Кризис революционного процесса и позиция социалистических партий. «Государство и революция»

 

Уже в апреле 1917 года выявилась вся глубина и сложность вопросов, поставленных революцией на повестку дня. На первом месте из них была проблема окончания войны. Усталость от войны чувствовалась как на фронте, так и в тылу. Хотя солдаты и охотно воспринимали лозунги о защите России и революции от германской агрессии, они, как правило, отказывались от активных военных действий. На фронте царила обстановка фактического перемирия. Желая избавиться от войны на два фронта, Германия терпела такое положение и предлагала сепаратный мир.

Умеренные социалистические партии России, склонные к мирным переговорам, хотели обратиться к европейскому общественному мнению, чтобы мобилизовать его на заключение «справедливого» мира, но ни в одной из воюющих великих держав в то время не было достаточно мощного народного движения, которое могло бы заставить правительство сделать это. Социалистические партии Европы симпатизировали российской революции и в то же время поддерживали военные инициативы своих правительств; более того, те же партии стран Антанты агитировали в России за укрепление ее фронтов. Но продолжение войны ухудшало и без того драматическую ситуацию в ней, обостряя прежде всего коренные социальные проблемы. Положение, сложившееся в результате свержения царизма, становилось невыносимым. Рабочим удалось вырвать сокращение рабочего дня и добиться изменений в организации труда на производстве в ходе борьбы за увеличение нищенского заработка, но эти завоевания наносили лишний удар по экономике, и без того не способной удовлетворить требования военного времени. Росла дезорганизация, усиливался экономический хаос, уровень предложения уже не соответствовал росту заработной платы, расширялся черный рынок, инфляция мчалась настоящим галопом. Без перспективы окончания войны и перестройки национальной экономики положение представлялось безвыходным.

Либеральные политические деятели и деловые круги предполагали, что удовлетворить социальные требования можно будет укреплением власти и введением законодательства, гарантирующего отношения собственности. В противовес этому народное движение под напором насущных жизненных нужд добивалось решения совершенно иных задач. Трудности социального порядка казались следствием неравного распределения богатств, следствием реального или мнимого «саботажа» предпринимателей, стремившихся задушить революцию голодом, и потому в рабочих массах росло стремление к контролю над производством.

Однако крестьянское движение отставало в своем развитии. Деревня была ослаблена призывами в армию, поглотившими значительную часть мужского населения. Нехватка земли у беднейших слоев населения была исключительно велика, но у крестьян еще сохранялось традиционное уважение к власти. Тем не менее аграрная реформа – извечное требование демократических кругов и российских революционеров – считалась задачей, которую революция должна была провести в первую очередь. Речь шла не только о том, чтобы удовлетворить интересы крестьян, но и в корне ликвидировать старую основу российской жизни. Однако разработка аграрной реформы оказывалась непростым делом: нужно было не только перераспределить огромные площади земли, реформа требовала окончания войны, поскольку нельзя было надеяться, что солдаты останутся безразличными к распределению земель в тылу. Возникала угроза разложения армии. Не менее важным элементом, который следовало учитывать, был сельскохозяйственный производственный цикл: при уже существующих трудностях снабжения нельзя было ставить под удар плоды нового урожая.

После долгих колебаний либеральные политики согласились в принципе с требованием аграрной реформы, но, конечно, не торопились с ее проведением: меры против землевладельцев еще сильнее ослабили бы и без того шаткую основу социального согласия, достигнутого либералами, а к тому же могли создать прецедент для решительного вмешательства в отношения собственности. Умеренные социалисты настаивали на быстрой разработке реформы, однако при этом столкнулись с исключительно сложными проблемами. К тому же, не желая выходить за «рамки буржуазной революции», они не могли в той или иной степени не учитывать отношение либералов к реформе. Поэтому ее проведение затягивалось.

Тем временем начиная с весны 1917 года все настойчивее вставали вопросы, связанные с ростом национальных движений. Судьба Польши, оккупированной Германией, казалось, была уже решена: вряд ли Россия смогла бы помешать восстановлению ее независимости; наряду с этим развертывались национальные движения в Финляндии и на Украине. Сохранение территориальной целостности России в прежнем виде оказывалось все более проблематичным.

