Историческій день – 28 іюля 1934 года

 

Третій разъ... Неужели судьба не улыбнется мнѣ и на этотъ разъ?..

И я обводилъ "послѣднимъ взглядомъ" проволочные заборы лагеря, вооруженную охрану, толпы голодныхъ, измученныхъ заключенныхъ, а въ головѣ все трепетала и билась мысль:

– Неужели и этотъ побѣгъ не удастся?

Хорошо запомнился мнѣ этотъ день... Ночью меня будили "только" два раза – къ самоубійцѣ и тяжело больному. Рано утромъ привели маленькаго воришку – почти мальчика, лѣтъ 14, который пытался бѣжать въ сторону Ленинграда и былъ пойманъ собаками ищейками: тѣло и кожа висѣли клочьями... Ну, что‑жъ, можетъ быть, завтра и меня приведутъ въ такомъ видѣ... Б‑р‑р‑ръ...

День проходилъ какъ во снѣ. Къ побѣгу все было готово, и нужно было ждать вечера. Изъ самой ограды лагеря я долженъ былъ выйти налегкѣ. Всѣ свои запасы для длительнаго похода я хранилъ въ аптечкѣ спортивнаго стадіона, въ мѣшечкахъ и пакетахъ съ надписями: "Venena" съ черепомъ и скрещенными костями. А свои запасы я собиралъ нѣсколько мѣсяцевъ, урывая отъ скуднаго пайка, требуя для "медицинскаго анализа" продукты изъ складовъ и столовыхъ. И для 2‑3 недѣль тяжелаго пути у меня было килограмма 4 макаронъ, кило три сахару, кусокъ сала и нѣсколько сушеныхъ рыбъ... Какъ‑нибудь дойду!..

 

ПЕРВАЯ ЗАДАЧА

 

Прежде всего нужно было выйти изъ ограды лагеря такъ, чтобы не возбудить подозрѣній. Я, какъ докторъ, пользовался нѣкоторыми возможностями покидать лагерь на нѣсколько часовъ, но для успѣшности побѣга нужно было обезпечить себѣ большую свободу дѣйствій. Нужно было, чтобы меня не начали искать въ этотъ вечеръ.

Случай помогъ этому.

– Вамъ телеграмма, докторъ, – сказалъ, догнавъ меня, санитаръ, когда я по досчатому мостку черезъ болото шелъ въ амбулаторію.

Я безпокойно развернулъ листокъ. Телефонограмма за нѣсколько часовъ до побѣга не можетъ не безпокоить...

"Начальнику Санитарной Части, д‑ру Солоневичу. Предлагается явиться сегодня, къ 17 часамъ на стадіонъ Динамо.

Начальникъ Административнаго Отдѣла Скороскоковъ".

На душѣ посвѣтлѣло, ибо это вполнѣ совпадало съ моими планами.

Въ 4 часа съ санитарной сумкой, спокойный съ виду, но съ сильно бьющимся сердцемъ, я торопливо направлялся къ пропускнымъ воротамъ лагеря.

– Вамъ куда, докторъ? – лѣниво спросилъ сидѣвшій въ дежурной комнатѣ комендантъ.

Увидавъ его знакомое лицо, я облегченно вздохнулъ: этотъ не станетъ придираться. Не разъ, когда ему нужно было вступать въ дежурство, а изо рта широкой струей несло виннымъ перегаромъ, я выручалъ его ароматическими средствами изъ аптеки. Этотъ изъ простой благодарности не будетъ ни задерживать, ни торопиться доносить, что такой‑то заключенный не прибылъ во время. А для меня и каждая задержка, и каждый лишній часъ – вопросъ, можетъ быть, жизни и смерти...

– Да, вотъ, вызываютъ въ Динамо, а потомъ на операцію. Вотъ – телефонограмма, – ворчливо отвѣтилъ я. – Тутъ цѣлую ночь не спалъ, и теперь, вѣрно, опять на всю ночь. Жизнь собачья...

– Ну, что‑жъ, дѣло служебное, – философски замѣтилъ комендантъ, сонно покачивая головой. – А на Динамо‑то что сегодня?

– Да наши съ Петрозаводскомъ играютъ.

– Ишь ты! – оживился чекистъ. – Наше Динамо, что‑ль?

– Да.

– Ну, ну... Послѣ разскажете, какъ тамъ и что. Наши‑то, небось, должны наклепать... Пропускъ‑то вы взяли, докторъ?

