Власть. Урок двадцать второй

 

Са м  ое заветное и вожделенное слове Дара Речи — воля.   Ничего более мы так страстно не желаем, не ищем, не жертвуем во имя, поступаясь самым дорогим, порой жизнью. Чаще всего обладание этой драгоценностью вообще становится целью существования. И не потому, что мы лишены ее, к примеру, по приговору суда и сидим в тюрьме. Можно жить на свободе, идти, куда захочется, делать, что вздумается, и одновременно быть невольником.   Поэтому мы стремимся освободиться от всего, что вяжет нас. каким-то образом сковывает движение, не позволяет совершать действия, сообразные приливу стихийных чувств в ту или иную минуту.

Но, заполучив волю   и осознав это, мы не знаем, как с нею управиться, как сладить с открывающимися возможностями, как использовать этот могучий обретенный потенциал. И бывает, не достигнув гармонии отношений, поначалу совершаем глупости, о которых потом жалеем. Только тогда нам приходит в голову, что это короткое и невероятно емкое слово — штука коварная и опасная, как бритва в кармане, как спички в руках ребенка, ибо его суть можно понимать как полное раскрепощение духа и разума.   А подобным состоянием надо уметь распорядиться, надо еще научиться жить с этой властной, строптивой, капризной и желанной особой! Однако, не испытав чувства воли,   как и чувства любви, никогда не осознаешь, что она вбирает в себя великую ответственность   и вкупе с раскрепощением требует мировоззрения особого качества и состояния. Не испытав, никогда и не подумаешь, что и у воли   есть строгий, недремлющий, беспощадный надзиратель — совесть.   Обретая волю, мы становимся заложником собственной совести, и только тогда приходит понимание, что в совокупности это бремя,   крест, вериги, это незримая, но вполне осязаемая духовно-волевая материя, энергия, а не чувственное восприятие мира.  

Потенциал этой энергии и есть степень вольности духа

Наши вольные пращуры прекрасно разбирались во всех тонкостях существования подобных материй, поэтому Дар Речи сохранил даже ее единицы измерения — смелость, мужество, отвага, храбрость, беззаветность, самопожертвование. Но время и нравы внесли свои коррективы, предложили альтернативу в виде свободы.    На первый взгляд, это некая усеченная или точнее отсеченная плоть воли, однако это далеко не так.

Воля и свобода   — понятия совершенно разные, хотя в исходных формах они все же имеют один общий слогокорень (какой именно, будет сказано ниже). Это и вводит нас в заблуждение.   Скажу более того, это даже не синонимы, а скорее антонимы, если придерживаться общепринятых правил лингвистики. Первоначальный смысл понятия волн противоположен   по значению со «сладким словом» свобода.   Но именно она возводится в культ, ценится, проповедуется, и все по одной причине, весьма меркантильной: понятие свободы   является инструментом для манипуляции сознанием,   тогда как воля   совершенно не приемлет какого-либо управления извне, хотя тоже относится к разряду слов, означающих наши чувства.

Но все по порядку.

Я уже не раз писал, что свобода — это чувство раба, сбросившего зависимость от господина, начальника, власти, общества, тюремного режима — короче, частично либо полностью избавившегося от условий содержания,   причем независимо, даровано это было или добыто в долгой борьбе за свои права. Раб испытывает чувство свободы и собственной победы, если, к примеру, сначала отвязать его от мертвяка на дне каменоломни, потом снять ручные цепи, ножные, позволить ему двигаться в пределах карьера. А подниматься на поверхность — это уже великое счастье и прекрасный способ расчленить рабское общество на классы и подклассы, выделив «элиту» по мере твердости или мягкости условий содержания. И пусть одни надзирают за другими, что придает минимум затрат на содержание охраны, почти полностью исключает проблемы с поддержанием внутреннего порядка, повиновения и, главное, стимулирует нормы выработки.

Рабу вообще молено даровать свободу передвижения, свободу распоряжения своим имуществом, свободным от работы временем. Даже смело молено давать свободу мысли и суждений,    то есть полностью заменив одни условия содержания на совершенно противоположные, однако лее оговоренные строгим законом—теми же цепями, бичом надзирателя, системой наказания, то есть непременным условием законопослушания.  