Комплекс этих проблем не мог не вызвать целого ряда политических кризисов. В конце апреля возник правительственный кризис. С этого времени в России уже не могло быть никакого правительства, в котором не участвовали бы непосредственно Советы и социалистические партии. Рушилась сама меньшевистско-эсеровская концепция «буржуазной революции», и обе эти партии впервые оказались перед поставленными в «Апрельских тезисах» большевистскими лозунгами передачи власти Советам. Правительственная власть должна была опираться на реальную власть, а ее представляли прежде всего Советы. Однако меньшевики и эсеры начисто отказались от подобной формулы, подтверждая в основном линию Февраля: революция оставалась буржуазной и передача власти Советам никак не упростила бы ни одной из объективных задач, а, скорее, наоборот, увеличила бы число политических и административных вопросов, в разрешении которых у социалистических партий не было никакого практического опыта. Конечно, обострились бы отношения с командованием армии и с союзниками, а также возросла бы опасность гражданской войны.

Оставался единственный выход – коалиция либеральных политических деятелей и социалистов. Петроградский Совет высказался в пользу участия в правительстве представителей социалистических партий под его контролем. Двоевластие, характерное для отношений между правительством и Советами, переносилось, таким образом, непосредственно в правительство и становилось основным принципом его формирования.

Социалистические партии отдавали себе отчет в том, что их участие в правительстве увеличило бы в народе надежду на быстрое осуществление социальной программы революции, а также на скорейшее заключение мира. Они попытались пойти навстречу этому, поставив свое вхождение в правительство в зависимость от принятия возможно более радикальной программы. Однако здесь их ожидали слишком серьезные и разнообразные проблемы и чересчур глубокие противоречия, чтобы они могли добиться быстрых успехов.

По основному вопросу – о войне – социалисты предприняли довольно неудачные попытки начать мирные переговоры и убедить партии II Интернационала выступить сообща с этой целью. Под давлением союзников им пришлось согласиться на возобновление военных действий, и в июне 1917 года, нарушив фактическое перемирие, русские войска перешли в наступление, которое сразу же показало, что оно не по силам уже разлагающейся армии. Вскоре русская армия потерпела серьезное поражение, положение на фронтах стало с каждым днем ухудшаться, а фронт начал приближаться к Петрограду.

Тем временем попытки социалистов добиться чего-то в экономической и социальной областях встретили в правительстве резкую оппозицию либералов и вызвали изменения в его составе. Когда в начале июля было решено заключить соглашение с представителями националистического движения Украины о предоставлении ей определенной автономии, все либеральное крыло правительства подало в отставку. В общем, это правительство также развалилось, не достигнув ничего существенного в условиях, когда в стране, и особенно в столице, быстро усиливалась радикализация народных масс. В мае моряки Кронштадта – крепости, защищавшей Петроград с моря, – перестали признавать правительство и потребовали передачи власти Советам. В столичном гарнизоне и среди рабочих все заметнее росло недовольство, и ситуация приобретала взрывоопасный характер.

 

«Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти в государстве. Без уяснения этого вопроса не может быть и речи ни о каком сознательном участии в революции, не говоря уже о руководстве ею», – писал Ленин.

 

И в той же статье «О двоевластии» он указывал на противоречия, препятствующие развитию революции: правительство враждебно народу, но его нельзя свергнуть до тех пор, пока оно опирается на Советы. Поэтому завоевание большинства в Советах становилось жизненно важной проблемой[159]. Большевики предлагали передачу власти Советам и осуществление таким путем основных целей революции, которые предполагали установление мира, передачу национальной экономики под контроль Советов, а земли крестьянам, предоставление нациям права на самоопределение. Именно то, что не принимали меньшевики и эсеры, то есть лозунг власти Советам, и привлекло Ленина, который видел в реализации этой идеи возможность одним ударом исключить все имущие классы из органов государственного управления.

