XVI. Тетерева. Волк. Гнездо попугаев. Резина

 

На другой день я отправился с Фрицем под предлогом захватить остальную приготовленную нами посуду, в самом же деле с целью проникнуть за цепь скал и узнать протяжение страны, куда мы были выброшены. Кроме собак, мы взяли с собой только осла.

Приблизившись к леску из зеленых дубов, мы увидели нашу свинью. Она спокойно развалилась под деревьями, вероятно, досыта наевшись желудей. Мы не тревожили ее. Лес был полон птиц; Фриц, в котором пробудилась его страсть охотника, дал несколько выстрелов и убил хохлатую сойку и двух попугаев, в том числе одного великолепного красного ара. Но пока он вновь заряжал ружье, мы услышали звук, похожий на глухой грохот барабана. Нам пришло на мысль, что, может быть, это военная музыка какой-либо толпы дикарей. В ужасе мы скользнули в густой кустарник и, медленно продвигаясь, вскоре открыли причину этих странных звуков.

На стволе опрокинутого дерева сидел великолепный глухарь, исполняя самые странные движения, какие только можно вообразить себе, перед десятками двумя глушиц, которые, по-видимому, любовались этим зрелищем.

Глухарь то кружился, подымая свои шейные перья, то распуская хвост опахалом, хлопал крыльями и испускал какой-то странный переливчатый крик. Мне хотелось обождать конца этого представления, как вдруг выстрел Фрица положил глухаря на песок и разогнал глушиц. Я строго выговорил Фрицу за эту неумеренную горячность.

— Что у тебя за страсть убивать и уничтожать? — Разве вид живой природы не в тысячу раз прекраснее вида разрушения? — сказал я. Фриц, по-видимому, искренно раскаивался в своей поспешности и стал печален и задумчив. Чтобы вновь развеселить его, я сказал, чтоб он поднял свою добычу и поднес ее матери. Глухарь был повешен на спину осла, и мы возвратились в лесок с тыквами, где нашли в сохранности все оставленные нами вещи. Было еще рано, и поэтому мы могли предпринять прогулку в неизвестную еще нам часть острова.

Дорога была довольно трудная, по причине высокой травы и стлавшихся по земле корней. По временам попадались маленькие ручьи, в которых мы утоляли жажду. Тут в изобилии росли картофель и маниок. Немного дальше, в густой чаще, я заметил кусты, ягоды которых были покрыты воском, прилипавшим к нашим пальцам, когда мы срывали эти ягоды. Я знал, что в Америке растет куст, который ботаники называют Myrica cerifera, или восковником восконосным; я не сомневался, что мы нашли именно его, и искренно радовался этой находке. Фриц, заметив мою радость, спросил к чему могут служить нам эти ягоды, и я объяснил, что из них добывается воск, который горит так же хорошо, как пчелиный и, кроме того, распространяет еще очень приятный запах. Услышав это, Фриц собрал изрядное количество этих ягод в мешок, который повесил на спину осла.

Немного дальше, внимание наше было привлечено весьма необыкновенным явлением. То была колония птиц, величиной с наших европейских зябликов, бурого цвета с белыми крапинками. Они жили обществом, в одном гнезде, искусно свитом на дереве, стоявшем особо. Это гнездо, служившее жилищем большому числу семей, казалось нам крытым камышом и переплетенными корнями. По бокам было видно множество отверстий, служивших дверями отдельным кельям в общем жилище. Все оно походило на огромную губку. Множество птиц влетало в общее гнездо и вылетало из него, не тревожась нашим присутствием. Рассматривая эту странную колонию, мы заметили несколько порхавших здесь маленьких попугаев, которые ссорились с обитателями гнезда и, по-видимому, оспаривали у них вход в отделения.

Фрицу захотелось поймать нескольких из этих птиц, и он, сняв ружье, полез на дерево. Приблизившись к гнезду, он сунул руку в одно из отверстий, с намерением схватить птенцов, сидевших в отделении, но почувствовал такой сильный щипок, что, вскрикнув от боли, быстро выдернул руку и стал трясти ею в воздухе. Но он не хотел отказываться от добычи. Как только боль немного унялась, он осторожно засунул руку в гнездо и вытащил из него птицу, которую сунул под свою куртку. Затем он соскользнул со ствола и подошел ко мне. Он тотчас же поспешил рассмотреть своего пленника. Это был так называемый попугайчик, с зеленым оперением. Фриц попросил у меня позволения приручить его и научить говорить. Я с радостью согласился. Нам следовало обманывать свое одиночество, привязывая к себе новых друзей.

