дюжинъ своихъ внучатъ о всѣхъ подробностяхъ, приключеніяхъ и ощущеніяхъ этихъ 12 дней, которые, какъ въ сказкѣ, перенесли меня въ иной міръ – міръ свободы и человѣчности...

А пока на этихъ страницахъ я опишу только нѣкоторые кадры того многодневнаго яркаго фильма, которые запечатлѣлись въ моей памяти...

 

ВПЛАВЬ

 

Предразсвѣтный часъ на берегу озера... Дрожа отъ холода послѣ ночи, проведенной на болотѣ, я собираю суки и хворостъ для плота. Обходить озеро – и долго, и рискованно. Оно – длинное, и на обоихъ концахъ видны какіе‑то домики. Идти безъ карты въ обходъ – это, можетъ быть, значитъ попасть въ еще болѣе худшую передѣлку...

Три связки хворосту, перевязанныя шпагатомъ и поясами, уже на водѣ. Раздѣвшись и завернувъ все свое имущество въ одинъ тюкъ, скользя по илистому берегу, я спускаюсь въ воду озера и, укрѣпивъ свой тюкъ на плотикѣ, толкаю его впередъ сквозь стѣну камыша.

Подъ ногами расползаются стебли и корневища болотныхъ растеніи, вокругъ булькаютъ, всплывая, пузырьки болотнаго газа, коричневая жижа, поднятая моими ногами со дна, расплывается въ чистой водѣ, и желтыя лиліи укоризненно качаютъ своими чашечками отъ поднятыхъ моими движеніями волнъ.

Линія камыша кончается, и мой ковчегъ выплываетъ на просторъ озерныхъ волнъ. Толкая впередъ свой плотикъ, я не спѣша плыву за нимъ, мѣняя руки и оберегая отъ толчковъ. Для меня почти каждая неудача можетъ быть роковой: вотъ, если расползется мой плотикъ и вещи утонутъ, куда пойду я безъ одежды и пищи?

Метръ за метромъ, минута за минутой – все ближе противоположный берегъ. Не трудно одолѣть 300‑400 метровъ налегкѣ, днемъ, при свѣтѣ солнца, въ компаніи беззаботныхъ товарищей‑пловцовъ. Значительно менѣе уютно быть одному въ серединѣ холоднаго карельскаго озера, въ сыромъ туманѣ утра, съ качающимся впереди плотикомъ и... далеко неяснымъ будущимъ...

Вотъ, наконецъ, опять стѣна камыша. Ноги находятъ илистый грунтъ, и я, окутанный, какъ озерный богъ, зелеными травами и стеблями, выхожу на берегъ. Подъ немолчный пискъ тучи комаровъ, жалящихъ мое обнаженное тѣло, окоченѣвъ отъ холода, я спѣшу одѣться и иду по холму, окружающему озеро, торопясь разогрѣться быстрой ходьбой.

Чу... Странный ритмичный шумъ... Стукъ мотора... Все ближе...

Притаившись за елью, я наблюдаю, какъ мимо, по озеру, проходитъ сторожевой катеръ съ пулеметомъ на носу. Часомъ раньше онъ засталъ бы меня на серединѣ озера... И тутъ моя фантазія отказывается рисовать невеселыя картины того, что было бы дальше...

 

ЛАЙ СЗАДИ

 

"Отъ людей – уйдутъ, отъ собакъ – не уйдутъ", увѣренно говорили про бѣглецовъ солдаты лагерной охраны. Дѣйствительно, для бѣглецовъ самой страшной угрозой были громадныя ищейки, спеціально дрессированныя для поимки заключенныхъ, бѣжавшихъ изъ лагеря. Патрули съ такой собакой ходили по тропинкамъ, и собака, почуявшая слѣдъ въ лѣсу, спускалась съ цѣпи и догоняла человѣка. Если послѣдній не имѣлъ причинъ скрываться, онъ останавливался и ждалъ прихода патруля. Если онъ убѣгалъ – собака рвала его и не давала уйти.

