II. Переправа и первый день на суше

 

С восходом солнца мы все проснулись: и горе, и надежда коротают сон.

Вслед за общей утренней молитвой я сказал детям:

— Теперь, с Божьей помощью, мы попытаемся освободиться. Задайте скотине корму на несколько дней; если, как я надеюсь, наша переправа удастся, то мы можем возвратиться за ними. Затем соберите все, что может нам пригодиться на суше, и отважно в путь!

Прежде всего я погрузил бочонок с порохом, ружья, несколько пар пистолетов, пули, а также свинец и формочку для их отливки. Каждый из нас захватил сумку, наполненную съестными припасами. Я взял еще ящик с плитками бульона, другой с сухарями, чугунок, ножей, топоров, пил, клещей, гвоздей, буравчиков, удочек. Захватил я также парусины, чтобы изготовить из нее палатку.

Мы набрали столько вещей, что вынуждены были часть оставить, хотя я и заменил полезными предметами балласт, положенный накануне в чаны.

Когда мы собирались садиться в наше судно, петухи, протяжным криком, как бы прощались с нами. Жена сочла за лучшее взять их с собой, а равно кур, уток, гусей, голубей. Она поместила двух петухов и двенадцать кур в один из чанов, который я закрыл решеткой из перекрещивавшихся палочек. Гусям же, уткам и голубям я предоставил свободу, рассчитывая, что они сами достигнут берега, одни по воде, другие летом.

Дети уже уселись в указанном им порядке, когда жена возвратилась с корабля, неся под мышкой грузный мешок, который она положила в чан, занятый маленьким Франсуа. Тогда я не обратил внимания на этот мешок, думая, что предусмотрительная мать взяла его только для того, чтобы устроить ребенку удобное сиденье.

Когда только я увидел, что все уселись, я перерезал сдерживающий лодку канат, и мы принялись грести к берегу.

В первом чане сидела жена, во втором маленький Франсуа. Третий чан был занят Фрицем. Средние два чана содержали порох, оружие, парусину, инструменты, продовольственные запасы и живность. В шестом чане сидел Жак, в седьмом Эрнест, а я занял последний и, держа руль, направлял наше судно. Подле каждого из нас было по одному из плавательных поясов из кувшинов и бочонков, которые должны были служить в случае какого-либо несчастного приключения.

Собаки были слишком толсты, чтобы благоразумие дозволяло взять их с собой, и мы оставили их на корабле. Увидев, что мы уезжаем, они стали выть; наконец они решились прыгнуть в воду и вскоре нагнали нас. Опасаясь, чтобы переправа не превысила их силы, я дозволял им по временам класть передние лапы на выставлявшиеся за судно шесты и прикрепленные к нам бочонки. Добрые животные вскоре освоились с этим приемом и таким образом могли следовать за нами без истощения сил.

Море волновалось слабо, небо было чистое, солнце сияло. Мы гребли дружно; нам благоприятствовал прилив. Кругом нас плавали ящики, бочки, тюки, снесенные волнами с разбившегося корабля. Фрицу и мне удалось захватить баграми и привязать к нашему плоту некоторые из этих бочонков. Жена, положив руку на голову своего младшего дитяти и подняв глаза к небу молилась.

Переправа совершилась счастливо; но чем более мы приближались к берегу, тем более он казался нам пустынным и диким. Взору нашему представлялась только серая полоса голых скал.

Но Фриц, который обладал прекрасным зрением, уверял, что видит деревья и между ними пальмы. Лакомка Эрнест радовался при мысли о предстоящей возможности есть кокосовые орехи, о которых он читал, что они гораздо вкуснее растущих в Европе.

— Какое счастье! — воскликнул маленький Франсуа.

Это слово «счастье», так мало согласовавшееся с нашим положением, заставило вздрогнуть мою жену. Угадав ее мысль, я улыбнулся ей. — Может быть, — сказал я тихо, — ребенок прав; не следует и умалять своего счастья.

Между детьми завязался разговор о природе деревьев, которые старался указать им Фриц. Когда я выразил сожаление о том, что не захватил с собой подзорную трубу капитана, Жак радостно вытащил из своего кармана маленькую трубку, найденную им в каюте боцмана. Трубка эта дала мне возможность разглядеть берег. Но забыв спорный вопрос, я отыскивал точку, к которой нам удобней было пристать.

Я выбрал небольшую губу, к которой направились наши утки и гуси, как бы выполняя роль передового отряда.

— А кокосовые орехи видишь, папа? — спросил Франсуа.

— Вижу, — ответил я, улыбаясь, — у Фрица хорошие глаза, и он не ошибся. Я различаю вдали деревья, которые, действительно, похожи на кокосовые пальмы.