По всей вероятности, гнездо принадлежало попугайчикам, а птицы, которых мы заметили сначала, пытались завладеть им. Это пояснило нам и ссору, которой мы были свидетелями.

Фриц удивлялся инстинкту этих птиц, которые обитали в общем гнезде.

— В большинстве животных классов, — сказал я ему, — есть строители, соединяющиеся таким образом. Таковы: пчелы, муравьи, бобры и многие другие животные. При этом я сообщил Фрицу все, что знал о животных, которых потребность в сожительстве с другими, им подобными, принуждает жить в обществе.

Разговаривая, мы дошли до опушки леса, которого еще не видали. Деревья походили несколько на смоковницы и достигали весьма большой высоты. Фриц заметил, что из растрескавшейся коры этих деревьев сочилось нечто в роде резины, твердея на воздухе. Фриц заметил небольшое количество этого вещества и стал мять его между пальцами. Убедившись, что оно мягчеет от теплоты и растягивается, сгибается, не разрываясь и не ломаясь, он подошел ко мне и воскликнул:

— Папа, мне кажется, что я нашел резину!

— Да это было бы для нас настоящим сокровищем!

Рассмотрев вещество, поданное мне Фрицом, я увидел, что он не ошибся, и так как он спросил, к чему может служить нам резина, то я сказал ему, что, помимо многих других предметов, мы можем употребить ее на изготовление обуви.

Любопытство Фрица было разбужено, и, продолжая идти, я должен был пояснить сыну, каким образом я думаю достигнуть упомянутой цели.

— Резина, как ты сейчас видел, сочится из деревьев капля за каплей. Ее собирают в чашки. Пока она еще жидка, ею обмазывают глиняные формы в виде бутылок, коптят резину на дыму и таким образом сушат и окрашивают. Затем форму разбивают и высыпают из образовавшегося на ней мешка, который гладок и гибок. Почти тот же способ можно употреблять для изготовления обуви. Мы набьем песком пару чулок, покроем их резиной и получим крепкую и непромокаемую обувь.

Очень довольные новым открытием и, в воображении, уже обутые в резиновые сапоги, мы продолжали идти. Перед нами стоял новый лес кокосовых пальм. — Остановимся здесь, — предложил я Фрицу. Внимательно приглядевшись к некоторым стоявшим вблизи деревьям, я признал их за саговые пальмы. В стволе одного из этих деревьев, сломанного ветром, я увидел не только сочную сердцевину, которую в Европе продают под названием саго, но — что еще более утвердило меня в сказанном убеждении — в сердцевине я заметил толстых белых червей, которых жители Западной Индии считают весьма вкусным кушаньем и достоинство которых я решился испытать. И потому я насадил несколько этих червей на палочку и поместил ее на двух деревянных вилках над разведенным нами огнем.

Сначала, при виде изготовляемого мною странного жаркого, Фриц объявил, что ни за что не возьмет в рот такой пищи. Но мое жаркое издавало такой соблазнительный запах, что пробудило во Фрице сильное желание отведать этого кушанья, и он первый стал лакомиться им.

Поев этих червей и печеного картофеля, мы пустились в дальнейший путь, который однако не представил ничего замечательного. Везде мы видели роскошную, но однообразную растительность. Наконец мы возвратились в лес с тыквами, запрягли осла в оставленные нами здесь сани и к вечеру возвратились к Соколиному Гнезду, где семья уже начала тревожиться нашим долгим отсутствием.

Подробности нашего путешествия составляли предмет вечерней беседы. Но детей наиболее занимал попугайчик, и каждый предлагал заняться его обучением. Чтобы устранить все возникшие притязания, Фриц должен был объявить, что займется новым членом колонии сам.

Что касается до матери, то ей наибольшее удовольствие доставило открытие резины и ягод восковника, особенно последних, подавших ей надежду иметь свечи. И потому я обещал ей на другой же день заняться изготовлением их.

