Номер 7. Дж. Д. Сэлинджер. Над пропастью во ржи (1951) 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Номер 7. Дж. Д. Сэлинджер. Над пропастью во ржи (1951)



 

«Над пропастью во ржи» – роман, который я перечитываю чаще всего. Чего я только не перепробовал, чтобы попытаться постичь его секрет: подчеркивал целые страницы, учил наизусть отдельные отрывки, читал на языке оригинала, читал в разных переводах (Себастьена Жапризо и Анни Сомон) и даже повторил в Нью‑Йорке маршрут его героя. Но «Над пропастью во ржи» не поддается анализу – в этом смысле он хуже, чем иероглифическое письмо. Его текст не стареет. Что логично, ведь это история подростка, не желающего взрослеть. Рассказчику, Холдену Колфилду, 16 лет. Росту в нем 1 метр 86 сантиметров, и он девственник. Взрослеть он не желает – и не взрослеет. За три дня до Рождества его исключают из школы. В дальнейшем ему предстоит вечно бродить по Манхэттену, не показывая домой и носу (разве что тайком, чтобы подсунуть в подарок младшей сестре Фиби пластинку на 78 оборотов).

Как пишутся шедевры? Понятия не имею, в том‑то и проблема. Никто этого не знает – ни историки, ни преподаватели, ни литературоведы, а главное – не знает сам автор. Шедевр – это фантастическое, но одноразовое изобретение. «Над пропастью во ржи» – дебютный роман, случайное явление, артефакт, провоцирующий появление ни на что не похожего чувства – чувства, вызвать которое способен только «Над пропастью во ржи». Бессмысленно искать нечто похожее в других книгах. Такую попытку предприняло примерно десять тысяч писателей (в США каждый год издается с дюжину подражаний), но никому из них так и не удалось найти волшебную формулу. Лично я решил для себя эту загадку просто: чтобы вновь пережить это ощущение сладкой горечи, эту человечность, эту благость и легкую насмешку, достаточно перечитать «Над пропастью во ржи». Книга действует на меня как наркотик, с той разницей, что наркоману самый лучший приход дает первая доза. А здесь эффект не ослабевает, сколько ни читай. Говорю же, эта книга неисчерпаема. Подлинное чудо.

Ну ладно. Все‑таки попробуем перечислить некоторые из ее знаменитых ингредиентов. Вот первая фраза: «Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверное, прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое детство, что делали мои родители до моего рождения, – словом, всю эту давид‑копперфилдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом копаться» [114 ‑  Пер. Р. Райт‑Ковалевой.]. С первых же строк мы слышим ворчливый тон рассказчика, который, хмуря брови, обращается к читателю по‑свойски, на разговорном языке, без литературных красот, словно бросая вызов классикам (простите, мистер Диккенс, но к вам это тоже относится), и сразу объявляет центральную тему романа – недовольство подростка всем, что его окружает. Добавьте к этому мягкую и всегда актуальную иронию. Результат: мы протягиваем автору руку и готовы следовать за ним куда угодно.

Роман «Над пропастью во ржи» был опубликован вскоре после войны (1951), в которой его автор принимал участие, не понаслышке зная и о высадке в Нормандии, и об освобождении Парижа, и об ужасах концлагерей. Из этого страшного опыта и берет начало его отвращение к миру взрослых, к обществу как таковому. Название романа связано со строкой из положенного на музыку стихотворения Роберта Бернса, которую память Холдена немного исказила, выдавая его призвание: «Если ты ловил кого‑то вечером во ржи…» Он воображает, что стоит на краю обрывающегося в пропасть огромного ржаного поля, по которому бегают ребятишки, и ловит тех, кто, заигравшись, опасно приблизился к обрыву. Холден – парень с приветом, он пережил смерть младшего брата, скончавшегося от лейкемии; впрочем, свой рассказ он ведет из больницы, куда его определили после бегства из школы. Комичная стилистика «задержавшегося в развитии подростка» в ту пору поражала своей оригинальностью; восемь лет спустя та же напускная невинность проявилась во Франции в романе Кено «Зази в метро». Сэлинджер обращается с языком в высшей степени вольно, вовсю использует арготизмы и фамильярные обращения («шеф», «балда» и пр.), что подчеркивает искренность его гнева. Вполне линейное развитие сюжета – парень просто шатается по городу, ничего нового, прием, известный со времен Гомера и использованный в том числе Сервантесом, Джойсом и Жоффре, постоянно перемежается неожиданными и очень поэтичными, но всегда точными наблюдениями. Вот, например: «Он читал «Атлантик мансли», и везде стояли какие‑то пузырьки, пилюли, все пахло каплями от насморка. Тоску нагоняло». Или: «Скажите, вы видали тех уток на озере у южного выхода в Центральном парке? На маленьком таком прудике? Может, вы, случайно, знаете, куда деваются эти утки, когда пруд замерзает?»

