XXXVII. Состояние колонии по прошествии десяти лет. Поездка Фрица на кайяке. Гнезда. Жемчужная бухта. Тюлени. Альбатрос

 

В моем дневнике глава сменяется главой так же незаметно и однообразно, как на деле годы сменялись для нас годами. И немудрено: — я рассказываю о своей жизни, или, точнее, о жизни моей семьи в течение десяти лет, проведенных вдали от родины и людей, без других средств к существованию, кроме нашего собственного труда, без иного утешения, кроме нашей искренней веры в благость Бога и нашей взаимной привязанности, укрепленной всякими испытаниями.

В течение этого десятилетия сколько совершилось важного для нас и ничтожного! сколько наш маленький мир испытал важных и ничтожных событий! Каждый день приносил свои заботы и свои удовольствия, потому что труд, наиболее тяжелый для рук, дарил нас и наибольшей радостью, и потому что мы никогда не проклинали труда, доставлявшего нам и насущный хлеб, и покой души. Каждый вечер, перед сном, вспоминая протекший день, мы благодарили Бога за Его неисчерпаемую милость к нам. Каждое утро, готовясь приступить к тяжелым дневным работам, мы просили Бога благословить наши усилия, укрепить наше здоровье, единственное богатство, и любовь к труду, единственную нашу гордость.

И в течение этих десяти лет, столь долгих для людей незанятых или больных и столь коротких для тех, кому, как мне, предстояло прокормить семью, воспитать детей, беречь их, любить, — все способствовало благосостоянию нашей маленькой колонии. При наших возобновлявшихся усилиях, при постоянном труде, все наши начинания венчались блестящим успехом. Что было совершено здесь помощью моих четырех детей того, я думаю, в Европе, при тамошней обстановке, не выполнили бы сто искусных работников. Каждый год сопровождался каким-либо усовершенствованием, расширением наших владений, увеличением нашего благосостояния. Мы жили, в точном смысле, среди дел рук наших. После Бога, мы сами были творцами нашего маленького мира. Как велико могущество человека, когда он повинуется закону труда! Помимо нескольких неизбежных ошибок и промахов, помимо нескольких также неизбежных припадков нездоровья, все вокруг нас развивалось и крепло, растения наших плантаций и наши дети. Орлята стали орлами. Все четверо были, или, по крайнем мере, казались мне, прекрасными и добрыми, конечно, с различиями, вытекавшими из их природы и характера. Они нежно любили друг друга, в то же время детски и мужественно работали как взрослые, играли как дети. Фрицу исполнилось двадцать три года, Эрнесту двадцать один, Жаку девятнадцать, Франсуа шестнадцать. Время едва коснулось лица моей подруги, которая оставалась ангелом нашей пустыни; прекрасная душа жены по-прежнему отражалась в ее кротком взоре. Дети обожали свою мать и соревновались друг перед другом в осыпании ее ласками. Всякий старался предохранить ее от неприятности и утомления, доставить ей удовольствие, поразить ее приятной нечаянностью. «Никогда не бывала я так счастлива, — говаривала она мне иногда: — это более чем счастье, и если б нам суждено было жить для этих детей вечно, если б смерть не должна была разлучить нас с ними, если б нам не суждено в этой пустыне исчезнуть одному за другим, оставляя пережившим нас печаль и одиночество, то я благословляла бы небо, создавшее для нас весь этот рай на земле. Но, увы, увы, придет день, мой друг, когда глаза наши закроются навсегда».

Я старался ободрить жену мыслью, что Бог, оберегавший нас доселе, не покинет и впредь, что Он завершит Свою милость и что Ему следует доверить заботу о дальнейшей судьбе нашей и наших детей.

— Ты прав, — отвечала она, — мои жалобы богохульство. Да простит мне их Бог, и да оправдает Он твое упование на Него.

Что касается меня, то волосы мои побелели, но я сохранил здоровье и силу, старость не ослабила ни одной моей способности, и моя вера в Бога сохранилась всецелой. Я сознавал себя под Его защитой.

Наши домашние животные, то есть наши товарищи, друзья, тоже благоденствовали. Мычок достиг полного своего роста; корова наша каждый год телилась, и из этого приплода мы сохранили две особи: — одна стала доброй дойной коровой, другая — сильным быком. Корову, по ее светлой шерсти, мы назвали Белянкой, а быка — Ревком, по его грозному голосу. Ослица дала нам двух осленков, из которых одного мы назвали Стрелой, а другого Живчиком. Наконец, от многочисленного приплода шакала мы сберегли только одного детеныша, который становился отличной ищейкой и которому Жак дал шуточное имя Коко. Конечно, я не упоминаю ни о нашем мелком скоте, который также размножился, ни о нашей живности, которая изобильно снабжала наш стол мясом и яйцами. Словом, не было фермера богаче меня, и наше счастье было бы полно, если б, как говорила жена в минуты слабости, мы жили не вдали от людей, наших ближних, и если б дети наши могли пользоваться сельской роскошью в населенном крае.