Встрѣчи съ собаками я боялся болѣе всего, ибо у меня не было огнестрѣльнаго оружія, а идти задомъ, отмахиваясь палкой отъ нападенія громаднаго звѣря – не выходъ изъ положенія.

Готовясь къ побѣгу, я досталъ изъ дезинфекціонной камеры бутылку спеціальной жидкости – хлоръ‑пикрина, испаряющей удушливый газъ, надѣясь, что это средства можетъ обезопасить меня отъ погони патруля съ собакой.

И вотъ, какъ‑то въ срединѣ своего труднаго пути мнѣ пришлось пересѣчь какую‑то просѣку въ лѣсу со слабо обозначенной тропинкой. Углубившись въ лѣсъ дальше, я черезъ полчаса услышалъ сзади себя звуки собачьяго лая. Эти звуки, какъ морозъ, пробѣжали у меня по кожѣ... Погоня!...

Обогнать собаку – безнадежно... Ну‑ка, хлоръ‑пикринъ, дружище, выручай, не дай погибнуть... Я добѣжалъ до небольшой прогалины и, дойдя до средины, гдѣ росло нѣсколько кустиковъ, залилъ свои слѣды доброй порціей ядовитой жидкости. Потомъ я побѣжалъ дальше, сдѣлалъ большой крюкъ и подошелъ къ полянкѣ сбоку, метрахъ въ 300. Сзади меня была небольшая рѣчка, которая на всякій случай была мнѣ послѣдней надеждой – текучая вода заметаетъ всякій слѣдъ...

Притаившись за кустомъ, я минутъ черезъ 20 увидалъ, какъ изъ лѣсу по направленію моего слѣда выбѣжала большая сторожевая собака и, опустивъ голову, направилась по моему слѣду прямо къ кустамъ. Сердце у меня замерло. Неужели мой хлоръ‑пикринъ не будетъ дѣйствовать? Но вѣдь тогда я безпомощенъ передъ любой собакой, почуявшей мой слѣдъ. А въ приграничной полосѣ на каждой просѣкѣ налажены постоянные обходы солдатъ съ собаками...

Собака бѣжитъ прямо къ кустамъ... Все ближе... Вотъ она ткнулась носомъ во что‑то и вдругъ, какъ бы отброшенная невидимой пружиной, отскакиваетъ назадъ. По ея суетливымъ, порывистымъ движеніямъ видно, что она ошеломлена этимъ запахомъ. Изъ кустовъ неслышно выходитъ солдатъ и съ удивленіемъ смотритъ, какъ собака третъ морду о траву и мечется во всѣ стороны. Попытки заставить ее идти впередъ – тщетны, и красноармеецъ, внимательно осмотрѣвъ мѣстность и поставивъ вѣху, торопливо уходитъ назадъ, сопровождаемый собакой. Несмотря на явную опасность положенія и возможность организованной погони, я въ восторгѣ. Мой хлоръ‑пикринъ дѣйствуетъ! "Собачья угроза" перестаетъ тѣнью висѣть надъ моей головой!

 

ВСТРѢЧА

 

Я застрялъ. Впереди – цѣпь озеръ, связанныхъ протоками и болотами... Съ одной и съ другой стороны видны деревни. Обойти трудно и опасно: время жатвы, и весь крестьянскій народъ на поляхъ. А путь на сѣверъ лежитъ черезъ озера...

Ну, что‑жъ! Значитъ, опять и опять вплавь! Я осторожно выхожу изъ лѣса на лугъ, покрытый кустами, чтобы высмотрѣть мѣсто переправы на утро. Подхожу къ берегу и – о, ужасъ! – вижу, какъ изъ прибрежныхъ кустовъ на меня удивленно и испуганно смотритъ... человѣческое лицо... "Попался", мелькаетъ у меня въ головѣ. "Конецъ"...