 

XVII. Свечи. Масло. Плантации. Последняя поездка на корабль. Пальмовое вино. Буйвол. Щенок шакала

 

Поднявшись, вся семья упрашивала меня исполнить вчерашнее мое обещание. Я постарался припомнить все, что знал о ремесле свечника, и принялся за работу. Я велел сварить ягоды в котелке с водой. Вскоре на поверхность ее поднялся зеленый воск. Я собрал его в сосуды и поставил близ огня, чтобы не дать воску остынуть. Когда жена изготовила светильни из нитей парусины, я стал опускать эти светильни в воск и затем вывешивал их на воздух для отвердения воска. Повторив этот прием несколько раз, мы получили свечи, которые, правда, не были так круглы, ни так гладки, как выливаемые в формах, но которых свет, хотя и не яркий, освобождал нас от печальной необходимости ложиться с закатом солнца.

Этот первый успех подстрекнул нас попытаться выполнить другое предложение, которое, удавшись, должно было сильно обрадовать нашу хозяйку. Она часто горевала о том, что сливки, оставшиеся на горшках с молоком, не приносили пользы, тогда как при помощи маслобойни их можно было бы обращать в масло. Чтобы заменить недостававшее нам орудие, я взял одну из наших тыквенных бутылей, наполнил ее до трех четвертей сливками, плотно закупорил и положил на кусок парусины, четыре конца которой были привязаны к воткнутым в землю палкам. Затем я поручил своим четырем сыновьям сильно перекатывать бутыль по парусине. Это занятие до того увлекло их, что послужило им забавой. Через час я открыл тыкву и нашел в ней небольшой кусок превосходного масла. Жена не знала как выразить свое удовольствие, да и дети, всегда радовавшиеся новому лакомству, были в восторге.

Успех этих различных попыток внушил мне смелость предпринять работу, более долгую и трудную, чем все выполненное мною до того времени. Нужно было изготовить тележку, взамен саней, которые наши животные таскали с большой тратой сил. Мне казалось, что в Европе я достаточно присмотрелся ко всякого рода повозкам, чтобы уметь построить простую тележку. Но изготовление колес и пригонка частей поставили меня в большое затруднение. Самое скромное ремесло требует изучения, навыка и род особого таланта, на который не всегда обращается должное внимание.

Наконец, после многих усилий и опытов, я построил тележку о двух колесах, — сознаюсь, тяжелую, безобразную, но которая все-таки оказалась очень полезной при уборке хлеба, овощей и плодов.

Пока я занят был этими различными работами, жена и дети также не оставались без дела. Они пересадили наши европейские растения на более удобные для них места. Виноградные лозы были пересажены под большие деревья, густая листва которых должна была защищать их от палящих лучей солнца. Усилиями тех же работников дорога, ведшая к ручью Шакала, превратилась в аллею каштанников, орешины, вишневых деревьев.

Мы особенно заботились об украшении местности Палатки. Туда были пересажены все наши европейские деревья, не боявшиеся солнечного зноя, лимонные, апельсиновые, фисташковые, тутовые, миндальные, и превратили это пустынное место в чрезвычайно красивое и приятное. Кроме того, мы сделали его убежищем на случай опасности, окружив местность широкой живой изгородью из колючих растений, чтобы защититься от нападений хищных зверей.

Все эти работы заняли не менее шести недель, в течение которых мы однако не забывали святить воскресенья. Я удивлялся неутомимой деятельности моих сыновей, которые, после шести дней непрерывной работы, находили в себе достаточно силы для гимнастических упражнений, в которых они достигли замечательной ловкости.

Между тем наша одежда изодралась и потребовала поездки на корабль, на котором еще находилось несколько ящиков с бельем и платьями. Я убедил жену отпустить нас на эту поездку. В первый же тихий день пинка доставила нас на корабль. Он сильно пострадал от ветра и последней бури: ящики с одеждой и военные припасы были подмочены. Мы нагрузили наше судно всеми предметами, которые могли принести нам пользу, как-то: кухонной утварью, всякого рода оружием, — между прочим, батареей маленьких пушек. Затем, овладев, в несколько последовательных поездок, всем, что могло иметь для нас какую-нибудь ценность, я решил взорвать кузов корабля, чтобы приобрести бревна и доски, которые ветер принес бы к нашему берегу.