– Не въ первый разъ. Взялъ, конечно.

– Ладно, проходите. А когда обратно?

– Да, вѣрно, только утромъ. Я черезъ сѣверныя ворота пройду – тамъ къ лазарету ближе. Больные ждутъ...

– Ладно, идите. – И сонное лицо коменданта опустилось къ газетѣ.

Выйдя изъ ограды лагеря, я облегченно перевелъ духъ. Первая задача была выполнена. Второй задачей было – уйти въ лѣсъ, а третьей – уйти изъ СССР.

Ладно...

"Безумство смѣлыхъ – вотъ мудрость жизни"...

Рискнемъ!

 

МОЙ ПОСЛѢДНІЙ СОВѢТСКІЙ ФУТБОЛЬНЫЙ МАТЧЪ

 

На стадіонѣ Динамо предматчевая лихорадка. Команда Петрозаводска уже тренируется на полѣ. Два ряда скамей, окружающихъ небольшую площадку съ громкимъ названіемъ "стадіонъ", уже полны зрителями.

Изъ своего маленькаго врачебнаго кабинета я слышу взволнованные голоса мѣстныхъ футболистовъ. Видимо, что‑то не клеится, кого‑то не хватаетъ.

Приготовивъ сумку скорой помощи, я уже собирался выйти на площадку, какъ неожиданно въ корридорѣ раздѣвалки я столкнулся съ капитаномъ команды, онъ же начальникъ адмотдѣла мѣстнаго ГПУ... Толстое, откормленное лицо чекиста встревожено.

– Докторъ, идите‑ка сюда. Только тихонько, чтобы петрозаводцы не услыхали. Тутъ нашъ игрокъ одинъ въ дымину пьянъ. Нельзя‑ли что сдѣлать, чтобы онъ, стервецъ, очухался?

На скамейкѣ въ раздѣвалкѣ игроковъ, дѣйствительно, лежалъ и что‑то мычалъ человѣкъ въ формѣ войскъ ОГПУ. Когда я наклонился надъ нимъ и тронулъ его за плечо, всклокоченная голова пьянаго качнулась, повела мутными глазами и снова тяжело легла на лавку.

– Нѣтъ, товарищъ Скороскоковъ. Ничего тутъ не выйдетъ. Чтобы онъ очухался, кое‑что, конечно, можно устроить. Но играть онъ все равно не сможетъ. Это – категорически. Лучше ужъ и не трогать. А то онъ еще скандаловъ надѣлаетъ.

– Вотъ сукинъ сынъ! И этакъ подвести всю команду! Посажу я его на недѣльку подъ арестъ. Будетъ знать!.. Чортъ побери... Лучшій бекъ!..

Черезъ нѣсколько минутъ изъ раздѣвалки опять съ озабоченнымъ лицомъ вышелъ Скороскоковъ и съ таинственнымъ видомъ поманилъ меня въ кабинетъ.

– Слушайте, докторъ, – взволнованно сказалъ онъ тихимъ голосомъ, когда мы остались одни. – Вотъ какая штукенція. Ребята предлагаютъ, чтобы вы сегодня за насъ сыграли.

– Я? За Динамо?

– Ну, да. Игрокъ вы, кажись, подходящій. Есть ребята, которые васъ еще по Питеру и по Москвѣ помнятъ, вы тогда въ сборной флота играли... Такъ, какъ – сыграете? А?

– Да я вѣдь заключенный.

– Ни хрѣна! Ребята наши не выдадутъ. А петрозаводцы не знаютъ. Видъ у васъ знатный... Выручайте, докторъ. Не будьте сволочью... Какъ это говорится: "чѣмъ чортъ не шутитъ, когда Богъ спитъ"... А для насъ безъ хорошаго бека – зарѣзъ.

Волна задора взмыла въ моей душѣ. Чортъ побери! Дѣйствительно, "если погибать, такъ ужъ погибать съ музыкой"... Сыграть развѣ въ самомъ дѣлѣ въ послѣдній разочекъ передъ побѣгомъ, передъ ставкой на смерть или побѣду?.. Эхъ, куда ни шло!..

– Ладно, давайте форму...

– Вотъ это дѣло, – одобрительно хлопнулъ меня по плечу капитанъ. – Компанейскій вы парень, товарищъ Солоневичъ. Сразу видать – свой въ доску...