И на сей раз не открою вам секрета, что весь «цивилизованный» мир давным-давно живет по этой схеме, неимоверно гордясь своей свободой, правами человека и общечеловеческими ценностями. Конечно лее далее всех продвинулись США, можно сказать, основной рассадник рабского вида растительной свободы. (Французы, некогда бывшие во главе сего процесса, даже статую американцам задарили как знак первенства) За ними идут Единая Европа, Япония, потом Китай, сделавший «экономическое чудо», Южная (и Северная тоже, но своим параллельным курсом) Корея, и где-то в хвосте этой бодро шагающей в «сытое будущее» череды плетется Россия.

Скажете: я хватаю через край? Но, право слово, только рабам можно предлагать потребительскую модель мира.   Вольный человек никогда ее не приемлет, ибо у него сразу же встает «третий русский вопрос», означенный В. Шукшиным: «Наелся, что дальше?». Только раб мечтает о пище, свободе и власти над себе подобными. И тогда все это обретает, перевоплощается в монстра, ибо угнетенный может только угнетать.   Для вольного человека власть — это бремя.  

Само «сладкое слово», типичный новодел первой половины XIX века, возникло одновременно со словом «интеллигенция», в ту пору, когда романтики Герцен, Огарев и примкнувший к ним сын священника Чернышевский начали сотрясать умы утопическим крестьянским социализмом. Все эти романтически настроенные мыслители знали свой народ и его вечные устремления, поэтому вбросили верный лозунг, затронули святое, священное русской жизни. Так и появилась «Земля и воля» — революционное общество, которым в очередной раз воспользовались польские паны, мысля через мужицкий бунт возродить Речь Посполитую, а то и вновь поискать русского престола. (Крестьянские войны Болотникова и Пугачева, несколько Лжедимитриев и Смутное время, инспирированные Польшей, не увенчались успехом.) И на сей раз польское восстание закончилось ссылкой панов в Сибирь, получившее освобождение от крепостной зависимости крестьянство не взбунтовалось, и тайная организация самораспустилась.

Но утопические идеи пришлись по нраву новой волне «социалистов» — зародившейся на русской ниве «интеллигенции». Впервые получившие светское образование на уровне гимназий, дети лавочников, мещан, извозчиков, аптекарей, конторских служащих и прочих разночинцев ощутили себя образованной элитой,    и спустя двенадцать лет «Земля и воля» возродилась из пепла. (Кстати, фашизм развивался на такой же точно почве и удобрениях.) И хотя «интеллигенция» оставила прежний лозунг, однако проповедовала уже свободу   и этим словом оперировала. Именно в это время и произошла умышленная подмена понятий. Новоявленная, непризнанная элита пыталась таким образом встроиться, вписаться в структуру российской жизни,   претендуя на ее интеллектуальную составляющую. И одновременно заявить о себе как о силе, ориентированной на прогрессивные идеи «свободы». Мыслящая аристократия стремительно сдавала позиции, вакуум заполнялся вчерашними угнетенными, обездоленными и униженными, сиречь людьми с рабской психологией. Поэтому «прослойка» общества стала рассадником якобинства, робеспьеровского терроризма, конспиративной сетью заговорщиков и последующих двух революций в России.

В обществе интеллектуальных бомбометателей оказались не только обнесенные чертой оседлости Натансон и Аптекман, но и примкнувший к ним мелкопоместный дворянин Плеханов и даже  один генеральский сынок Осинский. Они тоже  отлично знали русский язык и психологию своих соплеменников, поэтому, внедряя в сознание масонский слоган «Свобода, равенство, братство», однако же тайную боевую организацию по-прежнему именовали «Земля и воля». Теперь уже началась откровенная спекуляция на чувствах народа. Извечная и уже полузабытая мечта исконных аратаев, живущих с сохи, вернуть вольное землепашество закончилось полумерами, означенными в Манифесте императора. Но и к ним освобожденные крестьяне еще пс привыкли, не зная, как теперь жить наособицу и как управиться с землей и личной свободой, тем паче в пору бурно развивающейся в России промышленности и буржуазии.

