Номер 97. Рю Мураками. Линии (1998)

 

Господи боже мой, что тебе, Рю Мураками, сделали японцы, что ты так ненавидишь свою страну? Может, тебя, как героя одной из твоих книг, тоже забыли в автоматической камере хранения? Может, ты рос в притонах, по которым без устали шляются твои герои? Или ты прочитал «С Токио покончено» Режи Арно? Переспал со всеми шлюхами Синдзюку и Сибуи [13]? Как же ты превратился в Рю Мураками – символ японского декаданса? А ведь «Линии» были написаны за 13 лет до землетрясения и цунами в марте 2011 года.

Полагаю, намек на ответ мы как раз и найдем в этом романе. Ты пишешь потому, что тебя бьет озноб. «Линии» – поразительно холодный роман, своего рода быстрозамороженный ремейк «Хоровода» Шницлера, в котором два десятка персонажей, без конца пересекаясь в огромном мегаполисе, так и не могут прийти друг другу на помощь. Каждая глава его книги вполне могла бы быть озвучена голосом одного из твоих героев: Мукаи – фотографа и лузера, завсегдатая «soap land» и «fashion health» (в переводе с продвинутого японского – борделей); Юнко – девушки по вызову, ненавидящей вступать в разговоры с клиентами; Юкари – коллеги Юнко, мечтающей командовать другими, но вечно нарывающейся на садистов; Такаямы – ее будущего клиента, который договаривается о встрече по телефону, поглаживая револьвер, и в итоге сносит ей череп… Все эти люди встречаются ночью благодаря сети секс‑заведений, раздеваются, сплетаются телами и расстаются навсегда.

Какие именно «линии» фигурируют в заголовке, каждый понимает по‑своему, – телефонные или кокаиновые, интернетные или пригородные железнодорожные, если только не те, что остаются на связанном веревками теле в виде борозд. Мы попадаем в садомазохистскую версию «ультрамодернистского одиночества», столь дорогого сердцу Алена Сушона. Садо‑мазо – как любовь: сначала привязываешься, потом отвязываешься.

Рю Мураками – это японский Режис Жоффре: то же сухое отчаяние, то же клиническое равнодушие, та же отстраненная жестокость, то же чередование тревожно‑спокойных сцен, наполняющих читателя непреодолимым желанием послать все к чертовой бабушке (желанием, которое он не в силах удовлетворить потому, что продолжает переворачивать книжные страницы: надо же узнать, чем дело кончится). Но если сам Режис Жоффре есть марсельский Кафка, то, следуя принципу переходности, Мураками есть Кафка токийский. Самое поразительное в прозе Мураками – то, что все его романы описывают процесс, обратный показанному в «Превращении»: насекомые превращаются в человеческих существ. Он буквально тычет нас носом в вещи, которых мы бы предпочли не видеть: общество в едином порыве пытается копировать американскую буржуазию (довольно странная манера благодарить США за Хиросиму и Нагасаки); из всех ценностей остались только «бенцы» и «ролексы», а новая форма счастья именуется проституцией. Но если единственной мерой вещей становится удовольствие, то удовольствий хочется все больше, разве нет? И в конце концов человек начинает жаждать жестокости, да побольше. И наступает момент, когда только вид крови еще напоминает нам о нашей человеческой природе. Вывод: будущность мира лучше всех провидел человек, известный как маркиз де Сад.

//‑‑ Биография Рю Мураками ‑‑//

Имя Мураками – Рю – звучанием напоминает фамилию Алена Риу [14], но на этом их сходство и кончается. Не следует путать его с другим Мураками – Харуки – знаменитым писателем тремя годами старше, вполне достойным Нобелевской премии, но не таким ярким представителем кибертрэша. Рю родился в 1952 году. Первый же вышедший в Японии в 1976 году роман «Все оттенки голубого» принес ему славу. В книге рассказывается о беспутной жизни компании подростков‑наркоманов, помешанных на сексе и жестокости. Роман был удостоен премии Акутагавы (японского Гонкура) и разошелся тиражом миллион экземпляров. «Линии», опубликованные в 1998 году, – это своего рода возвращение к истокам: ничто не изменилось, разве что подростки повзрослели. Лично я открыл для себя Рю Мураками благодаря романам «Дети из камеры хранения» (1980) и «Мисо‑суп» (1997) – двум умопомрачительным текстам, погружающим вас в ад токийской ночи, – и полнометражному фильму «Токийский декаданс» (1992), ибо этот тронутый не только пишет книжки, но еще и снимает нездоровое кино. Такая масса талантов на одного человека!