Каково было ему узнать на слѣдующій день, что этотъ "свой парень" удралъ изъ лагеря сразу же послѣ футбольнаго матча. Иная гримаса мелькнула у него на лицѣ, когда онъ, вѣроятно, отдавалъ приказаніе:

"Поймать обязательно. Въ случаѣ сопротивленія – пристрѣлить, какъ собаку...

 

МАТЧЪ

 

 

"Футболъ – это такая игра, гдѣ 22 большихъ, большихъ

дурака гоняютъ маленькій, маленькій мячикъ... и всѣ

довольны"... (Шутка).

 

Я не берусь описывать ощущенія футболиста въ горячемъ серьезномъ матчѣ... Радостная автоматичность привычныхъ движеній, стремительный темпъ смѣнящихся впечатлѣній, крайняя психическая сосредоточенность, напряженіе всѣхъ мышцъ и нервовъ, біенье жизни и силы въ каждой клѣточкѣ здороваго тѣла – все это создаетъ такой пестрый клубокъ яркихъ переживаній, что еще не родился тотъ поэтъ или писатель, который справился бы съ такой темой...

Да и никто изъ "артистовъ пера", кромѣ, кажется, Конанъ‑Дойля, не "возвышался" до искусства хорошо играть въ футболъ. А это искусство, батеньки мои, хотя и менѣе уважаемое, чѣмъ искусство писать романы, но никакъ не менѣе трудное... Не вѣрите? Ну, такъ попробуйте... Тяжелая задача... Не зря вѣдь говоритъ народная мудрость: "У отца было три сына: двое умныхъ, а третій футболистъ". А если разговоръ дошелъ ужъ до такихъ интимныхъ нотокъ, такъ ужъ позвольте мнѣ признаться, что у моего отца какъ разъ было три сына и – о, несчастный! – всѣ трое футболисты. А я, мимоходомъ будь сказано, третій‑то и есть...

Ну, словомъ, минутъ за пять до конца матча счетъ былъ 2:2. Толпа зрителей гудѣла въ волненіи. Взрывы нервнаго смѣха и апплодисментовъ то и дѣло прокатывались по стадіону, и все растущее напряженіе игроковъ проявлялось въ бѣшенномъ темпѣ игры и въ рѣзкости.

Вотъ, недалеко отъ воротъ противника нашъ центръ‑форвардъ удачно послалъ мячъ "на вырывъ" – и худощавая фигура инсайда метнулась къ воротамъ... Прорывъ... Не только зрители, но и всѣ мы, стоящіе сзади линіи нападенія, замираемъ. Дойдетъ ли до воротъ нашъ игрокъ?.. Но наперерѣзъ ему уже бросаются два защитника. Свалка, "коробочка" – и нашъ игрокъ лежитъ на землѣ, грубо сбитый съ ногъ. Свистокъ... Секунда громаднаго напряженія. Судья медленно дѣлаетъ шагъ къ воротамъ, и мгновенно всѣ понимаютъ причину свистка:

Penalty kick!

Волна шума проносится по толпѣ. А наши нервы, нервы игроковъ, напрягаются еще сильнѣй... Какъ‑то сложится штрафной ударъ? Пропустить удачный моментъ въ горячкѣ игры – не такъ ужъ обидно. Но промазать penalty kick, да еще на послѣднихъ минутахъ матча – дьявольски обидно... Кому поручать отвѣтственную задачу – бить этотъ штрафной ударъ?

У мяча кучкой собрались наши игроки. Я отхожу къ своимъ воротамъ. Нашъ голкиперъ, на совѣсти котораго сегодня одинъ легкій мячъ, не отрываетъ глазъ отъ того мѣста, гдѣ уже установленный судьей мячъ ждетъ "рокового" удара.

– Мать моя родная! Неужто смажутъ?

– Ни черта, – успокаиваю я. – Пробьемъ, какъ въ бубенъ..

– Ну, а кто бьетъ‑то?..

Въ этотъ моментъ черезъ все поле проносится крикъ нашего капитана:

– Эй, товарищъ Солоневичъ. Кати сюда!

"Что за притча. Зачѣмъ я имъ нуженъ? Неужели мнѣ поручать бить?.. Бѣгу. Взволнованныя лица окружаютъ меня. Скороскоковъ вполголоса говоритъ:

– А, ну ка, докторъ, ударь‑ка ты. Наши ребята такъ нервничаютъ, что я прямо боюсь... А вы у насъ дядя хладнокровный. Людей рѣзать привыкли, такъ тутъ вамъ пустякъ... Двиньте‑ка...

