С) фарс, поэзия кинедое, мимы, буколическая поэзия, мимиямбы

 

Из чистой лирики этого периода почти ничего не сохранилось. Александр Этол, родившийся в Этолии накануне III в. до н. э., в своей элегии, озаглавленной «Аполлон», вывел бога‑пророка, рассказывающего истории о несчастной любви. У Парфения сохранился ее образчик – история о любовной страсти жены Фобия к прекрасному Анфею, которого она тщетно пыталась соблазнить, а затем в отместку бросила в глубокий колодец.

На юге Италии, особенно в разгульном Таренте, где, как писал Платон, во время Дионисий весь город предавался пьянству, развился особый род фарса – хиларо‑трагедия, или так называемый флиак, грубый народный фарс такого рода распространился по всей Греции. Эти фарсовые произведения были введены в литературу Ринтоном из Тарента, которому приписывают авторство тридцати восьми таких фарсов, большинство из которых были пародиями на пьесы Еврипида. От них не осталось ничего, что заслуживало бы внимания, однако из сюжетов вазовой живописи с изображением флиакских сцен или из трагикомедии Плавта «Амфитрион» можно составить представление о грубом и местами непристойном характере этих народных представлений. В соответствии с Афинеем, флиаком был не кто иной, как тот, кто носил изображение фаллоса. По мнению Аристоксена, знаменитого музыканта и биографа, существовало два вида таких народных фарсов – «хилародии», или «симодии» и «магодии», или «лисиодии» (названия происходят от имен их сочинителей – Сима и Лисида; название «магодии» могло означать их магическое воздействие на зрителей). Представления сопровождались музыкой и танцами, с той разницей, что в первом случае актеры исполняли мужские и женские роли в сопровождении струнных инструментов, а во втором – аккомпанемент дополнялся стуком котелков и ударами кимвалов, а женские роли исполнялись в мужских костюмах, при этом непристойные телодвижения играли весьма важную роль.

В соответствии с Семодом, итифаллические актеры носили уже упоминавшиеся тарентинидии – разновидность обтягивающего трико. Такие одежды носили также и так называемые гипоны, то есть плясуны на ходулях.

То, что известно о творчестве кинедов, недалеко ушло от поэзии флиаков по количеству гротескных непристойностей. Мы еще вернемся к названию и содержанию этой упадочной поэзии в главе о гомосексуальной литературе, хотя здесь можно ее упомянуть, поскольку один из ее выдающихся представителей Сотад из Маронейи на Крите использовал эту форму, пытаясь поведать всю правду о великих людях и правителях того времени, в особенности обращая внимание на странности их сексуальных отношений. Например, одно из стихотворений было направлено против Белестихи, любовницы царя Птолемея II (285–247 гг. до н. э.), которой царь, как рассказывает Плутарх, воздвиг храм как Афродите Белестихе. В непристойных стихах Сотад высмеивал женитьбу царя на его сестре Арсиное, откуда и произошло его имя Филадельф. Царь был глубоко оскорблен и долгое время держал поэта в темнице, откуда тот сумел, наконец, бежать, но его свобода длилась недолго, его поймал в море один из морских стражей царя и приказал бросить в море в свинцовом жилете.

Клеомах, борец из Магнезии, если верить Страбону, одновременно влюбился в кинеда и в девушку, которую тот содержал, а позже попытался представить их отношения в форме диалога. Реалистическая направленность эллинистической поэзии и ее склонность к жанровым зарисовкам повседневной жизни способствовали развитию жанра мима, о котором мы уже говорили. Из первых мимов Софрона и других авторов не осталось ничего, что заслуживало бы отдельного разговора; из тех же, что сохранились до наших дней, первое место занимают очень условные мимы Феокрита. Анализ буколической поэзии, то есть поэзии пастухов (букв. «буколов»), и места, которое Феокрит в ней занимает, не входит в задачу нашего исследования. Мы постараемся, насколько это возможно, сделать краткий обзор эротических сцен в тридцати длинных поэмах Феокрита, имеющихся в нашем распоряжении, к которым можно добавить сорок четыре эпиграммы. Их по преимуществу гомосексуальное содержание мы обсудим в следующих главах. Едва ли какая‑нибудь из поэм Феокрита свободна от эротики; поэтому мы упомянем лишь наиболее значительные и должны просить читателя дополнить то, что здесь будет сказано, чтением самих поэм. В чередующихся строках два пастуха повествуют о несчастной любви, любовных страданиях и преждевременной смерти главного героя буколической поэзии Дафниса. Вторая буколика представляет собой чудесную песнь – плач покинутой девушки и ее попытку вернуть любимого с помощью магических заклинаний. В полнолуние в пустынной местности за городом возле дороги она совершает колдовские обряды, но не помогает ни птичка‑вертишейка, привязанная к колесу, ни восковая фигурка неверного возлюбленного, помещенная в огонь:

 

Бездна морская молчит, успокоились ветра порывы,

Только в груди у меня ни на миг не умолкнет страданье.

Вся я сгораю о том, кто презренной несчастную сделал,

Чести жены мне не дав и девической чести лишивши[73].

 

Ее заклинания звучат все громче и громче, и из них мы можем представить себе, к каким средствам прибегали суеверные влюбленные того времени. Мы узнаем, что от неверности любимого помогает трава под названием гиппоман[74], букв. «конское безумие», шерстяная нить, добытая с его одежды и сожженная в огне, растертая в порошок шкурка ящерицы‑саламандры, смешанная с магическим зельем, которое предлагается любовнику при первой возможности.

А теперь, одинокая и брошенная в глубине ночи, когда все спит и лишь приглушенный лай собак слышен в отдалении, она рассказывает историю своей несчастной любви: как она влюбилась с первого взгляда, увидев прекрасного юношу в компании его красивого друга, как она вернулась домой, больная от любви, и десять дней недвижно лежала в любовном чаду. Наконец, не выдержав, она посылает к юноше доверенную служанку:

 

Выждешь, чтоб был он один, и, кивнув головой

потихоньку,

Скажешь: «Симайта зовет» и ко мне его тотчас

проводишь.

Так я велела; служанка, послушавшись, в дом мой

приводит

Дельфиса с белою кожей; а я‑то, лишь только заслышав,

Как он к порогу дверному притронулся легкой ногою,–

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

Вся я застыла, как снег, и холодные капельки пота

Лоб мой покрыли внезапно, подобные влажным росинкам.

Рта я открыть не могла и ответить хоть лепетом слабым,

Даже таким, что малютка к родимой во сне обращает;

Тело застыло мое, я лежала, как кукла из воска.

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

Он на меня поглядел, и, безжалостный, очи потупив,

Тихо на ложе присев, он молвил мне слово такое:

«Да, сознаюсь, забежала вперед ты немного, Симайта,

Так же, как давеча я обогнал молодого Филина:

В дом свой меня пригласила ты раньше, чем я собирался».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

«Да, я и сам бы пришел, в том клянусь я Эросом сладким!

Трое иль четверо нас; мы сегодня же ночью пришли бы,

Яблоки, дар Диониса, припрятавши в складках накидок,

В светлых венках тополевых; священные листья Геракла

Мы бы украсили пышно, пурпурною лентой обвивши».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

«Коли б меня приняла, то и ладно бы; ловким красавцем,

Право, меж юношей всех меня почитают недаром.

Только б коснулся тогда поцелуем я губок прекрасных

Если б меня оттолкнула, засовами дверь заложивши,

С факелом, с острой секирой тогда бы я в дом твой

ворвался».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

«Первое дело теперь – я Киприде воздам благодарность,

Ну а потом – и тебе. Ты спасаешь от огненной пытки,

Милая, тем, что меня пригласила сегодня на ложе;

Я ведь почти что сожжен; ах, губительно Эроса пламя!

Жарче палить он умеет, чем даже Гефест на Липаре».

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

«Девушек чарами злыми он манит из девичьей спальни,

Жен новобрачных влечет с неостывшего мужнего ложа».

 

Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена.

Вот что он мне говорил, и впивала я все легковерно.

За руку взявши его, я на ложе к себе привлекала.