В его блужданиях по городу – во всех этих такси, задрипанных отелях, прокуренных барах, Музее естественной истории, театре, на катке, в зоопарке, мюзик‑холле «Радио‑Сити», на станции метро «Гранд‑Сэнтрал» или «Сэнтрал‑парк» – Холдену встретятся такие же неприкаянные души, как и он сам: блондинка из Сиэтла; приятельница его старшего брата (отправившегося «продаваться», то есть, подобно Фицджеральду, работать сценаристом в Голливуде); начинающая проститутка, к которой он не посмеет прикоснуться; две добрые монахини, которым он пожертвует десять долларов; Салли Хейз – хорошенькая девушка из буржуазной семьи, которую он сначала поцелует, а потом осыплет бранью; и, наконец, Фиби (младшая сестренка, которой 10 лет и о которой мы уже упоминали выше; будьте внимательны, please). Есть еще Джейн Галла, в которую Холден влюблен, но которая проводит время с придурком. Герой много думает о смерти, о самоубийстве, представляет себя то с пулей в животе, то загнувшимся от воспаления легких. Он курит, пьет, беспрестанно ругается, но все, что он говорит, звучит правдиво. Он открывает для себя свободу, то есть одиночество. Не раздражают его только дети. Он впадает в тоску, но затем воодушевляется, глядя на синее пальтишко Фиби, под дождем мелькающее на карусели. Чем больше времени проходит, тем печальней становится обаяние побега, достигая степени невыразимой тоски. Пора кончать эту эскападу, пора возвращаться на прямую дорогу. Пора становиться мужчиной. Это повесть о недостижимой чистоте, об отвращении к жизни и о спасительной любви.

Сэлинджер работал над этим коротким романом 10 лет (начал в 1941‑м, закончил летом 1951‑го). У многих интеллектуалов наивность Сэлинджера вызывает ненависть; это те же люди, которые называют Камю «философом для старшеклассников» и презирают «Пену дней» Бориса Виана за избыток детского романтизма. Норман Мейлер (которого больше никто не читает) сказал, что Сэлинджер – «величайший ум, остановившийся в развитии на уровне средней школы». Он не совсем не прав; арготизмы, которыми щедро пересыпан текст, сегодня устарели; во многих отношениях «Над пропастью во ржи» – сентиментальная книжка; критическое восприятие героем взрослых (все они сволочи и лицемеры) отдает ребячеством. Но попробуйте перечитывать роман каждый год, как это делаю я, и вы убедитесь, что с каждым чтением он становится все плотнее и сложнее. Трехдневное шатание Колфилда по нью‑йоркским барам – это одиссея в миниатюре. На самом деле Холден стремится не к тому, чтобы остаться чистым ребенком (похожим на сестренку Фиби), а к тому, чтобы стать святым. «Над пропастью во ржи» – один из лучших романов воспитания ХХ века (на мой взгляд, не менее сильный, чем «Путешествие на край ночи» и «Улисс»). Он лишь притворяется, что рассказывает о прогулке подростка, тогда как на самом деле его цель гораздо более серьезна: речь идет о спасении души. Мне кажется, этой книгой Сэлинджер заключил с читателем своеобразный пакт: я расскажу тебе о своей жизни, но ты ничего о ней не узнаешь, потому что мы с тобой никогда не познакомимся; я расскажу тебе о Боге, но о таком Боге, который маскируется подростковыми шуточками и уличными словечками; я клянусь, что тебе не будет скучно, но помни, что в конце моей нежной проспиртованной ночи настанет вечная жизнь.