Въ этой приграничной мѣстности каждый житель обязанъ немедленно донести на ближайшій постъ ГПУ о всякомъ незнакомомъ человѣкѣ. Сейчасъ же облава, погоня и... аминь... Я мгновенно соображаю, что въ такомъ положеніи бѣжать – худшій выходъ. Поэтому я нахожу въ себѣ силы привѣтливо улыбнуться и сказать:

– Здорово, товарищъ!

Испугъ на лицѣ человѣка смѣняется недовѣріемъ и настороженностью, но я ободряюсь все больше: человѣкъ одинъ и въ крестьянскомъ костюмѣ... На крайній случай придется ему полежать связаннымъ и съ заткнутымъ ртомъ пару дней.

– Не знаете‑ли, далеко еще до деревни Видлино?

– Не... Не знаю, – отвѣчаетъ крестьянинъ, сорокалѣтній, обросшій бородой, босой человѣкъ въ рваной одеждѣ, опоясанный веревкой.

– А вы кто такой будете?

– Я‑то – спокойно отвѣчалъ я. – А я землемѣръ съ Олонца. Въ вашей деревнѣ землеустроительная комиссіи была уже?

– Не. Не знаю, – мрачно и по‑прежнему недовѣрчиво отвѣчаетъ крестьянинъ.

– Ахъ, чортъ возьми – сержусь я. – Неужели еще не пришли? А я‑то отъ нихъ отбился, думалъ, что они здѣсь. Хотѣлъ вотъ осмотрѣть погорѣвшій лѣсъ, да заблудился...

Я знаю, какъ тяжело приходится теперь крестьянству при новыхъ порядкахъ, когда ихъ почти силой заставили коллективизировать свое хозяйство. Знаю, что вопросъ о своей землѣ, о своемъ хозяйствѣ для каждаго крестьянина – самый жгучій и назрѣвшій. Поэтому я стараюсь отвлечь его подозрѣнія въ томъ, что я бѣглецъ, и спрашиваю:

– Да развѣ вамъ въ деревнѣ еще не объявили насчетъ передѣла земли?

– Какого передѣла? – оживляется крестьянинъ. – Неужто опять въ колхозы всѣхъ загонять будутъ?

– Да нѣтъ. Землю по старому, по справедливому, распредѣлять будутъ... Вотъ у меня тутъ и инструменты съ собой, – указываю я на свою сумку...

Разговоръ принимаетъ нужное мнѣ направленіе. Подогрѣвъ вопросы крестьянина нѣсколькими фантастическими, но розовыми сообщеніями объ улучшеніи деревенской жизни, я говорю съ досадой:

– Вотъ, вотъ... Дѣло нужное и спѣшное... Тамъ меня ждутъ, а я вотъ черезъ эту дурацкую рѣку перебраться не могу...

– Такъ вамъ въ Ипполитово, значитъ? – переспрашиваетъ мой собесѣдникъ. – А у меня тутъ лодка. Я васъ перевезу.

Вотъ это называется удача!

Во время переѣзда крестьянинъ, захлебываясь отъ волненія и путаясь въ словахъ, разсказываетъ о голодной жизни деревни, о несправедливости, террорѣ... Я утѣшаю его своими фантазіями, и къ берегу мы подъѣзжаемъ почти друзьями. Онъ беретъ съ меня обѣщаніе остановиться у него въ хатѣ и на прощанье крѣпко пожимаетъ мнѣ руку.

Скрывшись въ лѣсу, я облегченно вздыхаю. Могло бы быть много хуже...

 

СТОЙ!

 

Солнце бьетъ своими лучами прямо въ лицо. Я иду уже на западъ. По моимъ приблизительнымъ расчетамъ граница должна быть не дальше 20‑30 клм. Теперь передо мной самая опасная зона – пустынная, перерѣзанная страшными для меня просѣками, тропинками, дорогами и телефонными столбами... Ни одно государство въ мірѣ не охраняетъ такъ свои границы, какъ СССР...