Тело приникло к телу, и щеки от счастья горели

Жарче и жарче, и сладко друг с другом мы тихо

шептались.

Многих я слов не хотела б терять, о Селена благая,

Как до предела дошел он, и вместе мы страсть разделили[75].

 

Третья буколика Феокрита – это любовная песнь пастуха, обращенная к любимой по имени Амариллис, которая вдруг сделалась застенчивой и не пришла на свидание. Четвертая – разговор между двумя пастухами по разным поводам, окончившийся грубыми шутками о сластолюбивом старике.

Полифем, известный каждому читателю «Одиссеи» как отвратительный циклоп, в музыкальной комедии «Филоксена» – очень популярной во времена Феокрита – превратился в изобретательного тоскующего любовника. Он влюблен в прекрасную нереиду Галатею, но не встречает ответного чувства с ее стороны, что легко объяснимо.

Феокрит дважды обращается к образу изнемогающего от любовного томления гиганта. В одиннадцатой идиллии мы читаем о его сетовании по поводу неудачного ухаживания, с помощью которого он надеется склонить на свою сторону стыдливую нереиду. Наконец он утешается тем, что есть много других девушек, еще более красивых, которые пригласят его «провести с ним ночь».

В подобном состоянии предстает перед нами Киклоп в шестой идиллии. Любовное томление делает из него шута. Это маленькая сценка между пастухами Дафнисом и Дамойтом. Сначала Дафнис поет Киклопу свою песнь, рассказывая о его любви к Галатее, которую та будто даже не замечает. Затем настает черед Дамойта, который от имени Киклопа притворяется, что Галатея ему безразлична и это он, наоборот, равнодушен к ее ухаживаниям, тем самым возбуждая в ней страсть. Смесь бахвальства, грубости и любовного томления делает их песни очень комичными.

Десятая идиллия представляет собой диалог между двумя жнецами. Первый рассказывает о том, как страсть закралась в его сердце, и поет песнь во славу своей возлюбленной. Второй отвечает сентиментальной старинной песней и смеется над бессмысленностью любви, которая лишь отвлекает от работы, лучше уж позаботиться о том, чтобы «надсмотрщик‑жадюга лучше варил чечевицу».

В четырнадцатой идиллии молодой человек жалуется на свою подружку, которая предпочла ему другого, так что ему ничего не остается, как отправиться бродить по белу свету или завербоваться в солдаты. Друг советует ему поступить наемником в войско Птолемея.

Двадцать седьмая идиллия, так называемый «Оаристис», принадлежность которой Феокриту некоторые филологи оспаривают, описывает соблазнение девушки пастухом Дафнисом после торжественного обещания жениться на ней.

Надо сказать, что излюбленным сравнением греков было уподобление женской груди двум яблокам. Когда девушка, как бы негодуя, оскорблена тем, что Дафнис положил руки ей на грудь, тот ей отвечает, что желал бы «отведать вкус твоих тяжелых яблок в первый раз», становясь все более настойчивым. Идиллия, которая, кажется, не самая лучшая в буколической поэзии, заканчивается следующими словами: «Так, наслаждаясь они своим телом, цветущим и юным, / Между собою шептались. И, краткое ложе покинув, / Встала, и к козам она, чтоб пасти их, опять возвратилась; / Стыд затаился в глазах, но полно было радостью сердце. / К стаду и он возвратился, поднявшись с счастливого ложа»[76].

Мосх из Сиракуз жил во II в. до н. э. и, кроме длинной поэмы «Европа» (165 строк), оставил несколько поэтических безделок. Содержание поэмы «Европа» составляет хорошо известная история любви Зевса к Европе, дочери финикийского царя Агенора, совращение ее Зевсом, который подошел к девушке, собиравшей на лугу у моря с подругами цветы, представ перед ней в образе прекрасного быка. Погладив его, Европа забралась ему на спину, а бык, со всех ног бросившись к морю, вплавь доставил несчастную на остров Крит. Здесь Зевс предстал перед ней в своем обычном виде, и они отпраздновали торжественную свадьбу. Первое стихотворение сборника – очаровательная история о том, как сбежал из дому сын Афродиты Эрос, и она обещает тому, кто его найдет, поцелуй: «Эроса‑сына однажды звала и искала Киприда: «Эроса кто б ни увидел, что он по дорогам блуждает, – мой это, знайте, беглец. Кто мне скажет, получит в награду он поцелуй от Киприды; а коль самого мне доставит, то не один поцелуй, а быть может, и что‑нибудь больше»[77].