А тут ходят в народ некие странные личности и опять предлагают «землю и волю», но обещают некую свободу! А ее, свободы, после Манифеста и так хоть лопатой греби, да только пользы никакой — скорее вред, ибо теперь надо как-то выживать в новых — буржуазных, рыночных — условиях. А барин больше не приедет и не рассудит. Можно представить себе сумбур, бывший в мужицких головах. Да и помещики, оказавшись без крепостных, вылетели из наезженной колеи, оказались в растерянности перед новыми формами хозяйствования на земле. Тут еще буржуазия подпирает, иные вчерашние «угнетенные», разбойным или бог весть каким промыслом разбогатевшие, за бесценок скупают земли, усадьбы, заводы и фабрики. В общем, та же шоковая гайдаровская терапия. Поэтому на народников взирали с недоумением, а потом и с ненавистью, когда те развязали гнусный террор.

Само слово свобода   возникло от слобода:   поскольку претенциозная «интеллигенция» еще не изжила изъянов своей речи и произношения, все еще брусила, бармила, картавила и шепелявила, то звук Л заменился на В, что впоследствии стало этакой новомодной нормой. (Вкупе с произношением слов счастье вместо сщастье, булочная вместо булошная, есчо вместо еще и т.д. Это они так подчеркивали свою начитанность и образованность.) Объяснение этимологии слова свобода   от свой   несостоятельно, ибо «свой» используется в смысле своеволить, проявлять волю, а это далеко не одно и то же. Изначально слобода, слободка   — это вновь образованное поселение, выделенное из крестьянской либо городской общины в связи с перенаселением и недостатком земель. То есть некоторой части молодняка давали послабление   от строгих правил общинной жизни (в том числе и от крепостного права) либо государственного тягла,   сейчас бы сказали: возможность самоопределения. Однако это состояние длилось недолго: на новом месте возникала своя община, которая и управляла всей жизнью слобожан,   следуя одним общеустановленным правилам и канонам. Так что слобода    от слабить.   А если копнуть глубже это «сладкое слово»,  то оно и вовсе станет горьким: с АА бить,    буквально, убитое, выродившееся семя.

Есть еще одно проверочное слово — лобода,    сорное растение, лебеда, затягивающая брошенные земли и навозные кучи.

Воля   — это, прежде всего, состояние духа. Только вольному человеку необходимы смысл его существования, идея, высшая цель, никак не связанная с потреблением. Вольный не живет — гонт,   то есть добывает благо, божественное семя.   Свободный человек легко довольствуется малым, для него превыше всего земной продукт, пища, одежда, материальное благосостояние.

Если в основе слова свобода-слобода   лежит убитое, бесплодное семя, то воля-вла   — буквально в семени   или сеющий.   Отсюда возникло слово благоволить, благоволение,   часто употребляемое в молитвах: буквально сеющий благо.    Кстати, отсюда же происходит имя бога Волоса   и уже от него слово власть, владеть (во- лодеть).   То есть править мог только человек, обладающий волей.   Только он был способен восстановить наряд,   коего не стало на Руси. (Земля велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и володеть нами...)

Дар Речи в очередной раз сыграл злую шутку с невежественной   «интеллигенцией». Мало того, она даже не подозревала (кажется, не подозревает и до сих пор), что понятие воля   в сознании славянского этноса имеет совершенно иное наполнение. Это не освобождение от крепостной зависимости, от произвола господ, от рабских уз, тирании, абсолютизма и режима. Вольным можно оставаться, даже сидя в темнице. Раскрепощенный дух и разум   существуют независимо от места пребывания и условий жизни. Для человека вольного   понятие неволи относительно. Необразованность «интеллигенции», провоцирующей, стимулирующей высвобождение духовно-волевого потенциала «здесь и сейчас», оборачивается трагедией для нее же, ибо всякий раз совершается русский бунт, жестокий и беспощадный. Поэтому и существует пословица «Не буди лихо, пока оно тихо». Кстати, лихой — отважный, а отвага   — единица измерения воли.    Вслед за «интеллектуальной элитой» великая русская литература оставила образ героя и   принялась исследовать суть «маленького человечка». Пожалуй, первым был Гоголь с его «Шинелью», за ним потянулся Достоевский, не успевший сесть в лодку. Так и творил, будучи одной ногой на берегу. Поэтому из-под его пера выходил то «Идиот», то «Бесы», то «Братья Карамазовы». Не избежал сего искушения и глыба мысли Толстой, попытавшийся с высоты своего роста всмотреться в «интеллигентного» пигмея. И, почуяв исходящую от него опасность, попытался исследоват ь   состояние духовно-волевого потенциала, задумал роман о декабристах, как о героях, но и тут узрел расторгающуюся бездну. Однако же попытался остановить назревающую междоусобную бойню проповедью непротивления злу насилием,   идеями самосовершенствования личности.