Необходимо отметить, что особенности царизма препятствовали развитию в России в отличие от других европейских стран структурированного гражданского общества. Глубочайшая пропасть между уровнем культуры и жизни привилегированных классов, с одной стороны, и народных масс – с другой, способствовала тому, что государственная власть воспринималась народом как чуждая, враждебная ему сила. Как органы самоуправляющихся организаций, так и представительные органы (последние были в зачаточном состоянии) служили интересам только имущих и образованных классов общества. Поэтому вполне естественно, что после революции организационная деятельность народных масс была направлена не на установление системы представительных органов и самоуправляющихся организаций, а на самоутверждение в какой-то новой форме. Она нашла выход в Советах, в политических партиях и в других организациях, которые группировались вокруг партий. Дуализм российского общества, отражавшийся и в дуализме революции, превращался, таким образом, в еще более широкий дуализм гражданского общества и государственности. Падение либерального правительства и кризис коалиционной политики привели к тому, что на повестку дня встал, помимо вопроса о власти, еще и вопрос об альтернативах, касающихся самой организации государства и общества. Когда в начале апреля 1917 года Ленин сформулировал свои тезисы о переходе от парламентской республики к республике Советов, он с трудом мог отдавать себе отчет во всех сложностях этого положения. Он исходил из политических и теоретических соображений, и надо признать, что его выводы соответствовали реальностям революционного процесса, и это еще рельефнее оттеняло роль силы в образе мыслей и действий большевиков.

Однако, когда в начале июля они попытались воспользоваться кризисом и оказать нажим на меньшевиков и эсеров, чтобы вынудить их согласиться с их предложениями, результат оказался обратным ожидавшемуся. Давление вызвало открытый раскол в Советах: руководство меньшевиков и эсеров, которые всегда были там в большинстве, решило освободиться от большевистских тисков, поддержав действия правительства в его попытках задушить агитацию, которую вели большевики и другие леворадикальные группы. В Петроград были вызваны верные правительству войска, преимущественно казаки. Начались репрессии и аресты. Против Ленина и Зиновьева, обвиненных в сотрудничестве с немцами, было начато судебное дело, и обоим пришлось уйти в подполье, выехав за пределы столицы. Каменев и Троцкий, который именно в эти дни окончательно перешел на сторону большевиков, были брошены в тюрьму.

Меньшевики и эсеры в составе руководства Советов решили преодолеть кризис с помощью сильного правительства во главе с Керенским, который до этого был военным министром и пользовался большой популярностью. Однако с изменением соотношения сил и в условиях, когда Советы были ослаблены слева, в Петрограде, занятом новыми воинскими частями, эти Советы не могли стать основой такого правительства. Поэтому, хотя в новый кабинет и вошли многие министры-социалисты, это правительство сразу же повернуло вправо с целью добиться независимости от Советов. Пока наблюдался спад народного движения и пока правые не решались на прямое наступление, у правительства сохранялась видимость силы, по крайней мере в столице.

И все-таки, если политика меньшевиков и эсеров, преследовавшая цель – продолжение «буржуазной революции», потерпела серьезное поражение, то несостоятельной оказалась и тактика, которую большевики пытались применить после возвращения Ленина в Россию. Ленин, хотя и вынужден был скрываться (Временное правительство выдало ордер на его арест), поставил этот вопрос в центр дискуссии на IV съезде РСДРП(б)[160], который состоялся в июле – августе 1917 года. Но особенно глубоко он пересмотрел свои позиции в этом плане при написании «Государства и революции», труда, к которому приступил в последние месяцы швейцарской эмиграции, когда начал комментировать произведения Маркса и Энгельса по вопросам государства. Изложенные в этой книге мысли можно считать последовательным развитием идей «Апрельских тезисов», однако прежде всего это была попытка теоретического отражения революционного опыта России с целью открыть новые перспективы в политике большевиков.

Основная идея этого труда построена на принципе, что революция не может сводиться исключительно к проблеме завоевания политической власти в государстве. Не только правительство, но и государство в целом – его армия, полиция, бюрократия – являются орудиями классового господства. Освобождение угнетенного класса невозможно без разрушения всего государственного аппарата, созданного господствующим классом.

 

«Вопрос об отношении социалистической революции пролетариата к государству приобретает, таким образом, не только практически-политическое значение, но и самое злободневное значение как вопрос о разъяснении массам того, чтó они должны будут делать, для своего освобождения от ига капитала, в ближайшем будущем»[161].

 

Ленин также решительно отбрасывает тезис, согласно которому государство якобы играет важную роль в национальном и социальном планах в качестве орудия компромисса между различными общественными силами и их интересами. Ленин атакует, в частности, те концепции, по которым развитие демократии будто бы открывает новые возможности для изменения характера государства, а демократическая парламентская республика становится-де той формой государства, в которой пролетариат сможет утвердить свою власть. В действительности, указывает Ленин, любое государство есть орудие эксплуатации угнетенных классов.

