Номер 4. Антуан Блонден. Дух странствий (1955)

 

Подобно Бальзаку, я верю в морфопсихологию. Можно многое узнать о человеке, внимательно изучив его физиономию. Злые люди выглядят злыми, добрые – добрыми. Чудовищная несправедливость заключается в том, что жизнь оборачивается вечной схваткой человеческих лиц. Доказательством может служить лицо Блондена, в котором отражается все его творчество. Высокий встревоженный лоб. Глаза, светящиеся мягким состраданием. Тонкий прямой нос, вступающий в противоречие с клочковатой бородой. Благородных очертаний рот, не понаслышке знакомый с винным бокалом. Лицо растерянного человека. Трагедия Блондена в том, что Рембо ошибся: «Я» – это вовсе не другой. Блонден беспрестанно задается вопросом, почему он должен быть самим собой. Поэтому лучшими его друзьями стали алкоголь и дружба. Отсюда же – его страсть к спорту. Если где‑то проходит матч или велосипедная гонка, это означает, что по окончании можно будет выпить с друзьями. Если выиграют свои – за победу. Если свои проиграют – чтобы залить вином огорчение. Спорт – лекарство от одиночества и потенциальная пьянка.

Как мне описать радость, переполняющую меня при чтении «Духа странствий»? Как будто на чердаке студии Эбби‑Роуд я вдруг нашел забытый и так и не изданный широким тиражом альбом «Битлз», записанный в 1964 году, или рабочие позитивы утраченного фильма Феллини, снятого в 1970‑м и запечатлевшего, как Мастроянни танцует с Бельмондо. В Бога я не верю, но верю в Блондена.

Да, я убежден, что в списке лучших писателей ХХ века этот волшебник должен занимать ранг не ниже неоспоримых Пруста и Селина. Не спорю, его творчеству не хватает полноты, как и его лицу, но тем лучше: черную икру ложками не едят. Блонден – это наш Фицджеральд. Он сочетает печаль с праздником, в каждой его шутке сокрыта глубина, он не плачет и не хохочет, он просто творит красоту. Чем мы ему обязаны? Всего‑навсего несколькими хрустально‑чистыми страницами французской прозы: последней страницы «Духа странствий», первой – «Европы прогульщицы», 63‑й – «Обезьяны зимой» и 74‑й – «Господина Когда‑то» вполне достаточно, чтобы поставить автора в один ряд с Бодлером и Верленом.

«Дух странствий» – небольшой роман, изданный в 1955 году. Его персонажи много ездят на поездах. Начало («После Второй мировой войны по рельсам вновь двинулись составы») и финал (один из лучших пассажей французской прозы; ниже я его цитирую целиком) закольцованы; читателя надо уметь увлечь, и я ручаюсь, что вы последуете за автором как ослик за морковкой. Бенуа Лабори, молодой (26 лет) скучающий провинциал, бросает жену и двоих детей и сбегает в Париж, преисполнившись самых радужных надежд: «Здесь занималась заря мира». В первой части романа рассказывается о его шараханьях, неудачах и разочарованиях; мы встречаем его то в саду Тюильри, то на станции метро «Перер», то на кладбище Пер‑Лашез, то в полицейском комиссариате, то в борделе, где он поселился. Этот нелепый и насмешливый мечтатель и лузер мечется по послевоенному Парижу – городу света, который прикидывается освобожденным, тогда как на самом деле является городом побежденных. Бенуа – тот же Холден Колфилд, даже хуже, потому что его незрелость нельзя объяснить юным возрастом. Вот он отправляется к родственникам, которые как раз устраивают коктейль. «Мы не можем вас принять, – говорят ему. – Понимаете, у нас сегодня гости». Он таскает за собой свою провинциальность и видит, что все вокруг, весь народ – как с похмелья, хоть и сам он накануне изрядно набрался. Он спит с темнокожей проституткой, которая каждый раз представляется новым именем. Наконец он осознает, что тоскует по жене, и тут же узнает, что она погибла от руки убийцы. Здесь начинается вторая часть, наиболее удивительная, изобретательная и постмодернистская; реальная действительность все заметнее отступает на задний план, окружающее приобретает черты виртуального мира и абсурда (Бенуа обвиняют в преступлении, которого он не совершал; впрочем, не хочу пересказывать содержание романа). Мне безумно нравятся слова, которые он произносит на похоронах жены: «Я старался не плакать, отложив свое горе на потом, и всем своим существом ждал, как избавления, той минуты, когда смогу заплакать. Из‑за того что я сдерживал слезы, потребность в них угасла, и остался только страх боли, который накатывает на меня временами. Передо мной теперь – вся моя печаль». Книга интересна не убогим полудетективным сюжетом о провинциальном Растиньяке, но своей тональностью, изяществом изумительного письма, едкой хрупкостью прозы, льющейся свободным потоком и в то же время не отягощенной ни единым лишним словом. Что такое идеальный роман? Это роман, текст которого хочется переписать от первой до последней строчки. Я сделал немало мучительных и бесплодных попыток скопировать эту немногословную непринужденность, согретую человеческим теплом. Величайшие писатели обладают одним общим качеством: они умеют стыдливо обнажаться перед читателем.