Итог известен: великому мыслителю не вняли ни младосущая «интеллектуальная элита» с подростковой психологией волков-переярков, ни церковь. Мало того, объявили сектантом и еретиком! Впоследствии он и сам испытал глубокое разочарование, своим предсмертным уходом бросив вызов будущему.

Нет пророков в своем отечестве...

Довершил дело классик малого жанра, выходец из среды «интеллигенции», сын разорившегося купца и уездный врач Чехов, великий знаток и певец «маленького человечка».

И он, этот человечек в гоголевской шинели, восстал, точнее спровоцировал восстание, используя солдат, рабочих и неудачи в русско- японской войне, так сказать, политический момент. Только вдумайтесь: группа, претендующая на роль интеллектуальной элиты русского общества, в народном понимании — на совесть Нации,   жаждала поражения и ликовала,   когда оно случилось, когда матросы шли на самопожертвование, топили «Варяг» и взрывали «Корейца». Она же, эта «совесть», ликовала, когда спровоцированные ею же (в лице двойного агента попа Талона) рабочие понесли петицию царю и угодили под залп. Особенно торжествовала по этому поводу сбежавшая на запад либеральная «интеллигенция», в недрах которой уже заваривался следующий бунт.

Им бы, переяркам, остановиться после первой русской революции, успокоиться хотя бы лет на сто, довольствуясь добытыми плодами. Ан нет, уже научившаяся держать удар, клыкастая, жаждущая горячей крови «интеллектуальная прослойка» вдохновилась — впереди показался призрачный свет власти! А для раба нет ничего слаще слова свобода и желанней, чем власть. Каким образом, какими жертвами все это достигается — уже не важно. И опять начался беспощадный террор, сопряженный с провокациями и накачиванием пропагандистских мышц.

Убийство Столыпина стало промежуточной победой, а Первая мировая война — благоприятной средой для достижения целей. Вот уж было ликования! Не зря говорят, кому война, кому мать родна...

Но всякий посеявший ветер на Руси непременно пожнет бурю.

В последнее время как-то подзабылось понятие «интеллигенция», вероятно, само слово ушло в небытие, стало невостребованным, а «интеллектуальная элита» в очередной раз сменила имидж и теперь называется либеральной, гламурной (новое словцо!) но с прежним содержанием. Судя по трибуне Болотной площади, она опять в том же составе и состоянии, только образовательный уровень заметно упал, но это естественно. А по кадрам оперативной съемки упал и уровень их союзников. Теперь они договариваются даже не с Польшей, не с Западом, с марионетками Кавказа — с Грузией! Позор, конечно, однако показатель того, что устремления и методы «совести нации» остаются прежними, хорошо знакомыми. Значит, вожди такие же двойные агенты, как поп Гапон.

Нет, мало что меняется в их мире.

И полуторавековые традиции «Земли и воли» соблюдаются строго, память о первых «борцах» за народное счастье поддерживается, к примеру, обществом «Мемориал», органично вписанным в «элиту». Символичный факт обнаружил прошлым летом в Томске, откуда родом основоположник народничества Ал. Квятковский, сын золотопромышленника. Напротив городской мэрии рядом с бывшим зданием тюрьмы ЧК-ОГПУ-НКВД есть сквер, где когда-то стояла келья старца Федора Кузмича, то бишь ушедшего от власти (по причине слабоволия,   не дожидаясь восстания декабристов) царя Александра I. На этом месте был памятный камень с соответствующей надписью. Теперь его нет: выбросили из-за несоответствия со временем. Зато появилось много других — целый мемориал. В память

о тех, кто сначала сеял ветер, работал в ЧК и казнил местную царскую элиту, однако впоследствии естественным образом сам попал под топор.