Тяжело достаются послѣдніе десятки километровъ! Ноги изранены и опухли. Тѣло ноетъ отъ усталости. На плечахъ ремни сумки давно уже растерли кровавыя полосы. Лицо опухло отъ укусовъ комаровъ. Черезъ всю щеку идетъ шрамъ отъ остраго сука, распоровшаго мнѣ лицо при паденіи въ лѣсныхъ заросляхъ...

250 километровъ! Какъ это легко написать и выговорить. Какой маленькой выглядитъ эта дистанція на картѣ! А какъ тяжела она въ жизни, въ карельской тайгѣ и болотахъ, когда километръ лѣсныхъ зарослей приходится часто преодолѣвать нѣсколько часовъ, а топкое болото обходить нѣсколько сутокъ...

Но несмотря на всѣ тяжести пути, испытанія и опасности, на душѣ все звучнѣе пѣло ощущеніе силы, бодрости и жизнерадостности. Чортъ возьми, неужели, мнѣ старому скауту, "сѣрому волку", охотнику и спортсмену, не выдержать этого похода?..

Вотъ перехожу широкую, длинную болотистую поляну. Еще свѣтло. Лучи солнца пронизываютъ гущу высокаго лѣса, до котораго осталось уже немного.

Комары роемъ вьются около лица, порой заглушая всѣ остальные звуки. Увязающія ноги тяжело переступаютъ въ густой мокрой травѣ. И вдругъ крикъ:

– Эй, стой!

Этотъ крикъ не только не остановилъ меня, но какъ электрическимъ разрядомъ рванулъ къ лѣсу... 30 метровъ... Успѣю ли?

Еще крикъ, и гулкій выстрѣлъ прорѣзываетъ тишину... По старому опыту стрѣлка я мгновенно опредѣляю, что стрѣляетъ военная винтовка не ближе, чѣмъ въ 200 метрахъ... Ладно... Богъ не выдастъ – Чека не съѣстъ!.. Ходу!

Лѣсъ уже близко. Надъ головой знакомымъ звукомъ щелкнула по стволамъ пуля. Гулъ выстрѣла еще катился по лѣсу, когда я нырнулъ въ сумракъ деревьевъ. Бѣгомъ я одолѣлъ еще полкилометра, окропилъ свои слѣды хлоръ‑пикриномъ и самымъ форсированнымъ маршемъ пошелъ дальше...

На сердцѣ было неспокойно. Разумѣется, за мной будетъ послана погоня. Хуже всего то, что ночь застала меня въ дикомъ лѣсу, по которому въ темнотѣ идти было невозможно. А до утра сторожевые посты времени терять не будутъ.

Очевидно, приказаніе объ облавѣ было передано по телефону во всѣ деревни, лежавшія между мѣстомъ нашей встрѣчи и границей, ибо днемъ съ вершины холма я замѣтилъ кучку разсыпавшихся въ цѣпь людей, медленно идущихъ мнѣ навстрѣчу. Спрятаться? Это сдѣлать было бы нетрудно въ такихъ густыхъ лѣсахъ и обломкахъ скалъ... Но собаки?.. Онѣ вѣдь почуютъ меня вездѣ...

Назадъ хода тоже не было. И съ той стороны могла бы быть погоня... Надо было изворачиваться... Недалеко влѣво текла рѣчка съ болотистыми берегами. Судя по медленному передвиженію людей, у меня было еще полчаса времени. Если бы мнѣ удалось переправиться черезъ рѣчку, я поставилъ бы между собой и преслѣдователями такой барьеръ, который имъ не скоро удалось бы перешагнуть...

Я бросился къ рѣкѣ. Къ моей радости, на берегу валялось дерево, очевидно, вывернутое и принесенное сюда половодьемъ. Съ громаднымъ напряженіемъ я стащилъ его въ воду, на его вѣтви уложилъ все то, что боялось воды: продовольствіе, часы, компасъ и, не раздѣваясь, вошелъ въ воду.