Список греческих буколических поэтов завершает Бион из Флоссы близ Смирны, живший в конце II в. до н. э. Мы уже упоминали его плач на смерть Адониса (с. 98). Эпиталама Ахилла и Диадамеи, которую ошибочно ему приписывают, дошла до нас, к несчастью, лишь во фрагменте из 31,5 строк. В нем говорится о том, как заботливая мать поместила юного Ахилла на воспитание к царю Ликомеду на остров Скирос, чтобы избежать жестокостей и опасностей предстоявшей войны с Троей. Там, одетый в женское платье, он воспитывался вместе с остальными дочерьми царя. Естественная природа молодого человека взяла верх:

«С самой зари и до ночи сидел он вблизи Диадамеи: / То целовал он ей руку, а то помогал ей нередко, / Цепь на станке поднимал, хвалил ее тонкую пряжу. / Есть не хотел он ни с кем из подруг; он все время старался, / Как бы с ней сон разделить. И промолвил ей слово такое: / «Глянь‑ка ты, девушки все сообща засыпают друг с другом, / Я ж в одиночестве сплю, и, красавица, ты одинока. / Мы же ровесницы обе, и обе с тобой мы прекрасны. / Обе на ложах своих мы одни. Ненавистные ночи / Тянутся долго и злобно меня от тебя отлучают. / Я от тебя далеко…»[78] На этом месте этот полный эротизма отрывок обрывается.

То обстоятельство, что из других источников мы знаем дальнейшее содержание сюжета – что вскоре Ахилл добивается своего и Диадамея родит Неоптолема, а самого Ахилла обнаруживает хитроумный Одиссей и замечательный герой становится участником войны против Трои, – не может восполнить утрату самого текста.

Восемнадцать мелких стихотворений Биона, которые до нас дошли, представляют собой сентиментальные безделицы. Он, например, пересказывает сон, в котором ему явилась Афродита за руку с Эротом и просила наставить его в искусстве буколической поэзии. После этого учитель пережил величайшую из мук; но его ученик не проявлял никакого интереса к наставнику, предпочитая распевать песни и рассказывать о любовных похождениях богов и людей. В другом месте Бион обращается с прочувствованной просьбой к вечерней звезде Гесперу, «золотому свету прекрасной пеннорожденной богини», и молит его пролить свет над ним и возлюбленной, когда он останется с ней в ночи. Или другой пустячок: мальчик хочет поймать птицу и видит сидящего на ветвях дерева Эрота. Он никогда не видел такой птицы и показывает ее старцу, который очень его любит. Однако тот предостерегает его такими словами: «Эту охоту ты брось, не гоняйся за птицею этой, / Лучше ее избегай. Это страшная птица. Ты будешь / Счастлив, пока не поймал ты ее. Но как станешь мужчиной, / Он, кто, тебя избегая, порхает, тогда своей волей / Сам же к тебе прилетит и на голову сядет внезапно»[79].

В 1891 г. в Египте были найдены папирусы с текстом Герода, о котором известно очень мало из случайных цитат других авторов. Вероятно, он родился на острове Кос и жил в середине III в. до н. э. Его стихи называются мимиямбами, то есть это мимы, небольшие одноактовые бытовые сценки, написанные ямбическим «хромающим» триметром, описывающие повседневную жизнь весьма правдиво. Сохранилось семь сцен: «Сваха», или «Сводня», «Сводник», «Учитель», «Жертвоприношение Асклепию», «Ревнивица», «Башмачник» и «Сон». В них мы встречаем истории о коварной свахе, о бессовестном поведении содержателя борделя, речь, произнесенную перед судом острова Кос, рассказ об учителе, который незаслуженно наказывает розгами ученика по настоянию его матери, о женщинах, приносящих жертвы в храм Асклепия, о ревнивой женщине, которая наказывает мужчин в зависимости от своих капризов, и, наконец, о двух подругах, которые делятся друг с другом сведениями о так называемых олисбах (искусственных пенисах), сценка заканчивается посещением обувной мастерской Кердона, который изготавливает эти самые приспособления. О свахе мы уже вели разговор, а шестая сцена – об олисбах – будет рассмотрена нами позже.