С этой целью я вкатил в киль корабля бочонок пороху, с небольшим сделанным мною отверстием. Отъезжая с корабля, я вставил в это отверстие, при помощи палочки, конец длинного фитиля и зажег его с другого конца. Затем мы удалились от корабля на веслах. Прибыв к палатке, я попросил жену подать нам ужин на мысе острова, откуда мы могли бы видеть корабль. Она согласилась. Не прошло и часа с тех пор, как мы разместились на берегу, и нас охватила темнота, которая в этих странах сменяет день, не предшествуемая сумеркам. Вдруг послышался страшный взрыв, и широкий столб огня, поднявшийся с моря до облаков, показал нам окончательное разрушение корабля. То разорвалась наша последняя связь с Европой; впредь между нами и родиной была пропасть. Эта мысль обратила радостные крики моих детей во вздохи и рыдания, которые мне едва удалось подавить. Мы возвратились к Палатке весьма печальными, и только ночной отдых утешил несколько тягостные впечатления предшествовавшего дня. На другой день мы поднялись пораньше, чтобы отправиться на берег моря. Вдоль него плавало множество обломков, между которыми я с радостью увидел большие бочки, к которым я, в бытность на корабле, привязал медные котлы слишком тяжелые для перевозки на пинке и назначенные мною для предположенной сахароварни.

Несколько дней кряду мы заняты были ловлей обломков, которые ветер выкидывал на наш берег. Между тем как мы были заняты на берегу, жена открыла, что две из наших уток и одна гусыня высидели многочисленные выводки, миловидность которых напомнила жене и заставила сожалеть о пернатых животных, оставленных в Соколином Гнезде. Все мы желали возвратиться туда, и я назначил выступить на другой день.

По дороге Эрнест заметил, что молодые деревья, посаженные в аллее, ведшей к Соколиному Гнезду, были слишком тонки, чтобы не нуждаться в подпорках. Было решено посетить мыс Обманутой Надежды, набрать там бамбуковых тростей и употребить их на подпорки. Поход этот становился необходимым еще и потому, что наш маленький запас свечей истощался, и мы хотели вновь набрать ягод восковника. Каждый из мальчиков приводил какой-нибудь повод участвовать в походе, который я обратил в прогулку.

На другой день стояла великолепная погода: воздух был чист и свеж; вся наша колония отправилась в путь. На телегу, в которую были запряжены осел и корова, положили доски, долженствовавшие служить детям сиденьем. Мы запаслись обильно съестным, не забыв захватить и бутылку прекрасного вина из ящика капитана.

Чтобы облегчить детям взлезанье на кокосовые пальмы, я взял с собой еще изготовленные из акульей кожи ремни.

Скоро мы достигли полей картофеля и маниоковых корней, а затем и дерева, на котором Фриц поймал попугайчика. Всем детям хотелось посмотреть странное общественное гнездо, о котором им рассказал Фриц.

По обилию восковников, мы скоро набрали нужное количество его ягод. Наполненные ими мешки мы припрятали в надежные места, чтобы захватить эту ношу на обратном пути. После нескольких минут ходьбы мы дошли до резиновых деревьев. Добыча была велика; благодаря сделанным нами широким надрезам, из них вытекала беловатая жидкость, которую мы собрали в принесенные с этой целью чашки. Пройдя сквозь пальмовый лес и обогнув мыс Обманутой Надежды, мы очутились в самой прелестной местности, какую только можно вообразить себе.

Влево были поля сахарного тростника, вправо бамбуковая, дальше пальмовая чащи; впереди нас расстилался залив Обманутой Надежды, а за ним беспредельное море. Этот вид очаровал нас до такой степени, что местность была единодушно избрана средоточием наших будущих походов. Мы даже едва не решились покинуть Соколиное Гнездо, чтобы поселиться в открытом нами раю; но к прежнему жилищу нас привязывали привычка и убежденность в его испытанной безопасности.

Мы выпрягли наших вьючных животных и пустили их на густую и сочную траву под пальмами. Затем мы разделились: одни пошли за бамбуковыми тростями, из которых предполагалось сделать подпорки деревьям, другие за сахарными тростями. Эта работа возбудила в детях голод, и они явились к матери, прося уступить им яства, предназначенные к ужину. Но осторожная хозяйка не вполне разделяла их мнение и потому предложила им найти какой-либо иной способ утолить голод. Тогда их взоры устремились на кокосовые пальмы, на которых висели великолепные орехи. Но как забраться на такую высоту? Я вывел их из затруднения, предложив им охватить тело и ствол ремнем из акульей кожи, который давал бы возможность отдохнуть, например, на полпути.

Средство это удалось лучше, чем мы ожидали. Мальчики счастливо взобрались до вершин пальм. Топорами, заткнутыми за пояс перед попыткой, они срубили множество свежих орехов, которыми все полакомились, без ущерба запасам, назначенным для ужина. Фриц и Жак хвалились своим подвигом и насмехались над бездействием Эрнеста в бытность их на дереве. Эрнест казался равнодушным к их насмешкам и в то же время занятым каким-то важным предприятием. Вдруг он поднялся с земли, попросил меня распилить ему надвое кокосовый орех и, когда я исполнил это, привесил одну половинку, которая походила на чашу, к петле своей одежды.

