Партии и власть после Октября

 

Ленин считал, что новый строй, установленный Октябрьской революцией, составляет суть диктатуры пролетариата[237], которая, как он писал,

 

«есть особая форма классового союза между пролетариатом, авангардом трудящихся, и многочисленными непролетарскими слоями трудящихся (мелкая буржуазия, мелкие хозяйчики, крестьянство, интеллигенция и т.д.), или большинством их, союза против капитала, союза в целях полного свержения капитала, полного подавления сопротивления буржуазии и попыток реставрации с ее стороны, союза в целях окончательного создания и упрочения социализма»[238].

 

Хотя Ленин давал диктатуре пролетариата множество различных определений, подчеркивая то ее твердость, то более «мягкие» стороны, в зависимости от обстоятельств, он никогда не говорил о ней как об однопартийной системе. Наоборот, в декабре 1917 года, перед выборами в Советы, Ленин подготовил декрет, предусматривающий пропорциональную систему выборов, основанную «на признании партийности и на осуществлении выборов организованными партиями»[239]. А спустя месяц он открыто защищал превосходство своей системы, поскольку «она дает возможность трудящимся, если они не довольны своей партией, переизбрать своих делегатов, передать власть другой партии и переменить правительство без малейшей революции»[240].

В той же мере и его идея о свободе печати предполагала многопартийную систему в условиях, когда запасы бумаги и общественные типографии передаются в распоряжение политических партий и других организаций общественного характера[241].

Однако Ленин делал четкое различие в вопросе о свободе для других партий и о возможности разделять с ними власть. По его мнению, большевистская партия «как партия большинства на Втором Всероссийском съезде Советов» имеет право и обязана «перед народом составить правительство»[242]. Опора правительства на крестьянство была расширена в период с ноября 1917 по март 1918 года, когда в правительство были включены левые эсеры, которые получили портфели народных комиссаров земледелия, юстиции и почт и телеграфа. Левые эсеры присоединились к революции, отойдя заблаговременно от правых и сумев получить большинство на двух Всероссийских съездах крестьянских депутатов в ноябре и декабре 1917 года.

Сразу после выборов в Учредительное собрание перед Лениным впервые встала проблема проверки демократических обещаний, которые дало его правительство. Накануне восстания он писал, что «при власти в руках Советов Учредительное собрание обеспечено, и его успех обеспечен… Такой „комбинированный тип“ все признавали»[243]. Выборы прошли по всем правилам в первые же недели Советской власти. Эсеры – особенно сильные в деревне – утвердились как самая многочисленная партия, в то время как большевики, имевшие большинство голосов в крупных городах, оказались на втором месте, получив четверть всех голосов[244]. Эсеры оспорили действительность выборов: списки их кандидатов были составлены еще до раскола, и при проверке бюллетеней выяснилось, что большая часть эсеровских депутатов, среди которых были многие старейшие деятели партии, оказалась среди правых. Согласно Ленину, «Учредительное собрание, выбранное по спискам, составленным до Октябрьской революции, явилось выражением старого соотношения политических сил»[245].

После отказа Учредительного собрания признать Советскую власть и ее основные декреты большевики и левые эсеры договорились о его роспуске. Ленин критиковал «ошибку, в которую впадают немногие из верхов большевизма», рассматривающие проблему «с формально-юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны»[246]. По его мнению, самым важным было то, что Советы, как «всенародные революционные организации, стали несравненно выше всех парламентов всего мира»; этот факт он подчеркивал «еще в апреле месяце»[247]. Сосуществование большевистского правительства, основанного и опирающегося на Советскую власть, с Учредительным собранием, в большинстве своем антибольшевистским, не могло, конечно, развиваться удовлетворительным образом. Кто-то должен был уступить, и в этом вопросе Ленин был непреклонен: «Ни за что на свете Советской власти не отдадим!»[248] За пять лет политической жизни, которые ему оставались, Ленин ни разу не усомнился в значении этого выбора, несмотря на ситуации, несравненно более сложные и непредвиденные, с которыми ему пришлось столкнуться как руководителю Советского государства.