Потом был найден другой отрывок Герода на папирусе II в. до н. э. – «Плач девушки»; это горькая жалоба брошенной гетеры, которая не хочет расставаться со своим любовником.

 

 

Проза

 

Начиная краткий обзор прозаических произведений этого периода, прежде всего следует упомянуть имя Филарха, на которого мы уже ссылались, создавшего большой исторический труд в двадцати восьми книгах, о котором следует здесь сказать, поскольку он изобилует эротическими сценами и рассказами о любви, написанными в увлекательной, хотя и не научной манере. В нем рассказываются истории об Аполлоне и Дафне, о любви Хилониды к пасынку Акротату, о Фейле, который из‑за любви к жене Аристона стал грабителем храмов, и непривлекательная история о некрофиле. Все это известно нам из Парфения, а некоторые фрагменты любовных историй Филарха сохранились у Аполлодора и особенно у Афинея, который очень любил подобные рассказы. Например, о жителях Византия говорится, что они были такими пьяницами, что ночи напролет проводили в тавернах, а собственные дома вместе с женами сдавали чужестранцам. Или о том, что в Аравийском заливе был источник, который увеличивал член окунувшегося в него мужчины до неимоверных размеров и, чтобы вернуть ему нормальные размеры, требовались неимоверные усилия, но некоторым этого так и не удавалось. А в Индии будто бы произрастает некий магический белый корень: каждый, омывший ноги в воде, в которой растворен этот корень, становится импотентом и похожим на евнуха, а мальчики, это совершившие, не могли испытать эрекции во всю оставшуюся жизнь. В Индии же можно найти у знахарей такое средство, которое, будучи положено под ноги во время соития, оказывает неимоверно стимулирующий эффект, а другое, наоборот, отбирает потенцию; там также была история о слонихе Никее, которая так полюбила месячного младенца своей хозяйки, что впадала в меланхолию, если его не видела, и не принимала никакой пищи; когда же младенец спал, слониха качала над ним опахало из страусовых перьев, отгоняя мух, а когда тот плакал, она качала его колыбель и успокаивала его.

Такие истории, кажется, особенно нравились Филарху; он также рассказал об орле, который водил нежную дружбу с мальчиком, и это продолжалось до самой его смерти.

 

 

С. Переходный период

 

Поэзия

 

Период приблизительно с 150 г. до н. э. до 100 г. н. э. в истории греческой литературы называют переходным периодом к классицизму, и, естественно, мы начинаем наш обзор этого непродолжительного периода, который характеризуется возрастающим восточным влиянием, с поэтов.

Парфений Никейский, который жил на юге Италии и известен как учитель Вергилия, написал несколько стихотворений эротического содержания: элегии «Афродита», «Метаморфозы», в которых эротическая перемена формы занимает значительное место и где, например, рассказывается о несчастной любви дочери мегарского царя Скиллы к царю Миносу. Он также написал трогательную историю Библиды и Кавна в гексаметрах (эротика), шесть строк из которой он цитирует. Библида была охвачена страстью к своему брату Кавну, который, чтобы избежать ее греховной страсти, отплыл к берегам лелегов, где основал город Кавн. Однако его сестра от огорчения и чувства вины за то, что брат из‑за нее покинул дом, покончила с собой; из ее слез родился источник, который назвали Библидой. Кроме того, Парфений в прозе написал дошедшее до нас собрание «Рассказов о несчастной любви», книгу‑справочник для его римского друга поэта Корнелия Галла. В этой книге, уже ранее цитируемой нами, собраны тридцать шесть историй о несчастной любовной страсти из разных источников, поэтов и историков.