Господи!.. И бываютъ же такія положенія!.. Черезъ нѣсколько часовъ я буду въ бѣгахъ, а теперь я рѣшаю судьбу матча между чекистами, которые завтра будутъ ловить меня, а потомъ, можетъ быть, и разстрѣливать... Чудеса жизни...

Не торопясь, методически, я устанавливаю мячъ и медленно отхожу для разбѣга. Кажется, что во всемъ мірѣ остаются только двое: я и вражескій голкиперъ, согнувшійся и замершій въ воротахъ.

По старому опыту я знаю, что въ такія минуты игра на нервахъ – первое дѣло. Поэтому я увѣренно и насмѣшливо улыбаюсь ему въ лицо и, не спѣша, засучиваю рукава футбольной майки. Я знаю, что каждая секунда, выигранная мною до удара, ложится тяжкимъ бременемъ на психику голкипера. Не хотѣлъ бы я теперь быть на его мѣстѣ...

Все замерло. На полѣ и среди зрителей есть только одна двигающаяся фигура – это я. Но я двигаюсь неторопливо и увѣренно. Мячъ стоитъ хорошо. Бутца плотно облегаетъ ногу. Въ нервахъ – приподнятая увѣренность...

Вотъ, наконецъ, и свистокъ. Бѣдный голкиперъ! Если всѣ въ лихорадкѣ ожиданія, то каково‑то ему?..

Нѣсколько секундъ я напряженно всматриваюсь въ его глаза, опредѣляю въ какой уголъ воротъ бить и плавно дѣлаю первые шаги разбѣга. Потомъ мои глаза опускаются на мячъ и – странное дѣло – продолжаютъ видѣть ворота. Послѣдній стремительный рывокъ, ступня ноги пристаетъ къ мячу и въ сознаніи наступаетъ перерывъ въ нѣсколько сотыхъ секунды. Я не вижу полета мяча и не вижу рывка голкипера. Эти кадры словно вырѣзываются изъ фильма. Но въ слѣдующихъ кадрахъ я уже вижу, какъ трепыхается сѣтка надъ прыгающимъ въ глубинѣ воротъ мячемъ и слышу какой‑то общій вздохъ игроковъ и зрителей...

Свистокъ, и ощущеніе небытія прекращается... Голъ!..

Гулъ апплодисментовъ сопровождаетъ насъ, отбѣгающихъ на свои мѣста. Еще нѣсколько секундъ игры и конецъ...3:2...

 

ЗАДАЧА № 2

 

Затихло футбольное поле. Шумящимъ потокомъ вылились за ворота зрители. Одѣлись и ушли взволнованные матчемъ игроки...

Я задержался въ кабинетѣ, собралъ въ сумку свои запасы и черезъ заднюю калитку вышелъ со стадіона.

Чтобы уйти въ карельскіе лѣса, мнѣ нужно было перебраться черезъ большую полноводную рѣку Свирь. А весь городъ, рѣка, паромъ на ней, всѣ переправы – были окружены плотной цѣпью сторожевыхъ постовъ... Мало кому изъ бѣглецовъ удавалось прорваться даже черезъ эту первую цѣпь охраны... И для переправы черезъ рѣку я прибѣгъ къ цѣлой инсценировкѣ.

Въ своемъ бѣломъ медицинскомъ халатѣ, съ украшенными красными крестами сумками, я торопливо сбѣжалъ къ берегу, изображая страшную спѣшку. У воды нѣсколько бабъ стирали бѣлье, рыбаки чинили сѣти, а двое ребятишекъ съ лодочки удили рыбу. Регулярно обходящаго берегъ красноармейскаго патруля не было видно.

– Товарищи, – возбужденно сказалъ я рыбакамъ. – Дайте лодку поскорѣе! Тамъ, на другомъ берегу, человѣкъ умираетъ. Лошадь ему грудь копытомъ пробила... Каждая минута дорога...

– Ахъ, ты, Господи, несчастье‑то какое!.. Что‑жъ его сюда не привезли?