«Над пропастью во ржи» производит впечатление простенького романа, хотя автору удается впихнуть в трехдневное бегство мир, существование, пространство и время. Он прячет свою сложность за внешней непритязательностью. Если хочешь создать эпопею, не обязательно марать тысячи страниц. Сэлинджер – это Гомер, которому хватило чувства такта выдать себя за школьника.

//‑‑ Биография Дж. Д. Сэлинджера ‑‑//

Что происходит с писателем, чей дебютный роман расходится тиражом 35 миллионов экземпляров? Он удаляется от мира и перестает писать. Чудо оборачивается проклятием. Дж. Д. Сэлинджер родился 1 января 1919 года в Нью‑Йорке. Светиться на публике он не любил никогда, а после опубликования романа «Над пропастью во ржи» («The Catcher in the Rye»; 1951) и «Рассказов» (1953) окончательно исчез из поля зрения общественности. Позже Сэлинджер напечатает «Фрэнни и Зуи» («Franny and Zooey»; 1961) и «Выше стропила, плотники» («Raise High the Roof Beam, Carpenters»; 1963). Последний его рассказ, «16‑й день Хэпворта 1924 года» («Hapworth 16, 1924»), появится на страницах «The New Yorker» в июне 1965 года. Сэлинджер был первым писателем эры аудио и видео, осознавшим, что физическое бытие и биография любого автора являются непреодолимым препятствием к пониманию его творчества. Удалившись от мира и практически прекратив печататься, он заставил нас читать и перечитывать свои книги, как перечитывают молитвенник. Что послужило тому причиной? Непомерная гордыня, стремление к «маркетингу наоборот», неизлечимая аллергия на критику или просто посттравматический синдром, настигший бывшего солдата, принимавшего участие в освобождении узников концлагерей в Германии? По всей видимости, все это вместе взятое плюс определенная склонность к одиночеству и материальная обеспеченность, гарантированная отчислениями за переиздания на всех языках мира его первого романа (входящего в список 25 книг американских авторов с рекордными тиражами). Вторично он покинул этот мир 27 января 2010 года.

 

 

Номер 6. Поль‑Жан Туле. Контррифмы (1921)

 

Подходят к концу 50 лет поклонения золотому тельцу и безудержного потребительства (сегодня‑то мы поняли, почему вели себя как идиоты: нам хотелось забыть о Второй мировой войне. Скоро все мы останемся без гроша в кармане, нас повыгоняют с работы, выбросят на улицу и, как австралопитеков, отучат думать о завтрашнем дне. Чтобы выжить, мы будем ловить голубей на улицах Парижа и удить рыбу в Сене. Мы снова начнем верить в Бога, потому что почувствуем потребность верить во что‑то еще, кроме индекса Nikkei. И нам снова откроется прелесть поэзии, ее краткость и непреходящая красота. Когда мы переселимся в хижины без электричества, нашим единственным развлечением станет декламация. Вот увидите, мы не станем сожалеть о ХХ веке. Напротив, уже через пару‑тройку десятилетий дети будут с трудом понимать, почему мы соглашались тратить свою молодость на выплаты по кредиту за полноприводной джип, когда достаточно прочитать вслух катрен Туле и почувствовать себя счастливым, даже передвигаясь пешком.

Вот вам пример:

Веселье нас лишает сил,

Во мрак печали повергая.

Хотите, чтоб я вас любил?

Потише смейтесь, дорогая.