Это латышские стрелки и старые знакомые поляки.

А совсем недавно российские власти возле расстрелянного парламента, а ныне Дома правительства, установили памятник Столыпину — вроде бы знаковое событие. А что, если его копии установить еще в Польше и, особенно, в Латвии, где Петр Аркадьевич, можно сказать, совершил переворот в аграрной области и является основоположником современного образа жизни — но хуторам и отрубам? Полякам так можно предложить еще и памятник Дзержинскому — вернуть на историческую родину.

Думаю, Польша согласится, благодарные латыши — так непременно, была бы только воля...

 

 

Дор. Урок двадцать третий

 

 

Исследуя язык восточных славян, невозможно обойти его воинскую составляющую, которая насчитывает добрую сотню слов, прямо относящихся к ратному делу, боевым искусствам, оружию, и многие тысячи производных, послуживших насыщению Дара Речи особым бойцовским духом и характером. Если хотите, в нашем языке заложено все, что необходимо для защиты Отечества, — от стратегии и тактики действий войск до военно-учетных специальностей и мобилизационных предписаний. Причем обучающий этот словарь не заимствован из других языков, имеет природную и весьма специфическую основу, которая носила совершенно иной характер и прямо противоположное по смыслу назначение.    То есть воинский словарь, как булатный клинок, прошел своеобразную ковку и закалку: слово, изначально сеявшее доброе и вечное, обернулось своей изнаночной стороной и, пройдя сквозь горнило зла, вновь обрело добро, но уже иного качества.

Если проникнуть в глубинный, магический смысл слов, принадлежащих к тем или иным гнездам и даже целым гнездовьям, то можно обнаружить, что подобная трансформация весьма характерна и является не только нормой, но и его живой, подвижной нервной системой, приводящей в движение языковые мышцы и не позволяющей ему устаревать и костенеть от времени.   Проникая в заветные тайны языка, непременно приходишь к мысли, что эти волнообразные движения, возможность столь контрастного перехода из одного качественного состояния в прямо противоположное, но с последующим возвращением «в плюс» изначально заложены в   Даре Речи, что и говорит о его величии и бессмертии. Кроме того, благодаря подвижности и еще свойству языковой памяти,    то есть способности слова сохранять, записывать весь пройденный путь этноса, у нас открывается уникальная возможность совершать путешествия в ветхую старину, воспроизводить и чувственно испытывать все, что испытало само слово. Это и есть живое предание,   способное передавать через тысячелетия, прежде всего, психологию пращуров, то есть их образ мышления и манеру поведения.  

На просторах нашей необъятной Родины есть, пожалуй, сотни деревень, селений или просто мест, урочищ, холмов с несколько странным названием—Дор. Причем иногда с уточнением: Верхний, Нижний, Малый, Великий, — или вовсе произведенным от имен собственных. Чаще встречаются они вдоль основных дорог на европейской части России (тех, что проложены по древним путям), и не только в глубинке, несколько меньше их на Урале и редко — в Сибири. Происхождение таких названий почти забыто, даже местные жители, в основном дачники, толком не могут объяснить, что это значит, и высказывают предположения самые разные: мол, в старину так поляну называли, участок леса, рощу, куда молодежь ходила гулять. А кто-то и вовсе скажет: это, мол, новая пашня или, напротив, брошенная, никому не нужная истощенная земля. И если Дор находится на возвышенности или вовсе на вершине холма, что бывает чаще всего, то можно услышать предположение фантастическое: мол, проклятое там место, чуть ли не та самая «лысая гора», где ведьмы устраивали шабаш. И обязательно последует признание: дескать, место нечистое, но людей туда почему-то тянет, особенно молодежь, влюбленные парочки и, как ни странно, стариков.