— Как я доволен! — воскликнул маленький Франсуа, с радости хлопая своими ручонками. Жена наклонилась поцеловать его и скрыла от нас слезу. Подняв голову, она показала нам только улыбку. Счастье маленького Франсуа сообщилось и ей.

Мы налегли на весла и пристали в устье ручья, в месте, где вода была едва достаточно глубока, чтоб наши чаны могли плавать, и где берег был очень низок.

Дети легко выскочили на берег, за исключением Франсуа, который, несмотря на свое нетерпение, не мог выбраться один из чана и которому помогла мать.

Опередившие плот собаки встретили нас радостным лаем и скачками. Гуси и утки, уже расположившиеся на берегах ручья, также приветствовали нас своим гнусливым криком, к которому присоединился глухой крик нескольких пингвинов, неподвижно сидевших на скалах, и нескольких фламинго, которые испугавшись улетели.

При виде всей этой сцены маленький Франсуа забыл о кокосовых орехах.

По выходе на берег, первым делом нашим было, став на колени, поблагодарить Бога за наше счастливое избавление и помолиться о продолжении покровительства. Я крепко обнял жену и своих бедных детей. Влажный взор жены встретился с моим.

— Господь милосерден, — сказала она. — Он сохранил нас друг другу, и все наши дети с нами…

Затем нужно было разгружать плот. Вскоре все было перенесено на берег, хотя добыча эта была невелика, но мы считали ее чрезвычайно богатой.

Я выбрал удобное место для устройства палатки, которая должна была служить нам кровом. Я воткнул в землю один из шестов, уравновешивавших плот, привязал к этому шесту другой, а другой конец его воткнул в щель скалы. Затем я накинул на шест парусину, растянул ее колышками, а внутри палатки наложил на края парусины ящики со съестными припасами и другие тяжелые предметы. Фриц прикрепил к отверстию крючки, чтобы ночью мы могли застегивать палатку.

Я велел детям набрать для наших постелей как можно больше сухой травы и моха.

Пока они были заняты этой работой, я устроил невдалеке от палатки, из нескольких камней, род очага, наносил к нему хвороста, собранного по берегу ручья, и вскоре развел большое пламя, которое весело сверкало.

Жена поставила на камни чугунок с водой, в которую я бросил пять или шесть пластинок бульона.

— Что ты хочешь клеить, папа? — спросил меня Франсуа, который счел пластинки бульона за клей.

Мать, улыбаясь его наивному вопросу, отвечала, что я хочу изготовить суп.

— Суп из клея? — спросил он с беспокойной гримасой.

— Ну, нет, — ответила мать, — хороший, жирный суп, дорогой мой, суп говяжий.

— Говяжий! — воскликнул Франсуа, широко раскрыв глазенки, — значит, мама, ты пойдешь к мяснику?

Мать засмеялась и объяснила ему, что пластинки, сочтенные им за клей, состоят из говяжьего сока, сгущенного долгим кипячением.

— Этим способом, — сказала она ребенку, — заменяют запасы свежего мяса, которое попортилось бы во время продолжительного морского путешествия.

Фриц, зарядив ружье, отправился вверх по течению ручья. Эрнест пошел в противоположную сторону, по берегу моря. Жак принялся осматривать прибрежные скалы, ища раковины.

Я стал вытаскивать из воды бочонки, словленные нами во время переправы, как вдруг я услышал громкие крики Жака. Вооруженный топором, я бросился в ту сторону, откуда слышались эти крики, и увидел ребенка стоящим по колена в воде.

— Папа, папа, — кричал он голосом, в котором слышалась смесь торжества и ужаса, — иди скорей: я поймал большого зверя.

— Так неси его.

— Не могу, папа: он держит меня.

Меня разбирал смех при виде этого победителя пленником своей жертвы, но нужно было торопиться оказать ему помощь. Большой морской рак держал его за ногу, и бедный Жак тщетно пытался освободиться из клещей животного. Я вошел в воду; морской рак покинул свою добычу и хотел бежать, но мне удалось схватить его посреди тела, и я вынес его на берег. Мой ветреный мальчуган, гордый возможностью показать матери такую прекрасную добычу, быстро схватил ее обеими руками. Но вслед за тем рак ударил его хвостом по лицу так сильно, что Жак выпустил его из рук и ударился в слезы. На этот раз, утешая ребенка, я не мог не посмеяться его неудаче. Я показал ему самый легкий способ справиться со своей добычей, взяв ее поперек тела. Успокоившись, Жак побежал показать свою добычу матери.

— Мама! Франсуа! Эрнест! Фриц! где Фриц? — кричал он достигнув палатки. — Смотрите; идите, смотрите! морской рак!

Эрнест, с важностью рассмотрев животное, посоветовал бросить его в воду, кипевшую в чугунке, обещая, что от этого суп станет вкуснее. Жена не сочла благоразумным последовать этому совету и решилась сварить рака особо.