Роспуск Учредительного собрания вызвал протест членов «Союза Спартака» в Германии, где с осуждением выступила Роза Люксембург[249]. Тем не менее Ленин не встретил больших трудностей в России, где политические традиции были совсем иными, а кампания «в защиту Учредительного собрания», поднятая правыми эсерами, особого успеха не имела. Многопартийная система, разработанная Лениным, продолжала действовать и в последующие шесть месяцев, позволив большевикам, эсерам и меньшевикам не только свободно обсуждать политический выбор внутри Советов, но и проводить свои собрания и печатать газеты, в которых в обстановке полной легальности высказывалась резкая критика в адрес правительства. Однако 9 ноября 1917 года были объявлены «особые переходные меры» против буржуазных газет, обвиненных в пособничестве мятежу. Месяц спустя многие руководители партии кадетов, наиболее значительной политической организации буржуазии, были временно арестованы на основании декрета от 11 декабря 1917 года, по которому они обвинялись в связях с белогвардейским мятежом на юге. Однако декрет не запрещал деятельности партии, которая продолжала выпускать большую часть своих газет вплоть до августа 1918 года.

Начало широкой вооруженной интервенции и гражданской войны весной – летом 1918 года коренным образом изменило положение дел. Не только кадеты, но также правое крыло эсеров и многие меньшевики (несмотря на несогласие их ЦК) поддерживали силы, ведущие войну с Советским государством, и принимали участие в многочисленных заговорах и антисоветских мятежах. Сознавая непрочность положения Советской Республики в этот момент, ВЦИК решил в июле 1918 года исключить представителей правых эсеров и меньшевиков, которые все еще входили в его состав, и призвал Советы следовать его примеру. Но и на этот раз обе партии не были запрещены, а свое решение ВЦИК впоследствии отменил.

В марте 1918 года левые эсеры вышли из правительства в знак протеста против Брест-Литовского мирного договора с немцами, который благодаря реалистической аргументации Ленина был в конце концов одобрен большинством большевистского руководства. На V съезде Советов в июле 1918 года 352 делегата левых эсеров (большевиков было 773) были признаны Лениным законной оппозицией, с которой следовало начать дискуссию. Но, потерпев поражение при голосовании на съезде, они покинули съезд и предприняли вооруженные выступления против правительства в Москве и других городах страны, а их ЦК организовал убийство германского посла в надежде вновь спровоцировать войну. Подобные действия неизбежно должны были вызвать репрессивные меры против этой партии. Все ее представители, имевшие отношение к этому убийству и мятежам, были изгнаны из Советов, а многочисленные ее руководители приговорены к различным срокам (до трех лет) заключения, хотя спустя какое-то время многие из них были амнистированы. И все-таки партия не была запрещена и в октябре смогла провести в Москве свой IV (и последний) съезд. Июльская авантюра вызвала массовый выход из партии ее членов и, несомненно, способствовала спаду ее влияния среди крестьян. Однако можно считать, что резкое снижение числа крестьянских представителей с 30,3% делегатов на V съезде Советов в июле до 0,6% (всего четыре делегата) на VI съезде в ноябре явилось в не меньшей мере и следствием репрессий, которым подверглась партия в этот крайне напряженный период. Это был переломный момент, последствия которого для всего характера советской демократии еще не оценены в достаточной степени. Прочие партии могли бы просуществовать еще несколько лет, но они имели возможность посылать все меньшее число своих представителей на съезды Советов, которые теперь становились ежегодными. Реальная возможность конституционной смены партии у власти, о чем Ленин говорил в начале года, была исключена. Непосредственным результатом вышесказанного не могло не быть обеднение политической жизни и дискуссий, которые до того времени были столь характерны для съездов Советов.

Разумеется, Ленин полностью отдавал себе отчет в происходящем и старался позволить другим партиям высказывать собственное мнение, пусть даже и критическое, но при условии, что они откажутся от каких бы то ни было попыток ликвидировать Советское государство вооруженным путем. Ноябрьский декрет 1919 года призывал руководителей партий, не избранных делегатами на съезд Советов, принять участие в работе съезда с правом совещательного голоса и выступления, а также с правом вносить резолюции, противоречащие линии правительства[250]. На съездах Советов в 1919 – 1920 годах Ленин вступал в деловую дискуссию с такими меньшевистскими и эсеровскими лидерами, как Мартов и Дан, одновременно защищаясь от товарищей по партии, которые были решительно против того, чтобы предоставлять столько прав политическим противникам, коих они уже считали своими врагами. Окончательно эти партии были распущены после кронштадтского мятежа, который они поддержали. Хотя их формально и не поставили вне закона, газеты обеих партий были закрыты, многие самые активные члены арестованы, а наиболее известным было разрешено покинуть пределы страны.