 

 

Номер 96. Ричард Бротиган. Почему безвестные поэты остаются в безвестности (1999; посмертное издание)

 

Не каждый день натыкаешься на такое сокровище! Толстая пачка неизданных произведений Ричарда Бротигана, с 1955 года хранившихся в старом чемодане жительницы Орегона, пожилой дамы по имени Эдна Уэбстер, долго ждала своего часа, – лишь в 1992‑м они были обнаружены, а в 2003‑м – переведены на французский. Разрозненные фрагменты, юношеские стихи, потешные сравнения, и вдруг – рождение поэта: «Представьте себе, что моя душа – такси, а вы неожиданно (“Господи, что происходит?”) оказываетесь внутри».

В возрасте 21 года Бротиган передал рукописи на хранение матери своей первой возлюбленной. И сказал: «Когда‑нибудь я стану богатым и знаменитым, а это – твоя социальная страховка». Именно так и случилось. Что это – юношеские амбиции? Да, амбиции, но не юношеские, а писательские. Писатель, лишенный амбиций, – либо лицемер, либо обманщик. Нет больших притворщиков, чем писатели. Меня дико раздражает, когда приглашенный на телевидение современный автор стыдливо опускает глаза, выслушивая в свой адрес щедрые оскорбления со стороны самозваных критиков. Морган Спортес в своем сочинении «Книги и я» нашел им достойный ответ – непристойный жест!

Еще одно важное замечание: даже будучи молодым, Бротиган уже был Бротиганом. В действительности Бротиган всю свою жизнь только тем и занимался, что писал бротигановские тексты. И этот факт служит наглядным доказательством того, что он был великим писателем, – он был не способен писать иначе, чем писал он, и только он один, с присущей ему комичной наивностью. Буквально на каждой странице – точно то же происходит, когда я читаю Фицджеральда или Блондена, – мне хочется хлопнуть автора по спине и мысленно с ним чокнуться. Сэлинджер говорил, что после прочтения хорошей книги у вас должно возникать желание написать автору письмо, – так вот, читая Бротигана, я ловлю себя на желании выпить с ним или выкурить косячок. Жалко, что двадцать шесть лет назад он покончил с собой, существенно затруднив мне эту задачу.

Не все в этом собрании неизданных отрывков одинаково высокого качества. Строка «Деньги – унылое говно» явно не принадлежит к числу поэтических шедевров века. Зато здесь все прикольно и ярко – дело спасают вопросики типа: «Может ли эта поэма быть столь же прекрасной, как хруст двух пятидолларовых бумажек?» или: «Неужели девушки и вправду ходят в туалет?»

Книга издана на двух языках, что позволяет проверить точность перевода. Кроме того, это позволяет заметить, что иногда американцы бывают славными людьми. Например, именно в силу этого Злу они предпочитают Добро. По той же самой причине порой они ведут себя злобно. Бротиган был молодым честолюбцем, способным сочинять вот такие милые строки: «Я возьму тебя за руку, которая напомнит мне моего знакомого кота, и мы пойдем гулять». Сразу чувствуется, что будущему хиппи нравится эта нежная рука, что ему хочется ее погладить, но в то же время он побаивается ее острых коготков, как и того, что она может исчезнуть, и тогда ему останется только сожалеть, что больше не слышно ее мурлыканья. Целая гамма чувств, выраженных в нескольких простых словах: «Я возьму тебя за руку, которая напомнит мне моего знакомого кота». Вот и нам не терпится познакомиться с этим представителем семейства кошачьих, равно как и с музой, подсказавшей волшебнику усачу столь удачную метафору.

//‑‑ Биография Ричарда Бротигана ‑‑//

«Если нам не нужны такие писатели, то что вообще нам нужно?» (Филипп Джиан). Ричард Бротиган родился в 1935 году в Такоме, штат Вашингтон; свел счеты с жизнью в октябре 1984‑го в Болинасе, штат Калифорния. Прозванный «последним из битников», этот усатый хиппи, тусовавшийся в Сан‑Франциско, разбогател и прославился благодаря «Ловле форели в Америке» («Trout fishing in America», 1967), разошедшейся тиражом более чем три миллиона экземпляров. Представитель контркультуры 1970‑х, он наблюдал, как его известность медленно, но верно выдыхается. Влез в долги, купил ранчо в Монтане, все больше пил. Уехал в Японию, но вернулся, что было ошибкой. Его книги продавались все хуже, хотя каждая последующая была лучше предыдущей: поэтический сборник «Дождливая любовь» («It’s Raining in Love», в который вошли стихотворения 1968–1971 годов) и «Следствие сомбреро. Японский роман» («Sombrero Follout: A Japanese Novel», 1976) по насыщенности текста превосходят «Лужайкину месть» («Revenge of the Lown», 1971), хотя мне нравится и чудаковатый «Экспресс Токио – Монтана» («The Tokyo‑Montana Express», 1980), и сюрреалистические мемуары «Чтобы ветер не унес все это прочь» («So The Wind Won’t Blow It All Away», 1982), которые еще можно приобрести в карманном формате в сети книжных магазинов «10/18».