Эрнест сообщил, что и он сделал открытие.

— Я видел в воде, — сказал он, — раковины; но чтоб добыть их, нужно было перемочиться.

— Да и я видел, — возразил Жак с пренебрежением, — но это дрянные раковины. Я не стал бы есть их. Вот, рак дело другое!

— Почем знать? — ответил Эрнест. — Может быть, это устрицы. Я даже уверен в этом, судя по тому, как эти раковины сидят на скале, и по глубине, на которой они живут.

— Ну, неженка, — сказал я в свою очередь, — если ты думаешь, что это были устрицы, так отчего же ты не принес их нам? Ты говоришь, что боялся перемочиться; но подумай, что в нашем теперешнем положении мы все должны уметь пренебрегать своими удобствами и доказать свою смелость.

— Я видел еще, — продолжал Эрнест, — соль в углублении скалы. Должно быть, солнце выпарило ее из морской воды.

— Ах, ты, болтушка! — воскликнул я, — если ты видел соль, то тебе следовало собрать ее. Поди, исправь поскорее свой промах, чтоб нам не пришлось есть пресный, безвкусный суп.

Эрнест отправился и вскоре возвратился. Принесенная им соль была до такой степени перемешана с песком, что я хотел бросить ее. Но жена воспрепятствовала мне сделать это: она распустила соль в воде и потом процедила воду сквозь тряпочку; этой водой мы посолили свой суп.

Однако я побранил Эрнеста за небрежность сбора.

Суп был готов, но Фриц еще не возвращался; кроме того, глядя на суп, кипящий в чугунке, мы очень затруднялись разрешением вопроса, чем мы будем черпать суп. Не подносить же по очереди раскаленный котелок к губам и не ловить же плававшие в нем сухари руками! Мы находились почти в таком же положении, как лиса в гостях у журавля, предлагавшего пищу в кувшине с узким горлом. Затруднение наше казалось нам до того безысходным, что мы разразились громким смехом.

— Если б у нас были кокосовые орехи, то из их скорлупы мы могли бы приготовить ложки.

— Да, — возразил я, — если б нам стоило только пожелать вещь, чтоб иметь ее, то у нас сию минуту были бы великолепные серебряные приборы. Но Фрицовы кокосовые пальмы нужно еще отыскать: их отделяют от нас скалы. Ну, дети, придумайте что-нибудь более выполнимое.

— Нельзя ли, — продолжал Эрнест, — употребить в дело раковины?

— Хорошо! — воскликнул я. — Поторопись добыть их.

Эрнест снова удалился; но его опередил Жак, который вошел в воду раньше, чем медлительный Эрнест достиг берега.

Жак открывал раковины и выбрасывал их на берег. Эрнест ограничился тем, что собирал их, не желая замочить ноги.

Когда собиратели раковин возвращались, явился и Фриц. Он подходил, держа одну руку за спиной, с печальным лицом.

— Не нашел ничего? — спросил я его.

— Решительно ничего, — ответил он.

Но окружавшие его братья начали кричать:

— О, маленькая морская свинка! Где ты нашел ее? Покажи!

Тогда Фриц с гордостью показал добычу, которую прежде прятал.

Я поздравил его с успешной охотой, но упрекнул за ложь, которую он позволил себе, хотя в виде шутки.

Он сознался в промахе; затем он рассказал, что, переправившись на другой берег ручья, он попал в страну, совершенно не сходную с той, в которой мы находились.

— Там, — сказал он, — великолепная растительность; кроме того, на берегу лежит множество выброшенных морем ящиков, бочонков и других вещей с разбившегося корабля. Не собрать ли нам все эти богатства? Не отправиться ли нам, кроме того, за скотом, оставшимся на корабле? Корова дала бы нам прекрасного молока, в котором мы могли бы мочить наши сухари. На том берегу ручья есть высокая трава, на которой корова могла бы пастись, и прекрасные деревья, которые могли бы укрыть нас самих. Поселимся на том берегу. Покинем здешнюю голую и сухую местность.

— Терпение, терпение! — ответил я, — на все свое время. За сегодняшним днем придет завтра. Но прежде всего скажи мне, не видел ли ты следов наших товарищей по кораблю?

— Никаких следов ни на земле, ни на море! Из живых существ я видел только стадо животных, подобных принесенному мною. Это, я думаю, морские свинки, но особый вид их, так как у него лапы устроены как у зайцев. Виденные мной животные до такой степени непугливы, что я мог наблюдать их вблизи. Они скачут в траве, садятся и подносят пищу ко рту подобно белкам.

Эрнест, приняв самый ученый вид, осмотрел животное со всех сторон и объявил, что, основываясь на своем учебнике естественной истории, он считает возможным утверждать, что животное, принятое нами за морскую свинку, — агути.