Можно предположить, что Ленин, как и раньше, считал эти меры временными. И действительно, в 1922 году в плане незаконченной статьи под названием «Заметки публициста» он еще раз возвращается к вопросу легализации меньшевиков[251]. В то же время Ленин отлично сознавал, что, хотя гражданская война и окончилась победой, в экономическом отношении страна находилась на самом низком уровне упадка, расстройства, дезорганизации, которые вызывали недовольство и отчаяние во всех слоях населения. Он вовсе не хотел предоставлять свободу партиям, поднимавшим мятежи и восстания, последствия которых даже сами партии были не в состоянии контролировать. Если, с одной стороны, репрессии были необходимы для выживания Советского государства, то, с другой – было ясно, что они тяжелейшим образом усилят авторитарные и бюрократические тенденции в стране, причем, возможно, даже в большей степени, чем сам Ленин мог предположить.

По его мнению, единственным способом возродить демократию в голодной, опустошенной, находящейся в состоянии хаоса России было привести в действие какой-то экономический механизм, и он с особой тщательностью и ответственностью решил добиться успеха в новой экономической политике, которая была принята взамен «военного коммунизма», и обеспечить принцип эффективного личного руководства на производстве вместо первоначальных «беспомощных, стихийных и случайных» мер рабочего контроля[252]. Идя на экономические уступки частной собственности в промышленности и торговле, он подчеркивал важность более строгого политического контроля, опасаясь, что это вынужденное отступление может превратиться в поражение. Он указывал: «Мы в гораздо более трудных условиях, чем при прямом нашествии белых»[253].

Хотя Ленин и надеялся на то, что удастся избежать методов Французской революции после Октября, который свершился почти без кровопролития[254], он, не колеблясь, одобрил красный террор, начавшийся с сентября 1918 года в ответ на антибольшевистский террор. К концу гражданской войны он стал принимать меры к тому, чтобы ограничить полномочия ЧК и утвердить положения, которые позволили бы «провести > серьезные умягчения» в ее деятельности[255]. Тем не менее и в 1922 году он еще так верил в необходимость террора, что написал народному комиссару юстиции Д.И. Курскому письмо, в котором предложил ему разные варианты дополнительной статьи уголовного кодекса, среди которых была поправка (не принятая), угрожавшая смертной казнью за пропаганду и агитацию, направленную на поддержку «международной буржуазии  ».

 

«Суд должен не устранить террор, – писал Ленин, – …а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире»[256].

 

Годы жестокой борьбы за выживание, которая была немыслима без террора, отложились на воззрениях Ленина подобными крайностями, чреватыми явно опасными последствиями.

В октябре – ноябре 1918 года во время работы над книгой «Пролетарская революция и ренегат Каутский» Ленин придерживался установок «Государства и революции», защищая превосходство Советской власти, которая «дала невиданное в мире развитие и расширение демократии», не знающее прецедентов, поскольку оно «привлекает массы, именно эксплуатируемые массы к управлению» государством[257]. Он опроверг претенциозные заявления Каутского о том, что «класс… может только господствовать, но не управлять…». Управляют же «организации» или «партии»[258]. «Такой вздор, – заметил Ленин, – мог сказать только „парламентский кретин“»[259]. Первый период Советской власти с его народной инициативой и участием масс в жизни страны уже подходил к концу, и горький опыт должен был заставить Ленина пересмотреть свои позиции. В марте 1919 года с присущей ему честностью он отмечал исключительно низкий культурный уровень масс, который определял обстановку, отличавшуюся тем, что

 

«Советы, будучи по своей программе органами управления через трудящихся, на самом деле являются органами управления для трудящихся  через передовой слой пролетариата, но не через трудящиеся массы»[260].

 

Год спустя, противопоставляя коллективному руководству со стороны рабочего класса принцип личной ответственности, Ленин мог уточнить, что «господство рабочего класса» остается только «в конституции, собственности и в том, что именно мы двигаем дело»[261]. Если «мы» в «Государстве и революции» относилось ко всем трудящимся, то теперь оно охватывало лишь партию и ее руководящие органы, действовавшие «в интересах трудящегося народа», который в случае недовольства уже не имел возможности выбрать другое руководство. Весной 1920 года в книге «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» Ленин наконец сформулировал отношения между партией и Советами:

 

«Диктатуру осуществляет организованный в Советы пролетариат, которым руководит коммунистическая партия большевиков… Ни один важный политический или организационный вопрос не решается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии»[262].