Другим таким справочником – хотя скорее направленным на развлечение читателя – были пятьдесят мифологических историй Конона, которые сохранились в пересказе константинопольского патриарха Фотия (820–893). Он также богат эротической тематикой и, кроме того, очень важен, поскольку в нем содержатся некоторые истории, нам не известные или известные в другом варианте.

Из чисто лирической поэзии этого времени до нас дошло очень мало, да и то, что дошло, не имеет отношения к нашей теме. Однако вновь можно обратиться к авторам эпиграмм. Пармений, например, несколько цинично пишет, что Зевс завоевал Данаю в образе золотого дождя: «Зевс купил Данаю за золото, и я покупаю тебя так же: не могу же я предложить тебе больше Зевса». Лоллий Басс так прямо и говорит гетере Коринне, что не имеет намерения просыпаться золотым дождем или обратиться в быка или лебедя, как Зевс; он предлагает ей обычную цену в два обола, зато он никуда не исчезнет, то есть станет постоянным клиентом.

Марк Аргентарий рассказывает о том, как он завоевал девушку после того, как перепробовал множество приемов соблазна. Любовники строго хранят их тайну; однако мать ловит девушку на месте преступления и говорит: «Дочь моя, Гермес – один на всех»[80].

Сценическая продукция этого времени почти целиком ограничена мимом и пантомимой; на торжественных празднествах, разумеется, возвращались к великим трагедиям и комедиям классических авторов, но в целом люди желали более грубых развлечений, которые больше отвечали настроениям того времени. Мы можем составить представление о сценических мимах имперского периода по сценам, изображенным на стенной росписи виллы Памфили в Риме.

Подобный мим, во всяком случае его заключительная сцена, представлен на одном из оксиринхских папирусов. Там речь идет о том, чтобы высвободить гетеру Харитию из‑под власти царя индов, который намеревается принести ее в жертву богине луны. Ее освободитель – брат девушки, а шут помогает ей, отпугивая врагов по‑своему: он издает громкий звук при испускании желудочных газов. После того как царь напивается до потери сознания, освобождение удачно завершается. Представление сопровождалось треском литавр и кастаньет.

Папирусные фрагменты знакомят нас также со сценами оплакивания мальчиком своего умершего петуха, серенадой юноши перед домом возлюбленной и сентиментальными любовными излияниями ночного кутилы.

В пантомиме серьезное содержание уступает место щекотанию чувств. Мы уже достаточно подробно обсудили этот эротичный тип античного театрального представления, поэтому остается добавить лишь немногое.

Бахил Александрийский довел этот тип комической пантомимы в Риме до совершенства. Между действиями почти наверняка имел место хор, хотя его содержание прямо не относилось к содержанию пьесы. Эти балетные или мимические танцы, обычно сопровождавшиеся инструментальной музыкой, ни в коем случае не могут быть отнесены к литературе. Несмотря на то что философы вроде Сенеки и Марка Аврелия выступали против них, а императоры Траян и Юстиниан пытались их запретить, пантомимы оставались популярными вплоть до конца античности.

 

Проза

 

Начало любовного греческого романа, возможно, датируется этим периодом (Роде Э. Греческий роман и его предшественники, 2‑е изд., 1900).

Содержанием так называемого «Романа о Нине», два папирусных фрагмента которого находятся в берлинской коллекции, является любовь Нина и Семирамиды; из этих фрагментов мы можем представить себе основную идею, характерную для всех греческих романов, не углубляясь, следовательно, в подробный анализ каждого, тем более что они подробно рассмотрены в блестящей работе Э. Роде «Греческий роман и его предшественники». Во фрагменте о Нине пара юных влюбленных сначала сговаривается, затем следует сватовство девушки, разлучение влюбленных (здесь из‑за войны, в других романах благодаря пиратам), и, наконец, пережив разного рода опасности и приключения, пара счастливо воссоединяется вновь. Таково с более или менее значительными вариациями содержание всех греческих любовных романов; мы бы рисковали испытать терпение читателя, если бы подробно входили в обсуждение всех этих вариаций каждого из дошедших до нашего времени романов, которые, за исключением нескольких пассажей, довольно скучны. Но греки и не могли серьезно подойти к такому жанру, как роман, ибо сущность этого жанра литературы – психология любовных отношений мужчины и женщины, – благодаря гомосексуальной направленности греков, была от них скрыта.