В элитном районе Подмосковья, близ Николиной Горы, есть Раздоры — красивый сосновый бор, куда пожилые москвичи с давних времен любят ездить отдыхать, причем зимой и летом, для чего тут когда-то построили несколько волейбольных площадок и столов для трапез на природе. Правда, сейчас эту «истощенную, нечистую» землю активно застраивают коттеджами с высоченными заборами и постепенно вытесняют отдыхающих. Однако ни старики, ни новоселы тоже не могут растолковать сути названия, и все сходятся к тому, что в Раздорах просто раздолье, тут вроде бы и с людьми, и без них одновременно. То есть они рядом, но не мешают, не давят тебя, как в метро, не толкают плечами и от того становятся будто родными, близкими, так что хочется взяться за руки...

Только на архангельской дороге, в Верхнем Доре, нашлась бабуля, которая помнила, что сюда, на поляну, раньше драться ходили.   Обязательно на Масленицу, да и так, по праздникам, когда у мужиков кулаки чешутся: разденутся до пояса и идут стенка на стенку. В кровь расхлещут губы и носы друг другу, а потом возвращаются довольными, садятся за столы и гуляют. В общем, безобразничали... Еще в двух деревнях мне объяснили, будто Дор — это место, где опять же на Масленицу жгут соломенное чучело, веселятся, пляшут вокруг огня, а теперь, мол, за неимением соломы (ничего же не сеют!) ребятня прикатит резиновые баллоны и палит... дым черный. А в последнее время привезут из города хлопушек разных да пускают в небо. Вроде радуются, но невеселые почему-то...

Архивные розыски также принесли результаты странные и смутные. С одной стороны, выяснилось: мест с названием Дор когда-то было множество, считай, возле каждого большого села либо группы деревень. С другой — ничего конкретного относительно предназначения, но по косвенным упоминаниям можно было предположить, что были они игрищами,   где дети и отроки играли в основном в лапту, ну еще там же гуляли, будто совсем давно хороводы водили, потом стали собираться на летние складчинные праздники. А   какая гулянка на Руси без драки обходится?

Толковые словари, или точнее их авторы, и вовсе не заметили этого топонима, как Преображенский или Срезневский. А Фасмер растолковал дор как поднятую целину, новь. Правда с оговоркой, что есть еще одно значение, неожиданное — легко раскалываемое дерево, дранка.   У греков это, мол, бурдюк, шкура, содранная кожи.   Обнадежил только Даль: он выводит дор   от слова драть,   но тоже относит это к земледелию, когда с будущей пашни сдирают все лишнее — кустарник, лес, пни. То есть это роспашь, росчисть, починок, подсека, кулига, пожога. Однако ссылается на северные и сибирские говоры, где дором называют сало животных, внутренний жир, который сдирают.   Также приводит еще два разных значения: сор, грязь, плесень на чем-либо — так считали в Москве, а в Орле, Калуге, Смоленске — кровельная дрань.   «Дором драть, сдирать. Дорница (ж.) дрань, дранка, драница» — так дословно написано в его словаре.

Все это — косвенные указания, вытекающие из сути слова, но не изначальное его понимание, хотя исследователей должно было заинтересовать то обстоятельство, что участков земли, которые готовили под пашню, вокруг каждого селения было десятки, но дором называли лишь одно место.    Впрочем, у составителей словарей не стояло задачи выявить исконное значение слова; они фиксировали то его состояние, в коем оно пребывало на момент их жизни. И за это благодарны потомки.

А дор,   оказывается, наша беда и выручка, позор и слава одновременно, ибо это место рождения русского воинства и воинского духа.

Память человеческая стала коротка, особенно в «письменный» период, когда, по сути, прервалась традиция устного мифотворчества.    Но память Дара Речи осталась бесконечной...

В кирилловском букваре знак Д означен как «добро», однако имеет двойное дно, несет двойную нагрузку: «добро давать» или, наоборот, «давать добро». Что тут первично и вторично — сейчас не имеет значения, эти слова, на первый взгляд, равнозначны по смыслу, и, как их ни поставь, он, смысл, не изменится. Мы до сих пор так их и употребляем. Кроме того, добро   (благо) имеет синонимы хорошо, ладно   (с выражением согласия). И есть еще один смысл, более понятный современнику: добро   — богатство   (имение).