— Вот, — воскликнул Фриц, — ученый, который хочет поучать нас. А я говорю, что это морская свинка.

Я вмешался в спор.

— Не относись с таким пренебрежением к словам Эрнеста, — заметил я Фрицу. — Я никогда не видел живого агути; но животное, которое ты держишь в руках, действительно агути, о котором рассказывают естествоиспытатели. Во-первых, твоя добыча слишком толста для морской свинки, хотя и похожа на нее приплюснутой головой, маленькими ушами, коротким хвостом, короткой буро-оранжевой шерстью и утолщенным кзади телом. Она величиной с большого зайца, и смотри, какие у нее острые и загнутые внутрь зубы. У морской свинки нет таких зубов.

— Папа, — сказал Эрнест, — если агути так непугливы, не попытаться ли нам добыть несколько штук живыми? Мы развели бы их, как кроликов, и имели бы под руками дичь, за которой не приходилось бы бегать.

— Да, тебе, маленькому ленивцу, это нравилось бы. Попытайся, если хочешь; агути приручаются легко. Но я предупреждаю тебя, что с этими кроликами тебе будет больше хлопот, чем с европейскими. Эти грызуны постоянно работают зубами, которые так крепки, что никакие преграды не могут противостоять им. Бывали примеры, что агути перегрызали проволоку клетки, в которой их держали. В какую же тюрьму думаешь ты засадить своих?

Пока дети слушали этот маленький урок естественной истории, Жак старался ножом вскрыть одну из устриц; но хотя он напрягал все свои силы, дело ему не удавалось.

Тогда я взял устриц, положил их на горячие уголья и они скоро раскрылись сами собой.

— Вот, дети, — сказал я, — одно из кушаний, наиболее ценимых лакомками. Отведайте его.

Сказав это, я проглотил одну из устриц.

Жак и Фриц вздумали подражать мне, но тотчас же объявили, что это кушанье отвратительно. Эрнест и Франсуа положились на это суждение.

Поэтому мы воспользовались лишь теми частями устриц, которые обыкновенно бросают: употребляя раковины вместо ложек, мы начали есть наш суп.

Между тем как мы утоляли наш голод, обе собаки вздумали последовать нашему примеру и, найдя Фрицова агути, принялись рвать его на части.

Фриц вскочил в ярости, схватил стоявшее невдалеке ружье и ударил им собак так сильно, что сломал ложе; потом, когда собаки обратились в бегство, он швырял в них камнями, пока надеялся попасть в животных.

Уже не в первый раз Фриц обнаруживал такую вспыльчивость. Так как мне желательно было подавить страстность его характера, которая огорчала меня и могла подать худой пример братьям Фрица, то я стал строго выговаривать ему, доказывая, что в слепом гневе он не только испортил ружье, но мог изуродовать бедных животных, которые в состоянии оказать нам весьма важные услуги.

Фриц сознал справедливость моего выговора и не замедлил высказать живое раскаяние. Я простил его под условием, чтоб он помирился с собаками. Фриц не заставил просить себя, взял в каждую руку по куску сухаря и пошел за собаками. Минуту спустя, добрые животные возвратились вместе с ним.

— Папа! — сказал он, — еще не дотрагиваясь до сухарей, они лизали мне руку. Как мог поступить я так жестоко с добрыми животными!

— В гневе человек всегда несправедлив, — сказал я ему: — не забывай этого, дорогой мой.

Когда мы кончили есть, солнце садилось на горизонте. Наши петухи, куры, утки собрались около нас. Жена стала бросать им пригоршни зерен, которые она вынимала из мешка, служившего при переправе седалищем Франсуа. Я порадовался ее предусмотрительности, но заметил, что эти зерна лучше сберечь для посева, чем бросать птицам, которых можно накормить и попортившимися сухарями.

Голуби укрылись в трещины скал; петухи и куры взобрались на верх палатки, утки отправились в тростники залива, образовавшегося у устья ручья.

Да и мы готовились к отдыху. Зарядив ружья, мы поставили их так, чтоб иметь возможность схватить их при первой тревоге. Затем мы совершили вечернюю молитву и удалились в палатку.

К удивлению детей, день сменился темнотой чрезвычайно быстро. Из этого я заключил, что мы должны были находиться вблизи экватора и во всяком случае между тропиками.

Я еще раз выглянул из палатки, чтобы увериться в нашей безопасности, потом закрыл вход и лег. Ночь была очень свежа и мы должны были лечь один около другого как можно теснее, чтобы менее страдать от холода. Эта противоположность между жарким днем и холодной ночью подтвердила еще более мою догадку о географическом положении страны, в которой мы находились.