Однажды, когда Фриц уехал на своем кайяке с самого утра, мы после обеда отправились к караульне, чтобы оттуда взглянуть на море и попытаться увидеть нашего искателя приключений. На мачте развевался швейцарский флаг, и пушка была заряжена, готовая потрясти даль своим грозным гулом. Мы озирались, ждали; но ничто не появилось вдали. Наконец, по прошествии довольно долгого времени, я, при помощи подзорной трубки, различил черную точку, которая скоро приняла очертания: — то был наш дорогой Фриц. Он работал веслами, но, сколько я мог судить на далеком расстоянии, медленнее обыкновенного, направляясь к заливу Спасения.

Жак подошел к пушке с зажженным фитилем в руке.

«Пли!» — скомандовал Эрнест в качестве артиллерийского офицера.

Жак поднес фитиль к затравке, и вслед за громом орудия наш мореходец мог слышать наши радостные «ура», приветствовавшие его возвращение. Затем все мы поспешно спустились на берег, чтобы опередить Фрица и принять его на земле, подле нашего жилища. В это время я разглядел причину медленности кайяка. На носу челна, то есть на бивнях моржа, я увидел большую вязку, по-видимому, всклоченных перьев. К корме также был привязан большой мешок, свободно полоскавшийся в воде. Наконец, на одном боку кайяка висела большая масса, которую мы еще не могли разглядеть.

— Добро пожаловать, Фриц! — крикнул я ему. — Откуда плывешь? Не подвергался опасности?

— Нет, папа, слава Богу! — ответил Фриц. — Напротив, это путешествие было самое счастливое, как вы узнаете это.

Когда кайяк был вытащен на берег и разгружен, мы подошли к Фрицу в ожидании рассказа об его похождениях, которые ему и самому хотелось сообщить нам.

— Прежде всего, папа, прошу простить меня за то, что я уехал сегодня утром без твоего разрешения. С тех пор, как у меня такое легкое и удобное судно, я не умею противиться желанию выезжать на нем на приключения. Уже давно хотелось мне ближе познакомиться со страной к западу от пещеры и с местностью, на которой я убил моржа. Если б ты запретил мне эту поездку, то я не захотел бы ослушаться тебя, и потому сегодня утром я отправился без твоего ведома. На случай непредвиденных встреч, которые могли продолжить мою поездку, я захватил с собой, кроме готовой пищи, багор, гарпун, удочки, топор, ружье, пистолеты, компас и моего орла.

Погода благоприятствовала моему предприятию: — море было спокойно, и небо безоблачно. Я воспользовался минутой, когда вы были заняты в пещере, сел в кайяк и отдался течению ручья, который скоро унес меня из ваших глаз. На том месте, где десять лет тому назад погиб наш корабль, чистота воды дозволила мне рассмотреть на некоторой глубине большие пушки, ядра, полосы железа и другие предметы, которые мы можем вытащить, когда построим водолазный колокол, который, как кажется, ты, папа, намерен это сделать. Отсюда я поплыл на запад, к берегу, и, обогнув мыс, состоящий частью из груды скал, наваленных одна на другую, частью из обломков, едва торчащих из воды, я увидел бесчисленное множество птиц и, на некотором из них расстоянии, значительное число морских млекопитающих, нерепух, моржей и других.

Так как мне не особенно нравилось соседство этих чудовищ, то я поспешил удалиться от них через проходы между скалами, и по прошествии, приблизительно, часа, я неожиданно очутился перед настоящими триумфальными воротами, построенными случаем из огромных скал. Под этим сводом, способным, по-видимому, вечно противостоять самым страшным бурям, поселилась туча ласточек. Они летали вокруг меня сотнями, кричали как бы с целью испугать меня, но мое любопытство было сильнее их гнева, и я на досуге долго наблюдал их. Ласточки были величиной с корольков; брюшко их было ослепительной белизны, спинка же совершенно черная, а крылья пепельно-серого цвета. Что же касается гнезд, построенных весьма искусно и прикрепленных ко всем выступам скал, то их были тысячи. Каждое из них опиралось на прикрепленную к скале подставку и довольно близко походило на ложку без ручки. Я оторвал несколько гнезд и привез их, и, если хотите, вы можете отведать их. Я предполагаю, что это знаменитые гнезда ласточек-саланганов, до которых китайцы так лакомы. Говорят, что гнезда эти, построенные из студенистых водных растений, очень вкусны и питательны.