– Да трогаться съ мѣста нельзя. На дорогѣ помереть можетъ. Шутка сказать: грудная клѣтка вся сломана. Нужно на мѣстѣ операцію дѣлать. Вотъ у меня съ собой и всѣ инструменты и перевязки... Можетъ, Богъ дастъ, еще успѣю...

– Да, да... Вѣрно... Эй, ребята, – зычно закричалъ старше рыбакъ. – Греби сюда. Вотъ доктора отвезите на ту сторону. Да что‑бъ живо...

Малыши посадили меня въ свою лодочку и подъ соболѣзнующія замѣчанія повѣрившихъ моему разсказу рыбаковъ я отъѣхалъ отъ берега.

Вечерѣло. Солнце уже опускалось къ горизонту, и его косые лучи, отражаясь отъ зеркальной поверхности рѣки, озаряли все золотымъ сіяніемъ... Гдѣ‑то тамъ, на западѣ, лежалъ свободный миръ, къ которому я такъ жадно стремился. И я вспомнилъ слова поэта:

 

"Тамъ, за далью непогоды,

Есть блаженная страна;

Не темнѣютъ неба своды,

Не проходитъ тишина...

Но туда выносятъ волны

Только бодраго душой.

Смѣло, братья, вѣтромъ полный,

Прямъ и крѣпокъ парусъ мой"...

 

Вотъ, наконецъ, и сѣверный берегъ. Толчекъ – и лодка стала. Я наградилъ ребятъ и направился къ отдаленнымъ домикамъ этого пустыннаго берега, гдѣ находился воображаемый паціентъ... Зная, что за мной могутъ слѣдить съ другого берега, я шелъ медленно и не скрываясь. Зайдя за холмикъ, я пригнулся и скользнулъ въ кусты. Тамъ, выбравъ укромное мѣстечко, я прилегъ и сталъ ждать наступленія темноты.

Итакъ, двѣ задачи уже выполнены успѣшно: я выбрался изъ лагеря и переправился черезъ рѣку. Какъ будто немедленной погони не должно быть. А къ утра я буду уже въ глубинѣ карельскихъ лѣсовъ и болотъ... Ищи иголку въ стогѣ сѣна!

На мнѣ плащъ, сапоги, рюкзакъ. Есть немного продуктовъ и котелокъ. Компаса, правда, нѣтъ, но есть компасная стрѣлка, зашитая въ рукавѣ. Карты тоже нѣтъ, но какъ‑то на аудіенціи у начальника лагеря я присмотрѣлся къ висѣвшей на стѣнѣ картѣ – идти сперва 100 километровъ прямо на сѣверъ, потомъ еще 100 на сѣверо‑западъ и потомъ свернуть прямо на западъ, пока, если Богъ дастъ, не удастся перейти границы между волей и тюрьмой...

Темнѣло все сильнѣе. Гдѣ‑то вдали гудѣли паровозы, смутно слышался городской шумъ и лай собакъ. На моемъ берегу было тихо.

Я перевелъ свое снаряженіе на походный ладъ, снялъ медицинскій халатъ, досталъ свою драгоцѣнную компасную стрѣлку, надѣвъ ее на булавку, намѣтилъ направленіе на N и провѣрилъ свою боевую готовность.

Теперь, если не будетъ роковыхъ случайностей, успѣхъ моего похода зависитъ отъ моей воли, силъ и опытности. Мосты къ отступленію уже сожжены. Я уже находился въ "бѣгахъ". Сзади меня уже ждала пуля, а впереди, если повезетъ, – свобода.

Въ торжественномъ молчаніи наступившей ночи я снялъ шапку и перекрестился.

Съ Богомъ! Впередъ!

 

СРЕДИ ЛѢСОВЪ И БОЛОТЪ

 

Теперь возьмите, другъ‑читатель, карту "старушки‑Европы". Тамъ къ сѣверо‑востоку отъ Ленинграда вы легко найдете большую область Карелію, на территоріи которой живетъ 150.000 "вольныхъ" людей и 350.000 заключенныхъ въ лагери ГПУ... Если вы всмотритесь болѣе пристально и карта хороша, вы между величайшими въ Европѣ озерами – Ладожскимъ и Онѣжскимъ – замѣтите тоненькую ниточку рѣки и на ней маленькій кружокъ, обозначающій городокъ. Вотъ изъ этого‑то городка, Лодейное Поле, на окраинѣ котораго расположенъ одинъ изъ лагерей, я и бѣжалъ 28 іюля 1934 года.