Вся эта многозначительность тоже не случайна, ибо само слово состоит из двух слогокорней и раскрывает следующую, опять двойную, суть: до-бро   — да-бра   означает сразу «давать — брать» (любимое слово коррупционеров), Ладно,   это когда даваемое берут сверху вниз и затем возвращают снизу вверх — жертвуют чем-то взамен. Тогда и наступает гармония отношений человека с окружающим миром — с другим человеком, с землей, с природой и богами. Посеял, к примеру, жито, сжал колосья, а в пашню бросил навоз, удобрения. Поэтому и говорят «надо творить   добро», то есть замыкать этот круг.   Верховный дающий — Раз, Даждьбог, основные потребители даваемого — берущие его внуки, гости или братия,   то есть те, кто молится Ра   вместе и берет,   получает милость божью, благо.   (Отсюда в христианство перешло обращение к прихожанам «братия и сестры».)

Из слова братия   происходят три первых «военных» слова — брань, рать и борьба  . Знак О, внедрившись в слово, растворил его суть: борьба от брать, бороться   — браться.   В том числе и за руки.   (Четвертое — гражданское, родственное значение — брат.)   Когда нарушается лад,    когда происходит несправедливое разделение даваемого (например, благо), возникает брань,    ссора среди братии.   Тогда вместе молящиеся братья и становятся воинственными — ратью.  

То, чем ныне принято гордиться, — непобедимыми, стойкими дружинами прошлого, ополчениями, ратями, воинским, духом, братством, мужеством, отвагой, храбростью, имеет источник, далекий от благонравия.  

Но нет худа без добра...  

Время возникновения подобных распрей хорошо датируется: это период крамолия,   ибо автор «Слова...», вероятно, знавший древние письменные источники и устные предания, называет междоусобные войны крамолами   — «А князи сами на себе крамолу коваху...». То есть в народной памяти давно и накрепко утвердилось вторичное понятие слова крамола   — распря, гражданская война.   Почему, в силу каких причин и обстоятельств случился этот великий раздор в жизни наших пращуров — тема отдельных исследований и совершенно иных уроков, которые не уложить, пожалуй, и в число сорок...

К тем же временам относятся и боевые слова драка, драть, дружина,   также вышедшие из-под сени знака Д и коллективного к Ра молия. Первоначально дор   — дра,   поле, площадка, место, земля, на которой собиралась рать (племя),   чтобы молиться к солнцу, брать, гоять,   получать го    и воздавать богу дары   — жертвы.   Иное название — капище,   где питалась благом душа земли, ка,   более позднее храм,   приобретший вид строения, на что указывает знак X (хер),   имеющий руническое начертание и происхождение (отсюда хоромы, хата, халупа, хижина). Кстати, позже на месте доров и рощений   часто строили христианские церкви. Братия   собиралась помолиться дружно,   то есть вставши в круг, кружало,    взявшись за руки.   Отсюда круговая порука, обручиться   — взяться за руки, обруч,   теперь чисто бондарный термин (стягивающий клепки бочки), имеет то же происхождение. Круг и рука   — однокоренные слова.

На дору,   в священном месте, и произошли первые раздоры, раздраи,   когда крамольники не поделили благо. Поэтому и родилось еще одно значение слова дружно: друг   — это тот, кто стоит с тобой в одном круге братии, держась за руки.    Но в результате получилось воинское формирование — дружина, рать.   А из священного круга   впоследствии родилось еще одно агрессивное слово — руганъ,   все та же ссора. И остров Ру- ген   — отсюда же, но не от слова ругань, а от круг!    Там были общеславянское святилище солнцепоклонников и князья светоносные. И совсем не случайно князь Игорь в «Слове...», обращаяясь к своим воинам во время солнечного затмения  , говорит: «Братие и дружино! Луце же бы потяту быти, неже полонену быти...».

И так из «добра» возникла брань   — бранное поле, из рати   — ратное поле, дор-дар   превратился во вздор, раздор,   в ристалище, место драк, а дружно   стало возможно лишь воевать. Вероятно, и молиться перед боем. В общем, хотели как лучше, получилось как всегда, и утешаться тут можно единственным: неизменность поведенческой реакции говорит об устоявшейся этнопсихологии, а это, в свою очередь, о древности этноса. Если самоуничтожения не произошло за все минувшие тысячелетия — значит, это рок, роковая предопределенность, которую не следует исправлять    даже из самых «гуманных» соображений.