И жена, и дети мои спали. Я уговорился с женой, что буду сторожить до полуночи, а затем разбужу ее, чтоб она сменила меня. Но совершенно нечувствительно я и сам заснул и один Бог оберегал нас в первую ночь, проведенную нами на земле после крушения.

 

III. Поиски

 

Петухи приветствовали восход солнца. Их пение разбудило меня и жену. Первым нашим делом было условиться насчет употребления дня. Жена легко согласилась со мной, что прежде всего мы обязаны были разъяснить судьбу своих товарищей по крушению. Эти поиски должны были одновременно познакомить нас со страной и указать нам, где именно нам следовало поселиться.

Мы согласились, что я отправлюсь на поиски с Фрицем, тогда как мать с остальными детьми останется у палатки. И потому я попросил жену приготовить нам завтрак, и разбудил детей, которых не пришлось долго тормошить. Даже Эрнест вскочил довольно скоро.

Я спросил Жака, куда девался морской рак. Жак рассказал мне, что спрятал его в углублении скалы, чтобы рака не изгрызли собаки, подобно Фрицеву агути.

— Хорошо, — сказал я, — это доказывает, что когда дело касается твоих выгод, то ты не так ветрен, и что чужие беды служат тебе предостережением. Как бы то ни было, не уступишь ли ты нам больших клещей твоего морского рака, чтоб он мог служить нам пищей во время предпринимаемого путешествия?

— Путешествие! Путешествие! — разом воскликнули дети. — Папа, возьми меня, возьми меня!

— На этот раз, — сказал я, — невозможно всей семьей отправиться в путь. Мы продвигались бы слишком медленно, и в случае опасности труднее было бы защищать всех. Со мной отправиться только Фриц; мы возьмем с собой только собаку, — назовем ее хоть Туркой. Вы останетесь дома, при матери, с другой собакой, которую я предлагаю назвать Биллем.

Фриц, краснея, попросил у меня позволения взять другое ружье, так как его прежнее было испорчено. Я дал позволение, показывая вид, что не замечаю замешательства Фрица от воспоминания прощенного ему поступка. Я предложил Фрицу засунуть за пояс пару пистолетов и топор и сам вооружился подобным же образом. Мы позаботились положить в свои сумки пороху, пуль и небольшой запас сухарей. Кроме того, каждый из нас захватил на дорогу жестяной кувшин с водой.

Завтрак был готов. Он состоял из морского рака, сваренного женой. Но рак оказался до того жестким, что большая часть его была уступлена нам на дорогу.

Фриц советовал отправиться в путь раньше наступления жары.

— Ты прав, — сказал я ему, — отправимся; но мы забыли нечто весьма важное.

— Что ж это такое? — спросил он, — поцеловать маму и братьев?

— Помолиться Богу, — живо ответил Эрнест.

— Хорошо, дорогой мой; ты меня понял.

Меня прервал Жак, который, как бы дергая за веревку, подражал голосом звуку колокола: «Бум, бум, бидибум!» и закричал: «на молитву! на молитву!»

— Глупый ребенок, — сказал я ему, — перестань смеяться над священными предметами! В наказание, мы не позволим тебе молиться вместе с нами. Отойди.

Смущенный этим выговором, Жак с тяжелым сердцем отошел и стал на колени поодаль от нас. Пока мы молились, я слышал, как он, сквозь слезы, просил у Бога прощения за свою неуместную шутку. Потом он, подошел ко мне, смиренно обещал впредь не поступать таким образом. Я поцеловал его, еще раз сознавая, что его ветреность искупается его добрым сердцем.

Попросив детей, которые должны были остаться при матери, о согласии и послушании, я распростился. Прощание не обошлось без горести и слез, потому что жена сильно беспокоилась насчет нашего путешествия наудачу, да и сам я ощущал тревогу относительно сокровища, которое оставлял за собой.

Мы ускорили шаги, и скоро шум ручья, вдоль которого мы шли, заглушил прощальные восклицания дорогих нам существ.

Чтобы переправиться через ручей, нам нужно было подняться до места, где он был сжат очень крутыми скалами, с которых падал каскадом.

На противоположном берегу страна представляла совершенно иной вид. Сначала мы очутились в высокой сухой траве, продвигаться сквозь которую было довольно трудно. Едва сделали мы сотню шагов, как услышали за собой шелест. Обернувшись, мы заметили в одном месте колебание травы.

Фриц зарядил ружье и, положив палец на спуск, готовился храбро встретить неприятеля, кто бы он ни был. Но он не замедлил узнать Турку, нашу собаку, о которой мы забыли и которая нагнала нас. Я встретил животное ласками и поздравил Фрица, который в этом случае доказал действительное хладнокровие: он не только не испугался опасности, но остерегся поспешного выстрела и выждал мнимого врага.