Я продолжал плыть и, миновав высокий свод скал, очутился в великолепном заливе, по берегу которого расстилалась в неоглядную даль травянистая степь: только местами виднелись рощи зеленых деревьев и массы скал, а посредине причудливо вился ручей, по берегу которого стоял кедровый лес. Плывя вдоль берега, я увидел на глубине воды, прозрачной как кристалл, огромные пласты раковин, переплетенных между собой и прикрепленных к скале связками, похожими на пряди волос. Мне подумалось, что эти слизняки могут быть вкуснее маленьких устриц, которых мы ловили в заливе Спасения, и я отломил несколько раковин багром и вытащил их при помощи удочки. Я выбросил несколько штук на берег, намереваясь выйти на него и съесть их, а остальные, предназначенные мною для вас, положил в мешок, которому дал полоскаться в воде сзади челна. Затем я пристал к берегу, чтобы отдохнуть, и вскрыл свои устрицы. Они показались мне очень неприятного вкуса; но в них я нашел несколько круглых телец, величиной с горошину, с перламутровым отливом, которые очень похожи на жемчужины, как ты, папа, увидишь сам. Вот они: рассмотри их и скажи мне, обманулся ли я.

Услышав эти слова Фрица, Эрнест, Жак и Франсуа жадно наклонились над переданным мне перламутровым горохом, который, действительно, оказался жемчужинами чрезвычайной белизны, нежности и чистоты. Некоторые жемчужины были довольно велики.

— Ты открыл сокровище, дорогой мой, — сказал я Фрицу, — целые народы позавидовали бы нам в нашей драгоценной находке, потому что этот пласт раковин может заключать в себе жемчугу на миллионы. Но на беду нам так же невозможно воспользоваться им, как и твоими ласточкиными гнездами, потому что мы не можем вступить ни в какие сношения с остальным миром. А для нашего собственного употребления эти неисчислимые богатства не стоят мешка гвоздей или меры хлебных зерен. Но так как не должно пренебрегать подарками Провидения, которое, может быть, когда-нибудь сведет нас вновь с людьми, то мы на днях воспользуемся этим источником мнимых богатств. Кто знает? может быть, бесполезное нам теперь сокровище когда-нибудь обеспечит нам всем достаток. А теперь, друг мой, продолжай свой рассказ.

Фриц продолжал:

— После короткого обеда, восстановившего мои силы, я продолжал плыть, почти бесцельно, вдоль живописного берега, иззубренного окаймленными зеленью бухтами, которые как бы приглашали меня остановиться на них. Наконец я достиг устья реки, о которой говорил, и окраины которой поросли водными широколиственными растениями, по которым, как по земле, бегали длинноногие птицы. На минуту я вообразил себя на берегах реки Сан-Жана, во Флориде, описание которой я когда-то читал.

Возобновив запас пресной воды, я поплыл дальше и скоро достиг мыса, замыкавшего Жемчужный залив, почти прямо против свода с ласточкиными гнездами и на расстоянии от него около двух или трех верст. Невозможно было бы найти местность, более удобную для устройства приморской гавани.

Когда я хотел выйти из этого прохода, то был неожиданно задержан морским течением и должен был плыть вдоль мыса, чтобы отыскать проход, подобный найденному мной на другой стороне залива. Но поиски мои были тщетны. В это время я и увидел стадо животных, величиной с тюленей, которые играли на воде и скалах, попеременно ныряя и всплывая на поверхность воды. Они находились слишком далеко, чтобы стрелять в них; однако мне очень хотелось поохотиться. И потому я подплыл немного и выпустил своего орла, который тотчас же ринулся на играющее стадо. Выскочив из челна, я побежал, перескакивая со скалы на скалу, и поспел как раз во-время, чтобы овладеть добычей, в которую орел вонзил свои мощные когти. Остальное же стадо исчезло, как бы по волшебству.

— Но каким же образом, — спросил я Фрица, — удалось тебе увезти добычу? Она должна быть очень тяжела.

— Это стоило мне большого труда, — отвечал он. — Мне отнюдь не хотелось бросать тюленя, а я понимал, что если не придумаю средства сделать его более легким, то не смогу захватить его с собой. Рассуждая об этом, я был поражен множеством летавших и кричавших вокруг меня птиц: морских ласточек, чаек, фрегатов, альбатросов и прочих. Они кружились около меня до того назойливо что я, с целью отогнать их, стал отбиваться багром. Одна из птиц упала к моим ногам, оглушенная и с распростертыми крыльями. То был альбатрос из породы, которую моряки Западной Европы называют военным кораблем. Тогда, вспомнив способ гренландцев, я вырвал у птицы одно из ее больших перьев. Оно послужило мне трубочкой для надувки тюленя, которого я привязал потом позади кайяка. Между тем наступило время возвратиться, и я уже нигде не останавливался. Я прошел невредимо между скал и, при усиленной гребле, скоро очутился в знакомых водах, увидел издали наш белый флаг и услышал гром нашей артиллерии.