Так что подмосковные Раздоры   можно трактовать как междоусобицу, спровоцированную правью, Разом:   ниспослал благо, а его не хватило на всех, или кто-то взял себе больше, получил не по справедливости   (правь ведаю). И началась свара. В другой раз обиженные попытались исправить положение, взяли себе больше, и вновь недовольство. Разрушить лад всегда легче, чем его восстановить. К великому сожалению, отрицательные привычки и традиции формируются гораздо легче и быстрее, чем благие. Так дор    из места, где берут радости жизни, где получают з ДОР овье, превратился в ноле раздора, в место драк и поединков.  

Новопоселенцы в особняках за высокими стенами, отвоевывающие себе землю в подмосковных Раздорах, должно быть, и доныне чувствуют отголоски прежних распрей, и висит над ними дамоклов меч.

Дар Речи сохранил и донес до нас важнейшую информацию, которую нигде более не сыскать: первые боевые столкновения, побоища были результатом междоусобиц, дрязг, распрей, раздоров, ссор, крамол.   Практически весь круг слов, связанных с ратным делом, имеет послевкусие гражданских войн. Слова враг-ворог, вражда, сражение, свара, ратник, рукопашная   (борьба) и их многочисленные производные имеют все то же «крамольное» происхождение. Даже оружие.   теперь не руки друга   сжимали шуйцы и десницы — рукояти   топоров, мечей и древка копий.

Даже победный клич ура   явно переродился из молитвенного возгласа...

Кстати сказать, фамилия русского философа, артиста и сатирика Задорнова напрямую связана с дором. В традициях рукопашных праздничных битв, когда сходились стенка на стенку, существовали поединщики — задиры, задоры,    которые либо сходились один на один, либо раззадоривали   супостата, задирали его смешными и обидными репликами, чтобы вызвать на бой. Судя по творчеству, Михаил Николаевич до сей поры полностью соответствует своей бойцовской профессии. Это к вопросу, что мы не случайно носим свои прозвища...  

И особняком стоят «нейтральные» слова — бой, супостат, супротивник, воин (воя).   Они и звучат-то иначе.

То есть в те времена, когда наши пращуры строили кольцевые города, подобные Аркаиму и, сидя за высокими крепостными стенами, плавили бронзу, добывали время,   были вполне миролюбивыми и неагрессивными. Оттого и нет следов штурма городов, нет бранных полей со следами битв и массовых захоронений. Оружие использовалось для ловли, для защиты стад скота от дикого зверя, и производство вооружений практически не усовершенствовалось, а его виды не развивались.   Вот почему лук, стрелы, копья, ножи перекочевали из «каменного» века в «бронзовый» и мало в чем изменились, хотя металл открывал новые технологии и возможности, что и доказывают золотые, медные и бронзовые украшения, существующие рядом с кремневыми наконечниками копья и стрелы. Часть, конечно, их заменили на медные, длиннее, надежнее (но не острее каменных!) стали ножи, однако основная масса выплавляемого металла использовалась в мирных целях.  

Тогда спрашивается: зачем эти землепашцы- скотоводы-охотники с такой неуемной страстью занимались металлургией: плавильная печь — в каждом доме? Торговали медью, обменивали ее на товар, предлагая иным племенам, застрявшим в каменном веке? Возможно... Однако ответ приходит сразу же, как только увидишь макет-реконструкцию кольцевого города — топор.   Вот главное орудие производства аркаимца. Для того, чтобы построить город с восьмиметровыми двойными деревянными стенами, надо свалить многие десятки, тысячи   деревьев, обработать, раскряжевать и сложить в срубы, искусно замкнув их в круг. Это, не считая домов, в коих органично сочетались жилая и производственная части под одной кровлей. Да еще не прямоугольных домов, а сегментных,   с разным градусом углов, дабы вписать в пространство замкнутого кольца. А сколько требовалось топлива — дров, древесного угля, чтобы плавить руду и топить дома в студеную зиму!