Какимъ маленькимъ кажется это разстояніе на картѣ! А въ жизни – это настоящій "крестный путь"...

Впереди передо мной былъ трудный походъ – километровъ 250 по прямой линіи. А какая можетъ быть "прямая линія", когда на пути лежатъ болота, считающіяся непроходимыми, когда впереди дикіе, заглохшіе лѣса, гдѣ сѣть озеръ переплелась съ рѣками, гдѣ каждый клочекъ удобной земли заселенъ, когда мѣстное населеніе обязано ловить меня, какъ дикаго звѣря, когда мнѣ нельзя пользоваться не только дорогами, но и лѣсными тропинками изъ‑за опасности встрѣчъ, когда у меня нѣтъ карты и свой путь я знаю только оріентировочно, когда посты чекистовъ со сторожевыми собаками могутъ ждать меня за любымъ кустомъ...

Легко говорить – "прямой путь!"

И все это одному, отрываясь отъ всего, что дорого человѣческому сердцу – отъ Родины, отъ родныхъ и любимыхъ.

Тяжело было у меня на душѣ въ этотъ тихій іюльскій вечеръ...

 

ВПЕРЕДЪ!

 

Идти ночью съ грузомъ по дикому лѣсу... Кто изъ охотниковъ, военныхъ, скаутовъ не знаетъ всѣхъ опасностей такого похода? Буреломъ и ямы, корни и суки, стволы упавшихъ деревьевъ и острые обломки скалъ – все это угрозы не меньше, чѣмъ пуля сторожевого поста... А вѣдь болѣе нелѣпаго и обиднаго положенія нельзя было и придумать – сломать или вывихнуть себѣ ногу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ мѣста побѣга...

При призрачномъ свѣтѣ луны (полнолуніе тоже было принято во вниманіе при назначеніи дня побѣга) я благополучно прошелъ нѣсколько километровъ и съ громадной радостью вышелъ на обширное болото. Идти по нему было очень трудно: ноги вязли до колѣнъ въ мокрой травѣ и мхѣ. Кочки не давали упора, и не разъ я кувыркался лицомъ въ холодную воду болота. Но скоро удалось приноровиться, и въ мягкой тишинѣ слышалось только чавканье мокраго мха подъ моими ногами, каждый шагъ которыхъ удалялъ меня отъ ненавистной неволи.

Пройдя 3‑4 километра по болоту, я дошелъ до лѣса и обернулся, чтобы взглянуть въ послѣдній разъ на далекій уже городъ. Чуть замѣтные огоньки мелькали за темнымъ лѣсомъ на высокомъ берегу Свири, да по‑прежнему паровозные гудки изрѣдка своимъ мягкимъ, протяжнымъ звукомъ нарушали мрачную тишину и лѣса, и болота.

Невольное чувство печали и одиночества охватило меня.

 

ГОРЬКІЯ МЫСЛИ

 

Боже мой! Какъ могло случиться, что я очутился въ дебряхъ карельскихъ лѣсовъ въ положеніи бѣглеца, человѣка "внѣ закона", котораго каждый долженъ преслѣдовать и каждый можетъ убить?

За что разбита и смята моя жизнь? И неужели нѣтъ идей жизни, какъ только по тюрьмамъ, этапамъ, концлагерямъ, ссылкамъ, въ побѣгахъ, опасностяхъ, подъ постояннымъ гнетомъ, не зная дома и семьи, никогда не будучи увѣреннымъ въ кускѣ хлѣба и свободѣ на завтра?

Неужели не дико то, что только изъ любви и преданности скаутскому братству, только за то, что я старался помочь молодежи въ ея горячемъ стремленіи служить Родинѣ по великимъ законамъ скаутизма, – моя жизнь можетъ быть такъ исковеркана?

И неужели не было иного пути, какъ только, рискуя жизнью, уйти изъ родной страны, ставшей мнѣ не матерью, а мачехой?

Такъ, можетъ быть, смириться? Признать несуществующую вину, стать соціалистическимъ рабомъ, надъ которымъ можно дѣлать любые опыты фанатикамъ?

Нѣтъ! Ужъ лучше погибнуть въ лѣсахъ, чѣмъ задыхаться и гнить душой въ странѣ рабства. И пока я еще не сломанъ, пока есть еще силы и воля, надо бѣжать въ другой міръ, гдѣ человѣкъ можетъ жить свободно и спокойно, не испытывая гнета и насилія.