 

«В настоящее время империализм и господство банков „развили“ оба эти способа отстаивать и проводить в жизнь всевластие богатства в каких угодно демократических республиках до необыкновенного искусства… Демократическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма…»[162].

 

Даже всеобщее избирательное право «в теперешнем государстве» не способно «действительно выявить волю большинства трудящихся и закрепить проведение ее в жизнь»[163]. Демократическая республика действительно дает рабочим кое-какие преимущества, но она всегда будет «демократией для меньшинства», так что свобода «капиталистического общества всегда остается приблизительно такой же, какова была свобода в древних греческих республиках: свобода для рабовладельцев»[164]. Более того, империализм, как «эпоха перерастания монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм»[165], небывало усиливает военно-бюрократический аппарат, ужесточает репрессии против пролетариата даже в самых демократических республиках.

Характеристика государства и его деятельности оказывалась предельно упрощенной и отражающей прежде всего лицо русского самодержавия. Великие социальные битвы рабочих, которые с середины XIX века способствовали изменению устройства и функций государственного аппарата во многих европейских странах, теряли в этой интерпретации свое существенное историческое значение. Однако в ленинской концепции революции эти его выводы оказывались вполне закономерными; они дополняли представление о содержании и целях европейской и мировой революции, а в России служили оправданием Советов как основы нового государственного аппарата.

Ленин утверждал, что ядро марксизма – это вопрос о диктатуре пролетариата, «т.е. власти, не разделяемой ни с кем и опирающейся непосредственно на вооруженную силу масс»[166]. Однако следует напомнить, что, хотя большевики и добились нового революционного подъема, в чем им немало помогли условия абсолютистского государства, они все же находились под сильным влиянием демократической традиции российского освободительного движения. Большевистская программа 1917 года была проникнута открыто выраженным демократизмом[167], и основу их тактики до этого составляла борьба за завоевание большинства в Советах. Поэтому Ленин не мог представлять себе диктатуру пролетариата просто как государство, основанное на насилии; он отмечал в ней процесс «превращения количества в качество»: в ней демократия реализуется столь последовательно и полно, что государство – «особая сила для подавления определенного класса» – превращается в «нечто такое, что уже не есть собственно государство»[168]. Регулярная армия, полиция, бюрократия будут упразднены, но, естественно, в дальнейшем общество не сможет обойтись без администрации и иерархии, однако появится такой строй, при котором все эти задачи будут максимально упрощены и постепенно «отпадут, как особые функции особого слоя людей»[169]. Останутся «представительные учреждения» и «выборность», но не будет парламентаризма как системы, «как разделения труда законодательного и исполнительного»; органы нового государства будут носить рабочий характер[170]. Примером такого государства была Парижская Коммуна 1871 года; подобное государство должно быть «государством Советов»[171].

Ленинская трактовка создавала образ будущего пролетарского государства, основанного на преимущественно прямой демократии общества при переходе от социализма к коммунизму. В этом снова проявилась недостаточная полнота анализа реального положения дел, который Ленин подменил теоретической спекуляцией. Влияние «Государства и революции» на дальнейшее политическое и идеологическое развитие коммунистического движения нельзя объяснить только конкретным содержанием этой работы или ее теоретическим уровнем. Прежде всего этот труд был результатом ориентации, уже намеченной в «Апрельских тезисах», и в то же время мотивировал и подтверждал необходимость и неизбежность насильственного социального переворота как предпосылки перехода к социализму.

Это значение ленинского труда особо четко проявляется во временнóм контексте. До него социалистическая мысль, не обращавшаяся в течение долгих лет довольно мирного развития к перспективе прямого насильственного переворота, делала ставку на политическую демократию и рассматривала демократическую республику как форму государственного строя, способствующую переходу к социализму. Подобные соображения, вытекавшие из последних работ и писем Энгельса, поначалу не были чужды и самому Ленину. По крайней мере в какой-то части он защищал их во время войны и в ходе полемики с «левым коммунизмом» Бухарина и Пятакова. Однако в 1917 году положение радикально изменилось: в России начиналось построение демократического государственного аппарата, и было очевидно, что при существующем соотношении социальных сил большевики не смогут контролировать эту систему демократическими методами; ее становление и укрепление могло серьезно ограничить и даже свести на нет их политическое влияние. Кроме того, в стране с такой социально-экономической структурой, как Россия, власть социалистов не могла быть обеспечена средствами демократии, поскольку в этом случае сама власть не сумела бы завоевать себе достаточно широкой и стабильной социальной базы. Два направления – одно, имеющее целью немедленный политический социалистический переворот, и второе, стремящееся к сохранению и использованию институтов и средств политической демократии, – взаимно исключали друг друга.