Некий Протагорид из Кизика был автором «Эротических разговоров» и «Забавных историй», от которых до нас дошли лишь названия. То же относится и к «Любовным письмам» Асоподора из Фил, о которых Роде отзывается как об «эротической поэме в прозе»[81].

«Библиотека» Аполлодора, I в. н. э., представляет собой собрание рассказов из греческой мифологии, которое использовалось в основном для школьного обучения. Если припомнить подробности шестой главы, где мы обсуждали ряд греческих мифов, связанных с эротической тематикой, то знакомству с ними мы обязаны Аполлодору, и с современной точки зрения вызывает удивление простота и наивность взглядов греков на сексуальные отношения, даже в тех случаях, когда речь идет о воспитании и образовании молодежи.

Во времена императора Нерона жила ученая женщина Памфила, которая была женой грамматика и сама прославилась любовью к знаниям, так вот она составила тридцать три книги примеров, которые она почерпнула из чтения литературы. О ее небольшой по объему книге «О любовных утехах» мы не знаем ничего, кроме названия.

Врачи со временем также стали проявлять интерес к специфически сексуальным проблемам. Например, во времена императора Траяна Руф Эфесский писал о сатириасе (припухлости гениталий) и о сперматоррее, из этих трактатов сохранились небольшие отрывки.

Плутарх Херонейский (около 46–120 гг.) был таким разносторонним автором, что было бы странно, если бы его не интересовали проблемы эротики. Действительно, среди его многочисленных произведений можно найти немало пассажей на эротическую тему. Здесь мы упоминаем только те его труды, которые затрагивают эту тему. Кроме того, многое из его произведений часто нами упоминается и будет рассмотрено в последующих главах.

В его юношеском и потому не слишком значительном в художественном отношении трактате «Пир семи мудрецов» эротические вопросы обсуждаются наиболее часто. Глубокий по существу и изящный по форме его трактат «Эротикос», который в приятной и приглашающей к размышлению манере задается вопросом, часто обсуждавшимся в античной литературе – какой любви следует отдать предпочтение, – к мальчикам или женщинам, – целиком посвящен проблеме эротики. В приятной беседе, подкрепленной несколькими историями, главный собеседник Автобул, сын Плутарха, который полностью не согласен с мнением Лукиана, высказанном в его трактате «Две любви», отдает предпочтение любви к женщине и в конце концов восхваляет брачные отношения, говоря о женских доблестях, которые Плутарх превозносит при всяком удобном случае (Плутарх. Эротикос).

В девяти книгах «Застольных бесед» также время от времени поднимаются эротические вопросы.

Надо также упомянуть трактат «Советы новобрачным», где Плутарх наставляет знакомую пару молодоженов, давая отчасти банальные, отчасти значительные напутствия молодой паре. Как и Платон, Плутарх убежден в одинаковой нравственности обоих полов и доказывает это рядом исторических примеров; с этой целью он написал трактат «О доблести женской». Ему также принадлежит эссе (ныне утраченное) о том, что женщины также нуждаются в образовании; также утрачены его произведения «О Красоте, Любви и Дружбе» и «Против распутства». Пять незначительных «Любовных историй», дошедших до нас под его именем, на самом деле ему не принадлежали.

Следует упомянуть, что Плутарх оценивал литературные произведения по той моральной пользе, которую они несут. Его высшим идеалом является чистая семейная жизнь, которую он отстаивал не только в своих произведениях, но и собственным примером. В этом смысле характерно небольшое эссе – «Сравнительная характеристика Аристофана и Менандра», в котором он прямо высказывает свое мнение, что он безоговорочно на стороне благопристойности, а не на стороне непристойного гения. С нравственной точки зрения Плутарх стоит очень высоко, однако его манера и метод, в сущности, очень обычны.

 

 

D. Послеклассический период