Вопросъ поставленъ правильно. Смерть или свобода? Третьяго пути не дано... Ну, что‑жъ!

Я сжалъ зубы, тряхнулъ головой и вошелъ во мракъ лѣсной чащи.

 

ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ

 

Сѣверная лѣтняя ночь коротка. Уже часа черезъ два стало свѣтать, и я шелъ все увѣреннѣе и быстрѣе, торопясь какъ можно дальше уйти отъ проволоки концентраціоннаго лагеря.

На пути къ сѣверу лежали болота, лѣса и кустарники. Идти пока было легко. Ноги, какъ говорятъ, сами собой двигались, какъ у вырвавшагося на свободу дикаго звѣря. И я все ускорялъ шагъ, забывъ объ отдыхѣ и пищѣ.

Но вотъ почва стала повышаться, и въ серединѣ дня я услышалъ невдалекѣ удары топора. Вслушавшись, я замѣтилъ, что удары раздаются и сбоку. Очевидно, я попалъ на участокъ лѣсозаготовокъ, гдѣ работаютъ заключенные, подъ соотвѣтствующей охраной. Отступать назадъ было опасно, сзади все‑таки могла быть погоня съ собаками изъ города. Нужно было прорываться впередъ.

Я поднялъ капюшонъ моего плаща, прикрѣпилъ впереди для камуфляжа большую еловую вѣтку, которая закрывала лицо, и медленно двинулся впередъ, сожалѣя, что у меня теперь нѣтъ морского бинокля и провѣренной дальнобойной малокалиберной винтовки, отобранной въ прошломъ году при арестѣ. Съ ними было бы много спокойнѣй.

Думалъ ли я, что навыки веселыхъ скаутскихъ лѣсныхъ игръ окажутся для меня спасительными въ этомъ опасномъ походѣ?

И я медленно крался впередъ, пригибаясь къ землѣ, скользя отъ дерева къ дереву и притаиваясь у кустовъ.

Вотъ что‑то мелькнуло впереди. Я замираю за кустомъ. Говоръ, шумъ шаговъ... Темныя человѣческія фигуры показались и скрылись за деревьями. Опять ползкомъ впередъ... Неуклюжій плащъ, тяжелая сумка, еловая вѣтка – мѣшаютъ и давятъ. Горячее солнце печетъ и сіяетъ, потъ заливаетъ глаза, рой комаровъ гудитъ у лица, руки исцарапаны при ползаніи, но напряженіе таково, что все это не замѣчается.

Все дальше и дальше, зигзагами обходя опасныя мѣста, гдѣ рубили лѣсъ, выжидая и прячась, бѣгомъ и ползкомъ, почти теряя надежду и опять ободряясь, я счастливо прорвался черезъ опасную зону и опять вышелъ къ болоту.

Первое лѣсное препятствіе было обойдено. Правда, мои слѣды могла еще почуять сторожевая собака и догнать меня, но, на мое счастье, къ вечеру небо покрылось тучами и началъ накрапывать дождикъ – другъ всякой пугливой и преслѣдуемой лѣсной твари. Дождь уничтожилъ запахъ моего слѣда, и теперь я уже не боялся погони изъ города или лѣсозаготовительнаго пункта.

Этотъ дождикъ порвалъ послѣднюю нитку моей связи со старымъ міромъ. Теперь я былъ заброшенъ совсѣмъ одинъ въ дебри тайги и болотъ и предоставленъ только своимъ силамъ и своему счастью...

"Теоретически" плохо было мнѣ спать въ эту ночь: дождевыя капли монотонно барабанили по моему плащу, пробираясь сквозь вѣтки ели, снизу просачивалась влага почвы, въ бокъ кололи всякіе сучки и шишки – костра я, конечно, не рѣшался разводить. Но вопреки всему этому спалъ я превосходно. Первый сонъ на свободѣ – это ли не лучшее условіе для крѣпкаго сна?

Часа черезъ 3‑4 стало разсвѣтать и, несмотря на дождь, я бодро выступилъ въ походъ. Тяжелый, набухшій плащъ, оттягивающая плечи сумка, мокрая одежда, насосавшіеся влаги сапоги – все это отнюдь не дѣлало уютной моей прогулки, но, несмотря на все это, километры откладывались за спиной вполнѣ успѣшно.