Позднесредневековая традиция о первом крещении Руси

 

Тем не менее и здесь историки готовы были увидеть свидетельства раннего крещения Руси: при Несторе могила Аскольда находилась рядом с церковью Николы. Первый русский светский историк Татищев (1668–1750) при составлении своей «Истории Российской», использовал не только древние летописные своды, но и позднейшую, не дошедшую до нас Иоакимовскую летопись, приписанную первому новгородскому епископу конца X в. Иоакиму (Акиму) Корсунянину. Ее анонимный составитель опирался на «Повесть временных лет», но приписывал поход Руси одному «Оскольду». Известие Нестора о том, что его могила располагалась у церкви Николы, позднейший летописец истолковал так, что Оскольд был крещен и получил при крещении имя популярного на Руси «Угодника». Но дело в том, что тот же Нестор говорит, что могила Дира располагалась у женского монастыря Ирины, и это уж никак не подходит для реконструкции христианской биографии другого варяжского вождя. Несмотря на это, позднейшая историография подхватила реконструкцию неведомого автора и историю «Аскольдова крещения Руси».

 

Фотиево крещение Руси»

 

Если вернуться к древним источникам, то нельзя не признать, что исторические факты начального русского христианства с трудом распознаются в патетической риторике двух проповедей (гомилий) патриарха Фотия в описаниях бедствий, которые претерпела столица империи, обращается к библейскому плачу пророка Иеремии о потерянном Иерусалиме.

 

«Что за гнетущий и тяжкий удар и гнев? Откуда обрушилась на нас эта страшная гроза гиперборейская? разве не из‑за грехов наших все это постигло нас? не знаменует ли ужас настоящего страшные и неподкупные судилища будущего? Из‑за этого шум брани на земле нашей и великое разрушение; из‑за этого выполз народ с севера, словно устремляясь на другой Иерусалим, и народ поднялся от краев земли, держа лук и копье»[7].

 

Из проповеди можно понять, что враги пришли на Царьград из гиперборейских северных пределов – далее Фотий именует русь «скифским народом», как греки именовали со времен Геродота «северных варваров».

 

«Горе мне, что я сохранен был для этих бед, – продолжает патриарх, – что мы сделались посмешищем у соседей наших и посрамлением у окружающих нас, что коварный набег варваров не дал молве времени сообщить о нем. Горе мне, что вижу народ жестокий и дикий, безнаказанно обступившим город и грабящим пригороды, все уничтожающим – поля, жилища, стада, жен, детей, стариков, юношей».

 

Описываемый Фотием набег действительно напоминает поход викингов, бессмысленно истреблявших все живое на захваченной земле. Но за описанием ужасов варварского набега скрывается и тревожная мысль политика о том, как это будет воспринято соседями! Это беспокойство дает себя знать и во второй гомилии на «нашествие росов»:

 

«Так подверглись мы бичеванию нашими беззакониями, опечалены страстями, унижены прегрешениями и ошеломлены злодеяниями, став посрамлением и поруганием у окружающих».

 

Это не случайно – соседи не вполне доброжелательно относились к имперским амбициям греков: Иоанн Дьякон описывал поход норманской руси как триумфальный. Но не сторонний наблюдатель волновал Фотия: патриарх получил престол, отстранив при помощи светских властей своего предшественника Игнатия, что дало повод папе Николаю I вмешаться в дела Православной церкви: это было естественно, ведь Фотий именовал себя «епископом Константинополя, нового Рима». Отнюдь не только каноны волновали главу Римской церкви – он мечтал о возвращении под свою юрисдикцию огромного диоцеза Иллирик на Балканах, а потом и о главенстве над недавно (864 г.) созданной болгарской церковью. Дело дошло до разрыва – так называемой Фотиевой схизмы – в отношениях между Римско‑латинской и Греческой православной церквами. Николай не преминул в своих письмах напомнить о Божьем гневе, который постиг «богохранимый град»: в письме Михаилу III, отправленном в 865 г., он ехидно замечал, что «не мы, убив многих людей, сожгли церкви святых и предместья Константинополя». Враг ушел безнаказанным, но гнев империи обрушился на Рим, – возмущался папа.

Фотий ответил на эти претензии Рима не самому своему противнику, а в окружном послании патриархам Восточной церкви в 867 г. Перечисление успехов византийской церкви – крещение болгар (притязания Рима отвергались), возвращение в лоно православия армян – завершается главным достижением. «И ведь не только этот народ переменил прежнее нечестие на веру Христа, но и даже сам ставший для многих предметом многократных толков и всех оставляющий позади в жестокости и кровожадности, так называемый народ Рос, те самые, кто – поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись – подняли руку на саму Ромейскую державу! Но однако и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан, сами себя охотно поставив в ряд подданных и гостеприимцев вместо недавнего разбоя и великого дерзновения против нас. И при этом столь воспламенило их страстное влечение и к вере – вновь восклицает Павел: «Благословен Бог во веки!», что приняли они у себя епископа и пастыря и с великим усердием и старанием предаются христианским обрядам».

Помимо намеков на оппонентов, использовавших поход руси в целях пропаганды нечестия византийской церкви, в этом риторическом пассаже содержится известие о том, что русь перед походом поработила окрестных жителей. Если верить летописи, этими подданными руси оказались киевские поляне (хотя летописец не говорит о походе этих славян вместе с русью).