Язык Антуана Блондена насыщен ароматом чистоты и детства. Всю жизнь он пытался замаскировать эту чистоту, порой марая ее элегантностью. Он – романтик в обличье бездельника, принц в рубище нищего. Радость и горе у него меняются местами, словно следуя правилам литературного танца; ему неведомы ни стопроцентная серьезность, ни безудержное веселье. Он сознает всю глубину безнадежности и улыбается сквозь слезы. Как и все честолюбцы, он делает вид, что равнодушен к славе. Едва его смех достигает апогея, как тут же замирает. Столь неоднозначный роман, как «Дух странствий», может быть расценен как предтеча исканий Модиано с его темными, коматозными, полубессознательными мотивами. Блонден видит жизнь как некий зал ожидания. Всякая суета бесплодна, а одиночество непобедимо – даже ночью. Но вот и финал книги (Бенуа, подрядившийся сниматься в кино статистом, сидит в купе остановившегося поезда, который служит декорацией):

«Пусть вагон, в котором мы находимся, не двигается с места, все равно мы все одержимы духом странствий.

На землю пала ночь, накрыв своим плащом всех изгнанников. Мерцает ночник, и в его слабом свете монахиня перебирает четки, господин в орденах бесшумно разувается, рыбак латает сеть, старик‑жокей снова чувствует себя в седле, в караулке засыпают эрцгерцоги, Долорес довязывает детям шерстяные носки, которые никогда не довяжет, а я… я жду, когда между людьми восстановится взаимопонимание.

Может быть, однажды мы сами сломаем стены нашей тюрьмы; мы заговорим с людьми, и они нам ответят; между живущими на земле исчезнут недоразумения, а у мертвых не останется от нас никаких секретов.

Однажды мы сядем в поезд, который куда‑нибудь поедет».

Если вам не понравился этот отрывок, попрошу вас никогда ко мне не обращаться.

//‑‑ Биография Антуана Блондена ‑‑//

Попытаемся воссоздать образ жизни гусара‑заики, любителя спорта, поэзии и перебродившего виноградного сока (его девизом было «Верните нам это!»). Блонден проигнорировал Сопротивление не только во время войны, но и после ее окончания. Самоубийство отца произвело на него не менее тягостное впечатление, чем смерть Нимье. Антуан Блонден родился 11 апреля 1922 года в Париже. Учился в лицее Людовика Великого, затем сотрудничал с ультраправыми журналами, затем – с «Elle», «L’Equipe», «Arts» и «La Parisienne». Написал шесть шедевров: «Европа прогульщица» («L’Europe buissonnière», 1949, премия Дё Маго), «Дух странствий» («L’Humeur vagabonde», 1955), «Обезьяна зимой» («Un singe en hiver», 1959, премия Интералье), «Господин Когда‑то, или Вечерняя школа» («Monsieur Jadis ou L’École du soir», 1970; предтеча автовымысла); «Времена года» («Quat’saisons»; 1975), «Дипломы об образовании» («Certificats d’études», 1977). Я познакомился с ним в конце 1980‑х; начиная с без четверти десять он обычно накачивался спиртным в квартале Сен‑Жермен‑де‑Пре и не любил, когда его отрывали от этого занятия. Однако стоило мне представиться «единственным автором издательства «La Table Ronde», способным поспорить с ним в скромности», как его суровый взгляд смягчился. Я описал эту встречу, приукрасив ее, в рассказе «Величайший из живущих ныне французских писателей», опубликованном в журнале «Rive droite». Скончался он в Париже, на улице Мазарин, 72, в квартире прямо над кабаре «Дон Карлос», 7 июня 1991 года. «В нем была злость, свойственная мягкосердечным людям, которые надеются на все, но не ждут ничего» (Рено Матиньон).