— Правда, — сказал он, — я не особенно люблю опасные предприятия, но при случае способен на отвагу не менее другого. Я надеюсь добыть нечто более приятное, чем кокосовые орехи моих братьев; обождите только несколько минут.

Шутя поклонившись, он подошел к высокой пальме.

— Браво, дорогой мой! — воскликнул я, — твое соревнование достойно всякой похвалы.

Я предложил ему ту же помощь, что и его братьям. Но мальчик быстро и ловко полез на выбранную им пальму и, с искусством, которого я не подозревал в нем, добрался до вершины дерева. Фриц и Жак, не видя ни одного ореха на дереве, на которое взбирался Эрнест, стали трунить над ним. Но наш натуралист, не отвечая на их насмешки, срубил вершину дерева, которая упала к нашим ногам.

— Ах, злой мальчик! — вскричала мать, — в досаде, что не нашел кокосовых орехов, он срубает вершину великолепной пальмы, которая теперь засохнет.

— Не сердись, мама, — крикнул Эрнест сверху дерева, — я бросил вам кочан пальмовой капусты, которая лучше кокосовых орехов; если я говорю неправду, то готов остаться здесь навсегда.

— Эрнест прав, — сказал я. — Пальмовая капуста нежное и вкусное блюдо, весьма ценимое в Индии, и наш натуралист гораздо более заслуживает благодарности, чем насмешек, на которые, кажется, не скупятся некоторые господа. — Произнося эти слова, я оглянулся на маленьких насмешников.

Эрнест не торопился слезать с пальмы; напротив, он удобно устроился на месте срубленной вершины, и мы напрасно старались разглядеть или разгадать, что он там делает. Наконец он слез, вытащил из кармана бутылочку с жидкостью, вылил ее в приготовленную мною чашу и поднес мне.

— Попробуй, папа, — сказал он, — вкусно-ли пальмовое вино.

Напиток был приятен и освежающ. Я поблагодарил моего маленького виночерпия и, когда мать также отведала приятной жидкости, я пустил чашу в круговую, и в несколько мгновений она была осушена за здоровье Эрнеста.

День клонился к концу, и так как мы порешили ночевать в этом прелестном месте, то занялись устройством палатки из листвы, чтобы укрыться от ночного холода.

Между тем как мы были заняты этой работой, осел, который до того времени мирно пасся под деревьями, вдруг испустил пронзительный крик — и-а! с испуганным видом стал скакать и брыкаться и, пустившись в галоп, исчез из виду. Мы побежали за ним, но не отыскали и следов его. Этот внезапный побег беспокоил меня по двум причинам. Во-первых, мы утрачивали весьма полезное животное; во-вторых, я боялся, что осел бежал, испугавшись близости какого-либо хищного зверя. Это опасение внушило нам мысль развести вокруг шалаша большие огни. Ночь была ясная; семья моя улеглась на постелях из мха; я же сторожил до утра, когда на короткое время также уснул.

Утром, поблагодарив Бога за охранение нас от всякого несчастья и подкрепив себя хорошим завтраком, поданным нам хозяйкой, я хотел отправиться на поиски за нашим ослом. Я взял с собой Жака, оставив двух старших сыновей заботиться о безопасности матери и Франсуа. Приблизительно через полчаса ходьбы я различил следы копыт осла, которые несколько дальше, по-видимому, мешались с более широкими следами.

Эти следы привели нас к равнине, казавшейся безграничной. Вдали мы увидели стадо животных, ростом, на наш взгляд, с лошадей. Я подумал, что наш осел мог находиться между ними, и потому направился к ним. На болотистой почве, по которой нам пришлось идти, мы увидели тростник изумительной вышины и толщины, и я не сомневался в том, что это настоящий бамбук, или исполинская американская трость, достигающая тридцати и сорока футов вышины.

Перейдя это крытое болото, мы очутились шагах в ста от виденных нами животных, в которых я узнал буйволов. Я читал о свирепости этих животных и потому не мог подавить в себе ужаса, и бросил на сына взгляд, полный тревоги. Встреча эта озадачила меня до такой степени, что я даже не вздумал зарядить ружье. Бежать не было возможности; буйволы стояли как раз перед нами, хотя посматривали на нас больше с удивлением, чем со злобой, так как, по всей вероятности, они впервые видели людей. Но вдруг наши отставшие было собаки бросились на них с лаем. Все наши усилия удержать собак остались тщетными; завидя буйволов, они ринулись в середину стада.