Продолжая идти, мы достигли берега моря. Взглядом мы искали каких-нибудь следов наших товарищей, но тщетно. Мы внимательно осмотрели песок по берегу, думая увидеть следы человеческих ног, но и эта надежда обманула нас.

Фриц предложил время от времени стрелять, чтоб выстрелы могли быть услышаны потерпевшими крушение, если они находились где-либо вблизи.

— Мысль недурна, — возразил я, — но кто ручается тебе, что на эти выстрелы не явятся толпы дикарей, схватка с которыми не обещает ничего приятного.

— Наконец, — прибавил фриц, — я не знаю чего мы хлопочем о людях, которые нас бесчеловечно покинули!

— Хлопочем по нескольким причинам, — ответил я: — во-первых потому, что не по-христиански платить за зло злом; а во-вторых потому, что если наши товарищи могут нуждаться в нас, то и мы сами можем нуждаться в них.

— Однако, папа, мы теряем в поисках время, которое мы могли бы употребить с большей пользой, — например, на спасение скота, который мы оставили на корабле.

— Из различных обязанностей, — сказал я, — исполним сначала наиболее важную. Притом же, дорогой мой, животным оставлено корму на несколько дней, а море спокойно и отнюдь не грозит снести остатки корабля.

Мы покинули берег. Исходив свыше семи верст, постоянно настороже, мы вошли в маленький лесок. Мы шли около двух часов, и солнце стояло уже высоко. Мы остановились на берегу небольшого, тихо журчавшего ручья. Вокруг нас порхали, щебетали неизвестные нам птицы с прекрасным оперением.

Фриц утверждал, что видит в ветвях дерева обезьяну. Истину его слов подтвердило мне то, что Турка стал нюхать и потом лаять в этом направлении. Фриц поднялся, чтобы проверить факт, и так как он шел, подняв глаза, то наткнулся на какой-то круглый, косматый предмет. В досаде он поднял этот предмет и, взглянув на него, поднес его мне, говоря, что это должно быть гнездо какой-либо большой птицы.

— Гнездо это, дорогой Фриц, — сказал я, смеясь его ошибке, — не что иное, как кокосовый орех.

По свойственному юношам честолюбию Фриц отстаивал свое мнение.

— Ведь есть, — сказал он, — птицы, которые строят такие же круглые гнезда.

— Правда, но зачем решать вопрос так поспешно и отстаивать свое суждение, когда тебе доказывают, что оно неосновательно. Припомни, разве ты не видел, что кокосовый орех окружен массой волокон, которую покрывает тонкая и ломкая кожица. Найденный тобою плод, вероятно, стар; внешняя кожица могла разрушиться на воздухе. Сняв косматые волокна, ты найдешь орех.

Фриц исполнил совет, и ему было доказано, что я прав. Потом мы разбили твердую скорлупу ореха, в которой нашли только высохшее и несъедобное ядро.

— Вот на! Это-то и есть тот плод, о котором ученый Эрнест постоянно отзывается с такой похвалой? Я думал, что найду в орехе прекрасное молоко.

— Ты и нашел бы его в орехе, не совершенно созревшем. Но по мере того как орех зреет, заключающееся в нем молоко густеет и образует ядро, которое, еще позже, сохнет, если плод не попадет в землю, годную для проростания, и если ядро, проростая, не разорвет скорлупы, чтобы породить новое дерево.

— Да разве ядро сможет пробить такую крепкую скорлупу? — удивленно спросил Фриц.

— Действительно так. Не видел ли ты раскрывшимися косточки персиков, которые однако очень тверды?

— Да; но косточка персика состоит из двух половин, которые ядро разделяет, разбухая от влаги.

Я радовался верности этого замечания и сообщил Фрицу, что кокосовый орех проростает другим образом. Я показал Фрицу три маленькие отверстия у хвоста ореха.

— Мы можем увериться, — сказал я, — что эти отверстия закрыты деревом менее твердым, чем остальная скорлупа. Вот через них-то и проникают ростки стебля и корешков.

Я с удовольствием наблюдал, как внимательно сын мой выслушивал эти объяснения.

Мы опять пустились в путь, продолжая идти тем же лесом, который, по-видимому, простирался довольно далеко. Очень часто мы были вынуждены прорубать себе дорогу топорами вследствие бесчисленных вьющихся растений, переплетавшихся перед нами. На каждом шагу взорам нашим представлялось какое-нибудь странное дерево. Фриц, который более и более изумлялся, вдруг воскликнул:

— Папа! Какие это деревья с утолщениями на стволах?

Я узнал тыкву, гибкие стебли которой, обвившись около деревьев, свешивают с их стволов свои плоды с твердой и сухой кожей. Я сказал Фрицу, что плоды эти могут быть употребляемы на изготовление чаш, блюд, бутылей, и что дикие кипятят в них воду и варят пищу.