Въ сапоги хлынула вода. Все глубже. До пояса, до плечъ, до шеи... Б‑р‑р‑ръ... Плыть пришлось немного – метровъ 20, но плыть, таща за собой дерево и не теряя ни минуты. Подплывъ къ берегу, я снялъ вещи, оттолкнулъ дерево на средину рѣки и бѣгомъ пустился въ лѣсъ... И было пора. Черезъ минуту показались люди – шеренга крестьянъ подъ командой солдата. На мое счастье, собаки въ этой группѣ не было, и съ замирающимъ сердцемъ я слѣдилъ, какъ послѣдніе люди облавы скрылись въ лѣсу...

Еще одна опасность осталась позади... А сколько ихъ впереди?..

Къ вечеру налетѣли тучи и полилъ дождь. Опять струи воды залили мои слѣды, и я почувствовалъ себя во временной безопасности отъ погони.

 

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ГАЗЪ

 

Послѣдніе десятки километровъ... Все ближе...

Какъ разъ передъ границей полосами, вперемѣшку съ болотистыми мѣстами, пошли крупные хвойные лѣса, загроможденные буреломомъ. Стволы, сучья, пни, кустарникъ, молодая поросль – все это дѣлало путь очень труднымъ. То ползкомъ подъ упавшими деревьями, то обходя, то перелѣзая черезъ баррикады наваленныхъ стволовъ, я медленно двигался впередъ, будучи въ такомъ лѣсу въ безопасности, но рискуя сломать ногу въ любой моментъ.

Бѣда пришла совсѣмъ неожиданно. Перебираясь черезъ кучу поваленныхъ бурей стволовъ, я почувствовалъ, что гнилое дерево поддается подъ ногой и, качнувшись въ сторону, ударился бокомъ о стволъ сосенки. Внезапно изъ кармана раздался хрустъ раздавленнаго стекла.

Молніей мелькнула мысль – бутылка хлоръ‑пикрина... Боже мой! Меня начинаетъ обливать та жидкость, быть около которой можно только въ противогазѣ. Черезъ нѣсколько секундъ ядовитый газъ охватитъ меня своимъ зловѣщимъ объятіемъ. Два‑три вздоха, обморокъ, и черезъ минутудвѣ –смерть... И это въ дикомъ лѣсу, когда я въ плащѣ, связанномъ снаряженіемъ...

Я отчаяннымъ вздохомъ захватилъ въ легкія запасъ воздуха, мгновенно отстегнулъ и отбросилъ назадъ спинную сумку, отрывая пуговицы, сорвалъ съ себя злополучный плащъ и рванулся впередъ съ колотящимся сердцемъ и разрывающимися легкими.

Какъ я не сломалъ себѣ ногъ въ своихъ безумныхъ прыжкахъ черезъ буреломъ – не могу понять... Помню только, какъ въ полуообморокѣ я бросился на землю метрахъ въ 30‑ти, задыхаясь и хватая воздухъ открытымъ ртомъ...

Эта быстрота бѣгства, да еще плотность брезента плаща, не позволившая жидкости смочить платье, – спасли меня.

Отдышавшись, я выбралъ длинную жердь и осторожно сталъ подкрадываться къ своимъ вещамъ, заходя со стороны вѣтра. Увидѣвъ плащъ, опять задержалъ воздухъ въ легкихъ, подбѣжалъ къ нему, зацѣпилъ жердью, забросилъ на стволъ поваленнаго дерева и убѣжалъ. Черезъ пять минутъ я такимъ же способомъ перевернулъ его такъ, чтобы хлоръ‑пикринъ вылился изъ кармана, потомъ выудилъ сумку и провелъ цѣлую ночь безъ плаща, дрожа отъ сырого холода болотнаго лѣса.

Почти весь слѣдующій день я не рискнулъ одѣть плащъ и тащилъ его за собой на веревкѣ. Только къ вечеру, провѣтривъ его на вѣтру и на солнышкѣ, я смогъ одѣть его.