Поль‑Жан Туле обладал одним качеством, которое не поддается немедленной коммерциализации и именуется благодатью. Рискованная инвестиция, способная окупиться только после смерти: «Контррифмы» так и не были опубликованы при жизни автора. Он заслуживает того, чтобы быть причисленным к сонму святых. Только святые могут говорить о благодати: блаженный Августин, Сен‑Жон Перс, Сен‑Поль‑Ру, Сент‑Экзюпери. Ну да, беарнский поэт не был образцовым католиком, но я советую папе канонизировать его как святого Поль‑Жана.

Рассеянная жизнь, которую вел Туле, – гимн любви и крепким спиртным напиткам, песнь нежности и грусти. Он – величайший из печальных лентяев, похороненных в Гетари (следующим буду я, надеюсь, как можно позже). Виалатт (не без зависти) называл его «величайшим из наших поэтов второго плана».

Вот еще одна цитата:

Ах, в Лондоне сдружился я

С прекрасной Беллой и как друга

Мечтал обнять ее супруга,

Что вечно бороздил моря.

Что может быть мучительнее существования, разрушаемого поиском совершенного, смешного, грустного и стройного катрена? Совместить лиризм и иронию, любовь и разочарование, фантазию и горечь не так‑то просто, это труд, требующий целой жизни, пусть даже короткой. А умереть ведь можно и с улыбкой. Ну вот, последний пример, как говорится, на дорожку:

Часы ночные принесут

Страданье, страх, в душе разлад.

Забьется сердце невпопад,

И призрак смерти – тут как тут.

Каждый год в День Всех Святых я отношу цветы на могилу Туле в Гетари, где похоронены и мои дед с бабкой. Увы, человеческая благодарность недолговечна, и буквы на его надгробии уже почти стерлись. Между тем Туле многим указал верный путь: в их числе Виан, Саган, Блонден и даже Генсбур, позаимствовавший у него страсть к ономастике и юным девушкам (песня «Инициалы ББ» явно не обошлась без влияния Туле: «Сапожки длинные, как чашечка цветка, поддерживают красоту ее». И дальше: «На ней нет ничего, одна лишь капля духов Герлена в волосах». Туле принадлежит тому течению чисто французской поэзии, для которого характерны легкость и ветреность. В этом духе творили Пьер Ронсар, Поль Верлен и, конечно, Альфред Мюссе – вспомним хотя бы его знаменитую «Андалузку»:

Вы не встречали в Барселоне

Одну смуглянку, чьи глаза

Печальны, словно день на склоне?

Она маркиза д’Амеони –

Моя любовь, моя гроза! [115 ‑  Пер. А. М. Арго.]

В отсутствие Фейсбука Туле и за спелыми вишнями, и за сельскими красотками вынужден был выходить в мир. Он пьянствовал с добросердечными шлюхами. Накачивался наркотиками, дабы забыть, что он вырос без матери. Но основными источниками вдохновения ему служили горы, небо, деревья и «печальный парк в осенней спячке». Не хотелось бы хвастаться (ну разве самую малость), но иногда в роли этого самого парка выступал сад, окружавший дом моего деда. «Я наслаждался всепоглощающей красотой пейзажа и видел, что вилла “Наварра” являет собой органичную часть Пиренеев» (Письмо к самому себе, 27 октября 1901). Да, в те поры в саду еще можно было сидеть, погрузившись в мечтательную задумчивость, и не опасаться, что из нее тебя вырвут участники конгресса зубных врачей или внезапная буря, одно из следствий глобального потепления.