 

В конце 1920 года в речи на съезде профсоюзов Ленин выразил этот отход от положений книги «Государство и революция» еще более четко:

 

«Диктатуру пролетариата через его поголовную организацию осуществить нельзя. Ибо не только у нас, в одной из самых отсталых капиталистических стран, но и во всех других капиталистических странах пролетариат все еще так раздроблен, так принижен, так подкуплен кое-где (именно империализмом в отдельных странах), что поголовная организация пролетариата диктатуры его осуществить непосредственно не может. Диктатуру может осуществить только тот авангард, который вобрал в себя революционную энергию класса… Нельзя осуществлять диктатуру без нескольких „приводов“ от авангарда к массе передового класса, от него к массе трудящихся»[263].

 

По случаю X съезда партии в марте 1921 года Ленин заявлял:

 

«Мы после двух с половиной лет Советской власти перед всем миром выступили и сказали в Коммунистическом Интернационале, что диктатура пролетариата невозможна иначе, как через Коммунистическую партию»[264].

 

В общем выводе о международном положении содержалось четкое указание на ситуацию в России, где, как признал Ленин, «наш пролетариат в большей части своей деклассирован»[265]. Учитывая это весьма опасное положение, съезд решил еще больше усилить партийную дисциплину и запретить любые фракционные группировки и платформы, хотя и постановил периодически выпускать дискуссионный бюллетень и организовывать специальные обсуждения спорных вопросов.

Примечательно, что именно в момент, когда считалось необходимым «прикрыть» вне- и внутрипартийную оппозицию, Ленин защищал полезность определенного плюрализма, способного вызвать инициативу в народе и противостоять, по его мнению, все более усиливающимся бюрократическим опасностям в стране. Такие опасности стали особенно очевидными в ходе дискуссии о профсоюзах, которая открылась перед X съездом партии и продолжалась в ходе его. Ленин выступил против идеи Троцкого об «огосударствлении профсоюзов», хотя в 1918 – 1919 годах он сам считал это «неизбежным»[266]. Теперь же он обвинил Троцкого в том, что он подошел к вопросу «как администратор»[267], когда потребовал включения профсоюзов в государственный аппарат, поскольку, мол, и первые и второй в одинаковой мере представляют рабочих. Согласно Троцкому, выходило, что профсоюзы не должны защищать интересы рабочего класса в рабочем государстве. Ленин утверждал, что так рассуждать об уже сложившемся государстве было бы «абстракцией»; практически речь шла о том, что «государство у нас рабочее с бюрократическим извращением»[268]. И рабочие организации надо было «использовать для защиты рабочих от своего государства»[269]. По Ленину, советские профсоюзы должны были в данный момент заниматься не «классовой экономической борьбой», а, скорее, «неклассовой экономической борьбой», то есть борьбой «с бюрократическими извращениями советского аппарата, в смысле охраны материальных и духовных интересов массы трудящихся путями и средствами, недоступными для этого аппарата»[270].

В конце жизни Ленин признал, что советский «госаппарат… в наибольшей степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата»[271]. Чтобы его обновить, он предлагал установить новые методы контроля, которые вовлекали бы в это рабочих и крестьян[272], считая их союз основным условием выживания Советского государства.

В своих последних письмах Ленин выражал беспокойство по поводу того, что в рамках нового Союза Советских Социалистических Республик, который только что рождался, будет трудно «защитить российских инородцев от истинно русского держиморды», от «нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ». Он признавал, что «сильно виноват перед рабочими России за то, что не вмешался достаточно энергично и достаточно резко» и не выступил против предложения Сталина, направленного на то, чтобы поглотить прочие Советские республики, растворить их в РСФСР, где они, как он считал, окажутся в невыгодном положении при сношениях с русским государственным аппаратом[273]. Менее чем за неделю до этого в своем знаменитом «Завещании» он говорил, что его беспокоит «необъятная власть», сосредоточенная в руках Сталина. Он предлагал партии обдумать способ перемещения Сталина с должности Генерального секретаря, на которую он был избран в 1922 году[274].

Во время длительной болезни, предшествовавшей его смерти, которая наступила 21 января 1924 года, Ленин рассматривает особенности советского развития, связанные с победой революции в отдельной малоразвитой стране.

 

«Для создания социализма, говорите вы, – писал он по поводу выступления меньшевика Суханова, – требуется цивилизованность… Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны? Помнится, Наполеон писал: „On s’engage et puis… on voit“»[275].

 

Ленин понимал, что Россия – страна на стыке Запада и Востока – «…могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным»[276].