Фриц очень изумился, не понимая, каким образом приготовленную из этих плодов посуду можно ставить на огонь.

Тогда я объяснил ему способ диких, которые бросают в содержимую этими сосудами воду каменья, предварительно накаленные на огне, пока вода не закипит.

— Так просто! Это до того не замысловато, что если б я немного подумал, мог бы догадаться и сам.

— Да, ты пытался бы открыть этот способ таким же образом, как друзья Колумба пытались поставить яйцо на его острый конец. Не забывай, что самые простые способы изобретаются всего труднее.

Болтая, каждый из нас взял по тыкве и стал обделывать ее в какую-либо домашнюю посуду. Фриц принялся обрезать свою тыкву ножом, но так как это ему не удавалось, то он потерял терпение и бросил тыкву. Я, конечно, остерегся подражать ему; напротив, обвязав свою тыкву бечевкой, я постепенно стягивал последнюю закручиванием и таким образом без труда разрезал тыкву на две чашки одинаковых размеров.

— На это раз, — сказал Фриц, — сознаюсь, что я не придумал бы такого хорошего способа.

— Не мне, дорогой мой, принадлежит честь этого изобретения. Я только припомнил вычитанное мною средство: его употребляют народы, не обладающие ножами.

Фриц захотел узнать, каким образом изготовляются бутылки. — Я понимаю, — сказал он, — что, дав высохнуть тыкве и проделав в ней дыру, можно вынуть из нее мякоть; но как придать этому совершенно круглому плоду более удобную форму? Можно ли сажать его таким образом, чтобы получить горлышко?

Тогда я пояснил ему, что для получения сосуда такой формы, плоды, еще молодые, обвязывают холстом или древесной корой. Вследствие этого, обвязанная часть не может расти, между тем как другие развиваются свободно.

Видя мою успешную работу и Фриц ободрился.

Мы приготовили несколько чашек, которые я выставил на солнце, наполнив их предварительно мелким песком, чтобы кожа тыквы, засыхая, не коробилась слишком сильно. Потом, чтобы захватить эту посуду на обратном пути, мы хорошо заметили место, на котором оставляли ее.

Затем мы продолжали идти, пытаясь вырезать из кусков тыквы ложки. Мы не произвели ничего замечательного; но как ни грубо были сделаны наши ложки, все же они показались нам великолепными в сравнении с неудобными раковинами, которые служили нам накануне.

Фриц от радости прыгал: «Блюда, тарелки, чашки! как мама будет рада! Теперь будет в чем давать нам кушать». Подумав о маленьком Франсуа, он прибавил: — Папа, отыщем маленькую тыкву; наши ложки разорвут ему рот до ушей; я попытаюсь приготовить ему особый прибор.

А как одна хорошая мысль вызывает другую, то Фриц приготовил и две большие чашки для Турки и Билля, которые все еще немного дичились его.

Когда сосуды эти были окончены, Фриц уделил из своей доли сухарей некоторое количество, чтобы приготовить Турке суп со свежей водой. Когда Турка увидел пред собой это соблазнительное кушанье, его большие глаза засверкали удовольствием; он лизал руки Фрицу и с радостью принялся за неожиданный обед. Очевидно, все было забыто.

Проходив еще около трех часов, мы достигли косы, которая выдавалась в море наподобие мыса и на которой возвышался высокий холм. Мы взобрались на него не без труда. С вершины холма взор обнимал большое пространство; но хотя мы смотрели в подзорную трубу, однако не открыли никаких следов ни товарищей по крушению, ни того, чтобы страна была обитаема. В вознаграждение нам представлялась великолепнейшая природа. Под нами блестала зеркальная поверхность моря, спокойного в пространной губе, берега которой были покрыты роскошной растительностью и оканчивались мысом, терявшимся в голубой дали. Это зрелище наполнило бы меня восторгом, если б меня не печалила судьба наших товарищей. Однако, осматривая страну, я все-таки не мог не ценить ее плодородия, обеспечивавшего нашу будущность.

— Отныне, — сказал я, — мы обречены на судьбу одиноких поселенцев. На то воля Божия.

Солнце пекло нас жаркими лучами. Я предложил Фрицу поискать тени в пальмовом лесу, который виднелся невдалеке.

Чтобы достигнуть его, нам пришлось пробираться сквозь тростник до того частый и переплетенный, что он сильно затруднял наше шествие. Так как эта местность казалась мне могущей служить жилищем пресмыкающимся, то для защиты от них я срезал одну из тростей. Едва взял я ее в руку, как почувствовал, что рука моя смочена липкой жидкостью. Я поднес этот сок к губам и убедился, что мы набрели на природную плантацию сахарного тростника. Однако я не сказал об этом Фрицу, желая доставить и ему удовлетворение ценным открытием.