Случай Поль‑Жана Туле (вообще‑то его звали просто Поль, а «Жана» он добавил к имени сознательно – как Бернар Леви расширил свое за счет «Анри», – для пущей оригинальности) интересен еще и тем, что заставляет задаться вопросом: почему стилистика, в которой он работал, сегодня стала невозможна. Что мы такого натворили, чтобы напрочь уничтожить подобную красоту? Да так, мелочи всякие: две мировые войны; гибель человека в человеке; надругательство над природой; запрет на все, что доставляет людям удовольствие, например объявление вне закона борделей и так называемых одурманивающих веществ (вплоть до табака – постановление 2008 года). После смерти Туле, скончавшегося в одной из самых красивых деревушек в мире (Гетари, 1920), на свет появилась новая Франция, которая ему вряд ли понравилась бы. В этой вновь народившейся стране никому нет дела до контррифмы. Поэты здесь низведены до положения клошаров. Публика воспринимает всерьез только шоуменов. Созданы «министерства культуры» – дивный оксюморон, не так ли? Девушки больше не гуляют в кружевных платьях по зеленеющим холмам, а красуются на щитах, рекламирующих белье. Сегодня президент республики может во всеуслышание издеваться над «Принцессой Клевской», и никакой импичмент ему за это не грозит. Праздник окончен, ни Елисейского дворца, ни кафе «Вашет» больше не существует. В деревне Карес, что в Беарне, отныне живут исключительно «подсевшие на прозак крестьяне» (на что сетует писатель Шарль Данциг). Поль‑Жан Туле – один из самых тонких французских поэтов. Стихи этого главы школы фантазеров надо читать каждый день, учась у него искусству любить, жить и умирать.

Его веселость – напускная; его легкомыслие – скромная дань приличиям, позволяющая говорить о мимолетности счастья и «улыбках мертвецов». В звучании он достиг совершенства; поэт и академик Луи Дюкло называет его «повелителем изящества, играющим с хрустальными мечтами». В его строфах – обилие роз и птиц и образ ускользающего времени. Так выглядел бы Ронсар, переписанный Колетт. У него много неистовых поклонников, число которых постоянно увеличивается (Жан д’Ормессон, Рено Матиньон, Фредерик Мартинес, Мишель Фабр); целая когорта льстецов обеспечивает ему жизнь после смерти. В «La Revue régionaliste des Pyrénées» я обнаружил ранее не издававшийся черновик любовного письма Туле, написанного в 1903 году. Я привожу его небольшой фрагмент, который, на мой взгляд, мог бы быть и элегантным послесловием, и идеальным предисловием ко всему его творчеству: «Из‑за вас я весь сезон прожил анахоретом – пил, играл и сочинял стихи… Должно быть, вы – неисправимая мечтательница, если верите в постоянство поэтов, этой породы эгоистов, которых если что и способно убаюкать, то лишь их собственные грезы».

//‑‑ Биография Поль‑Жана Туле ‑‑//

Жизнь Туле сравнима с его творчеством: короткая (53 года), наполненная прелестными куртизанками и строго осуждаемыми удовольствиями (покер, опиум, алкоголь, талант). Лишившийся матери сирота, он всю жизнь повсюду искал красоту, иногда находил ее и часто терял. Он писал письма самому себе, трудился литературным негром на Вилли, сурово раскритиковал одну из его пьес и едва не вступил в сотрудничество с Дебюсси. Единственное, что его объединяет с Ж. М. Леклезио, несравненно более здоровым (хоть и отведавшим в 1973 году мексиканских грибов), – это остров Маврикий. Туле родился в По 5 июня 1867 года. Для меня он прежде всего человек, написавший вот это:

Когда под Арлем в парке старом

Трепещет пламя розы красной

И небеса горят пожаром,

Поверишь в счастье – и напрасно.

Этот беарнец, дамский угодник и литературный гуляка (друживший с Тулуз‑Лотреком, Жироду и Леоном Доде) обожал кутежи на парижских Больших бульварах и кабаре Монмартра 1900‑х. Баскский берет и нежный, хоть и сардонический взгляд быстро превратили его в культовую фигуру, в «писателя для писателей», этакого Ларбо, с которым его объединяли доходы, страсть к путешествиям и любовь к поэзии. «Моя подруга Нан» («Mon amie Nane») была опубликована в 1905 году, «Зеленая девушка» («La Jeune Fille verte»; наряду с другими произведениями) – в 1920‑м. Он обладал отменным вкусом, а потому скончался в Гетари и был похоронен в прелестном уголке с видом на Атлантический океан, незадолго до выхода в свет его знаменитых «Контррифм» («Contrerimes»; 1921).

 

 



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-08; просмотров: 189; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.209.63.120 (0.022 с.)