Роза Люксембург: свобода и социализм

 

В то время как Каутский анализировал большевистскую революцию со всевозрастающей неприязнью, Роза Люксембург, его соперница в левом крыле немецкой социал-демократии, с восторгом встретила ее победу и «с энтузиазмом, но в то же время критически»[99] указывала на ее успехи и самые неприятные стороны ее развития, принимая живое участие во всем. Роза Люксембург, естественно, приветствовала в качестве революционных добродетелей многое из того, что «меньшевик» Каутский клеймил как пороки большевизма, в особенности «решительность, с которой Ленин и товарищи в решающий момент смогли выдвинуть единственный лозунг, зовущий вперед: „Вся власть пролетариату и крестьянству!“, и установили „диктатуру пролетариата в целях построения социализма“. Превратив „конечные цели“ социализма в „непосредственную программу практической политики“, они одновременно спасли русскую революцию и „честь международного социализма“»[100]. Дело большевиков, писала она, опровергло доктринерство и навсегда сорвало маску с меньшевиков (и с Каутского), разогнав туман «схематической абстракции», согласно которой Россия еще не созрела для социальной революции и диктатуры пролетариата, поскольку была «экономически отсталой и преимущественно аграрной страной»[101]. Люксембург без колебаний одобрила крупномасштабную дальновидную стратегию и решимость большевиков выйти за национальные границы русской революции. «То, что большевики полностью основывали свою политику на мировой революции пролетариата, – заявляла она, – действительно самое блестящее свидетельство их политической дальновидности и принципиальной твердости, уверенной хватки их политики»[102].

Однако, несмотря на все их революционные и социалистические добродетели, даже большевики не были для Розы Люксембург достаточно революционными в проведении политики мира, а также аграрной и национальной политики; они, несомненно, шокировали ее как сторонницу демократии, но она без устали искала и находила смягчающие обстоятельства. Вполне очевидно, что она не одобряла их стремления «к миру любой ценой, лишь бы получить мгновенную передышку», что в конце концов привело их к безоговорочной капитуляции перед германским империализмом и к «иллюзии» Брестского мира. Однако, с ее точки зрения, вся «ответственность за ошибки большевиков» падала «в конечном счете» на международный пролетариат и прежде всего на «беспримерную постоянную низость немецкой социал-демократии»[103].

Гораздо менее благожелательной была ее критика «ленинской аграрной реформы», которую она осуждала за то, что из-за нее усилилось «распыление» земли и разрослась «новая частная собственность» в явном противоречии с программой централизации и национализации промышленности, выдвинутой самим Лениным. Конечно, под лозунгом «Идите и берите землю!» большевикам удалось, с одной стороны, раздробить крупное частное землевладение, а с другой – получить от крестьян непосредственную поддержку революционному правительству, но все это должно было породить в будущем серьезнейшие препятствия для развития широкомасштабного социалистического сельского хозяйства и создать «новый мощный социальный слой противников революции в деревне»[104].

Еще более резким, хотя и в некотором роде оправданным ее прежней позицией, было обвинение ею большевиков в «доктринерском упрямстве», выражавшемся в «уважительной, но пустой фразеологии» о «праве наций на самоопределение», которое, с точки зрения Люксембург, вело к «распаду российской государственности» и давало возможность контрреволюционной буржуазии пограничных стран внести знамя «контрреволюции во все российские бастионы резолюции»[105].

И уж совсем яростным (и к тому же более известным) было ее осуждение большевиков за то, что они уничтожили демократию и свободу. Она разделяла и одобряла презрительное отношение большевиков к «парламентскому кретинизму» социал-демократов, но, очевидно, большевики не разделяли ее понимания «конкретной революционной диалектики», которая «не овладевает революционной тактикой наперекор большинству, а овладевает большинством с помощью революционной тактики»[106].

Роза Люксембург была оскорблена, когда поняла, что «путь» большевиков идет через роспуск Учредительного собрания, отмену свободы печати и права объединений и собраний вплоть до «общего лишения прав широчайших слоев общества». Конечно, большевики были более чем правы, используя «железный кулак», для того чтобы искоренить саботаж и подавить сопротивление всего среднего сословия, отказывая ему в политических правах и даже в средствах существования, но подобные акции могли быть санкционированы лишь как «конкретная мера во имя достижения конкретной цели» и, конечно, не должны были становиться «общим правилом на длительное время»[107]. С ее точки зрения (и в этом она была согласна с Каутским и меньшевиками), диктатура пролетариата означала «самую неограниченную и широчайшую демократию». Она утверждала, что «только опыт в состоянии исправить старые и открыть новые пути, что только бродящая, как на дрожжах, жизнь порождает тысячи новых форм, импровизирует, источает созидательную силу». Не удивительно, что в ее обвинительном акте против диктатуры большевиков Роза Люксембург ни разу не назвала ее «диктатурой пролетариата».

 

«Вместо представительных органов, избранных путем всенародных выборов, Ленин и Троцкий ввели Советы в качестве единственных органов, представляющих трудящиеся массы, но, задушив политическую жизнь во всей стране, Советы также не смогут избежать прогрессирующего паралича. Без общих выборов, свободы печати и собраний, свободной борьбы мнений в любом общественном институте жизнь затухает, становится лишь видимостью, и единственным активным элементом этой жизни остается бюрократия. Общественная жизнь постепенно погружается в спячку; управляют всего лишь несколько десятков очень энергичных и вдохновляемых безграничным идеализмом руководящих партийных деятелей. Истинное руководство находится в руках этого десятка руководителей, а рабочая элита время от времени созывается лишь для того, чтобы аплодировать выступлениям вождей и единогласно голосовать за заранее заготовленную резолюцию. Таким образом, в сущности, это власть клики; конечно же, их диктатура – это не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, то есть диктатура в буржуазном смысле, в смысле якобинского господства»[108].

 

Действительно, политическая свобода фигурирует в числе основных предпосылок социализма. При ее отсутствии нельзя достичь того уровня политического воспитания и столь полного участия масс в политической жизни, которые необходимы для социализма, стремящегося выполнить свои «гигантские задачи». Эта свобода, утверждала Роза Люксембург, единственная и неделимая.

 

«Свобода только для активных сторонников правительства, только для членов партии – как бы многочисленны они ни были – это не свобода. Свобода – всегда и единственно – для тех, кто мыслит иначе»[109].

 

Хуже того, большевики превратили тактику репрессий, вызванных суровой, ужасной действительностью России, в норму.

 

«Опасность начинается там, где они (большевики. – Ред.) превращают необходимость в добродетель, а потом теоретически – раз и навсегда – закрепляют эту фатально обусловленную тактику и рекомендуют ее международному пролетариату как достойную подражания».

 

«Бессмертной исторической заслугой большевиков» при завоевании власти Люксембург называла то, что они придали проблеме социализма «практический смысл», хотя и не сумели ее «разрешить». С точки зрения Люксембург, только европейская революция могла построить социализм, спасти русскую революцию и вылечить ее от болезней[110].