Он шел впереди меня. Я предложил ему срезать и себе трость, которая могла служить против змей гораздо вернейшим оружием, чем пистолеты и ножи. Он исполнил мой совет, и я услышал его восклицающим в совершенном восторге: «Сахарный тростник! сахарный тростник! Какой вкусный сок, чудесный сироп! Как будут довольны мама и маленькие братья! А блаженству лакомки Эрнеста не будет и пределов!»

Он переломил свою трость на несколько частей, чтоб легче выдавливать из нее сок, который он сосал с жадностью. Я побранил бы его за эту страсть лакомиться, если б не догадался, что его мучила жажда, и если б я сам не находил в том же соке громадного наслаждения.

— Я возьму, — сказал Фриц, — большой запас тростей, чтобы угостить маму и братьев и чтобы нам самим можно было освежаться по дороге.

Я советовал Фрицу не обременять себя слишком большой тяжестью, так как нам предстоял еще долгий путь; однако он срезал с дюжину наиболее толстых тростей, которые оголил от листьев и взял под мышку.

Едва вошли мы в пальмовый лес, как стадо обезьян, напуганных нашим появлением и лаем Турки, вскочило на деревья, с вершины которых они озирали нас, испуская резкие крики и строя ужасные гримасы.

Фриц, не долго думая, бросил на землю свою ношу тростей, зарядил ружье и прицелился. Я отклонил дуло.

— За что хочешь ты убить этих животных?

— Обезьяны, — ответил он, — злые и глупые животные; смотри, как они грозятся и скалят зубы.

— Пожалуй; но если они злятся, то не без причины, потому что наш приход потревожил их. Но не станем без нужды убивать животных. Довольно и того, что забота о собственном существовании заставляет человека преследовать большинство животных. Будь добр, оставь этим обезьянам жизнь: кто знает, не будут ли они нам полезны?

— Полезны! — повторил Фриц в изумлении, — чем же, скажи!

— Увидишь, — отвечал я.

Тогда я бросил по направлению к обезьянам несколько камней. Обезьяны, по своей склонности к подражанию, начали срывать с верхушек пальм кокосовые орехи и взапуски бросать ими в нас. Нам было легко увертываться от орехов, пущенных очень неловко.

Фриц очень потешался успеху моей хитрости. «Спасибо, госпожи обезьяны, — кричал он, прячась за деревья, — спасибо!» Когда орехи стали падать реже, он собрал столько плодов, сколько мог снести, и мы отступили, чтобы угоститься на досуге, не будучи тревожимы обезьянами. Прежде всего концом ножа мы прорезали отверстие на мягкой части ореха, находящейся близ его хвоста, чтобы пить заключавшееся в орехах молоко. Но, к нашему изумлению, жидкость эта оказалась далеко не такой вкусной, как мы ожидали. Нам показалась гораздо вкуснее прилегавшая к ней более твердая часть. Разрубив кокосовый орех ударом топора, мы, при помощи наших ложек, собрали эту кашу, подсластили ее соком тростника и приготовили себе таким образом великолепное кушанье. Благодаря этой добыче, Фриц мог предоставить Турке остатки морского рака и сухарей. Но эти припасы оказались слишком скудными для удовлетворения голода Турки; пожрав их, он принялся жевать трости, в то же время ища кашицы кокосовых орехов.

Я связал несколько орехов, которых сохранились черешки, и назначил эту ношу себе. Фриц поднял оставшиеся трости, и, подкрепленные принятой пищей, мы отправились домой.

Фриц очень скоро стал тяготиться своей ношей. Ежеминутно он перекладывал ее с плеча на плечо, брал ее то под одну руку, то под другую. Наконец, вздохнув от усталости, он сказал:

— Право, я никак не воображал, чтобы несколько тростей причинили мне столько хлопот; однако мне хочется донести их до палатки, чтобы мать и братья могли ими полакомиться.

— Нужно терпение и мужество, — сказал я, — твою ношу можно сравнить с корзиной хлеба, которую нес Эзоп и которая после каждого обеда становилась легче и легче. Так и мы значительно уменьшим наш запас тростей до прихода на место. Дай мне одну трость, я воспользуюсь ею и как подобной палкой и как переносным ульем. Другую трость возьми сам; вот, уже двумя меньше. А остальные свяжи таким образом, чтоб их можно было повесить на спину, накрест с ружьем. Помни, — прибавил я, — что впредь нам, живя в этой пустыне, придется часто изобретать разные способы устранять неудобства.

Мы отправились дальше. Фриц, видя, что я время от времени подношу ко рту данную мне трость, захотел подражать мне, но как ни силился сосать, не мог добыть сока. Наконец, потеряв терпение, он спросил меня о причине своей неудачи.