И вотъ теперь этотъ плащъ, едва не сдѣлавшійся для меня саваномъ, – со мной. И когда пережитое кажется сномъ, я разворачиваю его съ изнанки, осматриваю пятно отъ ядовитой жидкости и съ понятной гордостью вглядываюсь въ слова казеннаго штампа: "Свирьлагъ ОГПУ".

 

ГРАНИЦА

 

Не могу сказать, когда я перешелъ границу. Просѣкъ пришлось пересѣкать много. На каждой изъ нихъ таились опасности, и мнѣ не было времени вглядываться, имѣются ли на нихъ пограничные столбы, разставленные на километръ другъ отъ друга.

Но все‑таки стали замѣчаться признаки чего‑то новаго. Вотъ черезъ болото осушительныя канавы. Ихъ раньше не было. Но развѣ эти канавы не могли быть прокопаны на какомъ‑нибудь "образцовомъ совхозѣ ОГПУ"?

Вотъ на тропинкѣ обрывокъ газеты. Языкъ незнакомый. Финскій? Но вѣдь, можетъ быть, это совѣтская газета, изданная въ Петрозаводскѣ на карельскомъ языкѣ.

Вотъ вдали небольшое стадо овецъ. Можно ли сказать съ увѣренностью, что это – финское хозяйство только потому, что въ Кареліи я нигдѣ не видалъ ни одной овцы?

Или, вотъ – старая коробка отъ папиросъ съ финской маркой. Но развѣ не могъ пройти здѣсь совѣтскій пограничникъ, куря контрабандныя папиросы?

Словомъ, я не зналъ точно, гдѣ я нахожусь, и рѣшилъ идти впередъ до тѣхъ поръ, пока есть силы и продовольствіе и пока я не получу безспорныхъ свѣдѣній, что я уже въ Финляндіи.

Помню, свою послѣднюю ночь въ лѣсу я провелъ совсѣмъ безъ сна – настолько были напряжены нервы. Близился моментъ, котораго я такъ страстно ждалъ столько лѣтъ...

 

СПАСЕНЪ

 

Къ вечеру слѣдующаго дня, пересѣкая узелъ проселочныхъ дорогъ, я наткнулся на финскаго пограничника. Моментъ, когда я ясно увидѣлъ его нерусскую военную форму – былъ для меня однимъ изъ счастливѣйшихъ въ моей жизни...

Я радостно бросился впередъ, совсѣмъ забывъ, что представляю отнюдь не внушающую довѣрія картину: рослый парень съ измученнымъ, обросшимъ бородой лицомъ, въ набухшемъ и измятомъ плащѣ, обвѣшанный сумками, съ толстенной палкой въ рукѣ. Не мудрено, что пограничникъ не понялъ изъявленія моего дружелюбія, и ощетинился своей винтовкой. Маленькій и щуплый, онъ все пытался сперва словами, а потомъ движеніями винтовки заставить меня поднять руки вверхъ. Славный парень!.. Онъ, вѣроятно, и до сихъ поръ не понимаетъ, почему я и не подумалъ выполнить его распоряженія и весело смѣялся, глядя на его суетливо угрожающую винтовку. Наконецъ, онъ сталъ стрѣлять вверхъ, и черезъ полчаса я уже шелъ, окруженный солдатами и крестьянами, въ финскую деревню.

 

СРЕДИ ЛЮДЕЙ

 

Я не вѣрилъ въ то, что Финляндія можетъ меня выдать по требованію совѣтской власти. Я вѣдь не бандитъ, не убійца и не воръ. Я политическій эмигрантъ, ищущій покровительства въ странѣ, гдѣ есть свобода и право.

Но я ожидалъ недовѣрія, тюремъ, допросовъ, этаповъ – всего того, къ чему я такъ привыкъ въ СССР. И я вѣрилъ – что это неизбѣжныя, но послѣднія испытанія въ моей жизни.