Завязался страшный бой; буйволы испускали громкий рев, били землю ногами, взрывали ее рогами и с яростью кидались на собак, которые не трусили и хватали неприятеля за уши. Мы успели зарядить наши ружья и отступить на несколько шагов. Вскоре наши собаки, которые обе ухватили одного буйволенка за уши, приблизились к нам, таща животное, которое страшно ревело. Разъяренная мать буйволенка ринулась ему на помощь и уже готовилась рогами распороть одну из собак, когда, по данному мною знаку, Жак выстрелил в нее. При этом звуке все стадо, испугавшись, обратилось в бегство. В несколько минут буйволы скрылись из виду, и до нас доносилось от скал лишь слабое эхо их мычания.

Наши отважные собаки не выпустили буйволенка. Мать его, в которую выстрелил и я, раненая двумя пулями, пала. Избавившись от грозившей опасности, я вздохнул свободнее и похвалил Жака за проявленную им решительность. Но нам предстояло еще совладать с буйволенком, который не переставал бороться с собаками и против которого нам не хотелось употреблять наших ружей. Я решился взять его живым, чтобы заменить им нашего осла, искать которого нам уже прискучило. Жаку пришла счастливая мысль справиться с нашей живой добычей при помощи лассо, и он бросил свое оружие так ловко, что животное, с крепко связанными задними ногами, свалилось. Я подбежал, отогнал собак и заменил лассо простыми веревками. Но нужно было заставить буйволенка следовать за ними, а это было не легко. Не находя выхода из затруднения, я решился прибегнуть к средству, правда, жестокому, но верному. Лезвием ножа я проткнул перегородку его ноздрей и продернул веревку, за которую можно бы было вести его; веревку эту я привязал пока к стволу дерева: затем я принялся резать мертвую буйволицу. Так как при нас не было необходимых для этого орудий, то я вырезал только язык и несколько кусков мяса и натер их солью, небольшой запас которой мы всегда носили при себе. Как ни неприятно было мне ремесло мясника, но я должен был подчиниться нашему положению: оно становилось всесильным законом. Однако я никогда не мог вполне подавить в себе отвращения, которое внушило мне всякое подобное занятие. Жители городов избавлены от него. При виде подаваемого на стол кушанья, они могут, по крайнем мере, не думать о жестоком условии нашей жизни, вынуждающем человека вносить повсюду смерть, ища средств к собственной жизни.

Остальное мясо буйволицы было предоставлено нами в добычу коршунам и другим хищным птицам, которые, покружив над нашими головами, черной тучей спустились на труп.

Между этими птицами я заметил царского грифа и клюворога, называемого так по наросту на клюве.

Чтобы отвлечь Жака от зрелища этих птиц, терзавших труп буйволицы, я послал его нарезать в болоте бамбуковых тростей, из которых я хотел сделать формы для отливки свечей.

Поев, мы отправились дальше, ведя за веревку буйволенка, который не оказывал большого сопротивления.

Когда мы шли по подошве небольшой горы, собаки подняли самку шакала; они погнались за ней и схватили ее при входе в углубление в скале, где были ее детеныши. Собаки загрызли мать и бросились на детенышей. Как ни быстро подоспел Жак, но мог вырвать у них только одного щенка. Он попросил у меня позволения приручить его. Я согласился тем охотнее, что это животное могло оказать нам услуги, если б нам удалось приручить его к охоте. Жак был в восторге; он не переставал любоваться хорошенькой мордочкой своего будущего питомца, его буро-золотистой шерстью и чрезвычайно живыми глазами, хотя едва открытыми.

Я, с своей стороны, сделал довольно важное открытие низкорослой пальмы с колючими листьями, которая казалась мне пригодной для устройства живой изгороди. Я решился в непродолжительном времени выкопать несколько особей этого растения, чтобы усилить изгородь, которой была окружена палатка.

Мы вернулись к своим только с наступлением ночи. Можно вообразить себе, какой посыпался на нас град вопросов. Жак отвечал на них со своей обычной живостью, и его рассказ до такой степени овладел вниманием слушателей, что настало уже время ужинать, а мне еще не удалось выспросить у жены, чем занимались остальные дети во время моего отсутствия.