Естественно, это было характерно не только для одной России. Если в этой стране более, чем в других, социалисты убеждались в невозможности завоевать и сохранить государственную власть в условиях парламентской демократической республики, то в других, в том числе и развитых странах с сильным и многочисленным рабочим классом определенное соотношение общественно-политических сил ясно указывало, что радикальные социалистические группы и их партии не смогут завоевать политическую власть на основе всеобщего избирательного права. И коль скоро мы хотим правильно понять причины глубокого и длительного влияния «Государства и революции» на все последующее идеологическое развитие коммунистического движения, мы должны сделать вывод, что это объясняется, в частности, тем, что Ленин нанес сокрушительный удар по традиционной социалистической концепции политической демократии, доказав, что без ликвидации демократического парламентского строя быстрый политический социалистический переворот был бы невозможен.

На фоне этой основной реальности остальные части ленинского труда, в которых развивается идея государства «типа Парижской Коммуны», имеют второстепенное значение. Они были обусловлены идеологической традицией социалистического марксистского движения и в качестве общей мотивировки системы «прямой демократии» определенным образом способствовали диверсификации идеологических течений последующих лет, но оказались иллюзорными в самой практике большевиков. Поскольку не сложилось условий для становления традиционных институтов политической демократии, то вряд ли могли появиться и возможности для утверждения «прямой демократии».

Книга «Государство и революция», написанная в августе – сентябре 1917 года, была издана только в 1918 году, то есть стала доступной общественности лишь после Октябрьской революции и победы большевиков. Ее концепция оказалась плодотворной в том смысле, что получила широкое распространение и встретила живой отклик. Впрочем, наряду с государственной практикой большевиков она стала предметом длительной и острой полемики в международных социалистических кругах. Эта полемика с особой силой разгорелась в первые годы после Октябрьской революции. В той или иной мере в ней приняли участие представители различных течений и оттенков социалистической мысли: Люксембург и Троцкий, Каутский и Мартов, Бухарин и другие. В общем, противники большевиков доказывали, что государственная власть при социализме может выполнять определенную социальную функцию и сохранять свой социалистический характер лишь при условии ее организации на демократической основе. Некоторые (и среди них Каутский) защищали идею парламентской демократической республики как самой выгодной формы организации государственной власти при социализме и считали, что Советы не способны стать основой государственного механизма. Они утверждали, что у Советов есть совершенно конкретное социальное содержание, обусловленное их базой в обществе, и потому они неизбежно ведут к исключению широких слоев населения из участия в государственных делах. На это Ленин и другие большевики отвечали ссылкой на то, что любая государственная власть имеет определенное социальное содержание. Так, парламентская демократическая республика оставалась для них просто формой «диктатуры буржуазии». По более существенным вопросам дискуссии, например «диктатуре пролетариата» как типе государства и о соотношении между ним и политической демократией, их ответы были в основном уклончивыми. Правда, в единственном добавлении ко второму изданию (конец 1918 года) отмечалось:

 

«Формы буржуазных государств чрезвычайно разнообразны, но суть их одна: все эти государства являются так или иначе, но в последнем счете обязательно диктатурой буржуазии. Переход от капитализма к коммунизму, конечно, не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата»[172].

 

Как правило, во всех ответах в пример приводился советский строй, подчеркивался новый общественный характер власти и оправдывалась необходимость «временных» ограничений демократии. Фактически же замалчивалась истинная проблема власти большевиков. При ней были не только ликвидированы старые формы представительной демократии, но и задушена демократия внутри Советов и в самóй правящей партии. Таким образом, кончилось тем, что «диктатура пролетариата» как концепция разбилась о политическую диктатуру как форму организации государственной власти.