Въ маленькой чистенькой деревушкѣ меня отвели въ баню, гдѣ я съ громаднымъ облегченіемъ разгрузился, вымылся и сталъ ждать очередныхъ событій.

Много я ждалъ, но того, что со мной произошло – я никакъ не могъ ожидать.

Въ раздѣвалку бани вошелъ какой‑то благодушный финнъ, потрепалъ меня по плечу, весело улыбнулся и пригласилъ жестомъ за собой.

"Въ тюрьму переводятъ. Но почему безъ вещей?" – мелькнуло у меня въ головѣ.

На верандѣ уютнаго домика начальника охраны уже стоялъ накрытый столъ, и мои голодные глаза сразу же замѣтили, какъ много вкуснаго на этомъ столѣ. А послѣдніе дни я шелъ уже на половинномъ пайкѣ – пайкѣ "бѣглеца".

Я отвернулся и вздохнулъ...

Къ моему искреннему удивленію, меня повели именно къ этому столу и любезно пригласили сѣсть. Хозяйка дома, говорившая по русски, принялась угощать меня невиданно вкусными вещами. За столомъ сидѣло нисколько мужчинъ, дамъ и дѣтей. Всѣ улыбались мнѣ, пожимали руку, говорили непонятныя уму, но такія понятныя сердцу ласковыя слова, и никто не намекнулъ ни интонаціей, ни движеніемъ, что я арестантъ, неизвѣстный, подозрительный бѣглецъ, можетъ быть, преступникъ...

Все это хорошее человѣческое отношеніе, все это вниманіе, тепло и ласка потрясло меня. Какой контрастъ съ тѣмъ, къ чему я привыкъ тамъ, въ СССР, гдѣ homo homini lupus est.

А вотъ здѣсь я – человѣкъ внѣ закона, нарушившій неприкосновенность чужой границы, подозрительный незнакомецъ съ опухшимъ, исцарапаннымъ лицомъ, въ рваномъ платьѣ – я вотъ нахожусь не въ тюрьмѣ, подъ охраной штыковъ, а въ домѣ начальника охраны, среди его семьи... Я для нихъ прежде всего – человѣкъ...

Сотрясенный этими мыслями и растроганный атмосферой вниманія и ласки, я почувствовалъ всѣмъ сердцемъ, что я, дѣйствительно, попалъ въ иной міръ, не только географически и политически отличающійся отъ совѣтскаго, но и духовно діаметрально противоположный – міръ человѣчности и покоя... Хорошо, что мои очки не дали хозяевамъ замѣтить влажность моихъ глазъ. Какъ бы смогъ объяснить имъ я это чувство растроганнаго сердца, отогрѣвающагося отъ своего ожесточенія въ этой атмосферѣ ласки?

За непринужденной веселой бесѣдой, охотно отвѣчая на всѣ вопросы любознательныхъ хозяевъ, я скоро совсѣмъ пересталъ чувствовать себя загнаннымъ звѣремъ, бѣглецомъ и преступникомъ и впервые за много, много лѣтъ почувствовалъ себя человѣкомъ, находящимся среди людей.

Какія чудесно радостныя понятія – человѣчность и свобода, и какъ безпросвѣтна и горька жизнь тѣхъ, чей путь пересталъ освѣщаться сіяніемъ этихъ великихъ маяковъ человѣчества...

___

Къ концу вечера, послѣ обѣда, показавшагося мнѣ необыкновенно вкуснымъ, моя милая хозяйка съ сердечной настойчивостью предлагала мнѣ уже пятую чашку кофе.

Замѣтивъ, что я немного стѣсняюсь, она, наклонившись ко мнѣ, неожиданно тихо и ласково спросила:

– Пейте, голубчикъ. Вѣдь вы, вѣроятно, давно уже не пили кофе съ булочками?

– Четырнадцать лѣтъ, – отвѣтилъ я.

 

 

ЭПИЛОГЪ